Точку зрения НСДАП на национал‑социалистскую оккупационную политику в России освещает меморандум заместителя Гитлера по партии Бормана от 16 июля 1941 года. «В принципе дело идет о том, чтобы сподручнее разделить гигантский пирог, чтобы мы:

– во‑первых, господствовали;

– во‑вторых, управляли;

– в‑третьих, могли эксплуатировать…

Ни о какой вооруженной силе западнее Урала больше никогда не может быть и речи, даже если за это нам придется воевать целых сто лет. Все преемники фюрера должны знать: безопасность рейха может быть обеспечена только тогда, когда западнее Урала не будет существовать никакой военной силы; защиту этого района от всех эвентуальных опасностей берут на себя немцы.

Железным принципом должно быть во веки веков: никому, кроме немцев, носить оружие не дозволено… Из вновь приобретенных восточных областей мы должны сделать для себя райский сад… Фюрер подчеркивает, что Волжская колония должна стать частью рейха. Точно так же, как и район Баку, она должна быть превращена в немецкую военную колонию. Финны хотят получить Восточную Карелию, но ввиду имеющегося там большого никелевого месторождения Кольский полуостров должен отойти к Германии.

Со всей осторожностью надо подойти к присоединению Финляндии в качестве федерального государства. Финны предъявляют свои притязания на район Ленинграда. Фюрер хочет сначала сравнять Ленинград с землей, а уже потом передать его финнам.

Фюрер говорит рейхсмаршалу Герингу и фельдмаршалу Кейтелю: он всегда добивался чтобы полицейские полки получили крайне необходимые им для действий в восточных областях танки… Рейхсмаршал намерен перенести свои учебные аэродромы в эти новые области, бомбардировщики Ю‑52 в случае бунта смогут забросать бунтовщиков бомбами. Огромное пространство нужно усмирить как можно быстрее; этого лучше всего можно добиться расстрелом каждого, кто посмеет посмотреть на немца косо… Жители должны знать: каждый, кто не работает на немцев, будет расстрелян, и за любой проступок виновный будет наказан… Ни о какой деятельности церквей в России не может быть и речи.»

Командование 6‑й армии детализировало 10 октября 1941 года задачу: «Важнейшей целью похода против еврейско‑большевистской системы является разгром ее средств власти и уничтожение азиатского влияния на культурный круг европейских народов… Солдат в Восточном пространстве – не только воин, но и носитель неумолимой германской идеи… Целью является безжалостное уничтожение расово чуждого нам коварства и жестокости, и тем самым обеспечение жизни германского вермахта в России. Только так мы окажемся на высоте поставленной перед нами задачи: раз и навсегда освободить немецкий народ от азиатско‑еврейской опасности».

27 июля после ужина Гитлер обратился к карте. Восточные границы своей империи он определил по линии 2300 км к востоку от Уральского хребта. Германия будет вечно охранять эти границы, никакой иной военной державе не будет позволено приблизиться к этому редуту. «Мы будем контролировать эти области на востоке при помощи контингента в 250 тысяч солдат и хороших управляющих. Давайте учиться у англичан, которые при помощи 250 тысяч человек – в том числе 50 тысяч солдат – управляют 400 миллионами жителей Индии. Мы должны навсегда овладеть господством на просторах России… Попытка дать образование этим массам была бы с нашей стороны непростительной ошибкой. Мы превратим южную Украину и Крым в немецкую колонию. Обитающее там население мы вытесним… Рейх обеспечит колонистов полностью оборудованными фермами. Землю мы получим даром. От нас потребуется только построить фермы… Солдаты‑колонисты получат оружие, чтобы быть призванными при малейшей опасности».

В октябре, когда началось наступление на Москву, Гитлер снова дал волю своему воображению: «Мы населим эту русскую пустыню… Мы лишим ее черт азиатской степи, мы европеизируем ее. Для этого мы предпримем строительство дорог, которые будут вести в самые южные районы Крыма и Кавказа. Вдоль этих дорог будут стоять немецкие города, а вокруг этих городов будут жить наши колонисты.

Что касается двух или трех миллионов человек, в которых мы будем нуждаться для реализации этого плана, то мы найдем их быстрее, чем мы думаем. Они прибудут из Германии, Скандинавии, западных стран и Америки. Я… не увижу всего этого, но уже через двадцать лет на Украине будут жить двадцать миллионов жителей, не считая местного населения…

Мы не будем заселять русские города, мы позволим им распасться на части без внешнего вмешательства. И, прежде всего, никакой жалости в этом вопросе! У нас нет абсолютно никаких обязательств в отношении этого народа. Борьба с лачугами, изгнание блох, обеспечение немецких учителей, доставка газет – от нас будет требоваться немного! Возможно, мы ограничим свои функции установлением радиоретрансляторов под нашим контролем. Что касается остального, пусть знания русских ограничиваются лишь тем, чтобы понимать наши дорожные знаки, чтобы их не давили наши автомобили.

Для них слово „свобода“ означает право умываться по праздникам… Существует лишь одно обязательство: германизировать страну посредством иммиграции немцев и надзиранием над местными жителями как над краснокожими».

Обладание новыми землями оплодотворит германскую экономику. «Никто никогда не похитит у нас Восток!.. Мы скоро будем снабжать зерном всю Европу, а также углем, сталью, лесом. Чтобы эксплуатировать Украину надлежащим образом – эту новую Индийскую империю – мы нуждаемся только в мире на Западе… Для меня целью является эксплуатация возможностей континентальной гегемонии… Когда мы станем хозяевами Европы, мы займем доминирующие позиции в мире. Сто тридцать миллионов жителей в рейхе, девяносто миллионов на Украине. Добавьте к этому население других государств новой Европы, и у нас будет 400 миллионов человек, превосходящих 130 миллионов американцев».

Этот текст не нуждается в комментариях. И все же мы приведем слова английского историка А. Буллока, которого поражает «вульгарность гитлеровской мысли, хитрость, жестокость, нетерпимость и отсутствие человеческого чувства. Он так же непробиваем, как и невежественен… Борьба за существование – закон природы, твердость – это высшая добродетель, раса – это ключ к истории, власть – это исключительное право расовой элиты, массы способны только выполнять приказы, сила – единственное средство исторического свершения, мировые исторические фигуры действуют как фактор провидения».

Неизбежно возникает вопрос, звучали ли в одной из наиболее цивилизованных европейских стран голоса протеста против хладнокровного геноцида соседнего народа? Если среди военных, пусть и самым двусмысленным, нелепым образом, хотя бы был в некоторой степени ощутим ропот неодобрения по поводу «приказа о комиссарах», то гражданские чиновники (Моцарт по воскресеньям, Гете на ночь) не выразили ни малейшего протеста. В течение многих месяцев сотни (если не тысячи) германских служащих спокойно калькулировали планомерное убийство народа, не причинившего ему зла. Национальное чувство заменило им совесть – это исторический урок для наших дней.

«Барбаросса» и все последующее планирование немцев никогда не предусматривали ничего, кроме полного исчезновения России с карты мира. Даже не возникал вопрос о новых ее границах, о выплате контрибуции – предполагалось, что ее некому будет платить. Россия должна была перестать существовать. Москва, Ленинград и Киев обрекались на разрушение, и населению между польской границей и Уралом предстояло жить в качестве рабов на фермах, управляемых одетыми в черную форму войсками СС. Предполагалось вычеркнуть из мировой цивилизации русскую культуру. Запрещалось печатать книги на русском языке (исключение представляли книги по сельскому хозяйству). В русских школах (несколько начальных классов) учили бы лишь арифметике. Безусловно, должны были быть запрещены русские высшие учебные заведения. Все представляющие ценность русские музеи намечалось перевезти в Германию, здесь «достойное немцев» поместили бы в немецкие музеи, остальное – уничтожить.

Дипломатия накануне

После визита Молотова в Берлин исчезли шансы на совместное сотрудничество Германии, Италии, Японии и СССР в глобальном переделе. Решающее значение визиту Молотова придавали, в частности, Риббентроп, его правая рука фон Вайцзеккер и видный чиновник германского МИДа Г. Гильдер. Они полагали, что в дальнейшем дипломатия станет попросту прикрытием военных приготовлений.

9 января 1941 года Гитлер сказал Риббентропу: «Сталин, хозяин России, – умный парень. Он не станет открыто выступать против Германии… Сейчас русские вооруженные силы – это обезглавленный колосс на глиняных ногах, но невозможно предсказать его будущее развитие. Коль скоро Россия должна быть разбита, лучше сделать это сейчас, когда русские войска не имеют хорошего руководства, плохо оснащены и когда русские испытывают большие трудности в военной промышленности… Уничтожение русской армии, захват наиболее важных индустриальных районов и уничтожение остальных станет целью этой операции».

Весь февраль и март 1941 г. Гитлер был занят обдумыванием и обсуждением плана «Барбаросса». К этому времени о существовании плана и о его деталях знало уже около тысячи человек. Такое число посвященных делало практически неизбежной утечку информации. Возникало и немало неожиданностей, которые иногда лучше детализированных доказательств говорили о том, что происходит и что готовится.

Целый ряд признаков стал свидетельствовать о германских намерениях. Из лагерей в Восточной Пруссии и Польше заключенных переместили западнее, а освободившиеся лагеря, как сказал своим подчиненным генерал‑лейтенант Рейнеке в феврале 1941 г., предназначались для русских военнопленных. К началу мая здесь было освобождено 3 миллиона мест.

Весной 1941 г. в Германии исчезли книги о России, ее карты, учебники и разговорники русского языка. В то же время появились сборники русско‑немецких фраз военной тематики. Не заметить этого аппарат советского посольства в Берлине не мог.

Еще одним настораживающим фактом было появление над советской территорией германских военных самолетов. Немцы фотографировали приграничную зону, в этом не было сомнений. ОКХ в лице Браухича и Гальдера рекомендовало начать аэрофотосъемку уже в сентябре 1940 г. Последовал секретный приказ Гитлера генерал‑лейтенанту люфтваффе Т. Ровелю: с большой высоты, стараясь остаться незамеченным, сфотографировать приграничные области СССР. (Ровель, базируясь в Венгрии, уже летал с подобной миссией над Британией). Были использованы лучшие высотные самолеты – «Хейнкель‑111», «Дорнье‑215‑Б2», «Юнкерс‑88Б» и «Юнкерс‑86Р», которому принадлежал рекорд высоты – примерно 14 тысяч метров. Отряд Ровеля был разбит на четыре эскадрильи и летал до Киева, Минска, Ильмень‑озера и побережья Черного моря. Значительных результатов удалось достичь уже в марте 1941 года. За две недели до начала осуществления плана «Барбаросса» отряд Ровеля резко увеличил радиус своих полетов.

Советская сторона некоторое время делала вид. что ничего не происходит. Первый протест по поводу нарушения границы был предоставлен Берлину 28 марта 1941 года. Он был неофициальным: заместитель советского военного атташе с устным протестом обратился к Герингу. Второе заявление советского правительства было передано германскому руководству 30 апреля 1941 года. Советское правительство выступило с протестом по поводу восьмидесяти случаев нарушения границы германскими самолетами. Каждое нарушение характеризовалось отдельно, о нем давалась подробная информация. На особые размышления наводил случай, имевший место 15 апреля близ города Ровно: германский разведывательный самолет, севший на советскую территорию, был оснащен специальной съемочной камерой, в нем было обнаружено большое количество отснятой пленки и топографическая карта западных районов СССР, что «делает очевидной цель экипажа самолета». При этом советская сторона не заостряла возникшую ситуацию. Войскам, охраняющим границу, было дано распоряжение, говорилось в ноте, «не открывать огонь по германским самолетам, летающим над советской территорией, пока эти полеты не станут слишком частыми».

Третий, и последний, протест советской стороны был выражен Молотовым в беседе с Шуленбергом и одновременно доставлен послом Деканозовым в германское министерство иностранных дел 21 июня. Сама дата – немцы уже прекратили даже формальную маскировку – говорит о неэффективности, запоздалости этого более серьезного протеста, в котором упоминается 180 случаев нарушения границы начиная с 19 апреля 1941 года.

Возникает вопрос: что знало советское руководство о готовящемся нападении и как оно относилось к тому, что знало?

Как теперь известно, директива № 21, операция «Барбаросса», была напечатана лишь в девяти экземплярах. И тем не менее первое сообщение о плане «Барбаросса» достигло Москвы уже через неделю. Советский военный атташе в Берлине 25 декабря 1940 года получил анонимное письмо, в котором говорилось о принятом Гитлером решении и довольно детально излагалась вышеупомянутая директива. «Рождественский подарок» стал первым в ряду свидетельств и донесений, общее число которых превысило сто случаев.

Следующий блок информации о «Барбароссе» как об общей перемене стратегической направленности вермахта был получен в середине февраля 1941 года. когда немецкий печатник передал в наше посольство копию только что вышедшего из‑под печатного пресса разговорника. Фразы «Руки верх!», «Я стреляю», «Сдавайтесь!» не нуждались в особых комментариях. Разговорник был тотчас переслан в Москву дипломатической почтой.

Довольно странную, по сей день окончательно не выясненную роль играет в мрачной истории германского фашизма глава военной разведки (Абвера) адмирал В. Канарис. Через Швейцарию он информировал англичан о том, что Гитлер зимой 1940–1941 годов переориентировался в сторону России. Весной он сообщил, что Балканы будут одним из трамплинов для нападения Германии на СССР. Англичане постарались уведомить об этом Москву.

Находясь, по существу, один на один с Германией на континенте, СССР предпринял собственные усилия выяснить намерения грозного потенциального противника. Сделать это было совсем не просто. Сказалось то обстоятельство, что советская разведывательная сеть понесла большие утраты во время «чисток» 30‑х годов. Сменилось руководство в центре, произошли перемены за рубежом. Но несколько источников сохранилось, и они давали исключительную по важности информацию.

До сих пор не раскрытые источники передали в декабре 1940 года и в Народный комиссариат государственной безопасности (НКГБ), и в Главное разведывательное управление армии (ГРУ) важнейшие сведения о переориентации Германии с Британии на Советский Союз. В НКГБ, как сейчас признается, в феврале 1941 года была передана информация об отсрочке вторжения на Британские острова «до окончания войны против СССР». Военная разведка в то же время получила важные данные о планировании создания на фронте против СССР трех группировок (назывались, хотя и в неправильном порядке, имена их командиров). Написание Ленинграда как Петрограда говорило в данном случае об иностранном источнике (или кругах эмиграции).

ГРУ получило доступ к материалам германского посольства в Японии. Р. Зорге, являясь доверенным лицом германского посла в Токио, имел всю возможную информацию от прибывающих в столицу Японии высокопоставленных германских специалистов. Первый микрофильм, содержавший переписку посла Отта с Риббентропом, прибыл в Москву в начале марта 1941 года. Вторая констатация готовности немцев к войне пришла в конце апреля, третье и четвертое послания – в мае. Последнее, датированное 15 июня, называло точную дату – 22 июня. Отметим донесение от 20 мая: «Нападение начнется 20 июня; возможна задержка на два или три дня, но приготовления завершены. 170–190 дивизий сосредоточены на восточной границе. Не будет ни ультиматума, ни объявления о начале военных действий. Красная Армия потерпит поражение, и советский режим развалится в течение двух месяцев».

Слухи о грядущем конфликте заполнили Москву. Шуленбург жалуется 2 мая: «Попытки противопоставить этим слухам в Москве поневоле остаются неэффективными, поскольку такие слухи проистекают из Германии и каждый путешественник, прибывающий в Москву или проезжающий через Москву, не только привозит с собой эти слухи, но может даже подтвердить их, приводя факты».

Берлин приказал Шуленбургу продолжать опровергать слухи, а также утверждать, что не только не существует концентрации германских войск на границе, но, напротив, в самое последнее время значительные немецкие силы – восемь дивизий – были передислоцированы с Востока на Запад.

Особым источником информации о плане «Барбаросса» стал американский дипломат С. Вудс; он имел тесные связи с дипломатами и бизнесменами, считавшими политику Гитлера губительной. Встречаясь в темноте кинотеатров со своими немецкими друзьями, Вудс раньше многих узнал о военных совещаниях, на которых Гитлер обсуждал свои восточные планы. Экономисты уже знали, что вторжение в Англию отложено, что подбирается администрация для восточных земель и печатаются рубли. Собранная Вудсом информация 21 февраля 1941 года поступила к государственному секретарю К. Хэллу и произвела такую сенсацию, что ФБР поручили проверить аутентичность документов, а дипломатической службе – лояльность Вудса. Американцы не нашли никого другого, как жившего в США бывшего германского канцлера Брюнинга, и тот убедил своих американских друзей в аутентичности информации Вудса.

Эксперты ФБР вынесли решение: документ подлинный. На запрос об источниках Вудс назвал крупные фигуры в германском генеральном штабе и в различных министерствах. Впоследствии выяснилось, что у Вудса был немецкий друг, стоявший на антинацистских позициях, который свел его с единомышленниками. Он информировал Вудса уже в августе 1940 года о том, что в Германии начинаются приготовления к походу на Восток. Источник имел возможность получать сведения о тех закрытых военных конференциях, на которых обсуждался план «Отто Фриц Барбаросса». Избегая слежки, Вудс встречал его в различных уголках Берлина. На передаваемых записках трудно различимым почерком фиксировались сведения о самых больших секретах нацистской Германии. Не только Вудс видел впереди грандиозные события. Самый блестящий дипломат американского посольства в Берлине Джордж Кеннан уже в декабре 1940 года понимал смысл происходящего.

Американцы устроили проверку степени осведомленности лиц, указанных Вудсом и убедились в их компетентности. Только тогда Хэлл принес полученные от Вудса материалы президенту Рузвельту. Тут же было решено эту информацию исключительной важности передать в Москву. Отношения с СССР были у американского правительства в это время далекими от сердечности, но Рузвельт и Хэлл посчитали необходимым предупредить советское правительство. Посол Стейнгард воспротивился – Сталин и его окружение воспримут представленные сведения как провокацию, предпринятую по просьбе англичан. Тогда заместитель госсекретаря С. Уэллес встретился 20 марта 1941 года с послом СССР К. Уманским. По описанию Уэллеса, получив данные, «мистер Уманский побелел. После секундного молчания он просто сказал: „Я полностью осознаю важность материала, который вы мне дали. Мое правительство будет благодарно за ваше доверие, и я информирую его тотчас же после нашей беседы“». Посол пообещал передать сказанное в Москву немедленно. Через двадцать дней Уманский запросил Уэллеса, нет ли у него дополнительных деталей, подтверждающее прежнее сообщение. Американцы полагали, что Сталин сделал необходимый вывод. Лучшее доказательство этому они видели в подписании советско‑японского договора: СССР решил обезопасить себя на Востоке, чтобы сконцентрироваться на Западе.

Но Москва отнюдь не выразила благодарности. Сталин в это время изгнал посольства стран – жертв Германии из Москвы, и отношения с Америкой становились все более натянутыми, что уменьшало, в частности, возможности экономического сотрудничества США с СССР. Однако Хэлл не поддался эмоциям. В начале июня он через посла Стейнгарда передал Молотову сведения, полученные от дипломатических представителей США в Швеции и Румынии. Они подтверждали сообщенное ранее Уэллесом.

Со своей стороны англичане продолжили процесс предупреждения Кремля. Посол Криппс посетил Турцию и, возвратившись, уведомил своих советских собеседников, что Германия (февраль 1941 года) готовится к выступлению на Балканах, а затем повернет в сторону СССР. Чтобы придать еще больший вес своей информации, он 28 февраля обращается к представителям английской и американской прессы: «Я убежден, что Гитлер нападет на эту страну в конце июня. Гитлер не осмелится ждать, потому что он знает, что советский прогресс в промышленности и оборонительные мероприятия разворачиваются слишком быстрыми темпами. Вы думаете, что он нанесет удар по Англии, но его целью является Россия и, скажу вам доверительно, генерал Дилл (начальник английского генерального штаба. – А. У.), по‑видимому, придерживается той же точки зрения».

Английская разведка приложила значительные усилия, чтобы определить направленность планов Германии. В результате английское руководство получило потрясающую информацию: Гитлер отложил вторжение на Британские острова и начал подготовку к действиям в совсем другом направлении. Черчилль стал приходить к мысли, что Гитлер решился на гигантскую авантюру на Востоке в конце марта 1941 года. Но прошло еще немало времени, прежде чем его догадки переросли в уверенность. Теперь Черчилль мог поверить в то, что судьба оказалась милосердной к англичанам – их противник повернул на Восток. Доказательством тому служили не только данные разведки, но и общая оценка деятельности германской дипломатии.

Черчилль придал большое значение перемещению германских войск и появлению строительных организаций на железнодорожных путях в районе от Бухареста до Кракова. Он в полной мере оценил тот факт, что танковые дивизии, которые нанесли удар по Югославии, были возвращены в Румынию. Перемещение примерно 60 составов не могло быть проведено без того, чтобы не попасть в поле зрения британской разведки. Черчилль вспоминал, что «эти события осветили восточную сцену как молния. Неожиданное перемещение к Кракову гигантского числа вооруженных сил, необходимых на Балканах, могло означать только лишь намерение вторгнуться в Россию в мае».

Скептичных англичан окончательно убедило перемещение штаб‑квартиры фельдмаршала Листа из Афин в Люблин, создание штаб‑квартиры 11‑й германской армии в Бухаресте и основание затем в Румынии штаба целой армейской группировки.

Черчилль 3 апреля 1941 года пошел на необычный шаг. Он написал письмо Сталину и поручил британскому послу Криппсу вручить его вождю лично. В письме говорилось: «В моем распоряжении находится надежная информация от доверенного агента, свидетельствующая о решении немцев после захвата Югославии, то есть после 20 марта, переместить 3 из 5 танковых дивизий из Румынии в Южную Польшу». Черчилль выражал уверенность, что Сталин оценит значение этих фактов. Посол Криппс еще до встречи со Сталиным написал Вышинскому большое письмо от себя лично, в котором указывал на события на Балканах, которые затрагивали советские интересы, и тем самым подводил адресата к мысли, что в интересах Советского Союза было бы занять более твердую позицию в отношении стран «оси» в этом районе. В свете факта передачи этого письма Вышинскому посол Криппс посчитал излишним передавать Сталину послание Черчилля, поскольку его (Криппса) письмо было более детализированным, и краткое послание Черчилля не меняло основной идеи, которую Криппс уже изложил в своем письме. Но Черчилль был недоволен действиями Криппса и потребовал, чтобы его послание было немедленно передано Сталину (он запрашивал об этом 16 и 18 апреля 1941 года, а затем еще раз 30 апреля 1941 года). Министр иностранных дел Иден ответил Черчиллю 30 апреля, что Криппс послал письмо Черчилля Вышинскому 19 апреля, и Вышинский информировал его 23 апреля, что письмо передано Сталину.

Происходящие события все больше убеждали Черчилля в том, что немцы поворачивают на Восток. Берлин 12 марта приказал прекратить работу советских комиссий, работавших на германской территории, и отослать их в СССР. Немало было и других косвенных доказательств, о которых не могли не знать в Кремле. Поэтому Черчилль ждал ответа Сталина. Но он так никогда и не получил его. В мае 1941 года у Черчилля уже не было никаких сомнений в отношении будущих действий немцев. Он пишет 16 мая в письме Смэтсу, премьер‑министру Южной Африки: «Гитлер собирается выступить против России. Наблюдается бесконечное движение на Восток больших контингентов войск, механизированных частей, авиации».

Надо сказать, что британская разведка и генеральный штаб довольно долго сомневались в том, что Гитлер поступит так необдуманно и пойдет на такое перенапряжение своих сил. Имея чрезвычайно убедительную информацию (в частности, от лиц, наблюдавших за перемещением войск в Восточной Европе), они все же отказывались верить в свое счастье, в поворот Гитлера на Восток. Объединенный комитет разведки только 5 июня определенно изменил свою точку зрения, а генеральный штаб лишь 10 июня пришел к твердому заключению: «Имеющаяся в наличии свежая информация указывает на то, что Гитлер принял окончательное решение в отношении выступления против Советского Союза. Начало военных действий кажется в высшей степени вероятным, хотя еще преждевременно определять дату такого выступления. По нашему мнению, события придут к финалу во второй половине июня».

Примерно к 10 июня англичанам стало абсолютно ясно, что Германия готовится к нападению. Ближайший сотрудник Черчилля А. Кадоган пригласил к себе в этот день посла Майского, предложил ему взять ручку и бумагу и продиктовал список всех последних перемещений германских войск. В конце беседы он попросил как можно скорее передать эти данные советскому правительству. (Тем большим было изумление Майского, когда 14 июня в советской прессе появилось известное заявление ТАСС, обвиняющее британскую прессу в распространении слухов о якобы неизбежной войне между СССР и Германией).

Черчилль пишет 15 июня 1941 года Рузвельту: «Основываясь на данных источников, находящихся в моем распоряжении, можно считать, что огромное германское наступление на Россию неизбежно. Последнее перемещение воздушных и моторизованных частей завершено». Американский посол привез с собой ответ президента Рузвельта. Тот обещал, что он «немедленно публично поддержит русскую сторону», если начнется германское наступление на Россию.

Англичане не могли предположить, что Сталин передает полученные сведения немцам. Но это было так. Германский военно‑морской атташе 24 апреля сообщил из Москвы: «Британский посол предсказывает, что 22 июня будет днем начала войны».

В Берлин Шуленбург постоянно сообщал о готовности СССР к сотрудничеству. Важен отчет о его встрече с Молотовым 22 мая. Министр иностранных дел «был дружественным, уверенным в себе как всегда… Два самых влиятельных человека в Советском Союзе (Сталин и Молотов. – А. У.) стремятся прежде всего предотвратить конфликт с Германией».

Именно в этом духе проходила важная беседа Молотова с Шуленбургом 14 июня 1941 года. Молотов вручил Шуленбургу заявление Совинформбюро, которое через несколько часов появилось в газетах. В нем британский посол Криппс обвинялся в «распространении слухов о предстоящей якобы войне между СССР и Германией».

Советское правительство назвало его действия «абсолютным абсурдом… неуклюжим пропагандистским маневром сил, выступающих против Советского Союза и Германии… По мнению советских кругов, слухи о намерениях Германии… начать наступление против Советского Союза полностью лишены оснований». Недавнее перемещение немецких войск с Балкан к границам СССР подавалось в коммюнике как «не имеющее отношения к советско‑германским отношениям», а слухи о возможности нападения СССР на Германию характеризовались как «фальшивые и провокационные».

К началу апреля в Москве накопилась значительная информация. Посол Югославии Д. Гаврилович 6 апреля, после более чем шестичасового обсуждения советско‑югославского договора о мире и ненападении, спросил Сталина, имеют ли основание слухи о предстоящем выступлении Германии против России в мае? Сталин ответил: «Пусть попробуют». Германская разведка перехватила телефонный разговор посла с Белградом, в котором Гаврилович сообщил о ремарке Сталина. Сам Гаврилович позднее рассказал советскому руководству, что немцы убеждали принца‑регента Павла подписать с ними договор при помощи следующего аргумента: они нуждаются в надежном южном фланге для уже определенного выступления против СССР.

Значительными разведывательными возможностями располагало чехословацкое правительство в изгнании, руководимое Э. Бенешем. В начале апреля 1941 года он получил из Праги донесение следующего содержания: «Кампания против Советского Союза определенно решена; как только Германия покончит с югославским сопротивлением, начнется нападение на Советский Союз; из Берлина докладывают, что все необходимые военные приготовления завершены и была уже проведена конференция всех высших командующих германского Восточного фронта, на которой были точно определены начальные действия германских войск; дата военной тревоги для всего Восточного фронта назначена на 15 мая».

Потрясенный Бенеш передал свои сведения советскому руководству. Чехословацкая разведка довольно быстро пришла к заключению, что немцы недооценивают военные возможности Советского Союза.

Тем временем Геринг обратился к шведскому промышленнику Б. Далерусу, сыгравшему в 1939–1941 годах особую роль в германо‑английских отношениях. Далерус возвратился в Стокгольм и тотчас же связался с английским послом Маллетом. Германия, сообщил он, опасаясь наступления времени, когда СССР станет слишком сильным, намерена предъявить ему ультиматум, который составил якобы Геринг: демобилизация, создание сепаратного правительства на Украине, контроль за нефтяными месторождениями Баку и, возможно, получение выхода к Тихому океану. Далерус утверждал, что эти требования будут предъявлены советскому правительству в ближайшем будущем, возможно, в течение недели. Эта информация была передана и американскому посольству. Госдепартамент оценил предстоящее как избранную Германией «тактику давления». С. Уэллес сказал британскому послу Галифаксу, что Россия согласится почти на все требования, за исключением демобилизации.

Такова была дезинформация немцев. Никаких ультиматумов в Берлине никогда не составлялось.

Министр иностранных дел Англии А. Иден 13 июня в очередной раз пригласил к себе Майского: «За последние сорок восемь часов к нам поступила существенная информация. Концентрация войск может быть использована в целях войны нервов. Я не знаю точно, но мы были обязаны прийти к заключению в свете этого огромного военного строительства, что конфликт между Германией и Россией возможен». Присутствовавший при встрече глава британской разведки Кавендиш‑Бентинк убеждал Майского: «Немцы собираются напасть, и это нападение будет иметь место 21/22 или 28/29 июня. Я поставил бы деньги на 22 июня». По словам Идена, Майский «предпочел не поверить в возможность германского нападения». Кавендиш‑Бентинк подтверждал: «Майский отказался поверить в это». Увы, была названа «провокацией» и информация дезертировавшего 18 июня германского военнослужащего.

Не нужно было уже ожидать сведений из особо доверительных источников – в Москве за двенадцать дней до начала войны началась эвакуация германского посольства. Вывозились жены, дети, домашние животные. Об этом 11 июня было сообщено Сталину, как и о том, что в посольстве начали жечь документы. К 22 июня в посольстве осталась лишь одна женщина – жена экономического советника Хильгера. Молотов 21 июня вызвал Шуленбурга и спросил о причине отбытия семей. Шуленбург указал на суровость московского климата и время отпусков. Молотов пожал плечами.

Немцы методично обрывали экономические связи. С 17 июня началось отплытие германских торговых судов из советских портов. В то же время прибытие новых германских судов в советские порты откладывалось под самыми различными предлогами. 21 июня советский порт покинуло последнее германское судно.

Откуда неверие

Нарком ВМФ Кузнецов делится: «У Сталина были соображения на тот счет, как вести войну, но, будучи патологически недоверчивым, он держал их в секрете от тех, кому пришлось бы осуществлять их. Ошибаясь относительно сроков начала столкновения, он считал, что у него имелось достаточно времени, и когда ход исторических событий набрал обороты, он не смог перевести эти идеи в ясные стратегические концепции и конкретные планы. Такие планы, разработанные до мельчайших подробностей, были совершенно необходимы».

Историк А. Буллок ищет рациональное в мыслительном процессе Сталина, с порога отвергающего все предположения о возможности германского нападения: Сталин убеждал себя, что Гитлер не такой дурак, чтобы представлять себе возможность победы над СССР одним ударом в духе блицкрига. «Никто, находясь в здравом уме, не попытается завоевать громадные пространства России, прежде чем не проведет многомесячную подготовку и не соберет запасы стратегических военных материалов. Немецкое наращивание сил, по мнению Сталина, имело целью оказать давление на Россию и увеличение размеров поставок. Сталин видел, что британцы и американцы старались столкнуть Россию и Германию: отсюда предупреждения, которые они слали Москве в надежде, что Россия предпримет оборонительные шаги, которые спровоцируют Гитлера на нападение. Любой ценой советские войска должны избежать провокаций».

План «Барбаросса» не мог быть подготовлен незаметно. Речь шла о концентрации огромных людских масс и техники. Советская разведывательная сеть была одной из наиболее крупных и эффективных, она выдерживала сравнение с любой разведкой. Сообщения о концентрации немецких войск стали поступать в Москву на довольно ранней стадии. Но Сталин, судя по всему, полагал, что в интересах Германии иметь дружественный тыл и Гитлер не пойдет на силовое решение.

У Сталина были свои предрассудки, свои ложные представления, свои заблуждения. Он видел в национал‑социализме прежде всего орудие капиталистических монополий Германии, направленное на борьбу за рынки и инвестиции, а не независимое националистическое движение, направленное на реванш и на территориальную экспансию. Он стал жертвой собственных убеждений, что, предоставляя Германии рынки и сырье, СССР может сильнейшим образом повлиять на Берлин. Идеология искажала его видение мира в значительной мере, как и видение Гитлера. К 1941 году у Сталина было множество доказательств того, что помощь Гитлеру в Европе не создает ощутимых стимулов к сближению. И вина была не в злостном заговоре капиталистов Германии и западных стран, а в принципиально враждебном для коммунистической России видении мира германскими националистами.

После публикации в 1994 году британских документов периода войны стало ясно, что британский посол сэр Стаффорд Криппс невольно усугублял недоверие Сталина, постоянно повторяя ту мысль (полностью нарушая данные ему инструкции), что действия Советского Союза могут повлиять на отношение Британии к германским мирным предложениям[1].

Знания Сталина частично базировались на сообщениях из Интеллидженс сервис и Форин оффис. Многие из этих сообщений противоречили предостережениям Черчилля Сталину. «Эти сведения предполагали, что Гитлер мобилизует немецкие силы вдоль советской границы ради оказания давления на Сталина с целью достижения территориальных уступок»[2]. Черчилль не представлял, до какой степени советская разведка проникла в британскую – но все же не до того ее уровня, где разглашался источник сведений от «Энигмы». Посол Майский говорил англичанам 2 июня 1941 года: «Все это часть войны нервов».

Особую настороженность Сталина, как уже говорилось, вызвал эпизод с парашютной высадкой заместителя Гитлера по НСДАП Гесса 10 мая 1941 года в Шотландии. Эпизод с перелетом Р. Гесса, заместителя Гитлера по партии, вызвал особое подозрение Сталина. В ходе войны он постоянно выспрашивал Черчилля и Идена о смысле прибытия Гесса в Шотландию и о предложениях, которые тот выдвинул. В мемуарах англичане (в частности, У. Черчилль и А. Иден) объясняют все сверхподозрительностью Сталина. Но дело представляется не столь простым. Возможно, у Сталина были свои сведения о том, с чем прибыл Гесс к англичанам. Известно, что адъютант Гесса одиннадцать лет был в советском плену и что он дал важные показания. Фактом является и то, что англичане засекретили дело Гесса.

Жуков, тесно контактировавший со Сталиным в это время, пишет, что Сталин скептически воспринимал информацию, исходящую от империалистических кругов, а Черчилль вызывал у него особое подозрение. Одному из кембриджской пятерки – Киму Филби была поставлена задача узнать об условиях, предлагаемых Гессом. В кратком сообщении в Центр Филби 18 мая доложил, что «Бивербрук и Иден навестили Гесса, и это отрицается официальными источниками». Из Берлина агенты «Юн», «Франкфуртер» и «Экстерн» сообщили, что Гитлер послал Гесса с мирными предложениями. Филби был осторожен, он считал, что «время для переговоров еще не пришло, но в процессе дальнейшего развития военных событий Гесс, возможно, станет в центр интриг, направленных на заключение сепаратного мира, он будет полезен и для партии мира в Британии, и для Гитлера»[3]. Напомним еще раз, что дело Гесса в Британии не деклассифицировано до сих пор.

Возможно, на Сталина действовал опыт Первой мировой войны. Тогда политическая власть – кайзер – оказалась оттесненной от руля управления Германией уже через несколько месяцев после начала боевых действий. В Берлине воцарились Гинденбург и Людендорф. Именно их приказы имели силу законов, именно их оценки происходящего являлись официальными, именно их указания были решающими для канцлера Бетман‑Гольвега.

Можно предположить, что Сталин искал аналогию во внутренней расстановке сил в Германии. Гитлер – политический руководитель, но в недрах рейха действует и власть военных. В случае кризиса военные могут занять доминирующее положение. Гитлер склонен к политическому компромиссу, военные жаждут довершить дело 1918 года – завоевать Россию. Ради избежания конфликта следует остерегаться провоцирующих германский генералитет действий. Неизвестно, была или нет у Сталина такая (или подобная) схема, но без нее трудно понять логику действий обычно в высшей степени подозрительного Сталина.

Увы, Сталин не знал подлинной истории взаимоотношений Гитлера и военной касты в Германии. В тишине каюты линкора «Дойчланд», спешившего из Киля на маневры в Кенигсберг весной 1934 г., недавно назначенный канцлер Гитлер заключил соглашение с военным министром фон Бломбергом. Гитлер стремился занять пост престарелого президента Гинденбурга. Бломберга, представлявшего военную касту, пугали вооруженные отряды нацистской партии СА. Бломберг пообещал поддержать президентские амбиции фюрера национал‑социалистов, если тот разоружит параллельную вооруженную силу в Германии.

Гитлер задерживал выполнение своего обещания – речь шла о камрадах, приведших его к власти. Тогда его вызвали в имение Гинденбурга Нойдек. Здесь, стоя несколькими ступеньками выше, облаченный в парадный военный мундир, Бломберг жестко отчитал канцлера: «Если правительство Рейха не сумеет осуществить ослабления напряженности, президент введет военное положение и передаст контроль над страной армии». Во время четырехминутной аудиенции президент Гинденбург повторил ту же идею. Бломберг стоял рядом. Канцлера отпустили. То был последний раз, когда армия продиктовала свою волю Гитлеру. В течение десяти дней руководство СА было уничтожено – это сделали отряды СС, а армия оставалась в казармах. Начиная с августа 1934 г. каждый военнослужащий вооруженных сил должен был принести присягу на личную верность «Адольфу Гитлеру, фюреру Рейха и германского народа, верховному главнокомандующему вермахта».

С этого времени оспаривать первенство Гитлера в Германии стало смертельно опасно. Армия не заступилась за своих прежних вождей, таких как генерал‑лейтенант Курт фон Шляйхер, а вскоре смерть Гинденбурга подкосила главный инструмент ее воздействия на национальные дела. Провозглашенная Гитлером задача перевооружения армии «заняла» военные круги. 17 марта 1935 г. тот же Бломберг оценил ситуацию в стране так: «Преодолев внутренний конфликт, армия расчистила почву для Богом посланного архитектора. Вооруженный волей и духовной силой, этот человек преуспел там, где потерпело поражение целое поколение». Запоздалое признание первенства Гитлера не спасло лично Бломберга от отстранения и национального позора. А декрет от 4 февраля 1938 г. объединил все три рода вооруженных сил под единым командованием Гитлера: «Отныне я лично осуществляю непосредственное руководство всеми вооруженными силами». Гитлер противопоставил руководимое им ОКВ подчиненному командованию армии (OKХ). В Оберкомандо Вермахт верные Гитлеру Кейтель и Йодль стояли над всей традиционной армейской кастой.

Всего этого не знал (или не смог оценить) Сталин, постоянно ожидавший самостоятельного слова той касты, что возобладала над цивильными в Первой мировой войне. Лишь через двадцать лет после окончания войны английский историк А. Кларк напишет: «Структура Рейха не являла собой более дуумвирата, совместного правления гражданской администрации и власти военных; возникла пирамида власти с Гитлером на самой вершине».

При этом Гитлер испытывал к военной касте нечто вроде презрения. По его словам, в ходе четырехлетия Первой мировой войны всемогущие военные, допущенные к управлению государством, делали одну ошибку за другой. Они настояли на губительной неограниченной подводной войне, приведшей к вступлению в конфликт Соединенных Штатов. Военные вожди не сумели заключить сепаратного мира с царской Россией, когда это было возможно. Они настояли на создании марионеточного Польского королевства, что отсекло всякую возможность примирения с Россией. Бездумный аннексионизм военных вождей Германии в отношении Бельгии и Франции лишил смысла мирную инициативу папы римского. Гинденбург и Людендорф совершили катастрофическую ошибку, позволив Ленину прибыть в Петроград. Привязавшись к Вердену, генерал Фалькенгайн потерял шанс подлинного удара по Франции. Порыв Людендорфа на Западном фронте весной‑летом 1918 года был столь кровавым для германской армии, что в дальнейшем Германия не сумела обеспечить оборону своих рубежей. Гитлер полагал, что подключение военных к стратегическим решениям может только ослабить его государство.

В то же время, начиная с зимы 1940 года, военные руководители Германии отбросили всякие претензии на самостоятельность в вопросах стратегического планирования. «Все эти представители ОКВ и ОКХ, – вспоминает генерал Гудериан, – с которыми я говорил, излучали неистребимый оптимизм и были просто неспособны к критике или возражениям». И главный аргумент Гитлера остался без критического анализа: «Надежда Британии покоится на России и Соединенных Штатах. Если Россию ликвидировать в этом уравнении, Америка тоже будет потеряна для Британии, потому что ликвидация России в огромной степени увеличит мощь Японии на Дальнем Востоке. Решение: крушение России должно быть частью этой борьбы – и чем скорее будет сокрушена Россия, тем лучше».

Беспредельная вера Сталина в то, что он сможет избежать рокового конфликта, является одним из самых трагических обстоятельств 1941 года. Захваченные документы германских архивов говорят о гигантской операции по введению в заблуждение противоположной стороны, проведенной Гитлером. Операции, увы, успешной.

Как пишет английский историк А. Буллок, «Сталин осознавал возможность войны с Германией, но не сумел понять идеологическое, можно смело сказать, – мифологическое значение ее для Гитлера, для которого эта война выходила за рамки разумного расчета. Сталин убедил себя в том, что раз уж он подписал нацистско‑советский пакт, то Гитлер так будет занят остальной Европой, что для него станут очевидны обоюдные выгоды сохранения этого пакта».

Советская сторона достаточно ясно видела происходящее в Восточной Европе и периодически протестовала, если немцы нарушали статус‑кво. Так, СССР достаточно быстро и недвусмысленно отреагировал на ввод германских войск в Румынию и Болгарию. Последовали решительные протесты советского правительства в связи с нападением Германии на Югославию и Грецию, что рассматривалось в Москве как нарушение советско‑германского пакта и угроза непосредственным советским интересам. В Кремле не могли не видеть, что действия вермахта являются показателем нечувствительности Гитлера к обеспокоенности, выраженной Молотовым в Берлине. Германское руководство не только грубо указало, что и Румыния, и Болгария войдут в германскую зону влияния, но и не посчитало нужным проявить минимум внешней деликатности в предупредительности – оповестить о своих возможных инициативах на Балканах. А ведь Молотов говорил ни больше ни меньше, как об «интересах безопасности» Советского Союза.

Между тем Сталин, как это ни странно, задушив собственную бешеную гордость, становился все обходительнее. Германский посол фон Шуленбург 13 апреля 1941 года, описывая обстоятельства отбытия из Москвы японского министра иностранных дел Мацуоки, подчеркивает «замечательную дружественность манер», проявленную Сталиным в отношении не только японцев, но и немцев. На вокзале, провожая Мацуоку, Сталин повернулся к исполняющему обязанности германского военного атташе полковнику Кребсу, удостоверился, что это немец, и затем сказал ему: «Мы всегда будем друзьями с вами – что бы ни случилось!» Германский уполномоченный в делах фон Типпельскирх посчитал необходимым срочно уведомить Берлин о демонстративном поведении Сталина на вокзале, ибо это приобретало особое значение «в свете постоянно циркулирующих слухов о неизбежном конфликте между Германией и Советским Союзом». Проявляя нарочитую дружественность, советское правительство безоговорочно приняло тот вариант советско‑германской границы. который выдвигался немцами (это произошло 15 апреля 1941 года). Гибкая, склонная к компромиссу позиция Советского Союза, отметил Типпельскирх, «весьма примечательна».

Окружающие, прошедшие страшную школу 30‑х годов, вольно или невольно подыгрывали Сталину. Глава ГРУ генерал Голиков инструктировал (!) резидентов заграничных филиалов: «Все документы, сообщающие о возможной войне, должны рассматриваться как подделки, имеющие британское или даже немецкое происхождение». Голикову было запрещено обсуждать свои данные с наркомом Тимошенко и начальником генштаба Жуковым.

Заведомая готовность к компромиссу

Но самый большой восторг по поводу дружественности Кремля выражал германский представитель на торговых переговорах Шнурре. Он, ликуя, сообщает 5 апреля в Берлин, что охлаждение января – февраля уступило место безусловной сердечности, выразившейся в подписании торговых соглашений, в поставке сырья, причем «это особенно касается зерна, нефти, марганцевой руды, неметаллических руд и драгоценных металлов». Просьба об увеличении поставок каучука получила немедленный положительный отклик – выделено несколько дополнительных эшелонов с Дальнего Востока. Шнурре в высшей степени доволен: «Заказанные сырьевые поставки осуществляются русскими пунктуально, несмотря на тяжелое бремя, которым ложатся эти поставки на них… У меня сложилось впечатление, что мы можем увеличить экономические запросы в Москве, выходя даже за пределы соглашения от 10 января, с целью обеспечения германских потребностей в продовольствии и сырье».

В то же время германские поставки продукции машиностроения с каждым месяцем 1941 года замедлялись. Следует сказать, что внутри Германии были силы, выступавшие в поддержку дружественных отношений с СССР, или, по крайней мере, против восточной авантюры. К ним принадлежала часть офицерства и дипломатического корпуса. Этого мнения придерживался, в частности, посол Германии в СССР граф фон Шуленбург. У германского посла сложилось твердое убеждение в мирных намерениях советского правительства. Именно в этом хотел убедить Шуленбург Гитлера во время их встречи 28 апреля. «Россия очень чувствительна к слухам о германском нападении. Я не могу поверить в то, что Россия когда‑либо атакует Германию… Если Сталин не был в состоянии выступить вместе с Англией и Францией в 1939 году, когда обе они были еще сильны, то определенно он не примет такого решения сегодня, когда Франция сокрушена, а Англии нанесены суровые удары. Наоборот, я уверен, что Сталин готов пойти на еще большие уступки нам».

Во время аудиенции с фюрером он постарался убедить того в политической и иной целесообразности тесных советско‑германских отношений, в том, что СССР намерен всячески сохранять дружбу с Германией. По поводу закрытия в Москве посольств завоеванных немцами стран посол Шуленбург писал в Берлин 12 мая 1941 года: «Эти проявления намерений правительства Сталина строго рассчитаны… на ослабление напряжения в отношениях между Советским Союзом и Германией и на создание более благоприятной атмосферы на будущее. Мы должны иметь в виду, что лично Сталин всегда был сторонником дружественных отношений между Германией и Советским Союзом». Поддержкой этих взглядов характеризовалась позиция государственного секретаря по иностранным связям Вайцзеккера. Он убеждал политическое руководство не поворачивать с Запада на Восток, с британского направления на советское. Он считал, что конфликт с СССР лишь подорвет силы вермахта, заставит Германию рассредоточить свои войска, но не ослабит противостоящих англосаксов. Вайцзеккер писал Риббентропу: «Если бы каждый русский город, обращенный в пепел, был бы для нас столь же ценен, как потопленный британский корабль, я бы выступил за начало германо‑русской войны этим летом. Но я полагаю, что мы будем в России победителями только в военном смысле и потеряем при этом экономически».

Но Гитлер 30 мая утвердил точную дату начала войны против Советского Союза – 22 июня.

Шуленбург 6 и 7 июня снова убеждал свое руководство: «Россия будет сражаться только в том случае, если будет атакована Германией… Русская политика, как и прежде, направлена только на то, чтобы иметь возможно наилучшие отношения с Германией… Все наблюдения показывают, что Сталин и Молотов делают все, чтобы избежать конфликта с Германией. Поведение советского правительства в целом, равно как и отношение прессы, подтверждает эту точку зрения. Лояльное выполнение экономического договора с Германией говорит о том же». Все эти послания со свидетельствами желания Сталина сохранять дружественные отношения с Германией не оказали ни малейшего влияния на Гитлера.

У фюрера были свои особенности восприятия информации. Так, Гитлер в целом считал разведку «бессмысленным занятием». Не большим было уважение к дипломатам. Когда граф фон Шуленбург в критический час – 28 апреля 1941 года – прибыл в Берлин с меморандумом, призывающим к сдержанности, он попросту встал, положил документ в ящик своего стола, пожал послу руку и поблагодарил за интересное экспозе.

Гитлер, в частности, вопреки всему не верил в быструю и эффективную мобилизацию СССР – в этом ему «помогли» оценки генерального штаба. В то же время попытки уверить его в миролюбии русских наталкивались на контраргументы: «Какой дьявол заставил русских заключить договор о дружбе с Югославией?» От волнения Гитлер стал спать всего 3–4 часа в сутки. Его внутреннее напряжение передавалось окружающим.

В Москве тоже росло напряжение. Раздражительность Сталина была видна многим. В начале мая Сталин занял пост Председателя Совета Народных Комиссаров – это очевидный показатель того, что он чувствовал приближение кризиса и был готов взять на себя ответственность. Сталин был явно недоволен развитием отношений с Германией. Частично он возлагал вину на Молотова. Мнение Шуленбурга было таково: «Определенно можно предположить, что Сталин сам поставил перед собой политические цели огромной важности… которые он надеется достичь собственными усилиями. Я твердо верю, что в международной обстановке, которую он считает серьезной, Сталин поставил перед собой цель предотвращения конфликта Советского Союза с Германией». Затем последовала кампания, совершенно очевидно рассчитанная на то, чтобы сохранить дружбу Германии. ТАСС 8 мая выступил с опровержением сообщений о якобы имеющей место концентрации германских войск у границ СССР. На следующий день советское правительство отказало в признании и сохранении дипломатических представительств Бельгии, Норвегии и Югославии; 12 мая Советский Союз признал поддержанное немцами правительство Рашида Али в Ираке. Через месяц, 14 июня, ТАСС в самых категорических выражениях отрицал наличие осложнений в советско‑германских отношениях. Именно в этот день Гитлер провел последнее совещание со своими командующими. С каждым из них он разговаривал отдельно. А Жуков в этот день убеждал Сталина привести войска в боевую готовность. «Вы предлагаете проведение мобилизации, – отвечал ему Сталин. – Вы представляете себе, что это означает войну?» А Молотов, звуча в унисон, произнес: «Только дурак может напасть на нас».

В субботу, 21 июня, из Виши через советское посольство пришла телеграмма с сообщением о предстоящем нападении 22 июня Германии на СССР. Сталин в Москве и Деканозов в Берлине критически отнеслись к этой информации: провокация англичан.

А Гитлер накануне великого события решил вместе с Геббельсом проехаться по Берлину. На коленях у него лежал текст объявления войны Советскому Союзу. Геббельс записал свои впечатления: «По мере приближения решающего момента, фюрер, кажется, избавляется от своего страха. Вот так всегда. Видно, что он расслабился и его утомление совсем прошло». Гитлера волновало, какие музыкальные заставки будут теперь звучать перед передачами с Восточного фронта. Он остановился на нескольких тактах из «Прелюдий» Листа. Своему архитектору Шпееру он сказал: «Ты теперь часто будешь слышать эти звуки. Нравится тебе?… Мы сможем вывозить гранит и мрамор из России в любых нужных нам количествах». Перед отходом ко сну фюрер германского народа объявил окружающим: «Не пройдет и трех месяцев, и мы увидим крах России, такой, какого мир не видел за всю свою историю».

Границу перешли еще два дезертира. Их сведения нельзя было опровергнуть, германские войска выступали к границе. Нарком С. К. Тимошенко, начальник генерального штаба Г. К. Жуков и его заместитель Н. Ф. Ватутин пришли к согласию в том, что следует просить Сталина о разрешении объявить тревогу. Они прибыли в Кремль. Сталин спросил: «А что, если немецкие генералы посылают нам дезертира, чтобы спровоцировать конфликт?» Но отрицать очевидное становилось все труднее. Была подготовлена директива об объявлении тревоги. И снова в последний момент Сталин перебил Жукова: слишком рано, вопрос еще может быть решен мирным путем. Не нужно длинных телеграмм, послать короткую, что нападение может быть спровоцировано действиями германских войск. Войска приграничных округов не должны поддаваться на провокации. Двусмысленная телеграмма, приди она даже раньше, собственно, мало что меняла. Но она была отправлена (напомним, в ней были все же ключевые слова «неожиданное германское нападение возможно») в штабы округов в половине первого ночи 22 июня.

Ошибка Сталина заключалась в твердой уверенности, что Германия, не покончив с Англией, не начнет кампании на Востоке. Сталина неимоверно страшила возможность той или иной степени согласия между Германией и Британией. Он готов был сделать все что угодно, чтобы избежать примирения на Западе, – тогда его позиции действительно становились уязвимыми. Он не знал, что лидер, подобный Черчиллю, никогда не пойдет на компромисс с Гитлером. Эпизод с Гессом мучил Сталина всю войну, и он откровенно не верил личным объяснениям Черчилля, данным во время визита последнего в Москву в 1942 году.

Свое мнение об отношении правительства к сигналам о грядущей опасности Литвинов выразил, уже будучи послом СССР в США 13 декабря 1941 года. «Мое правительство получало предупреждения о предательских намерениях Гитлера в отношении Советского Союза, но оно не воспринимало их всерьез и делало так не потому, что верило в священность подписи Гитлера или считало его неспособным нарушить подписанные им договоры и часто повторяемые им торжественные обещания, но потому, что считало безумием с его стороны начинать войну на востоке против такой мощной страны, как наша, не завершив войны на Западе».

Историческая вина Сталина состоит в том, что во главе Красной Армии он поставил людей, чьим главным достоинством было знакомство с вождем. Такие фигуры, как маршал Кулик, никогда бы не взошли на военный Олимп, если бы не давние связи со Сталиным. Бывший портной Щаденко едва ли был способен руководить армиями. Ворошилов и Мехлис не отличались стратегическими талантами. Чистка в армии была ее первым разгромом. К лету 1941 года 75 процентов командиров Красной Армии занимали свои должности менее одного года.

Покинув в 1939 году т. н. «линию Сталина», войска не создали новых укреплений. Только 1000 из 2500 бетонных огневых позиций были оснащены артиллерией. План постройки 190 новых аэродромов в западных районах СССР был одобрен лишь в феврале 1941 года. А НКВД начал работу над расширением всех имеющихся сразу, в результате чего большая часть самолетов была переведена на гражданские аэродромы, расположенные близко к границе и слабо защищенные.