Политические обвинения евгеники и генетики были декларативно и назойливо повторены членами Общества марксистов‑биологов в марте 1931 года в Москве (2). Само общество было сформировано Левиным, Левитом и Аголом в 1926 году под названием Общество материалистов‑биологов при Коммунистической академии. Первоначально к его работе благожелательно отнесся Кольцов. Члены общества пытались осмыслить роль точных наук (прежде всего, физики и химии) в изучении развития живых организмов, выяснить, можно ли определить значение физических и химических закономерностей в протекании биологических процессов, включая сознание (3). Но после того, как было опубликовано постановление ЦК ВКП(б) с осуждением деборинщины и введено в обиход клише "меньшевиствующий идеализм", в Обществе биологов‑материалистов вдруг стали активничать люди, крикливо именовавшие себя приверженцами сталинского направления в науках. Как правило, они еще не успели сделать что‑либо серьезного в науке, но выступали боевито, горой стояли за партийную "правду‑матку" и были готовы изничтожить любого авторитета лозунгами и цитатами из Маркса‑Энгельса‑Ленина‑Сталина.

Особенного куражу им придала публикация Кольманом статьи в центральном партийном журнале "Большевик" (4) в которой он клеймил вредителей в биологии в СССР. Выискивая врагов такого рода, Кольман называл ими многих крупных ученых России:

"Подмена большевистской политики в науке, подмена борьбы за партийность науки либерализмом тем более преступна, что носителями реакционных теорий являются маститые профессора, как махист Френкель в физике, виталисты Гурвич и Берг в биологии, что Савич в психологии, Кольцов в евгенике, Вернадский в геологии, Егоров и Богомолов в математике "выводят" каждый из своей науки реакционнейшие социальные теории" (5).

Автор разносил зоологов и ботаников за их якобы враждебность к созданию колхозов и совхозов, равно как ихтиологов за понижение продуктивности прудов и рек. Кольман полностью следовал новому стилю: его статья создавала у читателей впечатление, что теоретические споры непременно ведут к серьезным просчетам в практике и способствуют вредительству при строительстве социализма. Эта и подобные ей публикации подстрекали к поиску вредителей, развенчанию и истреблению их не только в промышленности и в наркоматах, но и в отвлеченных теоретических науках. В резолюции ЦК партии об ошибках философов‑деборинцев, опубликованной в "Правде", прямо говорилось, что "в период обостренной классовой борьбыи основные политические и теоретические вопросы ставятся особенно остро", потому что растет противодействие вражеских сил строительству социализма (6).

Вот именно эта тональность и стала превалировать в выступлениях на конференции общества, теперь переименованном из Общества биологов‑материалистов в Общество биологов‑марксистов.

Конференция общества под новым названием проходила с 14 по 24 марта 1931 года. Главным обвинителем врагов в биологии выступил эмбриолог Борис П. Токин, заявивший, что он открыл фитонциды, которые, правда, без звонкого иностранного имени были известны за сто лет до него. С первых минут своего выступления он заявил что в науке наступила новая эра:

"…на всех участках теоретической работы происходит сейчас одно и то же – пролетариат завоевывает науку всерьез и глубоко… Ходом социалистического строительства уже выдвинуто множество таких новых проблем, которые с позиций буржуазной науки, старыми методами работы – разрешены быть не могут… Как находящаяся в агонии буржуазия способна лишь дать паллиативы для спасения обреченной историей на гибель капиталистической системы, так и буржуазные ученые не могут преодолеть кризиса современной биологии. Преодоление кризиса науки возможно лишь с позиций последовательного диалектического материализма. Перед нами стоит задача реконструкции биологии". (7).

Разумеется, никакой эффективной программы реконструкции предложено не было. Всё было обращено на поиск врагов в среде ученых:

"В Советском Союзе вредитель‑биолог пакостит социалистическому строительству, тормозит использование достижений в нашей практике, влияет на все области методологии… на этом участке работы мы имеем жесточайшее сопротивление" (8).

В пугающем тоне Токин заявил: "Мы должны помнить, что необходима борьба – разоблачение всего антиленинского, антимарксистского" (9). Называя имена наиболее знаменитых ученых, Токин утверждал, что это и есть те, кого "НУЖНО БИТЬ В ПЕРВУЮ ОЧЕРЕДЬ" (как видим, то ли от Митина с Юдиным, то ли от Кольмана Токин воспринял словечки из лексикона Сталина: "надо бить!"; не поправлять, не настраивать на другой стиль, не предложить перейти на новые позиции в науке, а бить!).

Токин привел длинный список имен тех, кого надлежало БИТЬ в первую очередь: "К числу этих лиц несомненно, надо отнести Гурвича, Любищева, Беклемишева, Берга, Соболева и др. Также совершенно необходимо организовать изучение и разоблачение механистических школ и направлений Кольцова, Павлова, Лазарева, Самойлова, М. Завадовского и др." (10). Первым в длинном ряду ученых, которых "совершенно необходимо разоблачать", он назвал Кольцова. Имена не только Кольцова, но и всех перечисленных Токиным были высоко ценимы в мировой науке: физиолог И. П. Павлов был единственным в то время из русских ученых лауреатом Нобелевской премии, П. П. Лазарев был одним из основателей биофизики, Л. С. Берг известным зоологом, экологом и создателем оригинальной теории эволюции – номогенеза, А. Г. Гурвич (которого Токин лично ненавидел и пытался публично дискредитировать) создал теорию биологического поля, а М. М. Завадовский заложил основы биологии развития.

Однако персонально больше всех досталось присутствовавшему на заседании Кольцову. Отчасти он сам взмутил болото, когда начал свою речь с оценки деятельности марксиствующих биологов. Говорил он при этом не без сарказма:

"Эту работу общество начало с того, что откинуло все старые авторитеты и рассчитывает повести эту работу главным образом силами нового поколения. Это очень хорошо, ибо, конечно, нельзя над новым поколением оставить висеть какие бы то ни было авторитеты" (11).

Язвительность тона Кольцова была тут же замечена и воспринята как оскорбление. Его оппоненты пошли в ответную атаку. Первым принялся клеймить Кольцова Григорий Баткис, обвинивший его в серьезных политических прегрешениях. Баткис как секретарь Общества расовой патологии сказал, что Кольцов

"…фактически в течение ряда лет являлся у нас руководителем реакционной партийной биологии… Сплошное невежество обнаружил Н. К. в своих социально‑политических выводах. Это – невежество особого рода. Это партийное невежество, потому что оборотная сторона медали – это Ленц{31}, это фашисты Германии, это социал‑фашисты. Вот оборотная сторона этой медали" (12).

Так, извращая высказывания Кольцова, выворачивая наизнанку его мысли о евгенике, биологи‑марксисты начали травлю Кольцова. Последний перестал заниматься евгеникой почти за два года до этого, но биологи‑марксисты делали вид, что они этого не знают. Издевались даже над его благородным желанием приблизить свою работу к практическим нуждам страны. Токин в заключительном слове с показным гневом заявил: "Эти люди, в частности Н. К. Кольцов, даже пытались возглавить позицию единства теории и практики" (13).

Требование к Кольцову было вполне определенным, хотя и не имело никакого отношения к науке:

"Мы сегодня от Н. К. Кольцова не слышали ясного ответа относительно общественной позиции, которую занимает Н. К. Кольцов… в настоящее время, когда в стране идет такая ожесточенная борьба, когда мы выдвигаем лозунг партийности в науке, когда фактически вопрос партийности уже решен, когда беспартийных нет, а все – партийные, только каждый по‑своему. Мы зовем к большевистской партийности, и Н. К. Кольцов должен был с этой трибуны определенно ответить здесь по этому поводу" (14){32}.

Токин открыто напал также на Вавилова, Филипченко и Серебровского (15), призывая расправиться и с ними и прежде всего с Серебровским:

"Было бы полезнейшим делом для учащейся молодежи написать хорошую брошюру по истории генетики в Советском Союзе. Если бы удалось вскрыть классовые причины "грехопадения" партийной части биологов, сгруппировавшихся вокруг школы Серебровского, это была бы поучительная книга" (16).

Идеологическая, вненаучная критика была высказана не только в адрес многих заслуженных ученых, грубым нападкам подверглась генетика как наука. Ранее в советской прессе не раз появлялись статьи, направленные против тех или иных положений генетики (в "Известиях" утверждалось, что идея о наследовании благоприобретаемых признаков более правильна с точки зрения марксизма, а "Гены остаются глухи и немы к изменению окружающей среды и, понятно, вызывают сомнение в материальности их основы" (17)), но все‑таки никто еще не выступал так категорично. Теперь биологи‑марксисты возмущались:

"…многие, называющие себя марксистами, приравняли генетику к марксизму, современную генетику отождествили с диалектическим материализмом… Вместо того, чтобы направить… огонь по Ламарку и Бергу, Вейсману и Моргану с позиций марксизма‑ленинизма, то есть с позиций Энгельса… огонь был открыт по Энгельсу с позиций вейсманизма‑морганизма" (18).

В резолюции, принятой на конференции, было сказано:

"Громадным тормозом в реализации достижений современной биологии в практике социалистического строительства являлось замыкание основных кадров исключительно вокруг вопросов генетики, что было следствием общеметодологических установок" (19).

Противопоставив себя мировой науке, которую Токин презрительно характеризовал как "буржуазную и враждебную марксистам‑ленинцам", он без всяких на то оснований объявил, что выискал в современном естествознании кризис. Он повторил в этом отношении Ленина, который без всяких оснований твердил в "Материализме и эмпириокритицизме" о выдуманном им кризисе естествознания (это в то время, когда теоретическая физика находилась на взлете, когда возникали новые направления в квантовой и релятивистской физике, физической и полимерной химии, теоретической биологии, приведшие, как мы знаем, к колоссальному прогрессу во всех областях знания, а вслед за тем в промышленности, строительстве, ядерной технологии, медицине, когда продолжительность жизни в ряде стран удвоилась за 50 лет, а качество жизни в цивилизованных странах неизмеримо улучшилось). Токин провозглашал в качестве первоочередных для марксистов‑ленинцев задачи, которые были на самом деле выдуманными химерами и никогда не стали в науке ведущими (вроде превращения озимых в яровые):

"Во весь рост стоит задача по пересмотру "святая святых" современной буржуазной биологии, задача марксистско‑ленинского анализа кризиса естествознания, задача большевистской реконструкции самой науки биологии…

Перед марксистами‑ленинцами в биологии стоят огромные задачи. Зерновая проблема, проблема превращения озимых в яровые, борьбы с засухой, подбор сортов пшеницы, проблема хлопковой и каучуковой независимости, проблема садоводства и т. д…

Все эти задачи мы не можем разрешить с позиций буржуазной биологии, как бы умело ни использовали достижений мировой биологической науки" (21).

Обругивая западную науку, Токин и его сторонники уводили ученых советской страны в области, никогда не ставшие ведущими в науке. В резолюции, принятой на пленуме Общества биологов‑марксистов 24 марта 1931 года, было сказано:

"…в области техники нагромождено столько реакционного методологического хлама, что и на этом важном участке работы, бывшем в поле зрения старого руководства, мы имели тормоз действительной и полной реализации достижений генетики в практике социалистического строительства… Громадным тормозом в реализации достижений современной биологии в практике социалистического строительства являлось замыкание основных кадров исключительно вокруг вопросов генетики, что было следствием общеметодологических установок" (22),

Закрывая конференцию, Токин не только звал к введению "классовой борьбы" в науке (применительно к биологии), он одобрил классовое деление естественных наук и заявил (мешая в одну кучу пролетариев и ученых):

"Сейчас, когда мы вступаем в период социализма, завоевание науки является исторически необходимым и неизбежным делом. Это нужно понять каждому пролетарию, каждому ученому. Предыстория человечества кончается. Начинается настоящая история" (23),

а также призывал к бдительности, беря на себя роль глашатая надежд чекистов:

"Классовые враги имеются у нас не только вне этого здания, но они могут быть очевидно и в нашей аудитории. Мы должны быть очень бдительными в разрешении этих вопросов" (24).

Декларации Токина и биологов‑марксистов совпадали полностью с императивами Сталина, но наука страны откатывалась назад, оставала от мировой и, в конце концов, окончательно отстала. В советской науке стали превалировать не просто неверные, а политизированно‑дремучие тенденции. Сегодня мы знаем, что чаяния сталинистов о вечности их правления в историческом масштабе, рухнули, похоронив под собой семидесятилетние потуги на мировое господство. Человечество ушло вперед, а Россия, благодаря сталиным и токино‑митиным, оказалась позади.

Стенографический отчет выступлений на конференции был срочно напечатан в Москве под названием "Против механистического материализма и меньшевиствующего идеализма в биологии". Это название точно соответствовало новым терминам, введенным Сталиным. Тираж сборника был большим: несомненно власти придавали серьезное значение размножению материалов политико‑воспитательного толка. Выдающийся русский естествоиспытатель, академик Владимир И. Вернадский, ознакомившись со сборником, сделал 28 февраля 1932 года такую запись в своем дневнике:

"Пробовал читать – но в конце концов внимательно просмотрел. Читать нельзя: больное, невежественное. Для психиатра. Картина морального разложения. <…> Убогие люди и полное отсутствие понимания научной работы. Кто такой Токин? <…> Интересно, выйдет ли из них кто‑то в конце концов настоящим исследователем? Часть их, наверное, зеленая молодежь" (25).

Он с возмущением констатировал:

"Удивительно, что ламаркизм или дарвинизм может явиться мерилом политич[еской] благонадежности" (26).

Но в складывавшихся в стране условиях большевистские идеологи требовали верности сталинизму, а не соответствию мировой науке. Уровень образованности специалистов снижался, сравнимость качества исследований с лучшими западными стандартами уже не принимались во внимание. Митины и Токины возводили в "коммунистическое преимущество" даже такие свои недостатки как примитивность, плохая образованность, незнание языков и нежелание учиться у Запада. Теперь Шариковы и Швондеры творили в биологии то, что пытались вытворять в "квартирном вопросе" герои бессмертного "Собачьего сердца" М. А. Булгакова.

Вернадский не напрасно констатировал общую закономерность:

"Крупные неудачи нашей власти – результат ослабления ее культурности: средний уровень коммунистов – и морально, и интеллектуально – ниже среднего уровня беспартийных…Цвет нации заслонен дельцами и лакеями карьеристами" (27).

Выведенный в эти годы сталинскими подручными и им самим на передние роли в биологии Трофим Лысенко не знал никаких языков (в более поздние годы он наставлял меня во время встреч с ним, что незачем даже и читать западные журналы, "а то они не туда заведут"). Поэтому преимущество российской научной периодики, созданное усилиями таких выдающихся русских ученый как Кольцов или Вавилов, старавшихся сообщать коллегам в своей стране о прогрессе науки в мире с помощью рефератов и обзоров западных публикаций, изданием переводов западных книг и статей, было утеряно.

В целом, политизация научной деятельности в СССР, внедрение тотального контроля не просто над тематикой исследований, но и над умонастроениями ученых, введенные Сталиным, проявились и в муссировании тезиса о превосходстве всего советского над западным, в декларациях о победных рывках советских людей к светлой жизни, о движении к коммунизму такими темпами, какие не снились западным людям. Международные связи ученых стали административно обрываться, массовая отправка молодых специалистов на стажировку в западные лаборатории сошла практически на‑нет, страна окукливалсь и замыкалась сама в себе. Всё западное подвергалось если не осмеянию, то хуле. В одном из ставших всенародно любимом кинофильме "Волга‑Волга" победно распевалась песенка "Америка России подарила пароход: огромные колеса, но ужасно тихий ход".