Во второй половине 1942 года численность Красной Армии, несмотря на все потери, несмотря на голод и агонию оккупированных территорий, начинает увеличиваться. Еще один набор нескладных подростков покинул школьные парты, места у станков и колхозное поле, чтобы влиться в единую и многонациональную Красную Армию. Ее численность начинает приближаться к шести миллионам человек, в то время как численность вермахта и его сателлитов‑союзников довольно стабильно остается на цифре четыре миллиона. Приближается момент, когда атакующая армия должна либо добиться решающего успеха, либо начать ощущать, как время перестает быть фактором, стоящим на ее стороне, как оно начинает работать против сил вторжения.

Фридрих Паулюс

Пятидесятидвухлетний генерал‑полковник Фридрих Паулюс, осторожный и спокойный интроверт, считал Адольфа Гитлера превосходным вождем германского народа. Строго говоря, он оставлял политику политикам и стремился к профессионализму в своем собственном ремесле. Победы в Польше, Франции, Скандинавии убедили его в безусловном превосходстве германской военной мысли и германского оружия. Паулюса в позитивном плане впечатляла и поражала спонтанная уверенность фюрера, его способность молниеносно оценить обстановку, его огромное импровизаторское мастерство. Для Паулюса Гитлер был гением. Победа в войне была лишь вопросом времени. Восточный соперник бездумно жертвовал всем, но делал это неумело, неэффективно, самоубийственно.

В своей серой палатке Паулюс, высокий и темноволосый офицер, удовлетворенно изучал карту прежде неведомых ему степей, пересекаемых редкими реками. Да, не хватало дорог, но плоская как стол степь – прекрасный полигон для танков; тяжелее приходится пехоте и службам снабжения, но ощущение близости конца поднимает боевой дух. Каждый день он соприкасался с германскими гениями – находил несколько минут, чтобы послушать при помощи граммофона обожаемого им Бетховена. Он не мыслил себе жизни без классической музыки. Но еще более его завораживала выпавшая на него потрясающая роль покорителя неведомых колоссальных пространств, где его части сминали соперника, двигаясь по всем направлениям с легкостью, в которой было нечто спортивное. Наверное, Александр Македонский испытывал нечто подобное.

У генерала были все основания испытывать благодарность в отношении своей армии. Окружающие отличались примерным послушанием и дисциплиной. Кроме одного человека – жены, урожденной Елены Констанс Розетти‑Солеску, происходившей из румынской королевской семьи. Один эпизод отложился в его памяти: осенью 1940 года он, вопреки правилам, принес домой карты, на которых синие стрелы пронзали территорию СССР. Супруга обнаружила эти карты и попыталась воздействовать на него, дисциплинированного штабного офицера: разве справедлива эта агрессия? После всех его неопровержимых и утешительных аргументов она сказала нечто вещее: «Что будет со всеми нами? Кто выживет в конце?» Утешая жену, Паулюс сказал, что война продлится шесть недель. Зимой 1941 года она имела право смотреть на мужа с укоризной. Но Паулюс был непоколебим. Да, планы требуют коррекции, но финальный результат неизменен, Германия неимитируема в своей военной мысли и в военной мощи.

С точки зрения военной карьеры Паулюсу, покинувшему штабные карты ради подвигов в битвах, неожиданно повезло. Он наконец получил то, о чем он мечтал всю жизнь, командование полевой армией. Теперь он стал подлинным полководцем, в его руках оказалась элитная боевая единица, и грядущее влекло его неудержимо. У него были фантастическая память и методичный ум. Как бы наследуя покойному фельдмаршалу Рейхенау, Паулюс подружился с военной удачей. Когда Красная Армия в мае постаралась первой начать наступление и разрушить планы немцев под Харьковом, 6‑я армия, как мы помним, спокойно восприняла инициативу противника, избежала весьма возможного поражения и сумела смелым маневром окружить более двухсот тысяч советских солдат. Ветераны Первой мировой признали его полководческий талант. У Паулюса появился свой стратегический почерк, и многие в верхушке вермахта отныне предрекали ему блистательную карьеру. Следующим рангом для него мог быть лишь фельдмаршальский жезл.

По характеру и манерам Паулюс был аккуратным, методичным, склонным к самоанализу, не отличающимся любовью к простецким проявлениям «воинского братства» офицером. В личном поведении он отличался беспримерной чистоплотностью. Он носил перчатки даже летом (от пыли), принимал душ ежедневно и дважды в день менял мундир.

Вместе со своим начальником Рейхенау он придал войне оттенок расовой войны на выживание. В подписанном еще Рейхенау приказе по 6‑й армии говорилось: «Главной целью кампании является полное уничтожение источников силы еврейско‑большевистской системы и сокрушение азиатского влияния на европейскую цивилизацию… На этом восточном театре военных действий солдат должен сражаться не только в соответствии с предписанными ему правилами, но должен быть безжалостным носителем национальной концепции… По этой причине солдат должен полностью осознать необходимость жестокого, но справедливого дела». Шестая армия помогала истребительным айнзацкомандам. С целью экономии боеприпасов было предписано расходовать на каждого еврея и прочего врага рейха не более двух патронов. Мы видим фотографии солдат 6‑й армии в купальных костюмах, фотографирующихся на фоне массовых экзекуций. Друзьям отсылались фотографии с веселыми лицами солдат, позирующих на фоне рвов, заваленных трупами казненных гражданских лиц.

А генерал‑полковник Паулюс разъезжал на своем автомобиле по бескрайней степи. Он просто жаждал настоящего боя, настал его час. В письмах домой в эти дни Паулюс писал: «Мы значительно продвинулись, и Харьков уже в 500 километрах позади нас. Важно было бы нанести русским удар такой силы, от которого они не оправились бы очень долгое время». Его солдат пишет 29 июля домой письмо, полное надежд на компетентное руководство. «Командир роты говорит, что русские войска полностью сломлены и не могут больше держаться. Для нас не трудно достичь Волги и взять Сталинград. Фюрер знает, где у русских слабый пункт. Победа не за горами».

Талант Паулюса был помножен на действительно эффективный штаб, возглавляемый генералом Шмидтом, неутомимым, находчивым, обладающим опытом еще Первой мировой войны. Генералы Паулюса выделялись в германской армии. Генерал Хайц был известен Германии как руководитель похорон фельдмаршала Гинденбурга. Генерал Зейдлиц‑Курцбах был пятьдесят четвертым немцем, удостоенным Дубовых листьев к рыцарскому Железному кресту. Генерал Хюбе был единственным в германской армии одноруким генералом на активной воинской службе. Все звали его «Der Mensch» («Настоящий мужчина»).

Особо нужно сказать о германских союзниках, находившихся здесь же, рядом с 6‑й армией. Венгерские союзники на северном фланге уже достигли Дона. Рядом шли итальянцы и румыны. Румынская третья армия контролировала особенно обширный участок германского фланга – от города Серафимович до станицы Клетской – жаркая пустынная степь. Немцы удивлялись нравам и обычаям союзников. Офицеры, наказывая подчиненных, вынимали бич. Они были вооружены винтовками прошлой войны. Лишь итальянские фашисты послали на Восток лучшее из того, что имели, – альпийских стрелков. Те вели с собой мулов, а красно‑бело‑зеленые кокарды делали их просто живописными. Но между собой немцы были чрезвычайно критичны в отношении союзников. Фельдмаршал Рундштедт: «Румынские офицеры и нижние чины не выдерживают никакой критики; итальянцы просто ужасны, а венгры только и мечтают поскорее возвратиться домой». Однако до сих пор восточное приключение не было особенно обременительным или опасным, и слабостью союзников можно было до определенной степени пренебречь.

Август

Один из руководителей люфтваффе фон Рихтгофен записал 2 августа: «Русские перебрасывают силы к Сталинграду со всех направлений». Но на пути к городу стоял маленький городок Калач, далее до самой Волги простиралась ровная степь. В немецких танках пели. Действительность, казалось, оправдывала эту скрытую радость.

Но Гальдер успокоился только 5 августа, когда разведывательные данные, полученные в Виннице, подтвердили, что неповоротливые русские генералы не оценили всей степени опасности германского бега к Волге. Вечером этого дня Гальдер сообщил Гитлеру, что Паулюс близок к тому, чтобы замкнуть в своих клешнях две советские армии. Немцам удалось прорвать правый фланг 62‑й армии и стремительно выйти к великой казачьей реке, что вызвало немалую панику у стоявших перед Доном советских войск. Паника охватила понтонные переправы и, как степной пожар, она проникла и в боевые позиции. Что радовало еще более – 4‑я танковая армия вошла в Котельниково, большой город в ста с небольшим километрах к юго‑западу от Сталинграда. Германским танкистам осталось совсем немного, чтобы выйти к волжским плесам. За ужином Гитлер сиял.

Для торможения паники Чуйков собрал офицеров и направил в боевые части загасить смятение. В этот момент небо заполонили германские штурмовики, их налет дорого обошелся обеим армиям – 62‑й и 64‑й. Но и они, эти две армии, находясь на дальних подступах к Сталинграду, сумели нанести незаживающие удары самоуверенным немцам. И лишь 11 августа советские войска начали определенно переходить на восточный берег Дона. Но еще долго немцы вели бои с выходящими по ночам из окружения солдатами и офицерами отступающих дивизий. Бои отличались крайним ожесточением. Немцы героизировали солдата‑артиллериста, который стоял у своей пушки 29 часов кряду. В письме домой другого немца содержатся слова вдохновляющей его надежды: «Единственным утешением является то, что в Сталинграде нас ждет мир и покой. Там у нас будут зимние квартиры и, вполне возможно, особо отличившихся отпустят в отпуск». Неизвестно, дождался ли этот артиллерист зимней квартиры в Сталинграде, но в любом случае он мечтал о немного другой квартире.

Ночью 1 августа 1942 года Сталин принимает у себя в Кремле коренастого, седеющего, сорокадевятилетнего генерала Еременко. Перед входом в кабинет генсека тот решительно отставляет палку, на которую опирается после ранения (у него их было восемь). Сталин сразу же приступил к существу дела: «Ввиду сложившихся в районе Сталинграда обстоятельств необходимо предпринять незамедлительные меры по укреплению этого наиболее важного участка фронта и улучшить контроль над войсками». Еременко было предложено командование защищающим Сталинград фронтом – возглавить Юго‑Восточный фронт и остановить натиск 4‑й германской армии, развернувшей свои машины после Котельникова на Сталинград. «Следует остановить немцев». Еременко хотел получить Сталинградский фронт, располагавшийся севернее города, но противоречить Верховному главнокомандующему не приходилось. Сталин проводил его до дверей и посоветовал принять жесткие меры для восстановления дисциплины. Новоиспеченный командарм немедленно удалился в расположенный недалеко Генштаб, чтобы детальнее ознакомиться с обстановкой. Весь день 2 августа он провел над топографическими картами, особенно обращая внимание на участок максимального сближения Волги и Дона. Именно здесь должны сосредоточить свои войска немцы, если их цель – максимально быстрый захват Сталинграда.

Перед отбытием на фронт Еременко еще раз посетил кабинет Сталина, где Василевский делал рутинную для него оценку положения на фронтах. Прилетев на место новой службы, Еременко немедленно позвонил в Кремль. Его словесный оптимизм не обманул Сталина, немецкие танки преодолевали линии сопротивления и рвались к городу. Итак, в августе Сталин разделяет Сталинградский фронт на два. Во главе протянувшегося от центра Сталинграда до степей Калмыкии Юго‑Восточного фронта становится Еременко. Тот, вначале (в Кремле) согласившийся, прибыв на место, видит ошибку. В дальнейшем он видит ошибку и страстно возмущается делением обороны города по самому его центру. Через несколько дней Сталин исправляет это положение тем, что назначает Еременко командующим обоими фронтами. Еременко 13 августа получил командование над обоими фронтами – Юго‑Восточным и Сталинградским. (В Кремле Сталин принимает министра иностранных дел Великобритании Идена и узнает о своем континентальном одиночестве: в 1942 году западные союзники, вопреки прежде данному обещанию, не высадятся на евразийском континенте. В ярости Сталин ставит под вопрос союзничество, при котором русская кровь льется так щедро.)

Штаб‑квартира командующего фронтом генерала Еременко располагалась в самом центре города, недалеко от набережной. Один выход его штаба вел в устье высохшей речки Царицы, другой – прямо в центр города, на Пушкинскую улицу. Тяжелые двери прикрывали каждый из выходов. Стены штаба были не по‑русски шикарными, обитыми деревянными панелями. Еременко немедленно приступил к изучению местности. Ее главной особенностью была плоскость степи, зеленой весной, выжженной к концу лета. Не за что зацепиться, благодать для танковых гусениц. Меняли ли положение четыре кольца противотанковых рвов в сорока‑пятидесяти километрах к Западу от города? На пути от занятого немцами Котельникова к Сталинграду стояла 208 сибирская дивизия, подвергшаяся жестокому налету германской авиации и направлявшаяся к поселкам Кругляков и Абганерово. Последний пункт привлекал особое внимание – здесь небольшие холмы поднимались над неизменной плоскостью степи. Немцы пойдут через Чилеко и указанные городки. Следовало создать там противотанковые надолбы. Но уже становилось ясным, что зацепиться едва ли есть за что, придется защищать город в его собственных кварталах.

Еременко на подступах к Сталинграду бьется с внутренними и внешними проблемами. Внутри города распался его гарнизон; на улицах стоят брошенные орудия и автомашины. Вовне – очевидно для Еременко – Паулюс и Гот готовят его двум фронтам классические Канны, обход с двух сторон. Но более всего волновала Еременко плохая работа разведки. Командующий фронтом не знал, где находится противник и каковы его силы, не говоря уже о его планах. Темным местом с точки зрения знания происходящего являлась огромная Калмыкия, безбрежная степная страна. Представлявший морскую пехоту Лев Лазарев выразился по ее поводу так: «Это не Россия, это Азия. Непонятно, почему мы должны сражаться за эту территорию, и в то же время все знают: мы обязаны либо выстоять, либо умереть».

А речной порт города был забит эвакуирующимися и прибывающими. Много моряков – они прибывают даже с Дальнего Востока. Ими командовали курсанты первого курса Ленинградской морской академии – мальчишки, прошедшие трехмесячный курс. По счастью, этим веселым парням в красивой морской форме неведомо будущее. В живых останутся двое.

В Сталинграде команды зенитных батарей, ограждающих город с воздуха, были сформированы из девушек, которые подолгу всматривались в небо, пока такое мирное и прекрасное. Батареи устанавливаются у объектов, носящих никому не ведомые имена заводов северной части города, электростанции в Бекетовке. Скоро все эти имена будет повторять весь задержавший свое дыхание мир.

Но и в мирном городе множатся признаки грядущего несчастья. Имевшие прежде стопроцентную броню рабочие производящего танки тракторного завода получили предписание освоить танковождение. Колхозники свозили зерно из своих скромных закромов в общий запас. Дезертиров судили скоро и на месте. Отказ эвакуироваться становится уголовным преступлением.

Сталинград, находясь в смертельной опасности, продолжал помогать стране. Двадцать семь тысяч вагонов пшеницы уже послал этот благодатный край на восток. Грузились девять тысяч тракторов, два миллиона голов скота. Тысячи горожан рыли рвы, город еще не знал убийственных авианалетов. То был последний, двенадцатый час его существования. Беспечность спасительна для русских; если бы они знали, что их ждет, они ушли бы с набережной и широких площадей. Судьба хранит простые и кроткие души, но не следует их обижать. Их гнев беспределен, их жертвенность безгранична.

Не Паулюс, а Гот, не запад, а юг представлял для Еременко первостепенную опасность. Он решает сосредоточиться на Абганерове, на холмах, неожиданно вздымающихся в степи. 9 августа он приказывает врыть последние противотанковые орудия в эти холмы, беря под контроль проходящую рядом дорогу. Он бросает в бой последние пятьдесят девять танков – им не остановить Гота, но жизни русских танкистов дадут родине лишний день. И это уже кое‑что. На западном направлении ключевое значение приобрел маленький городок Калач – находясь на берегу Дона, он хранит драгоценный мост через казацкую реку – ближайшая для Паулюса дорога к Волге. Сохранить или взорвать мост (в зависимости от обстановки) послана 20‑я моторизованная бригада Ильина. Его люди падают от усталости, но другой воинской части поблизости нет. Они вкапываются в родную землю в столь милых русскому сердцу садах и огородах маленького провинциального городка. Они не особенно верят в то, что их фланги прикрыты, что немцы не смогут с ходу обойти их. Они предоставлены своей судьбе, собственному – не вымученному – чувству долга и успокаивающему самоотрешению. Никто ночью не покинул позиций, которые сейчас стали главными в национальной истории. Именно здесь, среди мирных и неброских полевых цветов маленького городка, лежала дорога в историческое никуда или к спасению отечества.

Царило удивительное спокойствие. Цвели коротким цветом наши цветы за убогими серыми палисадниками, налились первые яблоки, тихое ликование лета позволяло забыть, что там, на противоположном высоком берегу Дона, в бинокли на них, возможно, смотрят как на игрушечные цели. Полковник Ильин приказал прикрыть землей последнее артиллерийское орудие, расставил пулеметные гнезда. Его разведчики тихо пересекли реку. Они возвратились 15 августа с встревоженными лицами: «Немцы идут». И, словно иллюстрируя их слова, на противоположном берегу обозначились немецкие каски. Ильин решил не ждать ни минуты. Подложенный под мост заряд уничтожил его западную половину и зажег восточную. Ильин определенно знал, что ни справа, ни слева его никто не страхует и он предоставлен своей судьбе. Но он уже остановил врага. Хотя бы на день. Его люди постараются остановить его как можно дольше. Никто не хотел умирать в этих яблоневых садах, жизнь прекрасна в этом зеленом золоте. Но есть вещи важнее жизни, что бы ни говорили отчаянные жизнелюбы. И главная их них – наша общая собственная доля. И эти молодые ребята, многие из которых не перешагнули через двадцатилетие, следовали безусловному инстинкту своего народа – неприятию чужого насилия. Сложили они свои буйные головы в цвете лет и в цвете невыразимо прекрасного мира на донском берегу Калача.

Своим огнем эти солдаты в первые же часы уничтожили надувной флот форсирующей Дон германской пехоты. Они не знали, что в сорока километрах выше по течению деловитые германские инженеры уже наладили переправу и по двум понтонным мостам танки 6‑й армии уже переходят на восточный берег Дона.

Паулюс ненавидел суетливость. Пусть эти азиаты увидят немецкую методичность. Он остановил основные свои силы на западном берегу Дона, потребовал привести в порядок технику, восстановить запасы, дать отдых пропыленным солдатам. Те стучали алюминиевыми мисками, рядом авиамеханики создавали походный временный аэродром, в танках приводили в порядок оптические прицелы. Поздним вечером 22 августа командиры получили приказ – выступать в половине пятого утра. Кто‑то не смог удержаться от слов: «следующая ночь – в Сталинграде».

Ни шагу назад

Как старший по званию, генерал‑полковник Паулюс взял на себя руководство всей операцией вермахта в районе Сталинграда и подчинил себе танкового героя Гота. Но разведчики командующего 4‑й танковой армией Гота, человека с «лошадиным» лицом – генерала Гота подчиненные за глаза звали «папой» – были уже в тридцати километрах от волжского города, и Гот лелеял надежду войти в Сталинград раньше «везунчика» Паулюса. Холмы у Абганерова и сведения о растущей цепкости русских вначале не беспокоили его. Он твердо шел южной дорогой и не видел чего‑то, что могло бы его остановить. Немецкие «Штуки» владели небом, степь не давала особых возможностей для тотальной обороны, погода благоприятствовала. Но реальность оказалась в конечном счете несколько серьезнее, и Гот, встретив отчаянное сопротивление обреченных в голой степи красноармейцев, застрял между Абганеровом и озером Сарпа. Никто не сомневался, что страшная мощь его танковых дивизий способна преодолеть почти любые препятствия, досадна была сама «нелепая» заминка у юго‑восточных пределов Европы.

Не удался в донской степи блицкриг и Паулюсу. Между Доном и Волгой, на западных подходах к Сталинграду, 62‑я и 64‑я армии (одиннадцать стрелковых дивизий) сражались со всей возможной самоотдачей. Паулюс все же постепенно теснил красноармейские дивизии, у него было девять пехотных дивизий в центре, две танковые и две механизированные дивизии на северном фланге и три танковые и две моторизованные дивизии на южном фланге. Конечный результат не вызывал у него сомнений.

В великой войне наступил особый момент. Наша армия, наша страна подошли к черте, далее которой независимое национальное существование приобретало призрачные очертания. Пятидесятипятичасовая отчаянная битва за Ростов, вторая (после ноября 1941 года) потеря Ростова – ключа к Кавказу, смертельные бои на таганрогской дороге, отход за Дон, триумфальный выход германских войск к кавказским предгорьям, захват немцами большого моста через Дон, ведущего и на Кавказ и на Волгу, создали особую обстановку. Так тяжело не было даже в августе 1941 года.

28 июля 1942 года Сталин издал свой знаменитый приказ «Ни шагу назад!». Он поручил Василевскому подготовить текст, внес в этот текст много поправок, а затем подписал. Приказ был прочитан всем бойцам Красной Армии. Повсюду его чтение сопровождалось тяжелыми размышлениями – такие приказы издают лишь в момент величайшей опасности государству.

Велика огромная Россия, но отступать уже некуда. Речь идет о выживании страны, и никакие меры не являются излишними для ее спасения. Реальность стояния на краю открылась, будучи провозглашенной с самой высокой трибуны. Долгом каждого солдата и офицера Красной Армии является сражаться до последней капли крови, теперь каждый должен держаться за любой клочок земли, потому что он для него последний. Приказ призывал к патриотическому долгу тех, кому невыносима мысль о ставшем реальным поражении. Приказ сурово указывал на меры наказания того, кто забывает о сыновнем долге. Сеятели паники и трусы должны расстреливаться на месте. «Ни шагу назад без приказа свыше! Командиры, комиссары и политические работники, оставившие боевые позиции без приказа, являются изменниками Родины и с ними необходимо обращаться соответственно». Отныне всякий сдавшийся в плен считался изменником Родины. Командиры, допустившие отход своих частей, тотчас же лишались своего воинского звания и отсылались в штрафные части. Появились заградотряды, начали работать особые отделы. Особому обращению подверглись побывавшие в окружении. В то же время маршалу Шапошникову было поручено модернизировать воинские уставы. Штабным офицерам предлагалось учитывать требования современной войны. А всем, взявшим оружие, помнить свой священный долг.

Но смог бы подействовать приказ № 227, если бы его дух не отвечал внутреннему настрою нашего народа. Как пишет английский историк Овери, «влияние приказа номер 227 легко преувеличить. Он касался прежде всего офицеров и политработников, а не простых солдат, которые всегда должны были подчиняться жесткой дисциплине. И приказ касался несанкционированного отступления, а не всех видов отступления… Было чувство, что отчаянное положение требовало отчаянных мер. Один из солдат позже охарактеризовал свою реакцию на приказ „Ни шагу назад!“ такими словами: „Не сам текст, а дух приказа произвел моральный, психологический и духовный прорыв в сердцах и сознании тех, кому этот приказ зачитывали“. Сталин на этот раз встал не на сторону контрреволюционных фантомов, но на сторону простых солдат, погрузившихся в кошмар поражения и отчаянной неясности. Факты террора являются очевидной исторической истиной, но они способны исказить наше понимание советских военных усилий. Не все солдаты стояли, чувствуя ствол, упершийся ему в спину; не каждый случай самоотверженности и мужественного сопротивления был результатом насилия и страха. Исключительный героизм тысяч обыкновенных советских мужчин и женщин, их приверженность своей власти едва ли может быть подвергнута сомнению. Летом и осенью 1942 года советских людей воодушевляло нечто большее, чем страх перед НКВД… Это была патриотическая борьба против наводящего ужас и ненавидимого врага. На протяжении 1942 года война стала войной за спасение исторической России, национальной войной против ужасающего, почти мистического врага».

Эгалитаризм Красной армии был отставлен. Новые ордена и медали возвеличили военных героев российского прошлого. Государство попросило помощи у Русской православной церкви. Глава церкви, митрополит Сергий, обратился к верующим с призывом сделать все для победы. Были опубликованы послания с призывом сражаться за свое государство. Даже Сталин сказал британскому послу, что «тоже верит в Бога». Газета «Правда» стала печатать слово Бог с большой буквы – этого не было за все время существования газеты. (А в следующем году будет воссоздан чин патриарха – впервые с 1926 года.) В очень холодный день сибирский крестьянин, прибывший на Казанский вокзал, услышал по репродуктору голос Сталина и невольно перекрестился. С ним вместе перекрестилась вся Россия – неважно, кто бы ни был ее сын, атеист, мусульманин или иудей. Цитируя слова Черчилля, сказанные им 22 июня 1941 года, «бывают времена, когда молятся все». Молятся, дают молчаливый обет погибнуть, но спасти. Спасти Родину, дом, семью, память предков. Это был страшный молчаливый обет миллионов, и если бы удачливый захватчик услышал его, то не ликовал бы более.

Не благость и всепрощение царили в храмах. С жестоким временем росла неистребимая ненависть к врагу, который ворвался в наш дом и принес столько несчастья. Ярость благородная стала народной религией. Писатель Вячеслав Кондратьев говорит о «чистом взрыве любви к своей родине. Это жертвенное горение и готовность отдать свою жизнь за нее незабываемы. Никогда ничего подобного не происходило».

На этом переломном рубеже в советской армии вызрела новая элита, те генералы и офицеры, которым страшный год войны преподал урок ведения современных мобильных операций, взаимодействия брони, авиации и артиллерии. Со Сталинградского фронта генерал‑полковник Говоров написал специальное письмо в Центральный комитет ВКП(б) с аргументами в пользу единоначалия командиров, которым приходится оглядываться на некомпетентных политработников. «Есть только одна дорога, которой нужно следовать, – единоначалие». Многих офицеров возмущала система Военных советов фронтов, придававшая такую силу мнению дилетантов. В условиях современной войны подобная жертва на алтарь политической доктрины непростительна. Начался серьезный разговор об основном слабом звене – разрыве уровня фронтов и дивизионного уровня, что лишало смысла всякие попытки рационализировать руководство, сохранить не только жесткую вертикаль, но и самостоятельность командиров на местах. Открыто стала высказываться критика в адрес системы директив Ставки и Генерального штаба, не учитывающих местные условия, часто попросту запаздывающих, игнорирующих мнение полевых командиров, тех, чей новый опыт был бесценен.

Вызрела система контроля и руководства на самом верху. Такие военачальники, как Василевский, свидетельствуют, какой тяжестью было иметь дело со Сталиным в этот период отступления. Вечно с телефонной трубкой, бесконечно утомленный, теряющий иногда нить событий, свирепо наказывающий прямо на месте, бесконечно самоуверенный, Сталин владел безусловным последним словом. Но лишь сейчас он начинает признавать собственные недосмотры и ошибки, начинает ценить помощь, терпеливее выслушивать нелестную информацию. Он начинает более скромно прислушиваться к мнению подчиненных офицеров. Сталин все больше опирается на двоих фактических заместителей: Василевский принял на себя командование Генеральным штабом (стратегия), а Жуков координирует работу всей вооруженной системы страны (непосредственное руководство). В этой системе уже не было места героям далекой Гражданской войны, в ней получали шанс молодые генералы, такие как Рокоссовский и Черняховский, чье становление было связано с текущей войной. Связь Центр – фронты начинает работать более эффективно. Во многом это заслуга Жукова и Василевского.

Василевский и Жуков, два эти имени становятся важным компонентом новой военной системы России. Младший офицер императорской армии, Василевский вступил в Красную Армию в 1919 году и оказался среди самых талантливых офицеров эпохи 20–30‑х годов. Он работал под руководством Триандафиллова в системе подготовки кадров Красной Армии. В систему генерального штаба его ввел маршал Егоров. В тридцатые годы он пишет серию статей об особенностях современной, предстоящей войны, оканчивает академию генерального штаба. Война застала его заместителем начальника оперативного отдела генерального штаба, и он не потерял голову тогда, когда сбой давали даже очень сильные характеры. Полковник Василевский становится генерал‑полковником, но остается внимательным, вдумчивым, открытым новым идеям. Кризис лета 1942 года поднимает его над средним уровнем, среди верных сынов отечества он один из самых талантливых.

Жуков – легенда своего времени, он не нуждается в презентации. Унтер‑офицер царской армии, георгиевский кавалер Первой мировой войны довольно поздно нашел признание – между 1936 и 1939 годами, когда безумная чистка в армии потребовала выдвижения новых командиров. Люди с таким характером, памятью, хваткой, умением увидеть всю огромную картину – не частое явление в не всегда ценящей таланты жизни. Первый же дарованный ему шанс обернулся разгромом японцев на Халхин‑Голе – грамотной операцией, показавшей в Жукове совмещение стратега и организатора. Россия по праву поклонилась в пояс этому великому человеку, одному из немногих, кто не дрогнул ни в заснеженной осажденной Москве 1941 года, ни в бредовом поту бесконечного отступления пыльного лета 1942 года.

Как обобщает систему перемен английский историк Дж. Эриксон, «после года не имеющего параллелей полевого опыта Красная Армия едва не рухнула в отчаяние поражений, но удержалась на грани превращения в более гибкую и современную машину, начала медленно воспринимать уроки войны, болезненно приспосабливаться к ее требованиям в отношении овладения новой техникой, системой подготовки и опытом управления». Предстоит возвращение армейского единоначалия, поощрения автономности действий отдельных командиров, военное руководство снова становится делом искусства и самоотверженности, а не готовности выполнить любой приказ. Масса огромной армии начинает набирать военную эффективность, равную своей массе. Старое и неизбывное – готовность положить свою жизнь – начинает сочетаться с умением положить свою жизнь достойным самоотверженного дела образом.

Фактом является, что ни на каком этапе войны – а июль‑август 1942 года претендуют на самый критический период – Россия не повернулась к самоубийственному забытью, к прострации как форме выживания, к потере базовых национальных ценностей. Истекая кровью, теряя ориентацию в бескрайних южных степях, сыновья страны не потеряли главного – внутренней ориентации, веры в осмысленную жертву, в праведность своего дела.

Планы Гитлера в отношении Сталинграда не очень отличались от его планов в отношении Москвы и Ленинграда. В дневнике Верховного командования вермахта значится: «Фюрер приказал, чтобы по приходе в город со всем мужским населением было покончено (beseitigt), поскольку Сталинград, с его проникнутым коммунистическим духом населением в миллион человек, является особенно опасным». В дневнике Гальдера читаем: «Сталинград: мужское население уничтожить (vernichtet), женское население депортировать».

Особой военной проблемы германское командование во взятии города не видело. Генералу фон Вейхсу Гитлер говорит 11 сентября, что полный захват всего города завершится за десять дней.