В жизни многих людей бывают минуты, когда им приходится решать нелегкие моральные проблемы, высказывать нелицеприятные суждения о ком‑то из близких или даже о начальственных фигурах. Многие стараются обойти острые углы, уйти в тень, заболеть или прикинуться глухими и плохо видящими. Но в среде ученых требования к рецензентам, к тем, кто дает отзывы или рекомендации, жестче и опреденнее. Увиливание и нечестность видны сразу, репутацию можно потерять в одночасье, а восстановить её на прежнем уровне уже не удается никому. Шлейф непорядочности тянется за человеком "научно несоостоятельным" годами, порой всю жизнь. Поэтому можно понять Деборина, Стэна, Карева и десятки их сподвижников, не согласившихся с нападками Ярославского по поводу непризнания ими высокого научного уровня работ И. В. Сталина и даже более – не признавших за Сталиным вовсе никаких научно‑философских достижений.

Время показало, что подхалимские по смыслу декларации Митина, Ральцевича, Юдина, Ярославского и примкнувших к ним "прославителей" Сталина вызвали шок среди грамотных ученых в те годы и навсегда поставили крест на репутации внешне преуспевших "прославителей". Но им видимо не было дела до будущих разоблачений, голос подхалимов звучал всё чаще и громче.

После того, как на дебатах в Коммунистияеской академии Деборина устранили из числа её руководителей, к тому же сильно раскритиковали, вспомнив старые партийные грехи, его карьера была фактически сломана. Сталин мог чувствовать себя победителем. Появившиеся в то время в "Правде" и в других печатных изданиях восторженные отзывы о громадном вкладе Сталина в философию свидетельствовали, что план по внедрению в число виднейших мыслителей также реализовался на практике. Он мог, наконец, радоваться тому, что в конце октября 1930 года Стэн, Карев и еще несколько учеников Деборина, пошедших вслед за своим учителем, были исключены из членства в Комакадемии (они не только перестали считаться академиками, но и рядовыми сотрудниками‑исследователями).

Но не таким был товарищ Сталин, чтобы довольствоваться этой радостью. Ему нужно было стереть с лица земли всех этих недругов, арестовать и расстрелять, причем сделать это прилюдно. Чтобы все видели, как он расправляется с отступниками от "линии Сталина и партии", которых он теперь квалифицирует как врагов государства. Наказание в виде исключенияя из числа академиков в его понимании было лишь первым, начальным шагом к их аресту и смерти.

Поэтому Сталин решил не останавливаться, а лично вмешаться в развитие событий, чтобы скорее устранить Деборина вообще от руководства философией, а деборинских выкормышей и дружков осудить "самым справедливым" советским судом, казнить, а одновременно найти подмогу Емельяну Ярославскому, долдонившему о том, что только Сталин представляет собой главного философа страны. Для этого он решил привлечь тех, кто уже показал ему свою преданность.

Он встретился 9 декабря 1930 года с членами партбюро Института красных профессоров философии и естествознания, то есть с теми же Митиным, Юдиным и их коллегами, в числе которых был Эрнст Кольман, продвинутый на высокие посты помощника заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), члена дирекции Института Маркса‑Энгельса‑Ленина, а с 1932 года директора Института красной профессуры.

Предварительно Сталин затребовал от митинцев подготовить в письменном виде их предложения о том, как они представляют себе борьбу с Дебориным, и этот документ был ему доставлен. Ознакомившись с ним, Сталин пришел на встречу с авторами и дал всеобъемлющие оценки целям, будущей тактике и грядущим результатам новой политики в науке.

Само содержание беседы долгое время держалось в строжайшем секрете. Лишь в 1956 году (на третий год после смерти Сталина) Митин решился предать огласке некоторые из записей, сделанных им в ходе беседы с вождем, а длинные, почти стенографические записи оставались за семью печатями в Архиве Октябрьской революции в личном архиве Сталина, потом были переданы сначала в Архив Президента Российской Федерации, а затем в Российский государственный архив социально‑политической истории, и, наконец, в 2002 году опубликованы (2). Их содержание позволяет понять, почему их так долго держали под замком (можно даже удивляться тому, почему вообще Сталин не уничтожил эти записи целиком). Уж чересчур ясно они показывают чисто криминальный характер его рассуждений, его манеру, не стесняясь, говорить именно таким языком с близкими по духу сподвижниками.

Должен откровенно признаться, что ничего похожего в тональности или стилистике в опубликованных при сталинской жизни его сочинениях не было. В 1960‑е годы – почти два месяца болел тяжелым воспалением легких и, оказавшись на постельном режиме, как‑то взял дома с полки первый том 35‑томного собрания сочинений Ленина, оставшегося мне от отца. С немалым трудом, спотыкаясь на дурном стиле, корявых выражениях и порой нескрываемом раздражении автора, я одолел его. На втором томе я уже приспособился к ленинскому языку и его постоянных уходах от обсуждаемых тем, к третьему тому я втянулся в чтение и затем не мог оторваться, так было интересно следить за развитием мыслей этого нетерпимого ко всему, что противоречило его "предначертаниям", человека. Том за томом я прочел всё собрание сочинений.

Потом я приступил к тринадцатитомнику Сталина и неожиданно для себя убедился, что то ли он сам, то ли работавшие над его трудами составители и редакторы подчистили тексты, придали им изящество, легкость, логичность и строгую последовательность. Я поймал себя на мысли, что Сталин и слогом владел лучше Ленина, и думал интереснее, и умел себя подать в лучшем виде при многочисленных встречах с западными литераторами и журналистами.

И вдруг из записей Митина выглянуло иное лицо товарища Сталина – настоящего главаря преступной шайки, пахана, который и говорит языком уголовника, и думает именно как пахан. Конечно, он беседовал с такими же склонными к уголовщине людьми, которые отлично понимали его, а он, видя это, отвечал раскрепощенно, не тушуясь и не прикрывая нейтральными фразами злобу и раздражение. Своих собеседников он не стеснялся. Секретарь Краснопресненского райкома партии М. Н. Рютин, ставший одним из самых решительных критиков Сталина и потому безжалостно истребленный им, так охарактеризовал собеседников Сталина: "В настоящее время (Рютин писал это в начале 1930‑х годов) на теоретическом фронте подвизается всё, что есть в партии самого недобросовестного, бесчестного. Здесь работает настоящая шайка карьеристов и блюдолизов (Митин, Юдин, Ральцевич, Кольман и пр.), которые в теоретическом услужении Сталину показали себя подлинными проститутками" (3). Позже он добавил: "Митины, Ральцевичи, Юдины, Кольманы и Ко [это люди], занимающиеся проституированием ленинизма на теоретическом фронте".

Сталин начал беседу с оценки подготовленных Митиным и его дружками предложений, сказав следующее: "Все, что тут у вас написано, правильно, только не все сказано. В критической части можно гораздо больше сказать. Оценка тут у вас дана правильная, только мягкая, недостаточная". Он призвал перейти к наступательно‑агрессивному тону. Наиболее часто в напутствиях митинцам Сталин использовал слово "бить". Не убеждать, не критиковать, не аргументировать свои доводы, а бить оппонентов: "Если у вас силы имеются – бить надо", такими были его начальные наказы.

Записывая поручения и объяснения Сталина, Митин отметил, какие методы тот приказывает использовать в теоретической борьбе с политическими оппонентами (никакого даже отдаленного сходства с методами академической полемики в предлагаемых приемах не было):

"Сталин задает вопрос – "есть ли у вас силы, справитесь ли?" и в связи с этим отмечает: "Если у вас силы имеются – бить надои Они (т. е. деборинская группа) занимают господствующие позиции в философии, естествознании и в некоторых тонких вопросах политики. Это надо суметь понять. По вопросам естествознания черт знает что делают, пишут о вейсманизме и т. д. и т. п. – и все выдается за марксизм. Надо разворошить, перекопать весь навоз, который накопился в философии и естествознании. Надо все разворошить, что написано деборинской̆ группой, разбить все ошибочное. Стэна, Карева – вышибить можно; все разворошить надо. Для боя нужны все роды оружия… нужна амуниция…" (4).

Эта тирада прекрасно показывает, до какой степени был криминализован Сталин, какой гангстерский язык и методы он использовал без малейшего стыда.

Он требует квалифицицировать Деборина и солидарных с ним во взглядах ученых как "меньшевиствующих идеалистов". Этим политически заостренным штампом, несущим в себе самом осуждение, следовало отныне заменить академические термины "философский формализм" или "формальная философия". Он сообщил участникам встречи (еще не оперившимся "птенцам" сталинского философского племени, ничего пока в науке не сделавшим), что с этого дня они будут введены в редакционный совет журнала "Под знаменем марксизма", где заменят Деборина и деборинцев, причем им будут переданы полномочия выступать непосредственно от имени ЦК партии: "Вот вы и будете представителями ЦК в редколлегии журнала" – говорит он. С первых минут он требует от них начать в журнале политическую кампанию обвинений Бухарина – человека, который так много помог ему в жизни, который считал его другом и кого он сам многократно называл другом:

"Разворошить надо основательно также Бухарина. Его надо крепко критиковать, ибо по истмату он очень здорово и основательно напутал. Критика по этим вопросам Бухарина, которая была в печати, не верна. Тут и "Под знаменем марксизма" наворотил всяких ошибок и глупостей. Все это надо основательно разворошить" (5).

Он указывает также на Г. В. Плеханова и тех философов и политиков, взгляды которых якобы близки Бухарину, и даже на Энгельса ("Не беда, если, например, в этой работе кое где заденем Энгельса", – поучает он).

"Плеханова надо разоблачить, его философские установки. Он всегда свысока относился к Ленину, а также Юшкевич, Валентинов, Базаров{20} и др. Перерыть надо теперь все их работы, как они критиковали Ленина, как они относились к нему, к "Материализму и эмпириокритицизму". У Плеханова в вопросах исторического материализма географический уклон от марксизма ("Основные вопросы марксизма"). И у Энгельса не совсем все правильно. Например, его письмо о перспективах войны между Россией и Германией… Далее, в его замечаниях об Эрфуртской программе у него есть местечко насчет врастания в социализм. Это пытался использовать Бухарин." (6).

Участники встречи, понимая, что от Сталина надо получить вразумительный ответ на вопрос о том, с кем же, в первую очередь, из противоборствующих лагерей в советской философии им надлежит вступить в дискуссию, задают вопрос: "Являются ли механисты главной опасностью на данном этапе?" Ответ Сталина вполне для него характерен: он же не зря объявил войну на два фронта. Поэтому он приказывает вести борьбу с представителями обоих лагерей – как механистов (за ними стоит тот, кого он теперь считает главным политическим врагом – Бухарин), так и диалектиков, которые не согласились выдвинуть его в число своих лидеров:

"На вопрос т. Сталин отвечает: "Да, пожалуй, главная опасность механисты. Они имеют более серьезные корни в жизни. Однако, нужно проявить особую бдительность к формалистам деборинцам" (7).

Сталин неоднократно возвращается к имени Деборина и повторяет задачу снова и снова:

"С точки зрения тактики нашей теоретической борьбы надо обратить особое внимание на меньшевиствующий идеализм. Тут дело не всем ясно. Формализм выступает под левацким прикрытием, подает свой материал под "левым" соусом. Молодежь падка на всякую левизну. А эти господа – повара хорошие. Мы в этом деле запоздали, а они слишком вышли вперед. Наряду со своим формализмом они придерживаются взглядов созерцательного материализма. Они хуже Плеханова. Диалектика для деборинцев точно как готовый ящик, а Гегель является иконой для них. Они берут Гегеля таким, каким он был. Они реставрируют Гегеля и делают из него икону." (8).

Кстати, утверждение, что деборинцы "реставрируют" Гегеля, было неправдой. Сталин обвинял невинных людей, просто он хотел придраться к ним. Причем, понимая, что поводов для этого у него нет, он набрасывает "флёр" якобы тонких философских нюансов на свои обвинения и повторяет еще раз:

"Деборин и его ученики в области гносеологии – плехановцы. Меньшевистски мыслящие люди. Их критика – дело тонкое. Тут ошибиться нельзя. Они – меньшевиствующие идеалисты. Однако, они не дадут уличить себя прямо в идеализме. Они даже будут бомбардировать идеализм".

На вопрос: "Можно ли их считать антимарксистами?" – т. Сталин отвечает: "На деле они антимарксисты. Какой же это марксизм, который отрывает философию от политики, теорию от практики. Формальных оснований, однако, уличить себя в антимарксизме не дадут".

На вопрос: "Можно ли прямо в печати так ставить вопрос" – т. Сталин отвечает: "Они стали на путь антимарксизма" (9).

Несколькими минутами позже он снова повторяет приказ бичевать Деборина:

"На вопрос: "Правильно ли мы характеризуем их взгляды как формалистический уклон" – т. Сталин говорит: "Формалисты – термин мягкий, профессорский, усилить надо. Формулировку сами найдете" (10).

Сталин дает и ясный приказ расправиться с теми, кто лично не пожелал услышать его призыва объявить себя величайшим философом – со Стэном и Каревым. Он говорит о них с нескрываемым недоброжелательством, даже со злобой:

"Теперь о деборинских кадрах. Стэн хорохорится – а он ученик Карева. Стэн – отчаянный лентяй. Он умеет разговаривать. Карев – важничает, надутый пузырь". (11).

Он настаивал также открыть огонь по всемирно‑известному историку марксизма академику Д. Б. Рязанову: "Готовьтесь к боям. Не забудьте Рязанова. Вообще Институт Маркса и Энгельса у нас на отлете".

Таким образом, он ясно cформулировал задачу заменить научную дискуссию о путях развития марксистской философии чисто политической борьбой против своих непосредственных оппонентов в партии. Преследуя эту идею, он решил, что воплощение в жизнь его предначертаний нужно поручить людям, которые примутся за выполнение плана без увиливаний и нежелательных вопросов.

Как это стало присуще Сталину, он заявил, что "Материализм и эмпириоткритицизм" Ленина должен быть тщательно изучен, поскольку он переведет диалектический материалзм на новый уровень: "Раньше был материализм атомистический. Наука после далеко двинулась вперед. Ленин проанализировал с точки зрения марксизма электронную теорию материи{21}".

В конце встречи он дал чисто бандитский наказ этим молодцам: "Ваша главная задача теперь – развернуть вовсю критику. Бить – главная проблема. Бить по всем направлениям и там, где не били".

Важной для понимания событий, которые случатся в соответствии со сталинским приказом, когда в СССР будут разгромлены в 1948 году генетика, а в 1950 году клеточная теория и физиология высшей нервной деятельности (о чем речь пойдет в главе 29), была часть разговора, касавшаяся теоретических основ естественных наук. Хотя он оговорился, что не считает себя специалистом в этих областях, однако, без всяких оговорок заявил, что признает правым Ламарка и отвергает авторитет одного из столпов генетики – Августа Вейсмана. Последнего он обвинил не больше и не меньше, как в религиозных позывах, что абсолютно не соответствовало истине:

На вопрос: "Каковы наши теоретические задачи в области естествознания" – т. Сталин отвечает: "Я не естественник. Правда, в молодости я много читал Ламарка, Вейсманна, увлекался неоламаркизмом. У Вейсманна очень много мистики. То, что у нас пишется по вопросам теоретического естествознания, имеет много виталистического. Материалы в "Большой Советской Энциклопедии" по этой линии по меньшей мере сумбур. И здесь перед вами большие задачи критического порядка"" (12).

По поводу последующих слов Сталина, записанных Митиным, можно повторить еще раз то, что было сказано по другому поводу. Рассуждая уже не о философских, а об естественных науках, он снова подтвердил, что нужно превратить строго научные дискуссии о роли наук в орудие внутрипартийной борьбы с его личными врагами:

"На вопрос: "Является ли нашей главной задачей разработка теории материалистической диалектики" – т. Сталин отвечает: "Эта постановка вопроса слишком обща. Вопрос о разработке материалистической диалектики это всегда главное. Маркс и Энгельс, Ленин разрабатывали теорию материалистической диалектики, всегда связывая это с важнейшими задачами классовой борьбы… Разрабатывать материалистическую диалектику теперь надо на основе и в связи с социалистическим строительством" (13).

Повторение этого задания не было случайной оговоркой уставшего от долгой беседы занятого человека: это была квинтэссенция его намерений.

В самом конце беседы Сталин еще раз вернулся к фигуре Деборина и дал поручение:

"Деборин, по моему, безнадежный человек. Однако, в редакции [журнала "Под знаменем марксизма" – В. С.] надо оставить для того, чтобы было кого бить. Надо и одного из механистов, только кого‑нибудь из них пооборотистей. У вас в редакции будет большинство. Редакция будет вашей школой. Вы тут внутри, в редакции, будете иметь два фронта. Вы должны все вопросы проверять на этих двух фронтах, для того, чтобы самим не ошибиться и не впасть в односторонность. В редакции будете учиться и знать противника" (14).

Через короткое время, 25 января 1931 года, поручение о разгроме деборинской школы, школы "противника", выраженное Сталиным в частной беседе с недавними выпускниками Института красной профессуры, было превращено в могущественнейшее постановление ЦК ВКП(б), определившее на десятилетия судьбу философской и многих других наук в СССР. Постановление высшего органа страны – ЦК ВКП(б) называлось "О журнале "Под знаменем марксизма"" (15). Оно не просто канонизировало использование сталинской формулы "меньшевиствующий идеализм". С этого момента сталинизация общественных наук в СССР стала законом.

Помимо общей установки на введение полицейского контроля за науками, которые обязаны были стать помощницами вождя в идеологической борьбе с "противниками партии", были сделаны выводы и в отношении "вражеских ошибок" отдельных личностей. Теперь уже не Сталин, а Центральный Комитет ВКП(б) называл академика Деборина отступником от партийного курса партии, несколько раз к нему было пристегнуто имя профессора МГУ и видного партийного функционера Яна Стэна, было сказано, что они "отошли от ленинизма и скатились к платформе "меньшевиствующего идеализма"" (16). Войдя в текст постановления ЦК, это сталинское клише на годы определило собой термин для мечения отступников от его линии и квалификации их в качестве "врагов".

О мужестве Я. Э. Стэна, о том, каким честным и непугливым он был, говорит такой факт. На одном из обсуждений в Комакадемии Стэн с трибуны произнес слова, которые, как все отлично поняли, адресовались непосредственно Сталину:

"…есть теоретики, которые не в состоянии охватить в целом весь исторический смысл нашей практики, не понимают объема и содержания новых теоретических задач, а под давлением острот злобы дня произвольно выхватывают отдельные частные задачи и их механически суммируют" (17).

Споры со Сталиным оказались роковыми для судьбы Яна (Яниса) Эрнестовича Стэна (1899–1937). Вскоре после дебатов в Комакадемии Сталин распорядился арестовать профессора. Это случилось в 1932 году. Его осудили на 10 лет лагерей за формальное единство с действиями М. Н. Рютина.

Стэн был нерядовым членом партии большевиков и далеко не второстепенным философом своего времени. Он вступил в РСДРП в 1914 году (в возрасте 15 лет), принял активное участие в революционной деятельности в Латвии перед 1917 годом, и на 14 и 15 съездах партии его избирали членом Центральной Контрольной Комиссии ЦК ВКП(б). Он умело распоряжался своим временем, не разбрасывался по пусткам и помимо политической деятельности смог стать высоко образованным специалистом и исследователем. Он закончил Институт Красной Профессуры в 1924 году (был любимым учеником А. М, Деборина), был принят профессором на его кафедре, одновременно преподавал на кафедре философии Московского государственного университета, опубликовал несколько важных статей по философии, гносеологии и социологии. Он был включен в редакционные коллегии журналов "Под знаменем марксизма" и "Революция и культура", а также "Философской энциклопедии" и "Малой советской энциклопедии". Он активно участвовал во многих философских обсуждениях. В 1924–1927 годах он возглавлял Сектор пропаганды и агитации Исполкома Интернационала, в 1927–1928 годах был заместителем заведующего Отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) и заместителем директора Института Маркса‑Энгельса‑Ленина, где директором был академик Рязанов. Во время борьбы Сталина с Троцким и с левым уклоном в партии он публично поддержал Сталина. Однако, в 1928 году он примкнул к Бухарину и Мартемьяну Никитичу Рютину и осудил кровавые приемы сталинской коллективизации сельского хозяйства. Стэн помогал готовить рютинскую программу "Союза марксистов‑ленинцев". Он публично выступил против сталинских попыток использовать философию как орудие в его борьбе против "Правого уклона в партии" (18). В частности, он отверг призыв Сталина "Повернуть теорию лицом к практике".

Выступая перед Митиным и другими членами партбюро ИКП, Сталину хотелось унизить и публично оскорбить Стэна, поэтому он не просто голословно, а клеветнически назвал его "лентяем", хотя Стэн опубликовал несколько важных книг и статей. Более того, Сталин фактически обокрал арестованного профессора, потому что включил в книгу "Краткий курс истории ВКП(б)" в виде центральной главы – о диалектике – статью, написанную Стэном. Авторство всего тома "Краткого курса истории ВКП(б)" советская пропаганда приписала Сталину. После расстрела Стэна Сталин открыто присвоил себе её авторство (20).

После двухлетнего пребываниЯ в заключении, Стэн в 1934 году заявил, что порывает связи с Рютиным и перестает поддерживать его взгляды. Он был освобожден из тюремной камеры, поработал в редакции Большой Советской Энциклопедии, но через год – в 1936 году – Сталин не выдержал, Его оппонент был снова арестован, голословно обвинен в обмане суда и большевистской партии (судьи заявили, что Стэн скрыл связи с Рютиным), Сталин лично подписал распоряжение о его расстреле. Заседание повторного суда над Стэном 10 января 1937 года продолжалось 25 минут, он был присужден к смертной казни и расстрелян в подвалах Верховного Суда 19 июня 1937 года. Его реабилитировали и признали невиновным по всем пунктам обвинения, как и остальных участников рютинского "Союза марксистов‑ленинцев", в 1988 году.

Все подписавшие вместе с Дебориным письмо протеста против обвинений Ярославского о недооценке "деборинцами" вклада Сталина в философию, были уничтожены. Филарет Евгеньевич Тележников (1897–1932) умер в лагере для политзаключенных на Крайнем Севере на руках своего ученика А. Кафафова в 1932 году, Н. А. Карев был расстрелян 11 октября 1936 года, Борис Михайлович Гессен – 20 декабря 1936 года, Израиль Иосифович Агол – 10 апреля 1937 года, Макс Людвигович Левин – 19 января 1938 года, Иван Петрович Подволоцкий – 19 апреля 1938 года, Соломон Григорьевич Левит – 29 мая 1938 года. Иван Капитонович Луппол был арестован в феврале 1941 года, приговорен к смертной казни, содержался в одной камере с академиком Николаем Ивановичем Вавиловым в Саратовской тюрьме и умер в заключении 26 мая 1943 года. Были расстреляны и другие ученые, подписавшие вместе с Дебориным другие статьи в защиту своих научных взглядов, и в их числе С. Л. Гоникман и Г. С. Тымянский (распоряжение о расстреле подписали в 1936 году члены Политбюро ЦК ВКП(б) Каганович и Молотов; при этом Каганович приписал: "Приветствую"). Никакой криминальной составляющей в их действих не было, и после смерти Сталина всех до одного реабилитовали "за отсутствием состава преступления". Виновными их посчитал Сталин, которого они отказались признать даже не выдаюшимся, а просто ученым. Он и не был таковым, но в борьбе за власть ему грезилось прослыть умнее и талантливее уничтоженных им действительно незаурядных партийных начальников.

Погиб и выдающийся историк Д. Б. Рязанов. Его вклад в исследование истории марксизма и в сохранение наследия коммунистов был огромен. Однако личные отношения между Сталиным и Рязановым становились всё более натянутыми. Сталин невзлюбил его, но, тем не менее, в 1928 году при личном участии Сталина Политбюро внесло фамилию Рязанова в список рекомендованных к избранию академиками, что и состоялось в январе 1929 года. Возможно, в тот момент Сталин надеялся, что фактом включения Рязанова в этот список он пригасит негативное к себе отношение со стороны самого образованного историка марксизма. Однако, став академиком, Рязанов не утратил принципиальности, не приобрел податливости и угодливости, и не прекратил высказываться публично в тех случаях, когда не соглашался со сталинскими действиями. Сталин в ответ потребовал от членов АН СССР исключить Рязанова из числа академиков (соответствующее решение об исключении нежелательных персон из академии было вписано в положение об АН СССР в 1927 году), и 3 марта 1931 года члены Академии наук СССР покорно проголосовали за исключение заслуженного ученого из их рядов. После этого Сталин распорядился выслать Рязанова из Москвы в Саратов, где в 1937 году его арестовали за мифическую связь с Троцким, осудили 21 января 1938 года на смертную казнь (запрос на расстрел Рязанова был послан Сталину и тот лично утвердил его), и в тот же день приговор был приведен в исполнение. Невинный Рязанов был реабилитирован в 1955 году через два года после смерти Сталина. Были реабилитированы за отсутствием состава преступления и все другие ученые – жертвы сталинских преступлений, упомянутые в этой главе.

Административные перемены, произошедшие после встречи Сталина с Митиным и со‑товарищи, стали известны немедленно. Митина назначили не только главным редактором журнала "Под знаменем марксизма", его (человека без каких бы то ни было научных достижений и степеней) сделали заместителем директора Академии коммунистического образования и заместителем директора Института философии. В благодарность Митин выполнил то, от чего отклонился Деборин: в 1931 году он заявил во всеуслышание, что именно Сталин "выполнил историческую задачу поворота философии к решению жгучих задач современного коммунистического строительства" (21).

В начале 1930‑х годов Митин опубликовал три небольших малозначительных статеечки (22) и на этом основании ему в 1934 году вручили диплом доктора наук (никакой диссертации он не писал, защиты её проведено не было, ему просто выдали диплом доктора философских наук). Теперь он мог уже выступать как весомое лицо в научном мире, и в предисловии к книжке "Боевые задачи марксистской диалектики" (1936) написал, что "при рассмотрении всех проблем философии {он} руководствовался одной идеей: как лучше понять каждое слово и каждую мысль нашего любимого и мудрого учителя товарища Сталина и как их претворить и применить к решению философских вопросов" (23), а в 1938 году на собрании в Кремле, созванном по торжественному случаю – выходу в свет "Краткого курса истории ВКП(б)", он в присутствии Сталина произнес цветистую речь, в которой заявил, что, создав этот курс, Сталин достиг уровня Маркса и Энгельса и стоит с ними наравне: "Выход в свет курса истории партии является настоящим праздником для всей партии. Сокровищница марксизма‑ленинизма обогатилась еще одним произведением, которое, несомненно, стоит в первом ряду с такими произведениями классической мысли, какими являются "Коммунистический манифест" и "Капитал"" (24).

В написанных перед своей кончиной "Воспоминаниях" А. М. Деборин характеризовал деятельность Митина по прославлению Сталина следующими словами:

"Величайшим философом и диалектиком всех времен и народов был объявлен Сталин. Так, Митин писал (бумага все стерпит): "То, что сделано И. В. Сталиным в развитии марксистского диалектического метода, в теоретической трактовке его основных черт, в диалектическом анализе всех вопросов новой исторической полосы, это вершина в развитии марксистской философии. И. В. Сталин поднял на новую, высшую ступень марксистский диалектический метод, обобщая новейший исторический опыт, накопленный развитием общественных и естественных наук" (Митин М. Б. Сталин – великий мастер марксистского диалектического метода // Иосифу Виссарионовичу Сталину – Академия наук СССР. М., 1949. С. 95). Все, что Митин нагородил по адресу Сталина, является бесстыдной ложью, фальсификацией марксизма‑ленинизма, проявлением чудовищного подхалимства" (25).

Обращаясь к самому Митину, он добавил:

"Вы прекрасно сознавали, что Вы лжете, что Вы все это делаете из соображений чисто эгоистических, деликатно выражаясь. Я хорошо знал все Ваши помыслы еще тогда, когда Вы только начали свой гнусный поход под руководством Сталина. Вы, если верить тогдашним слухам, требовали от Сталина моего ареста, не удовлетворившись арестом и репрессией моих настоящих учеников, тех учеников, которые из‑за чечевичной похлебки не отреклись от своих убеждений" (26).