В романе Константина Симонова «Живые и мертвые» один из персонажей – журналист «Красной звезды», пишущий статьи об истории русского офицерства, пренебрежительно замечает:

«Дело к концу. От П‑петра Великого до Ск‑обелева уже д‑добрался. А Русско‑японская и Германская войны, к сожалению, н‑не изобилуют п‑положительными п‑примерами» [1].

И это написал человек, чей отец был генералом Российской императорской армии. Военная служба Михаила Агафангеловича Симонова началась в 1889 году, Первую мировую войну генерального штаба подполковник Симонов встретил в должности командира 12‑го пехотного Великолуцкого полка. В 1915 году он был награжден золотым георгиевским оружием с надписью «За храбрость». В июле того же 1915 года производится в генерал‑майоры и назначен начальником штаба 43‑го армейского корпуса. В сентябре 1917 года корпус под командованием генерала Болдырева принял участие в Рижской операции. Прикрывая отход, а вернее, бегство разложенных революционной пропагандой российских войск, его дивизии приняли на себя главный удар немцев. В начале октября 1917‑го генерал‑майор Михаил Симонов «пропал без вести», а скорее всего, был убит революционными комиссарами. Маленького Кирилла Симонова (будущего поэта) воспитал отчим – капитан Русской армии Александр Григорьевич Иванищенко, отмеченный в Великую войну тремя боевыми орденами, в том числе и орденом Святого Георгия 4‑й степени. Иметь таких предков и написать – «не изобилуют положительными примерами», заложив тем самым еще один кирпичик в здание мифа о бездарных и косных царских генералах.

Бездарные и косные царские генералы… Сколько раз на страницах советских книг попадается на глаза читателю это выражение. Согласно классической версии мифа, царские генералы и офицеры делали карьеру исключительно благодаря своему происхождению, чины и ордена получали по протекции или за «показуху», были косными и отсталыми в отношении военного дела и особенно технических новинок. Внешние войны Россия выигрывала всегда «вопреки бездарному командованию», благодаря исключительной смекалке и мужеству простого солдата. А во время Гражданской войны «титулованные генералы» «с позором» проиграли сражения талантливым самородкам из народной среды, выдвинутым партией…

Как и многие мифы о старой России, миф о бездарных генералах пережил крах советской системы и периодически всплывает в работах публицистов либеральной и даже антисоветской направленности. Его используют в качестве «приквела» к мифу о «не жалеющих солдат» советских полководцах – видите, говорят авторы подобного толка, – русские всегда выигрывали войны, «заваливая противника пушечным мясом».

Интересно, что в рамках мифа уровень «бездарности» царских генералов возрастал по мере приближения к роковому 1917 году. Если о тех, кто «покрыт славою чудесного похода и вечной памятью двенадцатого года», можно было писать, как о «талантливых полководцах» – отрицать профессионализм и талант генералов, разгромивших Великую армию во главе с самим Наполеоном, было сложно, то из генералов второй Отечественной войны (1914–1917) в советских популярных книгах упоминаний удостаивался только А. А. Брусилов.

Что же скрывается за мифом? Действительно ли российский генералитет и весь русский офицерский корпус в силу неких объективных причин был отмечен печатью некомпетентности, косности, трусости?

Начнем с рассмотрения социального состава русского офицерства. Надо отметить, что вплоть до 1917 года офицерское звание в Российской империи автоматически делало его носителя дворянином – с первым же офицерским чином прапорщика он получал личное дворянство, а по достижении чина майора (с 1856 года полковника) и потомственное. Поэтому утверждение «все офицеры были дворянами» верно лишь в отношении текущего статуса, но никак не происхождения.

Рассмотрим данные о доле потомственных дворян по происхождению в составе офицерского корпуса в 1897 году[2]:

Таким образом, лишь половина русского офицерского корпуса происходила из рядов потомственного дворянства. Но на самом деле и эта цифра несколько завышена. Ибо, как упоминалось выше, потомственное дворянство в Российской империи приобреталось не только по праву рождения, но также могло быть получено на военной или гражданской службе.

Вот, к примеру, вице‑адмирал Степан Осипович Макаров, о «простонародном» происхождении которого не забывали упомянуть ни в одной советской книге, подчеркивая исключительность ситуации, когда сын боцмана выслужил адмиральские эполеты. Однако во всех документах флотоводец числился происходящим «из потомственных дворян», ибо к моменту его поступления в Морской корпус, его отец уже приобрел службой права потомственного дворянина[3].

Или возьмем биографию вождя белого движения на юге России генерала Антона Ивановича Деникина. По документам он тоже происходит «из потомственных дворян», являясь сыном майора Отдельного корпуса пограничной стражи Ивана Ефимовича Деникина. Но сам Иван Ефимович начал свой путь к штаб‑офицерским погонам с бритья лба в рекрутском депо. Ибо в 1834 году, будучи 27 лет от роду, крепостной крестьянин Иван Деникин был сдан в рекруты своим помещиком. Крымскую войну встретил с нашивками фельдфебеля, а в 1856 году успешно выдержал экзамен на офицерский чин и перешел на службу в пограничную стражу. Так что командующий ВСЮР с куда большим правом, чем тургеневский герой, мог сказать – «мой дед (да и отец) сам землю пахал».

Иван Ефимович Деникин (1807–1885)

Основатель известной генеральской династии Иван Никитич Скобелев был сыном отставного сержанта и службу начал с низшего чина и лишь через 11 лет беспорочной службы надел офицерские эполеты. Кампанию 1812 года он встречает в чине капитана и в должности адъютанта фельдмаршала князя Кутузова. Бои, походы, ранения… В 1849 году бывший рекрут становится генералом от инфантерии – т. е. достигает высшего генеральского чина в Русской армии.

Полный бант солдатского Георгиевского креста свидетельствует о том, что этот офицер произведен за храбрость и отличия из солдат

Производство отличившихся солдат в офицеры не было чем‑то исключительным – это был предусмотренный уставом порядок. Солдат, за 12 лет беспорочной службы получивший унтер‑офицерские «лычки», имел право держать экзамен на офицерский чин. В условиях боевых действий, «за отличия в делах против неприятеля» этот срок мог быть сокращен. Более того, в условиях войны полковые командиры предпочитали производить на открывшиеся в полках вакансии опытных унтеров, а не дворян‑юнкеров с выслугой в два года[4].

Таким образом, в Российской империи существовал и исправно функционировал механизм, позволявший инкорпорировать в состав военной элиты талантливых представителей из самых разных слоев общества. И если не фельдмаршальский жезл, то генеральские эполеты мог найти в своем ранце русский солдат.

За мифом о русском офицерском корпусе как о «замкнутой элитной касте» скрывалась важная особенность русского офицерства – потомственный характер службы. Большинство русских офицеров начинали свой путь, ориентируясь на пример предков.

«Мой отец, дед, прадед и прапрадед были кадровыми офицерами Российского военно‑морского флота, и в доме, где я жил, хранилось множество интереснейших вещей, связанных с историей флота, судостроения и мореплавания. В дедовских сундуках, помимо истлевших морских мундиров, потускневших от времени эполет и кортиков, находились старинные морские карты, атласы, лоции, в шкафах – сотни книг о море и кораблях», – вспоминал известный писатель‑маринист Лев Скрягин[5].

По наблюдениям знатока истории Российского флота Николая Манвелова, «в Российском флоте офицеры часто служили на протяжении нескольких поколений. Более того, были семьи, где единственно возможной профессией для мужчины была исключительно морская служба.

Если проанализировать списки морских офицеров, служивших в период между окончанием Крымской войны и Февральской революцией, то можно вычленить свыше 200 морских династий, либо семей, не менее 5 представителей которых потомственно служили как на боевых кораблях, так и в береговых учреждениях флота» [6].

Группа офицеров ставки верховного главнокомандующего. Могилев 1915 г.

В известном советском фильме «Офицеры» знаменитую фразу «А я всю жизнь гордился своей профессией, и отец мой гордился, и дед… Другие богатством гордились или знатностью, а мы профессией – есть такая профессия – Родину защищать», – произносит бывший офицер старой Русской армии.

Профессия требует соответствующей подготовки. Как же осуществлялись подготовка и продвижение по службе русских офицеров? Действительно ли знатное происхождение обеспечивало легкую военную карьеру профанам и неучам?

Император Петр I считал необходимым, чтобы каждый офицер непременно начинал военную службу с самых нижних ее степеней – рядовым солдатом. Указом от 26 февраля 1714 года государь запретил производить в офицеры тех дворян, которые не служили солдатами в гвардии. Гвардейские полки (при Петре их было 3 – Преображенский, Семеновский и Лейб‑гвардии Конный – потом стало больше) на весь XVIII век стали «кузницей кадров» для Российской армии[7].

Предполагалось, что молодые дворяне будут приступать к службе в 16 лет, однако в эпоху «царства женщин» дворяне предпочитали другой способ, записывая своих детей в полки еще в младенческом возрасте, а то и до рождения – «матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом» – кому не знакомы эти строки из «Капитанской дочки» Пушкина? К 17 годам такие недоросли уже успевали «выслужить» первый, а иногда и второй офицерский чины и именно в этом качестве приступали к службе. Иные, впрочем, сразу же подавали в отставку, так и не появившись в строю.

Справедливости ради, надо отметить, что даже в те, «свободные» времена значительная часть дворян действительно поступала в гвардейские полки рядовыми и выслуживала офицерские звания в строю. Так, в 1762 году в Преображенский полк поступил солдатом молодой казанский дворянин Гавриил Романович Державин. Несмотря на добросовестное несение службы, ждать заветного офицерского шарфа ему пришлось долгих 10 лет.

В 1748 году в Семеновский полк поступил на службу московский дворянин Александр Суворов (будущий знаменитый полководец), в первый офицерский чин он был произведен через 6 лет службы.

Отметим, что даже тогда, в наиболее коррумпированный век русской истории, в России не было такого явления, как продажа офицерских званий и должностей. Между тем в «цивилизованной» Англии это было в порядке вещей. Речь не идет о взятках – в XVIII–XIX веках любой подданный его величества, обладающий благородным происхождением и изрядной суммой денег, мог вполне официально купить патент на офицерское звание и должность. Например, звание капитана и должность командира роты, скажем, в Стаффордширском полку. Расценки на звания и должности зависели от престижности рода войск (кавалерия и гвардия были значительно дороже) и части. И эта система действовала в Англии вплоть до 1870 года, когда была окончательно отменена.

В России запись в службу младенцев пресек император Павел I. С начала XIX века система производства дворян в офицеры стала следующей – молодые дворяне поступали в полки на положение юнкера – кандидата в офицеры, первые три месяца они несли службу рядового, потом 2 года – унтер‑офицера, а потом при наличии вакансий производились в офицерский чин.

Офицеров специальных родов войск – артиллерии, инженерных и т. д. – готовили в специализированных учебных заведениях, сеть которых постепенно расширялась. Появились учебные заведения и по подготовке пехотных офицеров. Для подготовки элиты армии – офицеров Генерального штаба – в 1830 году была основана Академия Генерального штаба (кстати, одна из первых в мире). В академию могли поступать офицеры не моложе 18 лет и в чинах не старше капитана армии и штабс‑капитана гвардии, артиллерии и саперов. Служащие вне Петербурга сначала держали предварительный экзамен при корпусных штабах. В самой академии офицеры, желающие поступить в теоретический класс, должны были выдержать вступительный экзамен, а для желающих поступить напрямую в практический класс – и вступительный, и переходной. Офицер, желающий выпуститься экстерном, должен был помимо двух предыдущих экзаменов сдать еще и выпускной. По окончании курса офицеры прикомандировывались на 1 год к образцовым частям для ознакомления со службой. Выпуск производился в октябре. Окончившие по 1‑му разряду получали следующий чин, по 2‑му – выпускались тем же чином, а по 3‑му – возвращались в свои части и в Генеральный штаб не переводились.

С переходом армии на комплектование на основе всеобщей воинской повинности изменилась и система подготовки офицеров. Теперь офицерские чины присваивались только выпускникам специализированных учебных заведений (военных училищ) либо выпускникам гражданских учебных заведений (университетов) после прохождения ими годичного срока службы. Производство в офицерский чин лиц, не имеющих специальной подготовки и образования, допускалось только в военное время за боевые отличия. При этом произведенный таким образом офицер был обязан пройти курс подготовки при одном из военных учебных заведений и сдать соответствующие экзамены. Без этого его дальнейшее производство было невозможным.

Здание Николаевской академии Генерального штаба в Санкт‑Петербурге

Военно‑учебные заведения, за исключением некоторых, вроде Пажеского корпуса или Морского корпуса, были открыты для лиц всех сословий, имевших необходимое образование.

К началу XX века практически весь офицерский корпус состоял из выпускников военно‑учебных заведений, т. е. профессионалов, получивших профильное образование и необходимую подготовку. По данным генерала Деникина, более половины командиров корпусов Русской армии имели образование в объеме Академии Генерального штаба.

А что же после революции, давшей «дорогу талантам в военной сфере»? Система военного образования старой России была практически полностью разрушена, а новую толком создать не успели. В результате к началу Великой Отечественной войны уровень подготовки командного состава РККА был весьма низким. В 1940 году был проведен сбор командиров пехотных полков. Из 225 командиров (это, ни много ни мало, половина от их общего числа в Красной армии) только 25 окончили военные училища, а 200 – только курсы младших лейтенантов. Всего же в армии накануне войны лишь 7,1 % командиров имели высшее и 55,9 % – среднее военное образование. 12,4 % командиров не имели военного образования вообще, даже ускоренных курсов не оканчивали[8].

Поговорим теперь о пресловутой «косности» царских генералов, чурающихся будто бы технического прогресса и новинок. Отметим, что на косность и консерватизм военной верхушки жалуются не только отечественные публицисты и историки, но и представители исторической науки других стран. Очень часто высшее военное руководство склонно проявлять консерватизм в отношении того или иного технического новшества, не желая вкладывать казенные средства «на поощрение авантюр изобретателей». Однако технический прогресс на рубеже веков вынудил военных всех держав считаться с собой. Посмотрим, какие же технические новинки внедрялись в российских вооруженных силах и насколько наша страна отставала в этих вопросах от своих соседей и соперников.

1. Магазинные скорострельные винтовки. В конце XIX – начале XX века стрелковое оружие – главное оружие пехоты – претерпевало стремительную эволюцию, приближаясь к современному облику. Основным оружием пехотинца вплоть до эпохи Второй мировой войны стала малокалиберная (6–8 мм) магазинная скорострельная винтовка, стреляющая патронами с бездымным порохом[9].

Таким образом, Россия стала одной из первых стран, принявших на вооружение новое оружие. Примечательно, что в нашей стране предпочли самостоятельно разработать систему «патрон + оружие» (хотя и с привлечением зарубежных специалистов), а не приобретать лицензию на производство системы вооружения у какой‑либо фирмы. По итогам Русско‑японской войны 1904–1905 годов винтовка 1891 года прошла некоторую модернизацию, в частности, Россия третьей в мире (после Германии и США) приняла на вооружение патрон с остроконечной пулей, превратившей «трехлинейку» в грозное оружие.

2. Авиация. Летательные аппараты тяжелее воздуха появились на заре XX века и почти сразу же привлекли внимание военных. Первый полет самолета в России состоялся в 1910 году, а уже в 1911 году самолеты приняли участие в маневрах Киевского и Варшавского военных округов. Результаты применения авиации были настолько впечатляющими, что военное ведомство незамедлительно приступило к созданию российской военной авиации. В отличие от своих французских и английских коллег, русские генералы поставили во главу угла человеческий фактор – в 1910 году открывают два учебных заведения по подготовке военных летчиков – Севастопольская (Качинская) и Гатчинская офицерские авиационные школы. 1 марта 1913 года был утвержден «Общий план организации воздухоплавания и авиации», разработанный Главным управлением Генерального штаба. Этим планом предусматривалось:

Допрос пленного германца. Обложка журнала «Огонек», 1916 г.

1) создание по одному разведывательному авиационному отряду на каждый корпус;

2) формирование авиационных отрядов особого назначения, для крупных соединений конницы;

3) организация армейских авиационных отрядов для разведки и для активных действий против воздушного флота противника и по вражеским тылам;

4) формирование крепостных авиационных отрядов.

Русский военный летчик у своего самолета, 1915 г.

Всего предусматривалось создание 63 отрядов – 37 корпусных, 10 армейских, 3 особого назначения и 8 крепостных. По мнению одного из лучших военных летчиков России той эпохи Вячеслава Михайловича Ткачева, этот план «не только определял организацию авиации в мирное время, но и совершенно отчетливо указывал на идею применения ее в случае войны. И эта идея была очень прогрессивная: кроме выполнения пассивных и вспомогательных задач (разведки, службы связи), намечались также и активные действия – борьба в воздухе и поражение целей на земле. Такой идеи не имели ни немцы, ни французы» [10].

Действительно, Франция совершенно не располагала подготовленными кадрами военных пилотов. Французские генералы полагали, что в случае войны смогут рассчитывать на многочисленных гражданских летчиков своей страны, составлявших в то время цвет мировой авиации. Однако они не учли то обстоятельство, что прекрасно умеющие летать французские пилоты не имели практически никакой военной подготовки. В результате, несмотря на превосходную материальную часть и несомненное мастерство летчиков, французская авиация не смогла в 1914 году представить своему командованию достоверные сведения о наступающем противнике.

Русские же военные пилоты на маневрах мирного времени уже отрабатывали задачи не только ведения разведки, но и прикрытия своих войск от воздушной разведки противника, и не случайно первую в мире победу в воздушном бою 26 августа 1914 года одержал русский пилот штабс‑капитан Петр Николаевич Нестеров.

В конце 1914 года в России было сформировано первое в мире соединение дальнебомбардировочной авиации – эскадра воздушных кораблей, укомплектованная бомбардировщиками «Илья Муромец».

5 марта 1916 года было положено начало формированию российской истребительной авиации. Сформированные из лучших русских асов истребительные отряды, объединенные в боевые авиагруппы, смогли надежно прикрыть русскую армию от ударов с воздуха.

3. Форма . Новые формы борьбы потребовали изменить и внешний облик солдата. Яркая форма былых времен превращала бойца в хорошо заметную мишень. Первыми об этом подумали англичане, имевшие большой опыт колониальных войн. В России форму защитного цвета впервые ввели в 1905 году по опыту Русско‑японской войны, а в 1912 году приняли удобную форму, сочетавшую защитный цвет и элементы декора, делавшие ее нарядной и привлекательной в мирное время.

Лучший ас России в годы Первой мировой войны командир 1‑й БАГ полковник Александр Казаков (34 победы)

Боевой воздушный корабль «Илья Муромец», серия Е

Истребитель Спад 7 первой боевой авиагруппы, на котором летал русский ас И. Смирнов

В «прогрессивной» же Франции вопрос о введении формы защитного цвета вызвал оживленные дебаты в парламенте. И пока представители генералитета пытались убедить депутатов в разумности своих доводов, с места встал старый ветеран войн Наполеона III месье Этьен: «Отменить красные рейтузы? – восклицал он. – Никогда! Ле панталон руж се ля Франс!» – «красные рейтузы – это Франция» [11]. Зал заседаний взорвался бурей аплодисментов, а французские солдаты так и шли в бой разряженные, как попугаи, и тысячами гибли под немецкими пулеметами.

4. Броневики. 19 августа 1914 года военный министр Российской империи генерал Сухомлинов подписал приказ о формировании «бронированной пулеметной автомобильной батареи» – первой в мире автобронечасти[12]. Уже в октябре 1914 года русские броневики вступили в бой, наводя ужас на немцев. К 1916 году число бронеавтомобилей в Русской армии превысило число броневиков у противников и практически не уступало этому показателю у союзников. Взводы и дивизионы бронеавтомобилей, укомплектованные экипажами из добровольцев, воевали на всех фронтах, поддерживая атаки своих войск или прикрывая отходы.

Бронеавтомобили Русской армии

Изучать русский опыт применения бронечастей приезжали представители союзников. Летом 1917‑го, когда разложенная революционной агитацией армия вместо подготовленного наступления обратилась в бегство, именно бронечасти в отчаянных арьергардных боях сдерживали натиск немцев.

5. Морская авиация . Значение летательных аппаратов оценили не только сухопутные генералы, но и их коллеги из морского ведомства. С самого начала войны вступили в бой русские гидросамолеты. Адмиралы нашего флота, понимая значение авиации в войне на море, уделяли большое внимание этому виду оружия. В декабре 1914 года в состав Черноморского флота вошли авианесущие корабли «Император Александр I» и «Император Николай I», имеющие на борту по 8 летающих лодок конструкции Дмитрия Григоровича. 17 марта 1915 года самолеты, поднятые с борта «Николая I», нанесли мощный авиаудар по турецкому порту Зонгулдак.

Бронеавтомобили Русской армии

В 1916 году Черноморский флот перешел к формированию тактических маневренных групп, в состав которых входили авианесущие корабли как ударная сила, а линкоры и эсминцы обеспечивали их безопасность. Эта система стала прообразом ударных авианосных соединений, составляющих в настоящее время главную силу современных флотов.

* * *

Все эти примеры (а можно привести их куда больше) наглядно показывают, что в реальности «косные и консервативные» царские генералы уверенно шли в ногу со временем, иногда оказываясь на полшага впереди своих европейских коллег. Во всяком случае, говорить о какой‑то отсталости Русской армии в вопросе применения технических новинок не приходится – в начале XX века она входила в число наиболее развитых вооруженных сил мира. И именно благодаря технической прозорливости своих командиров.

Войны проигранные и выигранные.

Однако главным умением для военных всегда было и остается умение воевать. Армию оценивают по тому, как она умеет выполнять две свои главные задачи – защищать территорию своей страны от вторжения внешнего врага и защищать интересы страны вооруженной силой всюду, где это потребуется. При этом очевидно, что первая задача является приоритетной по отношению ко второй. Впрочем, во многих конфликтах вооруженным силам приходится решать обе эти задачи одновременно. Рассмотрим, как справлялась с ними Русская императорская армия, начиная со второй половины XIX века и до начала Первой мировой войны:

Таким образом, из шести военных конфликтов только в двух российские вооруженные силы не смогли успешно решить стоящие перед ними задачи. При этом в первом случае России пришлось в одиночку противостоять двум великим державам – Англии и Франции, поэтому выход из такого противостояния без территориальных потерь можно считать благополучным. Фактически единственным крупным поражением за рассматриваемый период стало поражение в войне с Японией. Русский флот был разгромлен на море, а армия не смогла добиться успеха в наземных боях.

Поражение в японской войне потрясло и армию, и страну. Потрясло не столько масштабами потерь, сколько самим фактом того, что огромная Россия не смогла одержать верх в противоборстве с воинственным, но все же небольшим государством.

Поражение послужило стимулом к значительным изменениям в подготовке армии к новой войне, которой суждено было стать последней войной Российской империи.

Об этой войне очень не любили писать в советское время. Не любили, потому что невольно напрашивалось сравнение со Второй мировой войной, и сравнение это было отнюдь не в пользу советского государства и советской армии. Поэтому советские историки и публицисты подвергали (да и сейчас еще порой подвергают) правомерность сравнения этих конфликтов – дескать, в Первую мировую войну главным фронтом Германии был Западный, а на востоке немцы воевали лишь третью своих сил. На первый взгляд верно, но не надо забывать про союзника Германии, Австро‑Венгерскую империю, для которой именно Восточный фронт был главным, да и не надо выдавать добродетель за нужду – если главным фронтом Германии и был Западный, так это потому, что Россия имела союзников, способных оттянуть на себя большую часть сил противника. А Советский Союз сначала хладнокровно наблюдал за крушением Франции, а потом три года добивался от союзников открытия Второго фронта.

Пишут также, что Советская армия после всех поражений взяла Берлин, а Русская распалась в ходе революции. Но прежде чем взять вражескую столицу, Советская армия допустила врага под стены своей, допустила в края, где о внешнем вторжении не слыхали уже несколько столетий, и ключевую битву войны вела не на Буге, не на Двине и даже не на Днепре, а на Волге. Как говорил один из героев «Живых и мертвых» Симонова:

«За Сталинград нам, конечно, честь и хвала и слава в веках! Но что он на Волге стоит, а не на Буге и что мы к этой славе полтора года пятились – думаю, согласишься, – я, как военный человек, забыть не вправе. А если бы после первой победы считал, что все превзошел, значит, командовать армией еще не созрел!

– Насчет первой большой победы – не широко ли шагнул? Разгром немцев под Москвой забыл?

– Почему забыл? Не забыл. Дивизией командовал, имею что вспомнить… Но помню и другое: как после этого разгрома до Волги отходили, а теперь, после Сталинграда, не имеем права.

– А тогда имели?

Серпилин вздохнул: его рассердило, что Иван Алексеевич почему‑то вдруг вздумал поддеть его.

– Слишком густо мы в прошлое лето землю костями засеяли, чтобы шутки шутить вокруг этого… Делали, что умели, а умели еще недостаточно. Возвращаемся к тому, с чего начали.

– Я шутки на такие темы не шучу, – сказал Иван Алексеевич, – напрасно так понял. Просто уточняю, что, по сути, никто и никогда нам такого права не давал».

Не стоит взятый Берлин сожженных Минска, Киева, Орла, Харькова, Смоленска, Царицына. Ибо первой задачей армии всегда была и остается защита своей земли. И эту задачу в Первую мировую войну Русская армия даже после революции решила лучше, чем советская в 1940‑е годы…

В той войне Русская армия знала и поражения и победы. О последних в советское время старались не вспоминать, о поражениях тоже, ибо невольно напрашивающееся сравнение с 1941 годом было явно не в пользу последнего. Действительно – поражение второй армии генерала Самсонова произошло в ходе операции на территории противника, а суммарные потери в 90 тысяч человек выглядят небольшими на фоне почти миллионных потерь одного только Западного фронта в приграничном сражении июня 1941‑го.

«Великое отступление» Русской армии в 1915 году закончилось с отходом на рубеж Западной Двины и Буга.

А уже в следующем, 1916 году Русская армия нанесла сокрушительный удар на Юго‑Западном фронте, вошедший в историю под названием Брусиловского прорыва. Это было не просто успешное наступление одной армии, это было единственное успешное наступление союзников в 1916 году вообще.

Бывший унтер‑офицер Русской армии маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский записал в своих воспоминаниях:

«Ее прервал мужской голос из темного угла избы:

– Товарищ командир, что же вы делаете!..

Я повернулся и присмотрелся. На кровати лежал седобородый старик. Оказалось, отец хозяйки. Пронзительно уставившись на меня, он говорил голосом, полным горечи и боли:

– Товарищ командир… сами вы уходите, а нас бросаете. Нас оставляете врагу, ведь мы для Красной Армии отдавали все, и последнюю рубашку не пожалели бы. Я старый солдат, воевал с немцами. Мы врага на Русскую землю не пустили . Что же вы делаете?..

Эти слова помню и по сей день. Я ощутил их как пощечину, да и все присутствовавшие были удручены.

Конечно, мы попытались разъяснить, что неудачи временные, что вернемся обратно. Но, откровенно говоря, не осталось уверенности, что успокоили старого солдата, дважды раненного в Первую мировую войну и теперь прикованного к постели. При расставании он сказал:

– Если бы не эта проклятая болезнь, ушел бы защищать Россию.

Снова в пути. Шагаю, а из головы никак не выходит эта изба, обреченная на бедствия семья, старый колхозник. Упрек его справедлив…» [13]

Стыдно было советским генералам сравнивать две войны, вот и старались «не ворошить прошлое». А в результате только в начале XXI века в России были открыты первые памятники героям боев 1914–1917 годов. И если тебе, читатель, доведется побывать в Москве, загляни в небольшой мемориальный сквер, что у станции метро «Сокол», и поклонись памяти тех, кто геройски сражался за веру, царя и Отечество почти сто лет назад. Эти люди достойны нашей памяти.

Итак, миф о бездарности и некомпетентности русского офицерского корпуса не выдерживает проверки фактами. Впрочем, есть и еще одна важная составляющая этого мифа – отношение офицера к подчиненным. Считается, что офицер старой армии относился к своим подчиненным как к «людям второго сорта», не брезговали рукоприкладством и руганью, потому и расправа над офицерами в момент начала революции была хотя и жестокой, но справедливой. Жестокий презирающий солдат офицер – почти обязательный персонаж советских книг или фильмов о старой Русской армии. А что же было на самом деле?

Для ответа на этот вопрос расскажем читателю об одной характерной особенности Русской армии, совершенно несвойственной ни Советской, ни современной Российской армиям. Речь идет о достаточно широкой открытости и публичности армии. Это проявлялось во всем. Например, в подробных описаниях боев и походов, написанных самими участниками, – книга «Сибирская казачья дивизия в походе против Японии в 1904–1905 гг.» вышла из печати уже в 1912 году, с подробным описанием боевого пути соединения, всех имевшихся боев, разбором упущений и ошибок. Можете себе представить книгу «Софринская бригада ВВ МВД РФ во втором чеченском походе», изданную в 2008 году?

Текущие армейские проблемы достаточно открыто обсуждались и на страницах военной периодики, и в печати. Обсуждалась активно и проблема взаимоотношений офицера с подчиненными. Необходимо отметить, что русскому офицеру доставался новобранец физически крепкий, но часто необразованный (даже в 10‑е годы XX века число неграмотных новобранцев было около четверти), которого предстояло обучить военному делу на самом современном уровне. Отсюда понятно внимание, которое уделялось проблемам военной педагогики в дореволюционной России. Надо отметить, что русский офицерский корпус в целом неплохо справлялся со своими обязанностями, по крайней мере, подготовка русского солдата была адекватной требованиям времени. В ходе Первой мировой войны русский солдат успешно освоил такие новинки техники и тактики, как противогазы, ручные пулеметы, винтовки иностранного производства. Прибывшие во Францию солдаты Первой особой стрелковой бригады были вооружены французским оружием. Военный агент России во Франции граф Игнатьев вспоминал:

– Скажите, – задал мне вопрос генерал Петэн, в армию которого временно входила наша русская бригада. – Неужели ваши солдаты выучились стрелять из нашей винтовки Лебеля?

Этот высокомерный генерал принимал нас тоже почти за лапландцев.

– Наша трехлинейная винтовка сложнее и лучше вашей, – ответил я тогда Петэну [14].

Офицеры Первой русской особой стрелковой бригады. Франция, 1916 г.

Вернемся к проблеме взаимоотношений офицеров и нижних чинов. При этой работе нами было проанализировано более 50 мемуаров нижних чинов Русской армии, опубликованных как в советское время, так и в эмиграции. На основании этого анализа мы можем прийти к следующим выводам – жестокое отношение офицера к солдатам было куда менее распространенным явлением, чем дедовщина в Советской или нынешней Российской армии. Но в отличие от дедовщины это явление не было системой, а было проявлением порочных качеств человеческой натуры конкретных офицеров. Само офицерское сообщество негативно относилось к «дантистам», хотя и не могло окончательно изгнать их из своей среды. Тем не менее большинство офицеров старались следовать наставлениям, сформулированным еще в 30‑е годы XIX века:

«Надобно покорять людей своей воле, не оскорбляя, – господствовать над страстями, не унижая нравственного достоинства, – побеждать сопротивления, не возбуждая покорности; но мы покоряемся охотнее истинному превосходству, душевным качествам, просвещенному уму, искусству привязывать к себе сердца; мы безропотно признаем власть, которая, наказывая проступок, уважает человека. Влияние офицера должно быть основано не на одном мундире, но на нравственном превосходстве» [15].

Отношение к солдату проявлялось и в тактике боевых действий. С одной стороны, важной частью подготовки солдата в Русской армии была подготовка к смерти в бою. Война и смерть – понятия неразделимые, и одной из необходимых составляющих моральной и психологической подготовки солдата к войне и к бою была подготовка к смерти. Тема смерти в бою, смерти за государя была одной из основных в тогдашней, говоря современным языком, политико‑воспитательной работе. Проще всего это увидеть, если обратиться к текстам русских военных песен. Основной принцип отношения к смерти четко выражен в солдатской песне середины XIX века – «Жизни тот один достоин, кто на смерть всегда готов». Смерть в бою считалась вероятной, более того – практически неизбежной. Солдат царской армии шел в бой умирать:

«Мы смело на врага за русского царя на смерть пойдем вперед, своей жизни не щадя» ( Песня Павловского юнкерского училища)

«За царя и за Россию мы готовы умирать » (Солдатская песня)

«Марш вперед! Смерть нас ждет! Наливайте чары…» ( Песня Александрийского гусарского полка)

«Под ним умрет драгун беспечный, сложивший голову в бою» (Песня 12‑го Стародубовского драгунского полка)

«Коль убьют на бранном поле, так со славой погребут, а без славы да неволей все когда‑нибудь помрут » (Песня Лейб‑гвардии Конно‑гренадерского полка)

Такие песни (мы привели лишь малую толику) приучали солдат к мысли о возможности смерти в бою, учили не бояться смерти, готовили к ней. В основе этой подготовки было православное учение о смерти и загробном мире. Воин Русской армии воевал за веру, царя и Отечество, и смерть в бою рассматривалась не только как воинский, но и как религиозный подвиг.

Атака русской пехоты

С другой стороны, одной из традиций русского военного искусства было стремление к «сбережению людей», победе «малой кровью». Это может показаться необычным для читателя, воспитанного на мифе о «не жалевшем солдат» русском генералитете, но факты подтверждают.

12 июня 1897 года эскадренный броненосец балтийского флота «Гангут» наскочил на необозначенную на карте скалу и получил значительную пробоину. Находившийся на борту корабля вице‑адмирал Тыртов, оценив положение корабля как критическое, организовал эвакуацию всего личного состава. В результате вечером того же дня броненосец затонул, но весь экипаж был спасен и размещен на других кораблях. Узнав о гибели броненосца, государь император издал приказ по Морскому ведомству, в котором обратил внимание на «выказанные в этом несчастном случае со стороны флагмана, командиров и офицеров броненосца энергию и распорядительность, благодаря которым в минуты крайней опасности был сохранен на судне образцовый порядок и удалось спасти всех находившихся на нем людей», за что «всем чинам погибшего броненосца изъявлено царское спасибо».

В советское время гибель «Гангута» обычно подавалась в контексте «глупости и некомпетентности» царского военно‑морского руководства, при этом обычно следовала ссылка на статью известного кораблестроителя А. Н. Крылова, в которой доказывалось, что броненосец можно было спасти. Не вникая в существо дела, отметим, что А. Н. Крылов при всем своем огромном авторитете никогда не занимался реально борьбой за живучесть или спасательными работами. Поверим его компетентному мнению, что был способ спасти корабль, но могли найти этот способ те, кто непосредственно стоял на палубах тонущего броненосца?

28 октября 1955 года весьма похожая катастрофа произошла в советском флоте, когда в главной базе Черноморского флота – Севастополе – взорвался линкор «Новороссийск».

В этих катастрофах много общего – и там, и там жертвами ЧП стали корабли, имеющие ограниченную боевую ценность, и там, и там в руководство со стороны командования корабля вмешался адмирал в ранге командующего (в 1955 году – и.о. командующего), и там, и там эксперты путем последующего анализа находили возможность спасти корабль. И итог одинаков – оба корабля оказались на дне, с одной только разницей – «Новороссийск» прихватил с собой более 6 сотен человеческих душ…

И если адмирала Тыртова обвиняли в «некомпетентности» только на страницах печати (и то в основном советской), то «некомпетентность и ошибочность действий» вице‑адмирала Пархоменко установила правительственная комиссия…

Сравнение этих двух случаев показывает разность подходов – царский адмирал, плюнув на корабль, спас людей, советский – жертвуя людьми, до конца пытался спасти железную махину…

Безусловно, у этой традиции были и свои издержки. Так, 15 мая 1905 года, на второй день Цусимского сражения, по приказу контр‑адмирала Небогатова сразу четыре русских военных корабля спустили флаг перед неприятелем. Свои действия адмирал оправдывал безнадежностью ситуации и стремлением спасти жизни вверенных ему людей. Действительно, отряд Небогатова – последний осколок некогда грозной второй эскадры Тихого океана – находился в безнадежной ситуации – шансов победить или нанести сколько‑нибудь существенный ущерб японскому флоту у его кораблей не было. Адмирал знал, что Россия не сможет послать новую эскадру в Тихий океан и не видел другой причины сражаться, кроме чести. Стоит ли честь Андреевского флага и честь адмирала жизни 4000 человек? Не дай бог оказаться перед таким выбором…

Статистика военных потерь наглядно показывает, что старая Русская армия умела воевать, причиняя неприятелю большие потери, чем несла сама.

Потери сторон в Русско‑японской войне 1904–1905 гг.[16]

Итак, «отсталая» Русская армия под командованием «бездарных» генералов даже в проигранной войне понесла в два раза меньше потерь, чем победоносные японцы. При этом именно высокие потери, понесенные японской армией, вынудили правительство Микадо первым поставить вопрос о заключении мира и подписать мирный договор на весьма умеренных условиях. Более того, подписание мира вызвало волнения в Японии, так как японскому обществу он показался несоразмерным с затратами и успехами своей страны в войне.

Генерал Н. Н. Головин в своем капитальном исследовании «Военные усилия России в Первой мировой войне» приводит следующие статистические данные, сравнивая русские потери с потерями союзной России Франции и ее главного противника – Германии.

Сравнение кровавых потерь в Русской армии с таковыми же во французской и германской армиях[17]

Обратите внимание на последний столбец таблицы. Приведенный в нем параметр показывает, что у солдата Русской армии было примерно в полтора раза больше шанса остаться живым и невредимым, чем у его французского союзника и немецкого противника.

Как тут не вспомнить, что во Вторую мировую войну наша страна понесла наибольшие людские потери из всех стран‑участниц. Одно время этим фактом даже гордилась наша пропаганда, выставляя его как доказательство «решающего вклада Советского Союза в разгром германского фашизма». Вклад, конечно, решающий, спору нет, но какой ценой…

По сию пору мы не знаем точно, сколько погибло наших сограждан в период между 1941‑м и 1945 годами. 27 января 2009 года президент России Д. А. Медведев дал указание министру обороны РФ А. Э. Сердюкову подготовить полный список потерь в годы Великой Отечественной войны. Может, на этот раз и получится «всех поименно назвать», через 65 лет после конца войны…

Таким образом, миф о «бездарных и косных» русских генералах не выдержал проверки фактами. Вооруженные силы, при всех своих недостатках (а у кого их нет?), надежно выполняли свою главную функцию – защиту Отечества. Русские генералы, при всем своем консерватизме, были не чужды веяний прогресса, умели профессионально воевать и, что важно, – воевать малой кровью, сберегая жизни солдат. Образ русского офицера – умелого, благородного воина, преданного своему государю и любимого солдатами – занял свое место в истории наряду с лучшими образцами рыцарства и воинской доблести.

[1] Симонов К. М . Живые и мертвые. М.: Русская книга, 1994. Т. 3. С. 153.

[2] Волков С. В . Русский офицерский корпус. М.: Центрполиграф, 2003. С. 305.

[3] Манвелов Н. В. Обычаи и традиции Российского императорского флота. М.: Яуза, 2008. С. 254.

[4] Волков С. В . Русский офицерский корпус. С. 68.

[5] Скрягин Л. Н . Морские узлы. М.: Транспорт, 1994. С. 5.

[6] Манвелов Н. В . Обычаи и традиции Российского императорского флота. С. 161.

[7] Волков С. В . Русский офицерский корпус. С. 62–63.

[8] Комал Ф. Б . Военные кадры накануне войны. ВИЖ, № 2, 1990 г.

[9] По материалам издания: Милчев М., Попенкер М . Вторая мировая война оружейников. М.: Яуза, 2008.

[10] Ткачев В. М . Крылья России. СПб.: Новое культурное пространство, 2007. С. 151–152.

[11] Такман Б . Августовские пушки. М.: АСТ, 1999. С. 81.

[12] Коломиец М. В . Броня Русской армии. М.: Яуза, 2008. С. 41.

[13] Рокоссовский К. К . Солдатский долг. М.: Воениздат, 1997. С. 87–88.

[14] Игнатьев А. А. Пятьдесят лет в строю. М.: Воениздат, 1986. С. 341.

[15] Волков С. В . Русский офицерский корпус. С. 326.

[16] Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил. / Под ред. Г. Ф. Кривошеева, В. М. Андроникова, П. Д. Бурикова, В. В. Гуркина, А. И. Круглова, Е. И. Родионова, М. В. Филимошина. М.: Олма‑Пресс, 2001.

[17] Головин Н. Н . Военные усилия России в Первой мировой войне. М.: Кучково поле, 2001. С. 138.