Официально зарегистрированные 133 тысячи случаев обморожения, естественно, ослабили германский фронт. Погода благоприятствовала советской стороне, например, в том, что обледеневшие германские самолеты стояли в чистом поле, в то время как, по меньшей мере, часть советских самолетов стояла в отапливаемых ангарах. Советская пехота имела громоздкие, но теплые ватники, неведомые немцам валенки, она перевозила часть своих пулеметов и боеприпасов на санках, некоторые части целиком встали на лыжи. Но изменение ситуации на фронте перед Москвой сделала возможным не погода, а неожиданное для немцев восстановление живой силы Красной Армии после невероятных потерь лета и осени. Резерв Жукова – двенадцать армий, собранных преимущественно из восточных частей страны – вот что ошеломило Федора фон Бока и его окружение, категорически не веривших, что русский гигант способен подняться.

Только через неделю после начала успешного контрнаступления под Москвой 13 декабря 1941 года Совинформбюро сообщило об ослаблении угрозы Москве. Самым счастливым днем советского наступления было одиннадцатое декабря 1941 года. В целом за шесть дней наступления советские войска возвратили четыреста городов и деревень. Продвигаясь по Волоколамскому шоссе, они освободили Истру. Полностью освободили зону канала Москва‑Волга. К югу от Москвы была освобождена родная деревня Жукова Стрелковка. Наступающим войскам открылась потрясающая жестокость армии врага. Возникает то, что Илья Эренбург назвал «подлинной ненавистью к врагу». Один из немецких солдат вспоминает, что советские воины в атаке «ревели как нападающие быки». Хладнокровные англичане впервые в мировом конфликте увидели забрезживший свет. Выступая в палате общин, Уинстон Черчилль произнес впечатляющие слова: «Шесть месяцев боев показали, что Гитлер совершил одну из самых больших в истории ошибок». На весах мировой истории следовало оценить факт: более 55 тысяч немецких солдат погибло в битве под Москвой.

13 декабря в советской прессе появились фотографии военачальников, чьи войска успешно действовали против врага под столицей – Жуков, Рокоссовский, Говоров, Лелюшенко, Кузнецов, Болдин, Белов, Власов. Успех на крыльях почти улетевшей удачи вдохновил миллионы. На несколько месяцев перечень освобожденных городов и весей позволил забыть общую едва выносимую картину. 15 декабря немцы были выбиты из Клина. На следующий день освобожден Калинин. 20 декабря германские войска были вынуждены оставить Волоколамск. Здесь, на Волоколамском шоссе, наступающие войска увидели качающиеся на ветру тела восьми комсомольцев, перешедших линию фронта с целью налаживания связи с партизанами. Немцы захватили юношей и постарались устрашить местное население. Шесть недель их обмороженные тела говорили местным жителям не о неминуемой каре, а о немеркнущем мужестве молодых защитников страны. В Ясной Поляне, разграбленной и опустошенной, солдаты наступающих частей обнаружили горящие рукописи великого мыслителя, кладбище немецких солдат вокруг могилы русского гения. В Клину, в доме Чайковского, народ меломанов устроил мотоциклетный гараж.

А в лагерях для советских военнопленных гибли многие тысячи наших солдат. Часто гибли молча. «Русский солдат знал, – пишет английский историк М. Гилберт, – что для него плен означает смерть. Он знал и о ежедневном убийстве советских гражданских на оккупированных территориях. Он упорно сражался, чтобы отбить захватчика и избежать пленения». В лагере Хола (Польша) сто тысяч наших отцов были изгнаны в поле огромной толпой и предоставлены зимней стихии без питания и крова. Всех жителей окрестных польских деревень, пытавшихся бросить умирающим людям кусок хлеба, немцы убивали беспощадно. Умирающие пытались вырыть ямы в земле, чтобы укрыться от лютого холода, они жевали траву, они проявляли все виды инстинкта выживания. К концу декабря всех их приняла польская земля.

Окрыленная успешным зимним наступлением, Ставка уже 10 декабря попыталась спасти гибнущий от голода Ленинград. Жданов и генерал Хозин подтвердили, что сохранение германской блокады погубит Ленинград, где голод уже вел население на Голгофу. Давала надежду операция под Тихвином, освобожденным 9 декабря. Сталин вызывает в Кремль генерала Мерецкова и усаживает все командование обороной Ленинграда, начиная с Жданова, вокруг круглого стола. Шапошников начинает общую дискуссию. Главная выработанная в конечном счете идея сводилась к тому, чтобы к востоку от реки Волхов создать Волховский фронт, задачей которого было ослабление германского пресса на город. Следовало уничтожить немецкие части на восточном берегу Волхова, форсировать немалочисленные в болотистых этих краях реки, измотать германскую группу армий «Север» с конечной целью снятия блокады. Неунывающий Мерецков возглавил Волховский фронт, ему были даны две армии, снимаемые с ярославского направления. Сталин пообещал Мерецкову, что после форсирования Волхова он получит еще одну армию и двадцать лыжных батальонов из резерва.

Гитлер – главнокомандующий

2 декабря Гитлер отбыл в Полтаву, чтобы обсудить отход танковой армии Клейста из Ростова. Клейст хотел занять более удобные оборонительные позиции в устье реки Бахмут, но Гитлер категорически запретил ему это. На юге Гитлер начинает практику приказов «стоять и не отступать», которая очень ему пригодится через несколько дней, когда гроза грянет под Москвой.

Происшедшее далее лишило Германию нескольких выдающихся военачальников. Главнокомандующий сухопутными войсками Браухич переживал период депрессии и униженности, которые преследовали его всегда, когда он находился рядом с фюрером. Следуя приказам последнего, Браухич потребовал от командующего группой армий «Юг» фельдмаршала фон Рундштедта вцепиться в свои позиции и прекратить отступление. Рундштедт, не зная, что его ответ попадет непосредственно в руки Гитлера, ответил, что выполнить данный приказ он не в состоянии. Слишком легко отданное распоряжение должно быть изменено, в противном случае он готов уйти с поста командующего группой армий. Ефрейтор поймал фельдмаршала на слове. Ранним утром 30 ноября Гитлер снял Рундштедта и вручил его пост фельдмаршалу Вальтеру фон Рейхенау. (Стоит заметить, что Рейхенау вечером того же дня сообщил, что не может удержать прежних позиций и просит о возможности отхода. Гитлер разрешил ему то, в чем несколько часов назад отказал Рундштедту). Рейхенау был более близок нацистам, его распоряжения не имели налета «аполитичности» юнкерской гвардии вермахта. Именно в его окружении восходит звезда Паулюса.

Первые дни советского контрнаступления Гитлер воспринимает как досадную задержку выполнения своих планов. Во всем виновата погода. Размышления Гитлера в эти дни достойны цитирования. «Большевиков можно смело сравнить только с животными; животные тоже временами нечувствительны, а поскольку Советскому Союзу не приходится заботиться о своем населении, он в определенном смысле превосходит нас». Но «завершение этого конфликта континентальных размеров не вызывает сомнений». Он еще благодушествует примерно до 15 декабря. Пока, как он говорит, нужно благодарить даже дурную погоду под Москвой – без нее германские войска продвинулись бы слишком далеко от своих баз и пришлось бы решать неразрешимые проблемы.

9 декабря Геббельс после беседы с Гитлером отмечает в дневнике: «Фюрер не воспринимает слишком трагически события восточной кампании». Погода играет против германской армии, но с весной она восстановит наступательные операции – на юге советско‑германского фронта в апреле и против центрального сектора в середине мая 1942 года. Эти наступательные операции будут подготовлены столь тщательно, что одним ударом принесут Германии победу. Когда Геббельс говорит о недостатке зимней одежды, он видит, что Гитлер его уже не слушает, он уже весь в весеннем наступлении 1942 года.

Во второй половине дня 12 декабря Гитлер выступил перед своими гауляйтерами – его любимая аудитория, старые камрады, никакого снобизма, жадно ловят его слова. И опять он предпочитает говорить не о сложившейся под Москвой критической ситуации, а о весеннем наступлении. Да, он признал, что германские войска впервые в таких масштабах были отброшены назад, впервые они обороняются практически на всех фронтах. Но войска сохранены для грядущего весеннего наступления, для летнего решающего удара. В Германии создается новая танковая армия, конструкторы выпускают новые виды противотанковой пушки – прежние были неэффективны в противостоянии русским танкам. Главный тезис: в наступающем 1942 году Советская Россия будет сокрушена, а граница с ней пройдет по Уралу. «Тогда Европа будет стабилизирована» – Гитлер имел в виду, что Европа будет существовать как самодостаточная, хорошо вооруженная крепость, позволяющая в то же время вермахту производить операции на других фронтах. Посягательства на собственно Европу будут уже практически невозможными. А учитывая прогресс в деле создания зенитного оружия, можно надеяться на то, что британские авианалеты станут невозможными.

В доверительном тоне Гитлер объявил, что за годы войны он стал сильнее – испытания закалили его. Его ждут большие стройки. После войны он осуществит в Германии строительную программу, масштаб которой будет исключительно широк благодаря изобилию дешевого труда из завоеванных стран. Да, германский государственный долг составит колоссальную сумму в 200–300 миллиардов марок, но он будет покрыт «в основном народами, потерпевшими поражение». Низкооплачиваемые рабочие будут строить дома, которые будут продаваться с большим доходом для государства. В результате военный долг германского правительства будет выплачен за 10–15 лет. Самым большим призом Германии будет Восточная Европа. К востоку от Германии, на месте прежней России, будет лежать «новая Индия», которую предстоит «полностью германизировать на протяжении жизни трех или четырех поколений». В этой Индии не будет места для христианской религии. По поводу последнего Геббельс записал в дневнике: «Совершенно ясно, что после войны будет найдено общее решение этого вопроса… Существует непримиримое противоречие между христианским и германско‑героическим взглядом на мир».

На следующий день Гитлер не мог возвратиться в Вольфшанце из‑за церемонии награждения японского посла Осимы Большим Золотым Крестом Ордена Германского Орла. В Восточной Пруссии, на своем командном пункте он оказался только утром 16 декабря. Как оказалось, с «новой Индией» придется подождать. Перед ним была реальность куда менее розовая, чем картина, нарисованная им верным гауляйтерам. Жуков бросил в бой решающие силы и добился желаемого перелома. Особенно беспокоился штаб вермахта (Оберкоммандо вермахт – ОКВ) по поводу прорыва частей Красной Армии в стык 2‑й и 4‑й германских армий. Даже доблестный Гудериан докладывал о «потере в частях доверия к руководству» и об отчаянном состоянии германских войск. Фельдмаршал фон Бок дал реалистическую оценку соотношения сил группы армий «Центр» и советской стратегической группировки под Москвой. Если не прибудут значительные резервы, его войска ждет грозное будущее. Нужно признать, что Гитлер довольно быстро понял, что германская армия стоит на грани величайшей катастрофы.

С этого дня (16 декабря) на первый план германского командования выходит Гитлер. Еще на подъезде к Вольфшанце, в купе своего поезда (с нехарактерным для нацистского режима названием – «Америка») он пишет свой первый приказ «держаться и не отходить… Любое крупномасштабное отступление крупных частей армии в зимнее время, учитывая ограниченную мобильность войск, недостаточное военное оснащение и отсутствие заранее подготовленных позиций в тылу, неизбежно будет иметь самые суровые последствия».

Первый приказ Гальдеру в Вольфшанце: «Воля выстоять должна овладеть каждым воинским подразделением». Всеми силами держаться на имеющихся позициях и не отступать. Отступление возможно лишь там, где за плечами подготовлена линия обороны. Эти приказы немедленно поступили к командующему группой армий «Центр» фельдмаршалу фон Боку (и к тому, кто скоро сменит Бока, – фельдмаршалу фон Клюге). Бок представил своему другу Браухичу прошение об отставке, «поскольку он не преодолел последствий болезни». Бок отстранен. Но новый командующий германской группой армий «Центр» фельдмаршал Клюге немедленно стал испрашивать разрешения начать общий отход. Адъютант Шмундт посылается вместе с Браухичем в штаб‑квартиру группы армий «Центр» для выяснения обстановки на месте.

Но Гитлер не пожелал дожидаться их отчета и даже с начальником штаба сухопутных сил Гальдером не вступил в дискуссию. Он призвал командующего резервной армией генерал‑полковника Фридриха Фромма с вопросом, какие войска могут быть немедленно посланы на Восточный фронт. Герингу и начальнику транспортной службы генерал‑лейтенанту Герке было поручено организовать транспортное сообщение. С невероятной скоростью в Германии были найдены четыре с половиной дивизии резерва, еще девять дивизий переводились с Западного фронта и с Балкан.

В хорошую русскую пургу Гудериан за двадцать два часа прибыл этой же ночью к Браухичу в Рославль и потребовал приказа отступать. В этот вечер погруженный в депрессию главнокомандующий сухопутными войсками фон Браухич изложил по телефону Гитлеру свою точку зрения: группа армий «Центр» не сможет удержать свои позиции. Именно тогда Гальдер назвал Браухича «клерком, менее значимым, чем почтальон» – Гитлер с ним уже не совещался и связывался напрямую с командующими на местах по прямому телефону. Смысл приказов был однообразен и центральной группировке, и группам армий «Север» и «Юг»: отхода не будет, оборонительные линии держать, подкрепления уже в пути.

Гитлер объявил о «личной ответственности командиров, подчиненных им военачальников и офицеров осуществлять фанатическое сопротивление, отстаивая свои позиции, не обращая внимания на прорывы противника по флангам или в тыл». Этот приказ Гитлера поступил в войска в ночь с 16 на 17 декабря. «Не может быть вопроса об отступлении. Только в некоторых местах имеют место глубокие проникновения войск противника. Создавать оборонительные позиции в тылу – фантазия. Фронт страдает только от одного: у противника больше солдат. У него не больше артиллерийских орудий. Он воюет гораздо хуже, чем мы».

Бока было недостаточно. На примере Московской битвы он покажет спесивым прусским профессионалам, что может сделать человек, вооруженный волей. Гитлер отправляет в отставку командующего сухопутными силами Браухича (его сразило, помимо прочего, больное сердце и положение посредника между постоянно конфликтующими Гитлером и Гальдером). Своим наследником на посту главнокомандующего Браухич видел Клюге или Манштейна. Гитлер не любил Манштейна, несмотря на все его таланты. Некоторое время рассматривалась фигура фельдмаршала Альберта Кессельринга, известного оптимистическим и в то же время твердым характером. Но нет.

Здесь следует неожиданность. В ночь с 16 на 17 декабря Гитлер назначает на пост главнокомандующего сухопутными войсками Германии себя. То ли чтобы подбодрить себя, то ли чтобы унизить своих генералов, Гитлер заявил, что «эта маленькая штучка оперативное командование не такая уж и сложная и этим ремеслом может овладеть каждый». Гальдер, понимая, что почва начнет гореть уже под ним (как последним представителем непосредственно управляющих войсками кадровых офицеров) внешне выразил полное одобрение. Его питали иллюзии. Гальдер полагал, что, будучи рядом с дилетантом, он не может не усилить своего влияния. (Как убедился Гальдер тотчас же, в этом стремлении воздействовать на фюрера он немедленно встретил сопротивление Кейтеля).

Но и Гитлер сделал рискованный ход. Как когда‑то российский император Николай, став главнокомандующим, Гитлер не мог уже валить вину на других, он лишился удобной позиции «стоять над схваткой». Так или иначе, начиная с этого времени Гитлер начинает перегружать себя все новыми бездонными задачами, что в конечном счете неизбежно стало отражаться на качестве принимаемых им решений. Пожалуй никто из лидеров воюющих стран не напрягал себя в такой степени вхождением в детали и мелкие обстоятельства, что, с одной стороны, лишало его стратегического видения, а с другой, предопределило его физическое истощение в дальнейшем.

Массовое обморожение солдат стало первой конкретной задачей нового главнокомандующего. 20 декабря 1941 года Гитлер обратился к германскому народу с просьбой собрать теплые вещи для солдат на Восточном фронте. Геббельс перечислил, что необходимо в первую очередь. Это вызвало шок. Армия в Германии до сих пор была символом предусмотрительности. А теперь бравирующая своим профессионализмом военная элита, как оказывается, не предусмотрела даже распределения теплой одежды в холодной северной стране.

А Гитлер распалял страсти в посланиях группе армий «Центр». «Фанатическая воля защищать свои позиции должна внушаться всем военнослужащим всеми возможными способами, даже жестокими… Где эта воля отсутствует, фронт начинает крошиться, теряя всякие возможности своей стабилизации на подготовленных позициях. Каждому офицеру и солдату должно быть ясно, что отход войск откроет опасность русской зимы в значительно большей степени, чем защита собственных позиций, сколь неадекватно экипированы ни были бы войска… Разговоры об отступлении Наполеона могут превратиться в реальность. Поэтому отходить следует лишь на подготовленные в тылу позиции. Если войска будут отступать к позициям, худшим, чем их прежние, это породит кризис доверия к военному руководству».

На покидаемых участках фронта немцы прибегли к тактике «выжженной земли». Характерно, что совсем недавно Гитлер говорил о варварах, уничтожающих все при отходе. Теперь он приказывает своим отступающим войскам: «Каждый участок территории, отдаваемой противнику, должен достаться ему в таком состоянии, чтобы он не мог использовать его так долго, насколько это возможно. Все виды жилья должны быть сожжены дотла, уничтожены безо всякого внимания к нуждам местного населения ради лишения наступающего противника возможности отдыха». Еще раз Гитлер взывает к чувству расового превосходства. «Нет никаких оснований терять свое чувство превосходства над противником, постоянно доказываемое до сих пор. Напротив, следует укрепить повсюду справедливую уверенность в себе, мобилизовать волю справиться с врагом и со всеми трудностями, созданными погодой, дождаться прихода подкреплений, необходимых для стабилизации фронта».

Было немало фанатиков, раболепно жертвовавших жизнями солдат. Но такие командиры, как Гудериан, предпочитали игнорировать самоубийственные приказы. Теоретик и практик танковой войны был известен тем, что отдавал собственные приказы, а объяснялся задним числом. 20 января Гудериан уведомил Гитлера, что необходим отход (он не сказал новому главнокомандующему, что его войска – вторая танковая армия – уже отступают). Гитлеру первый танкист вермахта говорит о возможных огромных потерях. Фюрер воззвал к прусскому Фридриху Великому: «Вы что же, думаете, что гренадеры Фридриха Великого очень хотели умирать? Они хотели жить, но король был прав, прося их принести себя в жертву. Я полагаю, что просто обязан просить германского солдата пожертвовать жизнью». Непокорность Гудериана привела к тому, что через неделю Клюге запросит о его отставке, что и было санкционировано. И не один Гудериан покинул военный Олимп Германии в этот страшный для нее декабрь. Помимо вышеупомянутых Гитлер снял со своего поста фельдмаршала Лееба (командующего группой армий «Север»), генералов Форстера, графа фон Шпонека, танкового генерала Гепнера. За отход войск они поплатились не только постами, но и военными пенсиями. Но Гитлеру уже более всего нужен был не признанный во всем мире немецкий профессионализм, а фанатическое самоисступление, пример которого он подавал сам.

На других фронтах

Ценой великого упорства и больших жертв Красная Армия потеснила противника там, где немцы держались особенно упорно – именно на флангах. На правом фланге Жукова, где три реки, Москва, Руза и Лама покидают болотистую заводь, направление движения советских войск приобретает стратегическое значение. Не менее значимым по мере прохождения коротких зимних дней становится южный участок наступления. Здесь Жуков требует взять маленький Боровск, когда‑то большой спутник Москвы, обойденный в прошлом веке железной дорогой и заснувший в печальном отдаленье. Еще более жадными глазами Жуков смотрит на Калугу, куда опасный Гудериан отошел со своими танками, но всегда мог вернуться.

Германское командование придавало особое значение южному – калужскому сектору. Для оттесненных от Волоколамска немцев, битва на лесисто‑гористом, пересеченном текущими с Валдая реками северном участке казалась менее перспективной, чем маневренная война на плоском плато вокруг Калуги. Германское командование хотело видеть советские дивизии в поле, оторванными от своих баз, чтобы в очередной раз продемонстрировать свое превосходство в маневренной войне. В свою очередь Жуков хотел использовать оторванность Гудериана от центральной – четвертой германской армии и ринуться в прорыв, ведущий к Вязьме и шоссе, ведущему на Смоленск, и пробиться в германской тыл четвертой танковой армии. Кавалеристы генерала Белова получили особый приказ: «В ознаменование дня рождения товарища Сталина 21 декабря взять Одоев». Белову предписывалось далее форсировать Оку в секторе Лихвин – Белев и начать движение на Козельск во исполнение замысла прорыва в тыл четвертой германской армии. Впереди у кавалеристов были полторы сотни километров белого зимнего русского поля.

Первой в Калугу ворвалась 31‑я кавалерийская дивизия; много конников, жаждавших битвы в чистом поле, полегли от упорно сопротивлявшихся в городских кварталах немецких пехотинцев. Жуков сообщает генералу Болдину: «24 декабря Ставкой получена информация о том, что немецкому гарнизону в Калуге отдан категорический приказ держаться в городе и не сдаваться. Верховное главнокомандование подчеркивает необходимость особой осмотрительности с нашей стороны. Необходимо мобилизовать всю энергию, чтобы разбить врага в Калуге на отдельные части, не давать ему послабления и не позволить закрепиться ни в одном квартале». Складывается впечатление, что Сталин не очень хотел повторения клинских событий, когда наши части вынудили противника поднять белый флаг. В этой войне, в этой страшной битве за выживание на организованную сдачу войск – реликт прежнего рыцарства – стали смотреть с недоумением. Предпочтительнее стала казаться недельная жестокая битва в городской тесноте, не пощадившая ни города, ни бойцов обеих сторон. 30 декабря Калуга была освобождена.

Печаль и радость соседствовали рядом. Печаль от страшных разрушений великой битвы – сожженные избы, обгоревшие кварталы, порушенные мосты, вывороченные столбы, гарь и тлен. Радость от взгляда на живую технику, только что служившую врагу, – танки, пушки, минометы, кое‑где нетронутые склады. Но триумфальные ноты погасли достаточно быстро, и грустная реальность неумолимо напомнила о себе. Да, немцы отпрянули от белокаменной, но общее состояние дел – итог горестного 1941 года – могло смутить кого угодно. Взгляд на карту радовать не мог. Протянувшаяся от моря до моря линия фронта имела устрашающий вид. Эта линия пролегала от пригородов Ленинграда по подмосковным лесам до устья Дона на юге. Да, русская армия отступала и в трагическом 1915 году, но тогда она теряла русскую Польшу, а сейчас в руках противника находился Минск, Киев, Смоленск. Дальше продвигался только Наполеон. И немцы всеми своими действиями стремились показать, что аналогии с императором французов неуместны. Они стремились консолидировать захваченное, создавали инфраструктуру. Их зверства на оккупированной территории говорили как бы о том, что они пришли как хозяева, пришли навсегда, готовы на все военные крайности и не ждут пощады, так как сами владеют своим будущим.

Эмоциональное охлаждение постигло многих, но не верховного главнокомандующего. Сталина чрезвычайно впечатлила Московская битва. Ему, видевшему поражения русских армий, являвшемуся свидетелем страшной боевой силы германской армии в 1914–1918 и 1939–1941 годах в борьбе с лучшими армиями мира, было достаточно непривычно и отрадно видеть резко возросшую боевую мощь русской армии. Его взрывной темперамент переживал период подъема. Он воочию увидел отступление германских генералов, до того покоривших всю Европу. Теперь он был настроен оптимистически, он верил, что врага можно будет надломить до степени стратегического успеха. Сталин взял на себя личный контроль за уничтожением германской группы армий «Центр». В эти дни Сталин часами стоял вокруг карты столь знакомых русских земель, где, по его мнению, сейчас решалась судьба войны. На него производили большое впечатление сообщения о деморализации германских войск, он верил, что этой зимой немцам не удастся закрепиться на линии обороны. Собственно говоря, так думали и многие германские генералы по противоположную сторону фронта. Эти часы молчаливого созерцания карты не могли не вызвать у Сталина реминесценций о той Отечественной войне, в которой даже гений Наполеона оказался бессильным перед русской природой и природой русского народа.

Не лобовым напором должна была решиться судьба войны. Следовало зайти армиям группы «Центр» в тыл с севера, со стороны осажденного Ленинграда. Именно из операции по снятию блокадного кольца вызревал план крушения всех германских войск. Для концентрации всех возможных сил Сталин призвал Жукова, Тимошенко и Конева – лучшее, что он имел. Им было приказано активизировать контрнаступление на северном участке и в центре. На северный фланг 16 декабря была переведена танковая армия Лелюшенко, а Жуков в центре отдал приказ выйти на рубеж Бородина и Малоярославца – такие звучные для русской армии названия. Если немцы смотрели на Калугу, Козельск и Юхнов со всей серьезностью как на центр русского контрнаступления, то Сталин видел здесь пробу потенциальных возможностей второго плана. Главным для него становится выдвижение навстречу друг другу двух фланговых крыльев – координированные наступательные действия Волховского фронта с севера на юг и северной подмосковной группировки из района Калинина с юга на север.

Утром 20 декабря танки Катукова ворвались в Волоколамск, и в тот же день погиб генерал Доватор, чья кавалерия так блистательно действовала в германском тылу. Наверное, только воля Жукова могла повести вошедшие наконец в Волоколамск войска еще дальше на запад, где истинный стратег Московской битвы не желал знать крайней точки своего великого наступления. Соответственно, Калининский фронт Конева обрел во второй половине 1941 года независимую стратегическую роль как левый фланг предполагаемой операции между Калинином и Ленинградом. Прежде чем броситься на север, следовало попытаться броском на Ржев зайти в тыл девятой германской армии. Сталин передал Коневу танковую армию Лелюшенко. Но немцы жестко уцепились за оборонительную линию по рекам Руза и Лама, замедляя в 20‑х числах декабря решение местной задачи Конева. Это гарантировало 9‑ю немецкую армию от обнажения своего тыла. 35 дивизий Конева затормозили свое движение к излучине Волги. Левее, на центральном участке решающей судьбу страны подмосковной битвы Западный фронт Жукова с 56 дивизиями стоял на 250‑километровом фронте от Волоколамска до Оки. Южнее Жукова 18 декабря 1941 года был восстановлен под командой генерала Черевиченко Брянский фронт в 25 дивизий, ориентированных на Орел.

Это были огромные силы, но и потери Красной Армии в этой отчаянной битве на выживание приобретали грандиозные размеры. В дивизиях насчитывалось 3–4 тысячи человек, в бригадах было уже менее тысячи бойцов, в некоторых танковых бригадах на боевом счету был лишь один танк Т‑34. Рокоссовский в конце декабря докладывает, что у него в батальонах «осталось меньше дюжины людей». В 112‑й танковой дивизии в строю остался один танк Т‑34 и пятнадцать танков Т‑26. В 3‑й армии, устремившейся в составе Брянского фронта к Оке совокупная численность всех пяти дивизий составила 16 028 солдат и 82 пушки. С такими силами трудно было рассчитывать на запланированный к 5 января 1942 года выход в орловско‑курский регион. Только у Конева, на которого Сталин возлагал особые задачи, в дивизиях был десятитысячный комплект. Наилучшим образом в данном смысле обстояли дела у столь симпатичного Сталину Еременко: его Четвертая ударная армия была укомплектована на зависть соседям.

У Сталина в этот критический момент в резерве были три армии и гарнизон Москвы. Их он готовил бросить в бой только в двух случаях: если силы понадобятся Жукову для решающего захода в тыл германской группы армий «Центр», или в случае необходимости поддержки Конева в грядущей совместной операции с Волховским фронтом. Возможно, у Сталина на фоне частично беспорядочного отступления немцев (и явного отсутствия у них резервов) мелькнула радужная мысль о решении судьбы войны в эту короткую зимнюю кампанию. Но если такие иллюзии и посещали его, то ненадолго. Слишком мрачной и суровой была реальность. Немцы дрогнули, но не покатились в беспорядочном бегстве. И они не позволили крупным советским силам пробиться в свой тыл.

Между тем город на Неве вступил в страшную блокадную зиму. Следовало что‑то делать. Оперативная директива Ставки по Волховскому фронту была готова 17 декабря. Северо‑Западному фронту генерала Курочкина вменялось в обязанность выступить синхронно с Волховским фронтом. Курочкин – опытный генерал – был поражен широтой общего замысла Ставки. Деблокада Ленинграда была лишь первой частью операции, конечной целью являлся выход в стык северной и центральной групп германских армий, в перспективе продвижение в глубокий тыл германской группе армий «Центр», венчающееся овладением находящегося в далеком германском тылу Смоленска. Поставленная задача звучала так: «Перерезать пути отступления противника, чтобы не дать ему возможности удержать заранее подготовленные оборонительные линии вдоль озера Отолово, Андреаполь, западный берег Западной Двины, Ярцево. Следующий удар должен быть нанесен на Рудню, с тем чтобы отрезать Смоленск с запада».

Войска Курочкина находились в самом сложном положении. Перед его фронтом стояли болота и замерзшие озера, а перемещение резервов было возможно лишь по железнодорожной колее Ярославль – Бологое, перегруженной до предела и нещадно бомбимой германской авиацией. А впереди, под Демянском, его ждало не только непроходимое бездорожье, но и пять высококлассных германских дивизий. В лютом морозе второй половины декабря две ударные и две пехотные армии Курочкина развернули кипучую деятельность по подготовке к удару, который, по замыслу Ставки, должен был венчать московскую операцию. Как мы знаем теперь, Курочкин скептически относился к предложенному плану. Слепое русское бездорожье на этот раз препятствовало готовящимся к прорыву армиям. График подвоза боеприпасов и техники нарушался настолько безбожно, что соответствующие командиры вскоре предстали пред трибуналом. В войска не завезли продовольствия. Командовавший Курочкиным под Смоленском генерал Еременко теперь возглавлял подчиненную ему 4‑й ударную армию; этому любимцу Сталина прощалось многое.