Прохладным мартовским днем 1985 года на Красной площади у Кремлевской стены проходила похоронная церемония. Под гром орудий в землю опустили Генерального секретаря ЦК Коммунистической партии Советского Союза Константина Черненко. Смерть семидесятитрехлетнего генсека ознаменовала конец периода, который неформально называли «эпохой пышных похорон», а то и вовсе непочтительно – «временем гонки на катафалках». К тому моменту подавляющему большинству наблюдателей уже было очевидно, что Советский Союз погрузился в глубокую стагнацию. Однако никто не мог и предположить, что следующий генсек окажется последним. Всего через несколько лет на периферии Советского Союза начались волнения, быстро переросшие в вооруженные конфликты. Семь лет спустя СССР прекратил свое существование.

В действительности Советский Союз 80‑х годов уже находился в глубоком кризисе, и пути выхода из него были неясны. Экономические трудности, наметившаяся зависимость от экспорта природных ресурсов, негибкая и некомпетентная бюрократия – все это делало положение государства неустойчивым.

Последний Генеральный секретарь ЦК КПСС (с 1990 года – президент СССР) Михаил Горбачев активно пытался реформировать Советский Союз. Программа перестройки предполагала, с одной стороны, экономические реформы, допускающие в ограниченных масштабах частное предпринимательство, с другой – демократизацию общественной жизни: значительно большую, чем прежде, свободу прессы, смягчение цензуры. Программа Горбачева выглядела разумной и человечной, однако правитель СССР быстро понял, что угодил в ловушку. Кризис был слишком глубоким, чтобы справиться с ним столь мягкими мерами, для консерваторов же любой отход от прежних догм был уже святотатством, а с точки зрения самых решительных сторонников реформ, перестройка оказалась недостаточно радикальной. К тому же в течение 70‑х годов СССР успел построить экспортноориентированную экономику, а вторая половина 80‑х стала временем очень скверной конъюнктуры на внешних рынках. Цены на нефть упали, и экономику Советского Союза начало серьезно лихорадить. За 1987–1989 годы стало ясно, что реформы заходят в тупик.

На этом фоне в Советском Союзе начал разворачиваться совершенно новый конфликт.

В рамках стратегии национальной политики в СССР много внимания уделялось воспитанию национальных кадров на периферии. Советская администрация активно вкладывалась в культурное развитие национальных меньшинств и всячески приветствовала создание действительно интернациональной партийной бюрократии и интеллигенции. Однако именно новые элиты и оказались самым революционным классом в стране. Объективно большинство союзных республик выигрывало от интеграции в рамках СССР. Если отбросить старую и сомнительную риторику о России, грабившей порабощенные колонии, то основным донором в рамках СССР являлась именно Российская Федерация. Однако, с точки зрения региональных бюрократических групп, союзное руководство из Москвы только мешало разнообразными требованиями и контролем. Перспектива получить пусть небольшие и бедные, но независимые от центра уделы была заманчивой, а выгоды от подчинения Москве на фоне общих затруднений казались неочевидными.

Палкой о двух концах оказалась горбачевская «гласность». По задумке она позволяла восстановить обратную связь между властью и «землей», получать сведения о положении дел в обществе в обход низовой бюрократии. В таком смысле задумка Генерального секретаря была вполне здравой: коррупция и очковтирательство уже достигли впечатляющих масштабов, и в Кремле зачастую довольно смутно представляли себе, что происходит в дальних углах необъятного советского государства. Однако Горбачев встретил сопротивление со стороны самой номенклатуры, которая совершенно не испытывала желания попасть под чей бы то ни было жесткий контроль. К тому же политикой гласности начали пользоваться самым неожиданным образом.

Несмотря на объединяющее начало советской идеологии, республики Союза были в первую очередь национальными. Национальные проблемы в рамках СССР никуда не делись, хотя их долгое время удавалось более или менее успешно загонять вглубь, а наиболее яркие национальные кадры привлекать к общему советскому проекту. Однако локальные националистические движения во многих регионах возникли еще до появления самого Советского Союза. Так, несмотря на близость русского и украинского народов – близость, зачастую доходящую до степени смешения, когда без графы «национальность» в паспорте одних от других было нереально отличить, – даже в таких условиях украинские националистические организации появлялись и активно действовали уже во времена поздней Российской империи. В рамках Советского Союза, разумеется, подобные организации (в том числе русские) находились в глубоком подполье. С введением политики гласности национальные движения на периферии получили второе дыхание. И здесь проявился неожиданный эффект от поддержки государством национальных культурных и просветительских институтов: академий наук, местных союзов писателей и т. д. Как оказалось, национальные деятели науки и искусства часто сохраняют лояльность своим национальным автономиям – и только им. Очень ярким примером тут может служить Зелимхан Яндарбиев. Будущий идеолог республики Ичкерия был членом Союза писателей и состоял в КПСС. Подобных историй по всему СССР было множество: получив образование и возможность строить карьеру в Советском Союзе, национальные кадры вовсе не преисполнялись любви к красному знамени. Новые условия, сложившиеся в стране, предоставили подпольным кружкам и интеллигентам‑националистам грандиозный простор для агитации и пропаганды.

Почему она имела успех? С одной стороны, Советский Союз объективно переживал огромные трудности. Падение уровня жизни, вечный дефицит – все это не способствовало сплочению рядов. Кроме того, Советский Союз был государством крайне патерналистским, а информация, поступавшая к гражданам через каналы официальных СМИ, строго дозировалась. Это помогало поддерживать стабильность, но самостоятельное критическое мышление у огромного числа советских граждан было фактически уничтожено. Наконец, к 80‑м годам советская идеология была окончательно дискредитирована, а идейных коммунистов осталось мало даже в рядах самой компартии. Сочетание всех этих факторов привело к тому, что людей могла массово увлечь любая (или почти любая) идеология. Демагоги национального толка явились на подготовленную почву. Зачастую им было нечего предложить соотечественникам, кроме самой топорной шовинистической пропаганды и воспитания комплекса обиженного. Однако они имели хотя бы такую программу. Советские же чиновники могли разве что провозглашать лозунги, в которые не верили сами. «У противника есть “Аллах акбар”. У нас нет ничего», – замечал позднее офицер таджикских вооруженных сил. Бросается в глаза, что во время крушения Советского Союза многомиллионная армада Советской армии, МВД и КГБ смогла выставить в его защиту лишь мизерное число людей, готовых рискнуть за красное знамя головой. Самостоятельно на защиту советского государства встали отряды милиции в Вильнюсе и Риге. Роспуск Советского Союза не признало Приднестровье. Два года спустя несколько тысяч человек левых убеждений вышло защищать Белый дом в Москве – и это на 150‑миллионную страну! Сложно лучше проиллюстрировать возникший идеологический вакуум – и причину, по которой националисты пользовались огромным успехом на периферии СССР.

Введение многопартийности стало еще одним шагом к крушению Советского Союза. Опять‑таки, архитекторы перестройки создали инструмент, который потом был использован против них самих. Смысл реформы состоял в том, чтобы ослабить власть закостеневшей номенклатуры КПСС. В действительности благонамеренные реформаторы открыли путь всевозможным радикальным националистическим организациям вроде всяческих «Народных фронтов», которые стремительно победили на законных выборах в большинстве республик.

При этом союзное руководство в конце 80‑х годов обнаружило совершенно неожиданного соперника – команду президента РСФСР. Борис Ельцин путем интриг и популизма несколько лет шел к вершинам власти в России. Однако он не мог чувствовать себя полновластным хозяином в стране, пока над ним оставались общесоюзные органы власти. Поэтому Ельцин становился естественным союзником республиканских сепаратистов. В 1991 году он выражал горячую поддержку манифестантам в республиках Балтии, позднее – спокойно распустил Советский Союз, не позволив ему сохраниться ни в каком виде, и таким образом оставил Горбачева королем без королевства.

Наконец, под многие республики заранее были подложены мины. Советские лидеры не могли, конечно, планировать будущее с расчетом на распад страны. Государство делилось на республики не только по этническому принципу, учитывались и административные соображения, кроме того, свои коррективы вносила борьба за власть между группировками внутри самого СССР. К тому же в Союзе имела место миграция народов, часто происходящая не по их воле. Люди регулярно оказывались вдали от земли своих предков, причем не в одиночку, а вместе с сотнями тысяч соплеменников. Из‑за внутренних перемещений населения и просто в силу сложившихся жизненных обстоятельств провести четкие границы по этническому признаку оказывалось невозможно. Поэтому деление Советского Союза по административным границам республик было самым простым решением, но вовсе не самым справедливым. Русские по всей периферии СССР, армяне ставшего независимым Азербайджана, абхазы, осетины, внезапно оказавшиеся жителями новых государств, далеко не всегда с покорностью относились к этим новостям политики и географии. Агонизирующее советское государство было не в состоянии разрешить конфликты, раскручивающиеся с огромной скоростью один за другим. А это означало, что кровопролитие неизбежно.

Для понимания происходивших на руинах СССР событий следует сказать несколько слов о состоянии Вооруженных сил Советского Союза конца 80‑х. Советская армия не избежала общего кризиса. Будучи частью общества, она оказалась перед лицом все тех же вызовов, включая вакуум идеологии. Однако это была исключительно многочисленная вооруженная сила. Перед распадом СССР его войска насчитывали более пяти миллионов человек. Мало того. До роспуска Советского Союза в качестве основного сценария военного конфликта рассматривалась Третья мировая война против блока НАТО, поэтому такая армада должна была в первую очередь обеспечить мобилизацию. Это обстоятельство предопределило многие сильные черты советских вооруженных сил, игравших огромную роль в войнах на руинах СССР – даже после ликвидации самой Советской армии.

Но лишь часть советских войск относилась к силам постоянной готовности. Из состава Вооруженных сил только около четверти дивизий были укомплектованы людьми хотя бы на 70 %. Все остальные предполагалось развернуть до полной численности перед войной или уже во время нее – за счет людей, призванных по мобилизации. За значком «дивизия» на карте могла скрываться всего пара тысяч человек. Чаще всего соединение было укомплектовано людьми на 10–30 %. Однако Советская армия имела достаточно вооружения и боевой техники для того, чтобы оснастить сотни дивизий. Кадрированные[1] части обладали громадными запасами стрелкового оружия, техники и боеприпасов. На складах бережно хранилось даже вооружение времен Великой Отечественной войны. Уже в 2010‑х годах во время конфликта на Донбассе ополченцы массово использовали противотанковые ружья 40‑х годов производства. Сама Украина, почти не производя вооружение, годами оставалась одним из ведущих его экспортеров за счет советских запасов. Ну а в начале 90‑х годов Советский Союз был просто переполнен вооружением, которое крайне скверно охранялось и которое, бывало, распродавалось коррумпированными офицерами. Именно советские запасы стали основным источником оружия и техники для всех воюющих сторон во время локальных конфликтов. Пожалуй, только сторонники Верховного совета в Москве в 1993 году и ингушское ополчение во время конфликта в Пригородном районе Северной Осетии в 1992 году по тем или иным причинам не сумели вооружиться до зубов за счет арсеналов распавшейся армии. Широкую известность получил разгром арсеналов дудаевскими отрядами в Чечне, но в реальности это было не самое впечатляющее изъятие оружия и боевой техники: в Карабахе в то же самое время армяне и азербайджанцы использовали настоящие механизированные волны из танков и другой тяжелой техники. Характерно, правда, что чем сложнее в использовании были боевые единицы, тем реже они шли в ход: авиация, например, использовалась очень ограниченно.

Обратной стороной циклопических размеров советских Вооруженных сил стала их слабая выучка. Практика привлечения солдат к хозяйственным работам возникла не в современной России, она уходит корнями еще во времена СССР. В боевых действиях в Афганистане участвовала лишь небольшая часть Советской армии, основная же масса советских военнослужащих – это солдаты и офицеры долгого мирного периода. Кроме того, отслужив срочную службу, даже получивший боевой опыт солдат уходил в запас вместе со всеми приобретенными навыками (если он их, конечно, приобретал). На практике это привело к тому, что реальная выучка бойцов в конфликтах 90‑х годов оказывалась слабой, и даже профессиональный уровень, казалось бы, заслуженных офицеров мог оказаться удручающим.

Как бы то ни было, вторая половина 80‑х годов прошла под знаком грандиозных перемен и потрясений.

[1] Кадрированные части – недоукомплектованные.