Второй, вслед за философией, научной дисциплиной, разгромленной Сталиным, стала медицинская генетика. Начальный толчок к развитию последней дала евгеника, законы которой сформулировал в последней четверти 19 века английский ученый Фрэнсис Гальтон – двоюродный брат Чарлза Дарвина. Термин евгеника Гальтон произвел от греческого Eugene – породистый и заявил, что новая наука ставит целью изучить и улучшить наследственность человека (2). Согласно Гальтону в будущем можно будет найти способы улучшения природы человека. Позже в ряде стран Европы и в США перешли к применению принудительной стерилизации "неполноценных людей" – преступников и больных рядом психических заболеваний, приписывая эти шаги к евгеническим процедурам, хотя в первоначальных утверждениях евгеников такой крен к социальным мероприятиям не существовал. Знания о наследственности человека в то время были скудными, и научных оснований для стерилизации не было.

В России стерилизация никогда не применялась, и интерес к евгенике был целиком связан с изучением генетики человека. Выдающийся русский биолог Николай Константинович Кольцов (1872–1940) в Институте экспериментальной биологии, который он основал на средства благотворителей в 1917 году перед тем, как большевики захватили власть в стране (3), открыл отдел евгеники, который по сути был отделом генетики человека.

Кольцов после окончания Московского Императорского университета был оставлен в альма‑матер для приготовления к профессорскосу званию, проявил себя первоклассным исследователем, был направоен на стажировку в Европу, где несколько лет проработал в лучших лабораториях и выполнил исследования по физико‑химии клеток, впервые открыв в 1903 году структуры, поддерживающие форму клеток, которые он назвал "цитоскелетом" (4). Открытие опередило свое время: сначала на заключения Кольцова ссылались и в Европе, и в США, потом из‑за установленного Сталиным "железного занавеса" русским ученым обрезали связи с заграницей, докладов на международных конференциях они не делали, с коллегами почти не общались, о себе не напоминали, Интернета не существовало… и потихоньку более молодые исследователи на Западе "забывали" порыться в библиотеках, чтобы узнать, а не сделал ли кто до них сходных открытий. В 1931 году француз Поль Винтребер и в 1971 году бельгиец Кристиан де Дюв напечатали статьи об обнаружении цитоскелета без упоминания имени Кольцова. Де Дюву даже присудили Нобелевскую премию "за открытия структурной организации клетки". Так из‑за сталинского железного занавеса приоритет российского ученого был утерян.

Будучи сдержанным с виду, но страстно и глубоко осознающим роль человеческого самосознания, Кольцов, вернувшись из стажировки в Европе, примкнул к тем интеллектуалам, которые видели в царском режиме тормоз для развития России. После разгрома демонстрантов в 1905 году он даже опубликовал резкую по тону книгу протеста против зверств царской охранки, назвав поименно тех, кто погиб от рук изуверов. С профессорского места в Московском университете пришлось уйти. Кольцов стал профессором Высших женских курсов, затем частного университета А. Л. Шанявского в Москве, приобрел известность и как лучший педагог, и как первоклассный исследователь. Его знали и ценили многие крупные биологи Европы и Америки, навещали его институт в Москве, он познакомился и подружился с выдающимися людьми русской науки, литературы, культуры и искусства. Кольцов был избран в 1916 году членом‑корреспондентом Петербургской Академии наук (от предложенного места полного академика он сам отказался, так как не хотел уезжать напостоянно в северную столицу, а это было условием избрания в академики).

Однако после большевистского переворота в октябре 1917 года группа друзей Кольцова, возмутившихся полицейскими действиями правительства Ленина, замыслила осуществить шаги по противодействию пропаганды террора против интеллектуалов, развязанной ленинским правительством. Заговорщики иногда собирались на квартире Кольцова, ему безгранично доверяли друзья и уговорили вести все денежные подсчеты, связанные с их активностью. ЧК выследила участников группы, схватила их, но пока Верховный Революционный Трибунал рассматривал дело о "Тактическом Центре", близкий друг Кольцова писатель Максим Горький бросился к Ленину, а ученики Кольцова составили коллективное письмо с протестом против осуждения учителя и сразу после объявления 20 августа 1920 года прокурором Н. В. Крыленко приговора о смертной казни двадцати четырех ученых (Кольцов был среди приговоренных к расстрелу) ему заменили казнь пятью годами тюрьмы условно. Его освободили из под стражи и оставили директором Института экспериментальной биологии в Москве.

В 1927 году Кольцов сделал еще одно фундаментальное открытие (признанное в конце ХХ века крупнейшим открытием столетия): обосновал модель строения наследственных молекул. Он пришел к выводу, что каждая хромосома должна нести одну гигантскую по размеру молекулу, содержащую наследственную информацию (каждый ген, считал он, это участок наследственной молекулы), причем форма молекулы должна быть необычной. Она должна состоять из двух нитей, а нити должны быть зеркальными по своему строению (5). В те годы полимерной химии еще не было, представить себе молекулы огромной длины, сопоставимой с длиной хромосом (да еще и двойные), никто не мог. Это казалось какой‑то химерой, пустой выдумкой. Двойными наследственные молекулы, объяснял Кольцов, должны быть для того, чтобы при делении ядер клеток каждая половинка уплывала бы в одну из двух дочерних клеток, там достраивала бы себе вторую зеркальную половинку и таким образом сохраняла неизменной всю наследственную запись, существовавшую в прежних поколениях. Она должна была оставаться двойной до следующего деления, а потом половинки опять расходились бы по дочерним генеративным клеткам, и процесс повторялся бы снова и снова. Процесс достраивания второй половинки был действительно открыт в 1958 году, его теперь называют репликацией и активно изучают (автор открытия Артур Корнберг был удостоен в 1959 году Нобелевской премии за открытие ферментов, осуществляющих репликацию). Кольцов свою гипотезу опубликовал и по‑русски, и по‑немецки, и в 1940 году по английски, отправил оттиски разным ученым в Европу и США. Милислав Демерец, в тот момент ставший директором знаменитой теперь Колд Спринг Харборской лаборатории вблизи от Нью‑Йорка, даже ответил ему, что всё прочел, но поверить в правоту Кольцова не может. Кольцов должен был делать доклад об этом открытии в 1939 году в Эдинбурге на 7‑м генетическом конгрессе, но советских ученых сталинское правительство туда не пустило (подробно об этом рассказано в главе 16).

Статью, описывающую гипотезу о двойных наследственных молекулах в 1953 году опубликовали американец Джеймс Уотсон и англичанин Фрэнсис Крик. На Кольцова они не ссылались. Уотсон в конце 1980 глдов много раз уверял меня, что не знал имени Кольцова и не слышал о его гипотезе, хотя университетский учитель Уотсона Герман Мёллер гипотезу своего русского коллеги отлично знал. Уотсону и Крику в 1957 году присудили за их гипотезу Нобелевскую премию.

В 1934 году Кольцов сделал еще одно важное открытие. В тот год Т. Пэйнтер, ученик Томаса Моргана (американского ученого, основоположника хромосомной теории наследственности и Нобелевского лауреата), обнаружил в слюнных железах плодовой мухи дрозофилы необычные – гигантские хромосомы. Кольцов объяснил, как они возникают: наследственные молекулы делятся, но не расходятся по дочерним клеткам, а так и остаются рядом друг с другом. Если такое деление без расхождения новых копий повторится несколько раз кряду, получится необычная, утолщенная хромосома, обнаруженная Пэйнтером. Кольцов назвал такие молекулы политенными, подробно описал их строение и опубликовал статью в американском журнале Science (6). Термин прижился, политенными такие хромосомы называют по сей день.

Помимо этих чисто генетических работ, он выполнил много исследований в других областях, в сущности основал физико‑химическую биологию, был поразительно успешным воспитателем огромного числа молодых ученых, ставших звездами первой величины, его Институт экспериментальной биологии знали и глубоко чтили ученые мира. Он выпустил ряд до сих пор не утративших значения книг, организовал издание нескольких важных журналов (в частности, был среди основателей знаменитого и уважаемого русского журнал "Природа"), стимулировал перевод на русский язык многих капитальных книг и можно продолжать перечислять дела, которые сумел осуществить в своей жизни этот удивительный человек.

Но пора вернуться к рассказу о медицинской генетике. В 1918 году Кольцов открыл в своем институте Отделение евгеники. Научная программа подразделения была чисто медико‑генетической (такого термина еще не существовало; сам термин генетика ввел всего двенадцатью годами раньше британский ученый Бэтсон). Генетика человека как наука возникла несколькими десятилетиями позже, потому Кольцов и прибег к слову евгеника при открытии отделения. Сразу два наркома (министра) ленинского правительства – здравоохранения (Н. А. Семашко) и просвещения (А. В. Луначарский) с интересом отнеслись к объявленной программе. Наркомат здравоохранения даже выделил для нее финансовую поддержку. Пусть средства были не очень большими, но в те годы даже ограниченное финансирование было шагом необычным. О своем несомненном интересе к начинанию высказался громогласно, как он это любил делать, друг Кольцова, "пролетарский писатель" Максим Горький.

Руководить отделением Кольцов пригласил из Петрограда Юрия Александровича Филипченко (1882–1930) (7), который после окончания Санкт‑Петербургского университета стажировался два года в Европе и в 1912 году начал изучать наследственную передачу морфологических признаков у животных, а с 1917 года приступил к чтению в Петрограде публичных лекций по евгенике и опубликовал первую свою статью на эту тему (8). Однако долго разрываться между Петроградом и Москвой Филипченко не пришлось, его вскоре пригласили на ставку полного профессора в Петроградский университет, и он там открыл лабораторию экспериментальной зоологии и генетики (9). Пришлось Кольцову искать нового заведующего для отдела в институте, и его выбор пал на профессора антропологии Московского университета Виктора Валерьевича Бунака.

Осенью 1920 года Кольцов сумел зародить интерес к изучению проблем наследственности человека не только у биологов, но и у многих терапевтов, психиатров и антропологов. Кольцовская идея, что можно объединить интересы и усилия представителей разных дисциплин, заинтересованных в том, чтобы познавать многосторонне наследственность человека, заинтересовала многих передовых ученых. Так возникло Русское евгеническое общество. Целями общества стали сбор и анализ родословных выдающихся личностей в истории России (это было определено как "биологическое изучение семей"), разработка вопросников для сбора информации о наследовании болезней в семьях на протяжении нескольких поколений, подготовка научных экспедиций в отдаленные районы огромной страны для сбора вышеуказанной информации. Перечень показывает, что научные задачи общества были посвящены исключительно проблемам, позднее составившим костяк медицинской генетики. Ничего того, что позже "критики" Кольцова станут выставлять на первый план, как якобы фашистские планы стерилизации неполноценных людей, или уничтожение наследственно криминальных преступников, или чего‑то подобного, в планах Русского Евгенического общества не было.

Кольцов был избран президентом общества, Бунак ученым секретарем, в совет кошли Т. И. Юдин{24}, Н. В. Богоявленский и А. С. Серебровский (11). Подавляющее большинство членов общества были заинтесованы главным образом в генетике человека, а не в практических мерах по прямому улучшению популяций человека. В этом было главное отличие русского общества от евгенических программ, развернутых в Европе и в США, где принудительная стерилизация не просто применялась широко, а стала законодательно закрепленной практикой. Это объясняет, почему известные русские психиатры, специалисты по изучению личности и конституции человека, такие как основатель и первый директор Психоневрологического Института в Петрограде академик В. М. Бехтерев или московский психиатр Т. И. Юдин приняли активное участие в работе общества с первого дня его основания. В 1923 году при обществе заработала специальная Комиссия по изучению евреев под руководством В. В. Бунака. В том же году "Хартия" общества была утверждена Наркоматом Внутренних Дел, и копия Хартии была представлена в Наркомат Юстиции для включения во "2‑й свод законов Российской Федерации" (12). Следовательно, Русское Евгеническое Общество было признано и юридически одобрено советскими властями как законное собрание интеллектуалов.

Отделения Общества появились в Петрограде, Киеве, Саратове, Екатеринбурге, Одессе и Казани (13). Благодаря высочайшей репутации Кольцова в мире, члены Международного Евгенического Комитета единогласно проголосовали за избрание его 2 декабря 1921 года официальным представителем Российского Евгенического Общества (это было большой редкостью при сложившейся в те годы крайней настороженности мировой общественности к официальным представителям Советской России на всех уровнях; такую настороженность вызвали шаги советского руководства, выдвигавшего препоны к общению официальных лиц из России с "буржуазными прихвостнями" из зарубежного мира науки или тайно засылавшего большевистских эмиссаров в разные организации). В 1922 году на встрече международного комитета в Брюсселе Россия была принята 22‑м членом в состав комитета, причем она оказалась среди всего 15 стран, хартия и действия Евгенического общества которой были признаны соответствующими всем требованиям международной общественности (14). Этот факт известен в России и сегодня, и потому не могут не вызывать брезгливого удивления попытки некоторых лысенковцев, например, Д. Сахарова (ученика Х. С. Коштоянца, травившего Кольцова в советской России) бросить тень на Кольцова за то, что он, якобы, запачкан своей причастностью к евгеническому движению.

В Петрограде Филипченко основал Бюро по Евгенике в 1921 году при Российской Академии наук (15). В 1923 году название было изменено на Бюро по евгенике и генетике, в 1924 году слово генетика в названии было поставлено на первое место, а в 1925 году слово евгеника вообще исчезло из названия Бюро. Это показывает, что и для Филипченко чисто генетические проблемы играли главенствующую роль. В 1930 году, при не до конца выясненных обстоятельствах, несколько крупных советских ученых ушли из жизни в результате развития у них странного скоротечного "менингита". Среди таких еще совсем недавно здоровых, а потом вдруг в одночасье скончавшихся людей оказался и Ю. А. Филипченко{25}. Н. И. Вавилов принял на себя руководство лабораторией Филипченко, а затем преобразовал её в Институт генетики АН СССР и в момент реорганизации академии Сталиным перевел институт в Москву.

Еще одной инициативой Кольцова стало создание в 1922 году "Русского Евгенического журнала" (со второго тома Филипченко стал со‑редактором, и в 1925 году московский психиатр П. А. Люблинский присоединился к нему). Филипченко издавал в Петрограде "Новости Бюро по Евгенике" (17). В кольцовском журнале в 1920‑е годы были опубликованы статьи о наследственной изменчивости признаков человеческого тела (цвета глаз и волос, групп крови, наследования интеллектуальных, поведенческих и физических признаков, таких как соматомегалия, шизофрения, алкоголизм, частичное срастание пальцев), также как результатов изучения популяционной генетики, влияния наследственности на темпы рождаемости и смертности, также как войн, браков, юридической практики, образования, традиций и расовых различий в наборе наследственных болезней. Были напечатаны статьи о браках славян и финнов, еврейском антропологическом типе, поиске общих критериев, полезных для выяснения биологических различий представителей разных национальностей (19). Кольцов уделял серьезное внимание отправке научных экспедиций в различные районы страны с целью сбора информации о наследуемых различиях представителей многих национальностей, населяющих СССР, также как живущих в изоляции субпопуляций и триб. Он и сам активно включился в эти исследования (20) и публиковал собственные результаты в Русском Евгеническом журнале и в американском Science.

В британско‑американском журнале Eugenical News регулярно появлялись обзоры статей, опубликованных в Русском евгеническом журнале, и они неизменно оценивались положительно.

Важно подчеркнуть, что большинство молодых ученых, работавших под руководством Кольцова и Филипченко, особенно Ф. Г. Добржанский, Б. Л. Астауров, П. Ф. Рокицкий, В. В. Сахаров, Н. Н. Медведев, одновременно проводили и чисто генетические исследования. Например, в 1926 году В. В. Сахаров защитил диссертацию на основе двух исследований – изучения родословных русских музыкантов (была опубликована в 1924 году) и находке нового типа мутаций у Drosophila melanogaster (вышла в свет в 1925 году).

После большевистского переворота 1917 года обмен печатными материалами между российскими и западными учеными стал серьезно затруднен в результате политики изоляционизма, введенной большевистскими властями. Ленину и его окружению хотелось снизить до минимума выплескивание на Запад информации о том, что творится в подведомственном им государстве, и негативные последствия этой политической устремленности стали ощущать на себе ученые.

Кольцов свободно говорил по немецки, английски, французски, итальянски, знал латынь и древне‑греческий и скрупулезно следил за западными публикациями. Он просил своих западных друзей присылать ему научные журналы из разных стран, каждый день тратил несколько часов на то, чтобы просмотреть их, делал пометки карандашом в оглавлениях, кто из сотрудников должен ознакомится с какой статьей, и требовал от них краткого отчета о прочитанном. Ясно понимая важность постоянного ознакомления русских ученых с текущими результатами, полученными западными коллегами, он пытался организовать перевод и печатание в СССР максимально большого числа книг, обзорных и исследовательских статей, появлявшихся в центральных западных журналах и издательствах. Подобная же страсть к переводу на русский и изданию в СССР многих западных книг была присуща Ю. А. Филипченко и Н. И. Вавилову. Один только список опубликованных в СССР книг впечатляет (21){26}.

Среди сотрудников Кольцова в Институте экспериментальной биологии был Сергей Сергеевич Четвериков, который в 1926 году заложил основы новой науки – популяционной генетики. Вместе со своими учениками он доказал, что естественные популяции дрозофил, обитающие в предгорьях Северного Кавказа, "насыщены мутациями как губка". Это выражение он применил для объяснение эволюции биологических видов, показав, как накопление мутаций может вести постепенно к изменению существующих видов и их трансформации в новые виды. Четвериков сделал в 1927 году доклад о своем открытии на 5‑м Международном генетическом конгрессе в Берлине. Специалисты, занимавшиеся изучением распространения наследственных патологий в популяциях человека в СССР, были весьма заинтересованы его выводами, поскольку изучение генетического разнообразия популяций человека помогало помочь в понимании изменчивости человека. Медикам стало ясно, что разные субпопуляции (в частности, разные национальные поселения, представители разных народностей и триб) могут существенно различаться по составу и набору мутаций.

Хотя медицинская генетика делала самые первые шаги, но то, что многие болезни обусловлены дефектами генов, было уже выявлено. Карликовость или хондродистрофия, гемофилия, аутизм, дальтонизм были обусловлены мутациями генов, и эти заболевания требовали совершенно особых методов для выявления, а лечить их приемом витаминов, гимнастическими упражнениями или даже существовавшими лекарствами было бесполезно. Исследование причин наследуемых заболеваний, выявление их рецессивной или доминантной основы, обнаружение больных генов в хромосомах было большим шагом вперед и питало оптимизм исследователей. Медицинская генетика была фактически уже заложена. Поэтому, когда Кольцов увидел сколь большой интерес проявляют медики к проблемам, поднятым Четвериковым, он в 1927 году предложил основать в России Общество расовой патологии. Его поддержали выдающиеся российские клиницисты, и весной 1928 года Кольцов создал Общество по изучению расовой патологии и географического распределения болезней. Это было воспринято как важное событие. Кольцов стал во главе общества, а крупнейшие медики вошли в состав правления: А. А. Богомолец, Д. Д. Плетнев, С. Н. Давиденков, А. Н. Сысин (вице‑председатель), В. В. Бунак (казначей). Александр А. Богомолец (1881–1946) был патофизиологом, директором института, вкоре его изберут академиком Украинской Академии наук и её президентом, потом академиком АН СССР и её вице‑президентом. Дмитрий Д. Плетнев (1871–1941) был также директором института и одним из выдающихся клиницистов, известным широко и за рубежом{27}. Алексей Н. Сысин (1879–1956) был гигенистом, профессором Московского университета, избранным вскоре действительным членом АМН СССР.

Таким образом лучшие люди российской науки и медицины намеревались работать с энтузиазмом в обществе. Они не случайно увидели для себя редкую возможность войти в новую сферу знаний, и для них медицинская генетика представлялась захватывающе интересной. Это не была инициатива "отщепенца" и "врага советской науки", как скоро будут представлять Кольцова поддержанные Сталиным лысенки, коштоянцы и презенты.

Но одна личность, навязанная Кольцову в состав руководящего ядра общества, была зловещей. На должность ученого секретаря общества был продвинут некто Григорий А. Баткис. Он называл себя специалистом по санитарному делу и медицинской статистике, хотя научными трудами известен не был. Позднее стало ясно, что он был секретно внедрен к Кольцову, чтобы следить, не исповедуют ли лидеры общества "непролетарские" или "буржуазные" взгляды (или даже более: его наделили полномочиями "фиксировать умонастроения ученых" и доносить о них "органам"). Скоро он начнет использовать демагогические приемы для разваливания Общества изнутри и для плетения политических интриг вокруг Кольцова.

По крайней мере четыре больших собрания Общества были проведены в 1928 и 1929 годах, а затем Кольцов постарался сделать так, чтобы общество тихо исчезло с публичной арены. Что не менее интересно, в 1929–1930 годах без всяких видимых сигналов сверху Кольцов предпринял другой редкий в его жизни шаг. Он прекратил работу не только этого общества, но и других его детищ – Русского евгенического общества и "Русского евгенического журнала". Последний был объединен с "Журналом экспериментальной биологии", где Кольцов также был главным редактором. Ту же процедуру закрытия повторил в Ленинграде Ю. А. Филипченко в отношении "Новостей Бюро по евгенике". Начиная с девятого номера, журнал стал называться "Трудами лаборатории генетики".

Многие события в стране могли послужить тревожными сигналами для столь мудрого человека, каким был Н. К. Кольцов. Сталин в это время убрал из правительства двух наркомов, неизменно поддерживавших Кольцова: А. В. Луначарского в сентябре 1929 года и Н. А. Семашко в январе 1930. В 1929 году был арестован ведущий сотрудник кольцовского института и дальний родственник Кольцова, столь блестяще развивший Отдел генетики в Институте – С. С. Четвериков. Его обвинили в мифических политических деяниях против советской власти (С. М. Гершензон и ряд других генетиков старшего поколения высказывали мне их подозрения, что сразу несколько человек, включая Н. П. Дубинина и А. С. Серебровского и его жены, направили в Органы доносы на Четверикова). Кольцов пытался всеми силами помочь опровергнуть обвинения, но в ГПУ не слушали никого – ни Максима Горького, вставшего на защиту Четверикова, ни Семашко. Четверикова сослали в Свердловск. Развитие популяционной генетики в СССР остановилось, а вскоре британские и американские исследователи повторили слово в слово то, что писал Четвериков, но без упоминания его первоначального вклада в проблему. Имя Четверикова всплыло в западной научной прессе в 1960‑е годы, но было уже поздно. Русский приоритет был безнадежно утерян.

Выше уже было рассказано, что, начиная с 1929‑го года, пошли волны массовых арестов ученых, обвиненных властями в подпольной подрывной работе против СССР, против сталинских инициатив. Кольцов, уже отсидевший в начале 1920 годов в тюрьме и приговоренный тогда к смертной казни, знал многих осужденных и понимал, чем ему грозят перемены в стране. Поэтому он предпочел сам остановить работы по медицинской генетике. Он информировал Филипченко 17 декабря 1929 года, что в Главнауке готовятся внедрить представителей властей в редакционные советы научных журналов, что, как считал Кольцов, "создаст серьезные затруднения" в их работе (25). Как уже было сказано, Кольцов и Филипченко прекратили издание редактируемых ими журналов. Возможную роль в таких решениях могло сыграть требование чекистов представить в НКВД для перерегистрации полный список всех членов Общества (такие требования были обнаружены в архивах, см. (26), на что ни Кольцов, ни Филипченко не могли согласиться ни при каких условиях.