Многие ведущие специалисты не были согласны с нигилистическим отношением Лысенко к законам науки. Властям не оставалось иного выхода, как разрешить провести дискуссию в ВАСХНИЛ по генетике и селекции, но газетам было приказано делать упор на выступлениях Лысенко и его команды, твердившим о победах, зато поменьше обращать вниимания на критику "передовиков". Подготовка к сессии началась загодя. Большую часть статей как оппонентов Лысенко, так и его сторонников опубликовали в журнале "Социалистическая реконструкция сельского хозяйства" и в двух книгах: "Сборник дискуссионных статей по вопросам генетики и селекции" (напечатана в 1936 году) и "Спорные вопросы генетики и селекции" (вышла в 1937 году) (2). Помещенные в них статьи свидетельствовали, что на грядущей сессии ВАСХНИЛ (она была названа IV‑й сессией ВАСХНИЛ) ожидаются бурные дебаты.

Надо сделать небольшое отступление от рассказа собственно о дискуссии, чтобы пояснить шаги Вавилова перед её началом. Это была последняя сессия, на которой он играл еще сколько‑нибудь заметную роль: он оставался пока вице‑президентом, хотя решающей роли в руководстве самой дискуссией уже не играл (крупнейший селекционер Георгий Карлович Мейстер исполнял партию первой скрипки в новом оркестре под руководством дирижера Александра Ивановича Муралова).

До дебатов Вавилов еще сохранял веру в то, что Лысенко неплохой практик, просто не разбирающийся в теории, к тому же окруженный самоуверенными политиканами типа Исаака Презента, и что, если хорошенько ему всё объяснить, привести научно проверенные и неопровержимые факты правоты генетических выводов, то он, Лысенко, конечно же, всё поймет и с радостью примет. Лишь после сессии Вавилов начнет осторожно, а потом и более решительно отходить от веры в "хорошего практика Лысенко". На заседании памяти Н. И. Вавилова 27 января 1983 года член‑корреспондент АМН СССР Александра Алексеевна Прокофьева‑Бельговская рассказала, что перед началом сессии в декабре 1936 года Вавилов поручил Герману Мёллеру, работавшему тогда в вавиловском институте в Москве, подготовить специальные микроскопические препараты, поясняющие поведение хромосом, с тем, чтобы показать их Лысенко. Мёллер с сотрудниками, среди которых была и Прокофьева‑Бельговская, выполнили просьбу в срок. В фойе здания, где проводили сессию, установили микроскопы, и Вавилов организовал показ препаратов хромосом Лысенко. Тот от осмотра не отказался, неумело тыкаясь глазом в окуляры, бегло посмотрел приготовленное для него, но никакого влияния на него увиденное не оказало. Не было понятно, а разобрался ли он вообще, что ему показывали. Ему заранее всё было ясно. Для полемики с генетиками ему не нужны были знания, он руководствовался другими целями.

Перед открытием сессии в центральной партийной печати генетику не просто развенчали как ненужную социалистической стране, а представили вредной. Этот "огонь критики" продолжался и на протяжении всей сессии, причем в первую очередь антагонизм был направлен против медицинской генетики. Одновременно были прославлены "успехи" лысенковцев.

Сессия открылась 19 декабря 1936 года, но уже в ноябрьском выпуске журнала "Под знаменем марксизма", главный редактор Митин напечатал статью Э. Кольмана "Черносотенный бред фашизма и наша медико‑биологическая наука", а 4 декабря С. Г. Левита в райкоме партии исключили из членов партии. 10 декабря против Левита и медико‑генетического института выступили "Известия". Поползли слухи об аресте Вавилова и Кольцова. Газета "Нью‑Йорк Таймс" напечатала 14 декабря статью московского корреспондента о нападках на генетику и об арестах в СССР (3). Через день после открытия сессии, 21 декабря, "Известия" поместили на первой странице никем не подписанный (следовательно, пришедший из Кремля или секретариата ЦК партии) "Ответ клеветникам" (4). В нем роль генетики в обществе была охарактеризована без всякого умолчания в такой фразе: "Да, в СССР нет такой "свободы" для науки генетики, которая рассматривается правительствами некоторых стран как свобода полностью уничтожать некоторые народы вследствие их "кажущейся неполноценности"". Данная характеристика генетики была неверной. Как было прекрасно известно, генетика нигде не имела отношения к "уничтожению народов". То, что ей было инкриминировано, было целиком результатом действий правительств западных стран, а не ученых. Еще раз статья на тему о вредоносности генетики появилась в "Известиях" через три дня – 24 декабря (5). На следующий день в той же газете была напечатана длинная телеграмма Вавилова в редакцию "Нью‑Йорк Таймс" (6), в которой он опроверг слова московского корреспондента американской газеты о нападках на генетику (мы вернемся к ней в следующей главе). Наконец, в последний день работы сессии, 26 декабря, "Правда" напечатала статью "По неверному пути", в которой генетику опять критиковали. Словом, сессию ВАСХНИЛ сопровождала настоящая истерия против генетики в центральной советской печати.

И эту важность отлично поняли как те, кто участвовал в дискуссии, так и те, кто надзирал за ней. Иначе нельзя объяснить тот факт, что из опубликованной стенограммы конференции раздел речи Мёллера, посвященный важности генетики и ошибочности и даже политической вредности лысенковщины, был исключен и заменен одним абзацем, в котором Мёллеру приписали слова, которых он не произносил.

Для понимания событий декабря 1936 существенна позиция еще одной группы участников совещания. В дискуссии приняли участие признанные лидеры советской селекции, те, чьи сорта высевали в огромной стране на миллионах гектаров, то есть истинные кормильцы народа, а не те, кто шумел с трибун в научных аудиториях или в Кремле. Почти единодушно селекционеры раскритиковали лысенковские нововведения. Академик П. И. Лисицын просто высмеял бахвальство яровизаторов, сказав:

"Мы сейчас не имеем точного представления о том, что дает яровизация. Академик Лысенко говорит, что она дает десятки миллионов пудов прибавки. В связи с этим мне приходит на память рассказ из римской истории. Один мореплаватель, перед тем как отправиться в путь, решил принести жертву богам, чтобы обеспечить себе счастливое возвращение. Он долго искал храм, где было бы выгоднее принести жертву, и везде находил доски с именами тех, кто принес жертву и спасся. "А где списки тех, кто пожертвовал и не спасся? – спросил моряк жрецов. – Я хотел бы сравнить милость разных богов".

Я бы тоже хотел поставить вопрос академику Лысенко – вы приводите урожаи в десятки миллионов пудов. А где убытки, которые принесла яровизация?" (7).

Академик П. Н. Константинов сообщил и реальных убытках от яровизации. Он сообщил результаты многолетней проверки яровизации, проведенной под его руководством на огромном числе станций по всей стране. Цифры в его докладе были столь показательными, что даже газета "Правда" была вынуждена сообщить в информационной заметке о сессии:

"Академик Константинов считает, что яровизация не является универсальным агроприемом… Число случаев понижения урожаев из‑за яровизации не так уж мало, чтобы ими можно было пренебрегать" (8).

Закончив анализ яровизации, Константинов остановился на ошибках Лысенко в отвергании генетики (9). Он сказал:

"Отрицая генетику и генетические основы селекции, акад. Лысенко не дал генетике взамен ничего теоретически нового… Большое недоумение вызывает несерьезное отношение акад. Лысенко не только к генетике… Отрицание существования вирусов [имеется ввиду многократно повторенное Лысенко утверждение, что в падении урожаев многих культур, особенно картофеля, вирусы никакого значения не имеют, а все это обусловлено "вырождением крови" растений – В. С.]… едва ли послужит интересам науки в нашей стране, тем более, что мы и так отстали в этой области" (10).

"Правде" сообщила о негативной оценке Константиновым лысенковских тезисов, но приводились эти слова походя, скороговоркой и невнятно (чтобы лишь сохранить видимость объективного изложения основных событий на сессии). Складывалось впечатление, что кто‑то приказал не прислушиваться к словам крупнейшего ученого и селекционера.

Аналогичным было выступление другого выдающегося селекционера А. П. Шехурдина. Его критика оказалась тоже серьезной, а "Правда" в репортаже с сессии отвела лишь два предложения изложению его позиции:

"Одним из первых выступает доктор сельскохозяйственных наук орденоносец Шехурдин (Саратовская селекционная станция). Он утверждает, что экспериментальные работы, проводившиеся несколько лет в Саратове, не подтверждают учения акад. Лысенко о вырождении сортов в результате самоопыления" (11).

Очень резко прозвучали слова руководителя сессии вице‑президента ВАСХНИЛ Мейстера (12), высказавшего несогласие с центральным положением, развиваемым Лысенко и Презентом, о том, что практика социалистического строительства будто бы диктует необходимость отмены "старых" – буржуазных наук и прежде всего генетики, якобы только вредящих делу социализма, и замены их новыми науками. "Та позиция, которую заняли т. т. Презент и Лысенко в отношении современной науки, совершенно непонятна и не соответствует философии пролетариата", – сказал Мейстер (13). Правда, тут же он добавил: "Этим мы, конечно, ни в коей мере не склонны умалять значения открытий Лысенко". Особо выделив генетику как науку, играющую первостепенную роль в качестве теоретической основы селекции, Мейстер заявил, что неудачи Лысенко с выведением сортов обусловлены именно тем, что Лысенко не взял на себя труда изучить генетику: "Надо разобраться в причинах неудачии Все же у генетиков и селекционеров есть чему поучиться" (14). Особенно резко звучали фразы из заключительной части его первого выступления в дискуссии:

"…в статье "Возрождение сорта" Лысенко всю современную экспериментальную работу с хромосомами старается представить в смешном виде. Но, читая эти строки, действительно становится смешно, но не по поводу генетики, а по поводу того легкого отношения к науке, которое проявляется, притом без всякой застенчивости" (15).

Чуть позже Г. К. Мейстер еще раз вернулся к этому вопросу, сказав:

"Генетика уже давно пережила столь упрощенные подходы…" (16). "Генетика обвиняется [Лысенко и его сторонниками – В. С.] в метафизичности, механицизме и в отрыве от практики. Все это верно, но обвиняя других, нельзя самим быть механистами и абсолютистами" (17).

Далее Мейстер остановился на нескольких примерах ошибок Лысенко в его экспериментальной работе, стараясь показать, что они проистекают из незнания закономерностей генетики. В частности, обращаясь к Лысенко, Мейстер указал, что согласно собственным данным Лысенко внутрисортовое скрещивание "062 x 062 ни в отрицательную, ни в положительную сторону [изменений – В. С.] не дало" и продолжил: "… уж если говорить о любви, то вся селекция представляет собой не брак по любви, а брак по принуждению. Да вряд ли пропагандируемая "свобода" вообще хоть сколько‑нибудь соответствует задачам социалистического строительства…" (18).

Ведущие генетики страны не поддались безропотно нападкам на их науку в печати. С первого дня сессии она превратилась в арену настоящей борьбы. Сообщения о выступлениях на сессии ежедневно комментировали главные газеты страны, на ней присутствовал зав. отделом науки ЦК партии Карл Янович Бауман{37} (официально его должность именовалась заведующий отделом науки, научно‑технических изобретений и открытий ЦК партии), который даже выступил, призывая ученых спорить и искать истину в открытых и честных дискуссиях. Свою оборону генетики построили разумно (а уже приходилось обороняться под напором партийной прессы, превозносившей огромную пользу от "мичуринцев‑лысенковцев"{38} и дружно клеймившей "бесплодных" генетиков). Главные теоретические доклады сделали трое: Вавилов о генетике растений, Серебровский о генетике животных, Мёллер о теоретической генетике. Затем выступили другие биологи, на частных примерах показавшие результативность науки.

Вавилов привел примеры огромного вклада генетики в развитие селекции. Н. К. Кольцов, также академик ВАСХНИЛ, обратился с призывом более глубоко вникать в исследуемые вопросы, повседневно учиться, стремиться к познанию истины, а не к жонглированию словами. Он однозначно заявил, что лишь законы науки должны приниматься во внимание, а генетика – это точная и объективная наука, Кольцов не пощадил самого Вавилова, сказав ему следующее:

"Я обращаюсь к Николаю Ивановичу Вавилову, знаете ли вы генетику, как следует? Нет, не знаете… Наш "Биологический журнал" вы читаете, конечно, плохо. Вы мало занимались дрозофилой, и если вам дать обычную студенческую зачетную задачу, определить тот пункт хромосомы, где лежит определенная мутация, то этой задачи вы, пожалуй, сразу не решите, так как студенческого курса генетики в свое время не проходили" (19).

Конечно, можно и по сей день услышать, что, высказав публично осуждение плохого знания Вавиловым генетики, Кольцов нанес ему удар в спину. Но если вспомнить, сколько раз Вавилов публично превозносил полуграмотного Лысенко, как он настойчиво протаскивал его в члены‑корреспонденты, академики, лауреаты, можно понять досаду образованных генетиков и прежде всего лидера биологов Кольцова. Мы увидим ниже, что даже сразу после этой сессии, когда Кольцов обратился к Президенту ВАСХНИЛ Муралову и в ЦК с письмом, осуждавшим поддержку лысенковщины и требовавшим принять резолюцию против лженауки, Вавилов в беседе с Кольцовым с глазу на глаз согласился с его оценкой, а при открытом голосовании предпочел уклониться от резолюции, предложенной Кольцовым.

Особенно важным было выступление Мёллера, рассказавшего о последних работах по изучению генов, о темпах изменчивости – мутирования. Рассказ получился не простым. Крупнейший ы мире специалист по искусственному вызыванию мутаций, назвал нереальными надежды менять гены запросто, одним лишь изменением окружающей среды. Это сильно задело лысенковцев, и они позже накинулись на американского коллегу. Больше всего их взорвал тот раздел, который Мёллер посвятил важности генетики человека и ошибочности ламаркистских умонастроений.

Сталин приказал перед началом дискуссии Бауману проследить за тем, чтобы Мёллер не вздумал в выступлении на этой сессии коснуться проблем медицинской генетики и отвергаемого им ламаркизма. Бауман передал это требование Мёллеру в разговоре с глазу на глаз, о чем сам Мёллер рассказал американскому историку генетики Дэвиду Жоравскому (20). Последний писал по этому поводу: "С нескрываемым удовольствием Мёллер рассказывал мне, как он вызывающе игнорировал запрещение Бауманом упоминание вопросов генетики человека в своей речи" (21). Такую же рекомендацию не касаться ламаркизма и генетики человека, видимо по совету с Бауманом, дал и Вавилов, который старательно избегал конфронтации с Лысенко (22) и не просто демонстрировал лояльность к партийному руководству, как написал недавно один из российских историков, а относился серьезно к таким вопросам и считал, что не надо итти против воли Сталина. И Вавилова, и Баумана легко понять. Последний знал позицию Сталина в этом вопросе и вполне осознанно старался избежать трудностей при проведении сессии ВАСХНИЛ. Именно ему предстояло держать отчет перед Сталиным в том случае, если бы вопрос, уже решенный Сталиным в пользу взглядов ламаркистов и в поддержку Лысенко, все‑таки был бы поднят во время сессии (вскоре это "неумение" противостоять взглядам инакомыслящих привело к аресту Баумана и его смерти в заключении).

Однако Мёллер, будучи поддержанным Кольцовым, Серебровским и Левитом, решил ослушаться и произнес "запрещенный текст". Он сказал, что возможность быстрого изменения наследственности под влиянием внешней среды невозможна (подчеркнув, что такую возможность признают фашисты). Он совершенно ясно предупредил, что репутация СССР серьезно пострадает на мировой арене, если власти поддержат взгляды, рассматриваемые во всем мире как типично фашистские. Видимо он еще питал надежду, что, указав твердо на совпадение нацистских и лысенковских утверждений, он сумеет склонить Сталина к поддержке генетики. Он даже назвал по именам адвокатов ламаркистских взглядов в СССР – Лысенко и Презента, охарактеризовав их как носителей "явно абсурдных теорий и мнений…, не обладающих даже элементарными знаниями в генетике". Вот эта часть его выступления:

"Мы должны удвоить наше внимание, чтобы не только высоко держать знамя в больших теоретических разделах нашей области, но даже еще выше в отношении той связи теории с практикой, какую мы покажем. Если, однако, наши выдающиеся практики будут высказываться в пользу теорий и мнений, явно абсурдных для каждого обладающего хотя бы элементарными знаниями в генетике, как положения, выдвинутые недавно Презентом, Лысенко и их единомышленниками, то ученые, являющиеся друзьями СССР, будут глубоко шокированы, ибо в данном случае стоящий перед нами выбор аналогичен выбору между знахарством и медициной, между астрологией и астрономией (Аплодисменты), между алхимией и химией.

Наконец, необходимо отметить, что если бы ламаркизм, идейная группа которого боролась здесь против генетики, получил здесь [то есть в СССР] широкое распространение, то этим была бы создана благодатная почва для сильной идеологической поддержки претензий фашистов, верящих в изменение зародышевой плазмы [в этом месте советские стенографы сделали ошибку, записав слова Мёллера как "верящих в сохранение зародышевой плазмы – В. С.].

Должен казаться совершенно естественным вывод, что поскольку пролетарии всех стран и особенно колониальных в продолжение долгого времени были в условиях недоедания, болезней и при отсутствии возможностей для умственного труда и фактически были рабами, то они должны [были] стать за это время по своим наследственным задаткам биологически низшей группой по сравнению с привилегированными классами (Аплодисменты), как в отношении физических, так и умственных черт. Ведь согласно этой теории подобные фенотипические признаки должны были в некоторой степени отразиться и в половых клетках, развивающихся как часть соматических тканей.

То обстоятельство, что эта порочная и опасная доктрина была бы логическим следствием ложных ламаркистских предпосылок, которые в настоящее время выдвигаются противниками генетики, должно заставить взяться с особенной резкостью поддерживать перед всем миром критическую научную концепцию наследственности и изменчивости. Обострение борьбы с фашизмом, свидетелями которой мы в настоящее время являемся, делает это особенно настоятельным (Продолжительные аплодисменты)" (23).

Присутствовавшие в зале генетики и селекционеры с энтузиазмом встретили основные положения докладчика, тогда как лысенкоисты в прениях набросились на него с политиканскими обвинениями. Их не могло не обозлить то, что Мёллер вывел вопрос о наследовании благоприобретенных признаков из сферы науки в плоскость несравненно более важную для советских руководителей – политическую. Но он наверняка обращался не к людям, сидящим в зале, а через их голову, – непосредственно к Сталину. Он открыто и честно предупреждал его, что признание законов генетики и отказ от веры в быстрое изменение наследственности под влиянием среды не безобидный научный, а острый политический вопрос.

И эту важность отлично поняли как Мейстер и Муралов, которые проводили дискуссию, так и те, кто надзирал за ней. Иначе нельзя объяснить тот факт, что в опубликованной стенограмме конференции не оказалось слов американского ученого (Мёллер хранил эту часть своего выступления и показывал её Дэвиду Жоравскому, о чем тот написал в примечаниях к его книге, сохранился этот раздел и в советских архивах (24)).

Казалось бы ответить на критику и чистых теоретиков‑генетиков, и ученых‑селекционеров, при отсутствии практических результатов, будет невозможно. Однако в своем докладе Лысенко заявил, что "ЭТИ ФАКТЫ СЕГОДНЯ УЖЕ НЕ НУЖНЫ" (25){39}, а критиков обвинил в нарочитой предвзятости:

"Некоторые из дискуссирующих в журналах выступают в довольно приподнятых тонах, с нередкими на мой взгляд перегибами, со стремлением подтасовать факты в выгодном для себя направлении. Лично к себе я этого отнести не могу", (27).

Он просто осмеял Вавилова, вежливо оспорившего стабильность тех сортов, которые Лысенко собирался выводить методами перекрестного опыления, и, раззадорившись, начал крушить всех и вся. Он обвинил Константинова в злонамеренном обмане, Мейстера – в непонимании, даже в нежелании понять истоки и масштабы его работы (28). По его словам, Лисицын, Константинов и Костов нарочито переврали его высказывания, неправильно цитировали, замалчивали успехи. Он обвинил в этом также Карпеченко, Сапегина, Серебровского, Мёллера и других выступавших (перечисляя по очереди каждого из "обидчиков" и сетуя на коварство и несправедливость по каждому пункту критики). Он заявил, что все они и, в первую очередь, Вавилов, наносят вред "социалистическому строительству". "Признать закон гомологических рядов – это значит отказаться от проблем управления природой растений", – сказал он (29). Он объявил, что берется быстро переделать все озимые зерновые культуры в яровые (не яровизировать, как он хотел раньше, а полностью преобразить), так воздействовав условиями выращивания на наследственные свойства озимых, что их геном навсегда трансформируется в геном яровых.

Доклад Лысенко со всеми выпадами против генетиков и генетики опубликовали на следующий день и "Известия", и, немаловажная деталь, иллюстрирующая то, как власти формировали общественное мнение, одновременно "Совхозная газета" и "Социалистическое земледелие" (30), что свидетельствовало о том, какое важное значение было придано декабрьской дискуссии 1936 года. Газеты и радио оповещали о её ходе всех жителей страны ежедневно. Причем взгляды критиков Лысенко излагались столь скупо, что не только деталей, но и сути критики понять было нельзя. Такое отношение прессы не могло быть прихотью журналистов или случайностью. В стране, где контроль за средствами массовой информации стал во времена Сталина всобъемлющим, ни для прихоти, ни для случайности места не осталось. Газетные публикации, в которых ежедневно огромное пространство отводилось для обругивания генетиков и прославления лысенковщины, воспринимались только как приказ, поступивший из кабинета вождя в Кремле – лично от товарища Сталина. Такие статьи называли в идеологических кругах "установочными материалами", они предписывали не тему, стиль или язык чего‑то, это были обязательные для выполнения всеми в стране распоряжения. С их помощью власти сообщали, нужно ли одобрять или, наоборот, осудить любую личность и событие. Иными словами, в установочных материалах до страны доводили императивы, шедшие от Сталина. Неукоснительность выполнения приказов товарища Сталина была ясной и не требовала дополнительных дискуссий.

Поэтому естественно, что обвинения во вредности генетики для советского человека, повторенные всеми центральными и местными газетами, были восприняты как поручение для исполнения, данное товарищем Сталиным своему народу, Неисполнение и неуважение к "установочным императивам" не граничило с тягой к криминалу, а было настоящим крминалом.

Лысенко и его команда отлично осознали заботливое к ним отношение. Под таким прикрытием им не грозили никакие беды. Презент, Перов, Долгушин в решительных выражениях объявили генетику наукой вредной, вовсе и не наукой, а буржуазным извращением научной мысли. Фактически они призвали расправиться не только с учеными‑генетиками, но и вовсе запретить в СССР саму генетику как вредительскую науку. Презент четко озвучил большевистский тезис о том, как следует вести теперь дискуссию:

"Диктатура пролетариата и социализм не могут не поставить на очередь творческую дискуссию. Наша дискуссия ничего общего не имеет с теми дискуссиями, которые имеют место на Западе и в Америке… знамя дрозофилы, украшающее грудь многих генетиков, мы оставляем тем из генетиков, для которых дрозофила стала кумиром, заслоняющим от них всю замечательную радость построения обновленной советской науки, науки социализма" (31).

Много времени он посвятил запугиванию Вавилова и дискредитации его как руководителя науки и обратился к генетикам со следующими словами:

"… знамя дрозофилы, украшающее грудь многих генетиков, мы оставляем тем из генетиков, для которых дрозофила стала кумиром, заслоняющим от них всю замечательную радость построения обновленной советской науки, науки социализма" (32).

Долгушин призвал:

"отступить назад…, забыть Менделя, его последователей, Моргана, кроссинговер… и другие премудрости генетики" (33) {40}.

Настала заключительная часть дискуссии. Лидеры трех групп – генетиков, селекционеров и сторонников Лысенко, должны были выступить с завершающими речами, подвести итоги дискуссии, как они их поняли. Вот в этот‑то момент всё встало на свои места. Смысл и содержание критики Лысенко полностью испарились, как будто её и вовсе не было. Получилось что первое в истории СССР важнейшее столкновение взглядов ученых и лысенкоистов завершилось полной и безусловной победой Лысенко.

Вавилов в заключительном слове предпочел не драматизировать обстановку и не давать никаких категорических оценок провала лысенковских обещаний, невежественности его теоретических взглядов и их научной абсурдности, а, как бы надеясь на благоразумие Лысенко и его сторонников, призвал к тому, чтобы проявлять "побольше внимания к работе друг друга, побольше уважения друг к другу" (35).

Лысенко же в своем "Заключительном слове" заявил, что генетики вообще плохо образованы:

"Обнаружилось также, что основная масса "чистых генетиков" (говоря языком Серебровского), особенно лидеры генетики, оказались во многих случаях безграмотными в биологических явлениях" (36).

Высказался он и о Мёллере: дескать, ждать от него помощи социалистическому сельскому хозяйству нечего – не дождешься (по ходу дела он нарочито приписал Мёллеру глупости, которых тот не произносил, заявив о сотьнях поколений):

"Я благодарен проф. Мёллеру за его блестящий доклад… Он четко и ясно сказал – гены мутируют лишь через десятки и сотни тысяч поколений. Влияния фенотипа на генотип нет… В общем получается, что курица развивается из яйца, яйцо же развивается не из курицы, а непосредственно из бывшего яйца. Объяснения, которые дал проф. Мёллер, для нас ясны и понятны. Проф. Мёллер раскрыл свою позицию…

Основное заблуждение генетиков состоит в том, что они признают неизменность генов в длительном ряду поколений. Правда, они признают изменчивость гена через десятки и сотни тысяч поколений, но спасибо им за такую изменчивость. Мы, признавая изменчивость генотипа в процессе онтогенетического развития растений… уже можем путем воспитания заставлять направленно изменяться природу растений в каждом поколении. Я убежден, что в ближайшее время этот раздел работы у нас в Союзе быстро разрастется… Это является делом нашей советской науки" (37).

Он выступал как передовик‑стахановец{41}. Мешать же стахановцам, спорить с ними было уже опасно. Вокруг них создавали ажиотаж, по их адресу могли звучать лишь выспренние похвалы. В воскресном номере газеты "Правда" от 13 октября 1935 года всех в стране строго предупредили: "Люди, не помогающие стахановцам – не наши люди", а Максим Горький пугал: "Кто не с нами – тот против нас!" и добавлял: "Если враг не сдается – его уничтожают!" Сам Сталин 17 ноября 1935 года в речи на Первом Всесоюзном совещании стахановцев заявил, что противостояние специалистов, требующих строгого соблюдения выверенных наукой и практикой нормативов, должно быть отброшено и заменено свободой для стахановцев, потому что

"Стахановское движение – это такое движение рабочих и работниц, которое ставит своей целью преодоление нынешних технических норм, преодоление существующих проектных мощностей, преодоление существующих производственных планов и балансов. Преодоление – потому что они, эти самые нормы, стали уже старыми для наших дней, для наших новых людей. Это движение ломает старые взгляды на технику, ломает старые технические нормы, старые проектные мощности, старые производственные планы и требует создания новых, более высоких технических норм, проектных мощностей, производственных планов" (38).

Слова еще одного стахановца Лысенко, прозвучавшие на декабрьской сессии ВАСХНИЛ 1936 года, приобретали в глазах многих в стране уже особый вес: еще бы их говорил не просто стахановец, которого лично похвалил Сталин, а дважды академик!

Благодаря такому подходу, всё встало на свои места. Руководитель дискуссии, академик Мейстер, видимо получил указание, как себя вести, был кем‑то сильно напуган и резко изменил тон. Его заключение коренным образом отличались от его первого выступления на сессии, когда он критиковал Лысенко за непонимание роли законов генетики в селекционной работе. Теперь ни от прежнего тона, ни от оценки фактической ситуации в науке ничего не осталось. Правда, он заявил, что генетика как наука не рассматривается руководством ВАСХНИЛ в виде лженауки и призвал генетиков не проявлять по этому поводу излишних волнений: "…паника ни на чем не основана. На генетику как науку в Союзе ССР академия с. – х. наук им. В. И. Ленина отнюдь не покушается…" (39). Но на этом защита генетики кончалась, и Мейстер, отлично разбиравшийся в основах этой науки, принялся критиковать генетиков, которые якобы преувеличили во много раз стабильность генов, в целом далеки от практики, даже оторвались от нее и вместо помощи сельскому хозяйству берутся внедрять подчас не только ненужные, но даже вредные приемы, такие как искусственное осеменение животных.

Закрывая совещание, президент ВАСХНИЛ А. И. Муралов, как об этом сообщила "Правда", призвал "представителей сельскохозяйственной науки перестроить свою работу по опыту академика Т. Д. Лысенко" (40). Несомненно, что сам Лысенко уже прекрасно осознал, в каких сферах его ждет полная поддержка. Его спору с генетиками, спору, казалось бы, сугубо профессиональному, была придана особая острота. Вопрос был вычленен из рамок научных диспутов и переведен в иную плоскость, как выводилась Сталиным и вся наука из‑под контроля самих ученых.

По распоряжению Сталина вскоре одного за другим стали арестовывать руководителей сельскохозяйственной науки и руководителей сельского хозяйства, чтобы свалить на них провалы в сельском хозяйстве. По‑видимому, одним из первых среди арестованных руководителей был заместитель наркома земледелия СССР и вице‑президент ВАСХНИЛ академик Арон Израилевич Гайстер. Он родился в 1899 году в Елизаветграде (в советское время Кировоград). Для еврейских детей, желавших поступить в гимназию, выделяли 5 % мест от общего числа принимаемых в гимназию. Арон хорошо подготовился к экзаменам и был принят. Однако закончить гимназию не смог: был выгнан за революционную деятельность из 9 класса. В 1921 году закончил Институт красной профессуры и был оставлен там преподавать. Любимым аспирантом Гайстера был М. А. Суслов. С 1929 (?) по 1931 год работал в Госплане, непосредственно подчинялся Куйбышеву, с 1933 года – в комиссии советского контроля, с 1935 г. – зам. наркомзема СССР и вице‑президент ВАСХНИЛ. Гайстер был крупным экономистом (41). 28 июня 1937 года он делал доклад на заседании Совета по Труду и Обороне, на котором председательствовал Сталин. Похвалы Сталина были столь неумеренными, что Гайстер заподозрил неладное и, вернувшись домой, сказал жене: "Рахиль, моя судьба решена". Через три дня, прямо в кабинете наркома М. А. Чернова, его арестовали. Обвинения были нелепыми по сути: он якобы участвовал в покушении на Куйбышева, истребил всех овец в СССР и развалил экономику. 30 октября по решению так называемой "тройки" он был расстрелян. Жена его также была арестована. А уже в начале 1950‑х годов были арестованы обе дочери казненного академика и замнаркома. В постановлении на арест каждой из них говорилось: "…достаточно изобличена по статье 7‑35 в том, что является дочерью врагов народа Гайстера Арона Израилевича и Каплан Рахили Израилевны". Дочери отбывали срок в Боровом. После смерти Сталина обе были реабилитированы, закончили институты и стали исследователями (42).

В начале 1937 года в тюрьму попал и Муралов (его расстреляли 30 октября 1937 года). Мейстер ненадолго занял его должность в качестве исполняющего обязанности президента ВАСХНИЛ. Отказ от собственного мнения на декабрьской сессии ВАСХНИЛ и подчинение приказу из Кремля не спасло Георгия Карловича Мейстера. Мстительная злоба Сталина настигла немолодого ученого, крупнейшего селекционера и ученого. Его арестовали 11 августа того же года.

7 ноября 1937 года был арестован и нарком земледелия СССР Михаил Александрович Чернов, закончивший гимназию, проучившийся четыре курса на математическом отделении физ‑мата Московского Императорского университета, работавший наркомом торговли Украины, затем заместителем наркома союзного наркомата снабжения СССР и наркомом земледелия после ареста Я. А. Яковлева в 1934–1937 годах, автора многих книг и брошюр. Несколькими днями позже были арестованы его жена, дочь и сын. Всё имущество семьи было конфисковано. Наркома приговорили к расстрелу 13 марта 1938 года вместе Бухариным, Рыковым и другими. Двумя днями позже их расстреляли. Через месяц была расстреляна дочь Чернова Мария и её мать, сын Михаил погиб в лагере в Магадане в 1942 году.

Арестованного 11 августа 1937 года Г. К. Мейстера мучили после ареста в застенках НКВД, вымогая признания в несовершенном вредительстве против его страны, он сошел с ума, а 22 декабря 1937 года Сталин, Молотов, Каганович и Ворошилов поставили свои подписи на распоряжении о расстреле большой группы ученых. Фамилия и. о. президента ВАСХНИЛ Г. К. Мейстера числилась в этом списке под номером 92. В январе 1938 года его вывели на казнь, и расстрельная команда подняла стволы, чтобы убить кормильца России по приказу Сталина. А в кресло президента ВАСХНИЛ, наконец‑то, был водружен полюбившийся Сталину мошенник, Трофим Денисович Лысенко.