Анкара, сентябрь 2016 года. Уже состоялась первая после примирения личная встреча Путина и Эрдогана. Прием Ассоциации строительных подрядчиков Турции в престижном столичном конференц‑зале под звучным лозунгом «Новая эпоха турецко‑русских отношений».

Множества докладов не предполагается. Цель турок проста: в непринужденной обстановке напомнить о себе и о своем стратегическом интересе к России. В своем выступлении российский посол А. Г. Карлов, касаясь географии присутствия турецкого бизнеса, рекомендует обратить ему свои взоры не только на европейскую часть нашей страны, но также на Дальний Восток и особенно на Крым, поскольку эти регионы остро нуждаются в самой разнообразной инфраструктуре.

Вопросов у членов Ассоциации не возникает, все понятно – прозвучало официальное приглашение возвращаться и активнее заявлять о себе. Только бизнес, и никакой политики. Но политика не была бы политикой, если бы и на этот раз не напомнила о себе.

В зале поднимается рука, встает сотрудница российского отдела турецкого МИДа и в микрофон задает вопрос: «Вы хорошо знаете позицию турецкого руководства по непризнанию Крыма российским. Как вы можете приглашать туда турецкие компании?» Вопрос: этот, заметим, у бизнеса не возник, зато обеспокоил турецкий МИД.

В зале повисла звенящая тишина… По стечению обстоятельств автор как раз сидел за одним столом с вопрошавшей и не смог удержаться от своего вопроса уже в ее адрес: «Дипломатический рефлекс?» Стол моментально стал местом паломничества турецких бизнесменов, также пожелавших поприветствовать «теплым» словом человека, который придал мероприятию привкус, явно не предусмотренный его организаторами. В итоге сотрудница МИДа даже на десерт не осталась.

Продолжение последовало незамедлительно: буквально на следующий день в адрес российского посольства в Анкаре было направлено официальное послание от Ассоциации за подписью ее руководства, где, в частности, указывалось на то, что строительные подрядчики не разделяют озвученную позицию… Вдумаемся, это что же получается: не разделяют позицию турецкого МИДа? Далее в послании говорилось, что турки приносят свои извинения и надеются на продолжение взаимовыгодного сотрудничества.

На самом деле этот инцидент является лишь небольшой иллюстрацией того факта, что, несмотря на рукопожатие Путина и Эрдогана, пока еще рано заявлять о том, что последствия кризиса в российско‑турецких отношениях преодолены. Дело прежде всего в том, что по целому ряду международных вопросов позиции России и Турции не совпадают, и это время от времени дает о себе знать.

Санкции в отношении турецкого бизнеса, введенные указами Президента и постановлениями Правительства РФ, на момент написания этой книги сохраняют свою юридическую силу. И российская сторона не демонстрирует абсолютно никакой спешки в том, чтобы одномоментно возвращаться к «режиму открытых дверей», существовавшему с Турцией до 24 ноября 2015 года. Не идет пока речи и о возобновлении режима безвизового въезда в Россию для турецких бизнесменов и туристов.

Всем сегодня понятно, что практика раздачи бесплатных «пригласительных билетов» на российский рынок осталась в далеких девяностых. Отныне судьба антитурецких мер будет рассматриваться в общем контексте вопросов, представляющих насущный интерес для российского руководства. И во всем их многообразии на сегодняшний день выделяются, пожалуй, два.

Во‑первых, демаркирование между Россией и Турцией сфер влияния и послевоенное устройство Сирийской Арабской Республики в качестве единого государства или нескольких новых образований. Решение данного вопроса, разумеется, имеет значение не только для этой отдельно взятой страны, но и для будущего всего ближневосточного региона – кем и на каких условиях будет заполнен вакуум силы после снижения к нему стратегического интереса со стороны американцев? Совсем не исключено, что факт победы на президентских выборах в США Дональда Трампа этот процесс не только не замедлит, но, напротив, ускорит.

Во‑вторых, судьба транзита российского газа в Европу через территорию Турции. От турецкой стороны российские партнеры ждут не только выдачи формального разрешения на прокладку подводного и наземного участков газопровода «Турецкий поток» по турецкой территории, но и совместной позиции. Здесь Россия и Турция должны выступить единым фронтом, чтобы обеспечить (а точнее, продавить) дальнейшее следование газа в Европу в обход ненадежной Украины. Невзирая на отчаянное сопротивление отдельных американских и европейских «партнеров». Ранее не раз звучавшая позиция турецкого руководства о том, что их интересуют лишь объемы, получателем которых они сами являются, а сбыт в Европе – целиком и полностью российская «головная боль», некоторым образом снижает перспективы успешной реализации проекта.

Вопреки расхожему мнению о том, что атомная электростанция «Аккую» является для Российской Федерации жизненно важным проектом, это не совсем соответствует действительности. Единственное, что по большому счету волнует российскую сторону, включая главного интересанта – «Росатом», – наличие хотя бы теоретической возможности окупаемости стройки. Кроме того, приятным бонусом является «галочка» об успешной реализации пилотной, уникальной в своем роде работы.

А стратегический интерес к «Аккую» просматривается прежде всего на турецкой стороне, которая пытается при минимуме собственных вложений добиться своей стратегической цели – создать практически с нуля атомную отрасль. Это, конечно, не обеспечит технологического паритета с региональным конкурентом – Ираном, но, по крайней мере, две страны будут играть в одной и той же «дневной» лиге. Попутно Турция решает и немаловажную хозяйственную задачу – наращивает установленную мощность своих электростанций и диверсифицирует выработку электроэнергии. Впрочем, тут же неизбежно получая критику в свой адрес от оппозиции про попадание в еще большую «энергетическую зависимость» от России.

Оппозиционная арифметика незамысловата: около 30 % турецкой энергетики приходится на долю газовых электростанций. А Россия лидирует в списке экспортеров в Турцию «голубого топлива» с долей около 55 %. Умножением одного на другое условно можно оценить «глубину и ширину» зависимости турецкого ТЭКа от России. А тут еще «Аккую» с ее 4,8 ГВт, которая в будущем будет вырабатывать около 5 % электроэнергии страны. В общем, согласно оппозиции правящая партия «загоняет Турцию в кабалу»…

Автору настолько часто доводилось это слышать, что он уже охрип, повторяя свои доводы о взаимозависимости поставщиков и потребителей самим характером товарно‑денежных отношений. Поэтому «успокою» турецкую оппозицию тем, что зависимость их электроэнергетики от зарубежья составляет все 100 %. Речь идет о технологической зависимости, поскольку собственного генерирующего оборудования они не производят и вынуждены импортировать его вместе с сервисом и запчастями. Вот это – настоящая головная боль. Но не наша, а турецкая.

Тем не менее переберемся с их «минарета» на нашу «колокольню» и продолжим про «Аккую». Допущенная на этапе подписания в 2010 году досадная для российской стороны ошибка в тексте Межправительственного соглашения автоматически делала этот проект для России убыточным, а следовательно – абсолютно бессмысленным и нереализуемым.

Ну не бывает такого, чтобы инвестиционный проект, даже не масштаба атомной электростанции, а просто любой, облагался бы страной, на чьей территории он осуществляется, налогами и сборами «по полной программе». Это нонсенс, невиданный доселе в мировой практике. А ведь именно так в Межправительственном соглашении и было записано. Везде и всюду зарубежных инвесторов «заманивают» льготным режимом и нулевыми налоговыми ставками. Главное, чтобы деньги приносили.

Предварительная арифметика по АЭС «Аккую» выглядит следующим образом: на выплату различных турецких налогов и сборов сразу бы «улетела» четверть стоимости проекта. Подчеркну, это лишь самая минимальная прикидка; реалистичнее было бы считать, что и вся треть.

Теперь – то же самое, но уже в абсолютных величинах. Если исходить из бюджетной оценки стоимости «Аккую» в сумму около 20 млрд долларов (отдельный вопрос – насколько в итоге в нее удастся вписаться), то прямиком в турецкий бюджет уходило бы от 5 до 7 миллиардов долларов. Поэтому турецкое руководство и стояло насмерть, не желая исправлять эту досадную опечатку, а настаивая на том, что, напротив, – «так и было задумано» с самого начала.

Вы обратили внимание, о чем говорил Эрдоган 9 августа 2016 года в Санкт‑Петербурге на итоговой пресс‑конференции по результатам своей первой после российско‑турецкого примирения встречи с Путиным?

Жирным шрифтом в его выступлении было выделено «добровольное» принятие Турцией решения о включении АЭС «Аккую» в перечень стратегических проектов, пользующихся налоговыми льготами и послаблениями. Правда, зная прижимистый характер турецкого руководства, думается, что они и здесь не «простили» допущенную ошибку просто так, не добившись для себя хоть каких‑то встречных уступок.

Не будем здесь гадать, какие именно шаги были сделаны в сторону Эрдогана – в цене кубометра российского газа или же в чем‑то еще. Просто ограничимся констатацией того факта, что после примирения между странами у этого проекта наконец‑то возникла ненулевая для Российской Федерации экономическая целесообразность.

Почему я пишу об этом так сухо, без победных реляций? Будучи не понаслышке знакомым с данной проблемой, я отлично себе представляю, насколько тяжелой будет практическая реализация договоренностей с учетом того, что «Аккую» представляет собой первый в мировой практике проект атомной электростанции, реализуемый на основе инвестиционной модели ВОО (Build – Operate – Own, то есть «Строй – Эксплуатируй – Владей»).

Кстати, интересно, что турки являются пионерами этой схемы, равно как и снискавшей себе большую популярность системы «все включено». Можно сказать, что ВОО и «все включено» – две очень похожие друг на друга модели, правда, из разных сфер жизнедеятельности.

Правительство Российской Федерации, подписав Межправительственное соглашение по АЭС «Аккую», обязалось спроектировать станцию, изготовить оборудование, поставить, смонтировать, пустить ее в строй, обеспечивать бесперебойную эксплуатацию, включая поставки ядерного топлива, и продавать на местном рынке электроэнергию в течение срока жизни объекта. Согласно разработанной и утвержденной проектной документации, он составит приблизительно 60 лет. А по его истечении – обеспечить полный демонтаж, вывоз отработанного ядерного топлива и приведение территории площадки в первозданный, «зеленый», вид. Кроме того, параллельно Россия обязуется создать кадровый резерв, подготовив турецких студентов‑ядерщиков в своих вузах абсолютно бесплатно. Вот такое вот «ультра все включено», если в самых общих чертах.

Налицо широчайший диапазон компетенций, включенных в одно соглашение, изложенное на каком‑то десятке страниц. Не особо напрягаясь, здесь можно насчитать как минимум четыре‑пять договоров по тысяче страниц каждый. Причем с подрядчиками, существующими в разных «мирах», то есть с носителями принципиально разных, хотя и пересекающихся, компетенций. Ни один из которых никогда в истории в подобный проект не вкладывал собственных средств, оставляя эту «почетную обязанность» государственному заказчику – получателю услуг и стороне, которая обычно и является главным координатором процесса.

А Российская Федерация еще согласилась на 100 % профинансировать стройку, окупая свои инвестиции многолетней продажей электроэнергии, естественно, начиная только с того момента, как ток «весело» побежит по проводам. Настойчивые попытки россиян «подписать» турецкую сторону на софинансирование привели лишь к небольшой оговорке о том, что 49 % долей «Аккую» может быть продано иностранным партнерам‑соинвесторам. Однако в условиях общемирового безденежья найти компаньона с «лишними» 10 миллиардами долларов под такие условия и с такими рисками по получению выручки, растянутой на десятилетия, – задача, прямо скажем, нетривиальная.

Можно было бы и дальше рассуждать на тему этого непростого во всех отношениях проекта, но мы поставим точку в этом бесконечном разговоре. Ограничимся лишь констатацией того факта, что один из «флагманов» российско‑турецкого сотрудничества ожидает не слишком спокойное плавание.

Пустить «Аккую» к столетнему юбилею Республики, в 2023 году, как на том настаивают турки, практически нереально. Уже сейчас можно смело говорить о 2025 годе, а то и о более позднем периоде. Ну, а результаты деятельности нового хозяйствующего субъекта станут понятны где‑нибудь через четверть века, когда станция заработает и вовсю начнет приносить прибыль. Автор вместе с читателями средних лет может увидеть это при жизни, а вполне может и не застать…

В общем, «Аккую» – это теперь отдаленная перспектива, интересующая только конкретных исполнителей проекта. В то же время сирийская война и «Турецкий поток» – это наше «сегодня». Вкупе с разбором завалов, возникших за семь тяжелейших месяцев кризиса в российско‑турецких отношениях, и поиском ответа на фундаментальный вопрос о том, в каком направлении их теперь развивать.

Сразу оговоримся, что во фразе руководства обеих стран о выводе российско‑турецких отношений на «качественно новый уровень» ответа на него не содержится. Обозначенный в качестве стратегической цели рост товарооборота между двумя странами до 100 миллиардов долларов при том, что в пиковые годы «дружбы» едва‑едва удавалось дотянуться до 38 миллиардов, – это пока лишь политическая декларация. Она пока не имеет конкретного товарного наполнения, равно как и не подкреплена высокими ценами на энергоносители и необходимой покупательной способностью обеих сторон. Не говоря уже о том, что антитурецкие санкции в России пока сохраняют свою силу.

С другой стороны, верхом наивности было бы полагать, что нажатием на комбинацию из трех клавиш можно взять и перезагрузить отношения на межчеловеческом уровне, где не мог не остаться осадок из‑за произошедшей трагедии. И не стоит недооценивать отложенного эффекта семимесячной обработки и россиян, и турок средствами массовой информации с апелляцией к самым глубинным и устоявшимся стереотипам и представлениям.

Капитаны на «рубке», может, и развернули уже штурвал, но человеческое сознание – штука инертная и с помощью рубильника не переключается. Именно в такие моменты начинают «выстреливать» знания, почерпнутые об окружающем мире в детстве. Оттого и цитировали мы турецкие учебники в предыдущих главах.

И, наконец, турецкая и российская внешние политики, как мы уже успели убедиться, отнюдь не пролегают параллельными курсами, не образующими пересечений. И это самое мягкое, что можно по этому поводу сказать. Здесь нужно как следует подумать, да еще и посмотреть, в каком направлении будет двигаться Турция с ее режимом чрезвычайного положения и борьбой с гюленистами. А также с нарастающими усилиями Эрдогана по «окончательному решению» конституционного вопроса и переходу от парламентской формы правления к президентской, когда президент Турции де‑юре перестанет быть церемониальной фигурой, пусть и облеченной полномочиями, но все же существенно уступающей по весу премьер‑министру в рамках действующей Конституции 1982 года.

То, что в настоящее время в Турции наблюдается обратная картина, а роль Реждепа Тайипа Эрдогана по факту – выше, чем у любого президента в истории страны, за исключением, пожалуй, лишь Ататюрка, так это лишь благодаря его личному статусу политика, пользующегося неиссякаемым кредитом доверия у более чем половины населения.

Да, Россия по большому счету стала единственной страной в мире, оказавшей немедленную и безусловную поддержку турецкому руководству в шаткие июльские дни 2016 года. Тем самым «заслужив» признание Реджепа Тайипа Эрдогана, обмолвившегося, что у Турецкой Республики в настоящее время в мире есть «лишь один настоящий друг» – Российская Федерация. Но, как мы хорошо знаем, в политике «сегодня – это сегодня, а завтра – это завтра». Вокруг каких целей, планов, идей и устремлений завтра сплотится турецкое общество?

Единственная константа – это сам географический факт нашего соседства с Турцией, которая в силу целого комплекса причин занимает на карте международных отношений России неизменно важное стратегическое положение.

Роль Турции для нашей страны ни раньше, ни тем более в наши дни не может измеряться только деньгами и выражаться одними лишь цифрами торгового оборота и взаимных инвестиций. Даже при весьма значительном объеме регулярных валютных поступлений от турок за российские энерго– и прочие ресурсы – газ, нефть, уголь и все остальное, что мы в состоянии предложить. И, невзирая на важность газопровода «Турецкий поток» и атомной электростанции «Аккую», ими тоже вопрос не исчерпывается…

В 2016 году мир без лишней помпы встретил восьмидесятилетний юбилей подписания Конвенции Монтре. Она в свое время явилась логическим продолжением Лозаннского мирного договора от 1923 года, установив, в частности, уже не международный, а чисто турецкий суверенитет над стратегическими по своему значению проливами Босфор и Дарданеллы. Разумеется, в рамках, очерченных Конвенцией.

Таким образом, в 1936 году Турции были вручены «ключи» от важнейшей в регионе судоходной артерии, соединяющей между собой три моря – Черное, Мраморное и Эгейское. Маршрут этот, заметим, имеет не только экономическое значение, допустим, для развоза российской нефти по всему миру, но и не в меньшей степени военно‑политическое.

Ключевым в этом документе для черноморских держав, включая СССР и Россию в качестве его правопреемницы, является особый правовой статус Черного моря с ограничением универсального международного принципа свободы судоходства. Конвенция установила жесткие регламенты прохода военных судов нечерноморских стран через проливы Дарданеллы и Босфор, а также допустимую продолжительность их нахождения в бассейне Черного моря как в мирное, так и в военное время.

Так вот, существование действующей Конвенции Монтре и исправное следование со стороны Турции ее положениям – это единственное, что мешает судам НАТО свободно крейсировать вдоль российского побережья, включая важнейшие для нашей страны порты – Новороссийск и Севастополь. Исключение составляют, конечно, флоты Болгарии, Румынии, Турции, а также Украины, пусть и не входящей в состав НАТО, но от этого в настоящее время не более дружественной.

Следует напомнить читателям о том, что случаи, когда Турция перекрывала американцам черноморскую «задвижку», в новейшей истории были. В частности, в ходе российско‑грузинской «войны 08.08.08».

Почти сразу после 24 ноября 2015 года российское экспертно‑аналитическое сообщество озадачилось непростым вопросом: какая судьба ждет Конвенцию Монтре в складывающейся новой реальности российско‑турецкой «холодной войны» и может ли Турция перекрыть проливы? И если все‑таки может, то какие симметричные или даже асимметричные действия может предпринять Российская Федерация для обеспечения своей безопасности и защиты национальных интересов?

И даже после российско‑турецкого примирения этот вопрос нельзя считать полностью исчерпанным. Но в «мирное» время – уже по причинам несколько иного свойства.

Вот уже не первый год руководство Турции присматривается к возможности «шунтирования» пролива Босфор параллельным каналом, который получил официальное название канал «Стамбул». Между собой турки называют его «безумным проектом». Вот интересно, как бы назвали турки наш «Беломорканал» протяженностью почти в пять раз больше, чем предполагаемый «канал Стамбул»?

Как бы то ни было, канал длиной 35–40 километров без использования условно бесплатного труда заключенных недешево обойдется иностранным инвесторам. Интерес во всем мире к этому проекту наметился достаточно серьезный, даже невзирая на солидную сумму необходимых капитальных вложений (по предварительным оценкам, около 13 миллиардов долларов). Турки вовсю заинтересовались международным опытом реализации подобных проектов, заключив в июне 2016 года соответствующее соглашение с Панамским правительством.

В рабочих руках в Турции дефицита нет. Турецкие строители, мечтающие о новых мегастройках, готовы приступать хоть завтра. Тем более, что намечается сооружение не просто канала как такового, со всей сопутствующей технической инфраструктурой, но и создание по его берегам рекреационных зон. Уже сейчас цены на будущую недвижимость в том районе взлетели до небес.

Экономические выгоды для турок от реализации проекта просматриваются прямые, немалые и, что самое главное, непрерывные. Как непрерывен судоходный транзит из Черного моря через Мраморное в Эгейское и обратно.

А главная загвоздка заключается в том, что турками должна быть как‑то решена непростая задача переключения судоходного трафика с условно бесплатного (за исключением лоцманских услуг) пролива Босфор на использование альтернативного платного маршрута. Понятно, что ни у кого в здравом уме и трезвой памяти не может вызвать восторга перспектива завтра начать платить за то, что сегодня пока еще является бесплатным.

Рис. 12. Один из вариантов концепции канала «Стамбул». Глубина – 25 метров, ширина – 200 метров, протяженность канала – около 35–40 километров.

Однако рычаги у турецкого правительства, кровно заинтересованного в новом источнике «пассивного» дохода, все же имеются.

С одной стороны, природоохранные соображения по предотвращению экологических катастроф в уникальном памятнике природы, коим является Босфор. Судоходный трафик по этому узкому и непростому для судоходства проливу неизменно высок – по данным 2015 года через пролив прошло 43,5 тысячи судов, перевезя в общей сложности 565 миллионов тонн различных грузов, включая опасные и токсичные. Надо ли говорить о том, что аварии, допустим, нефтеналивных танкеров в проливах, невзирая на все предпринимаемые меры предосторожности, нет‑нет да и случаются.

Впрочем, сама по себе ненулевая вероятность подобных инцидентов не способна убедить перевозчиков переключиться на платный канал «Стамбул» при наличии действующей Конвенции Монтре, гарантирующей бесплатный проход через Босфор. Следовательно, экология представляет собой не слишком надежную основу для технико‑экономического обоснования будущих инвестиций.

Другое дело, что между словами «время» и «деньги» стоит жирный знак равенства. Вот за заметное упрощение процедур, а также за сокращение суммарного времени прохождения всех необходимых формальностей, ожидания в очереди и дальнейшего следования через пролив, доплата со стороны судовладельцев может стать не только возможной, но и целесообразной. Собственно, это и есть то единственное направление, в котором может интенсивно работать турецкая мысль.

Однако с каналом «Стамбул» связан существенный нюанс, можно даже сказать – фундаментальный. С возникновением на географической карте еще одного маршрута, альтернативного Босфору, в юридическом смысле формально возникает правовая пустота, не урегулированная положениями Конвенции Монтре. Ну не написано в Монтре ничего ни про какие каналы. Но почему «формально»? Да потому что по идее на режим прохода в акваторию Черного моря и нахождения там военных судов возникновение новой точки входа повлиять не должно.

Однако юридический повод для созыва международной конференции «Монтре‑2», безусловно, появляется. А когда возникают дискуссии подобного рода, никогда не знаешь, к чему они в итоге «вырулят».

Причем, что характерно, проблемы здесь возникают не только для России, но и со стороны Североатлантического альянса, который с учетом ситуации вокруг Украины обязательно заведет речь о новых рисках и «угрозах миру во всем мире», возникших в бассейне Черного моря, исходящих от неназванного государства…

Новое прочтение документа может привести к абсолютно нежелательным последствиям и для самого инициатора проекта, то есть для Турции. С постановкой вопроса о снижении турецкого суверенитета над Дарданеллами, Босфором и, разумеется, каналом «Стамбул». Нынешние неровные отношения Эрдогана с Европейским союзом и Соединенными Штатами неизбежно наведут последних на подобные мысли.

Так что практическая реализация «безумного проекта», когда и если до нее дойдет дело, может опять усадить российских и турецких руководителей «в одну лодку», как это уже было в 1936 году, когда совместными советско‑турецкими усилиями режим проливов был выведен из‑под контроля специальной международной комиссии, учрежденной согласно Лозаннскому договору, и заменен на ныне действующий.

Вообще человеку свойственно рассматривать мир в качестве чего‑то устоявшегося и незыблемого. Это успокаивает и дает иллюзию наличия под ногами точки опоры. Но лишь только для того, чтобы в один прекрасный день поразиться до глубины души вопросами «Куда все катится?» и, спустя какое‑то время, «Куда, черт возьми, все подевалось?».

Так же и с Организацией Объединенных Наций, Советом Безопасности и, в конце концов, с Конвенцией Монтре… Все это – наследие итогов Второй мировой войны и мироустройства времен существования Советского Союза. Тот факт, что после распада СССР оно до сих пор сохраняется в прежнем виде, отнюдь не означает, что не ведется постоянная «подрывная» работа в попытках добиться его пересмотра, и не обещает ему вечной жизни.

Сколько призывов со многих трибун в мире постоянно раздается о необходимости радикальной реформы ООН с пересмотром института пяти постоянных членов Совета Безопасности с их правом вето?

Кстати, а сколько стран хотело бы его сохранить в неприкосновенности? Ответ простой: пять. И это – в самом лучшем случае, поскольку все же не исключает конкуренции внутри самой пятерки и желания что‑то «подправить» и «улучшить». А то «путаются тут под ногами» отдельные члены, резолюции спокойно принимать не дают… Ну, а остальные страны только и говорят о том, что пора приводить международные институты в соответствие современным реалиям.

И здесь – самое время закадровому голосу зловещим тоном произнести: «Мир изменился!» А точнее, многократно усложнился. Сегодня политик без умения вести сеансы одновременной шахматной игры на многих досках – никудышный политик. Кроме того, и фигуры нынче пошли совсем другие: во‑первых, они перестали быть двухцветными, черными или белыми, заиграв всеми цветами радуги, а во‑вторых, и сам цвет уже может перемениться в ходе партии буквально на глазах у изумленной публики.

То же самое – но выраженное на простом и конкретном примере из российско‑турецких отношений:

Был «Эрдоган – наш»? – Был.

Стал «Эрдоган – совсем не наш»? – Стал.

Вернулся «Эрдоган» в прежнее состояние – «наш»? – Вернулся…

И заметим, что все это – менее чем за один год. Что приводит к третьему выводу – о многократном ускорении динамики международных процессов, когда просто некогда заниматься многолетними выяснениями отношений.

На наших глазах разыгрывается множество длинных партий и блицев, в том числе и на южных рубежах России. Трансформирующаяся и укрепляющая свое положение Турция за время правления Партии справедливости и развития прочно вошла в ряд самых серьезных игроков под руководством президента страны Реджепа Тайипа Эрдогана, политика, чью харизму, влияние и амбиции ни в коей мере нельзя недооценивать.

Как будут складываться дальнейшие отношения между Российской Федерацией и Турецкой Республикой после примирения? Думается, что такая постановка вопроса сама по себе больше пристала сторонним наблюдателям процесса и некорректна для страны‑участницы. Правильнее будет задаться вопросом, начинающимся с оборота – «а как надо, чтобы складывались…» и далее по тексту.

Разумеется, мы – «за мир во всем мире» и «за все хорошее – против всего плохого». Короче, «пусть всегда будет солнце», и в Анталии в том числе. Ну а все‑таки: если конкретнее?

Иными словами, в чем может заключаться национальный интерес у России к своему южному соседу в ближайшей, среднесрочной и долгосрочной перспективе? На чем он будет основываться? Как он мог бы встраиваться в общую систему международных отношений России? Какими методами и средствами стал бы реализовываться? Какие для этого потребуются ресурсы, человеческие и материальные? Каковы риски и угрозы интересам России и каким образом они могут быть минимизированы?

Вот в этом месте – самое время нажать на паузу и позволить себе для ясности сделать небольшую ремарку.

Автор этих строк является лицом исключительно гражданским. Он не состоял и не состоит ни на какой государственной службе. В принципе он мог бы с чистой совестью ограничиться в этой главе простой постановкой вопросов, преспокойно оставив напряженные поиски ответа на них компетентным российским ведомствам. Как «прямого», так и «двойного» назначения. Которые, напротив, по долгу службы, ежедневно занимаются этим всем с 9.00 до 18.00 с перерывом на обед.

Лишь исключительная нелюбовь к незавершенным делам и привычка к тому, чтобы, где сказано «А», звучало бы и «Б», разбросанные камни – собирались, а ружье, вывешенное на стенке, в четвертом акте все же стреляло, удерживает его от точки в этом месте. Пальнем, в общем. Пусть не картечью, но хоть дробью «десяткой»… На все поставленные вопросы ответить не получится, но на некоторые все же попытаемся.

Итак, турецкий вектор был, есть и будет одним из важнейших направлений отечественной политики – это аксиома. Соответственно сохранение Турции в орбите российских интересов – задача из разряда первоочередных.

Значимость Турции для России измеряется не только географией или цифрами товарооборота. Но и нынешней, заметно выросшей за годы правления партии Эрдогана ролью и радиусом интересов Турции на международной арене, включая Восточную Европу, Балканы, Черноморский бассейн, Кавказ, Ближний Восток, Северную Африку и Среднюю Азию. Про отдаленные от Турции уголки планеты – Северную и Южную Америку, Африку южнее Сахары, Юго‑Восточную Азию и Австралию – пока что‑то определенное говорить преждевременно, хотя вектор турецкого движения наметился и туда. Вплоть до того, что на американском континенте стали находить «древние мечети» и ставить под вопрос пальму первенства Колумба в открытии Америки.

Свои интересы Турция в наши дни готова артикулировать с использованием всего арсенала мирных средств, включая торговую дипломатию и инструменты «мягкой силы», особенно эффективные в родственных (этнически и религиозно) регионах мира. Включая, естественно, и те, что входят в состав Российской Федерации.

Как показали события в Сирии и в Ираке, в условиях отсутствия прямого противодействия со стороны ведущих мировых держав Турция политически, экономически и психологически готова в одиночку к ограниченным войсковым операциям, даже без «зонтика» Североатлантического альянса или широкой международной коалиции. А создание страной своих первых, за всю историю Турецкой Республики, военных баз – в Сомали в 2016 году и в Катаре (ожидается) – следует рассматривать как закладывание фундамента ее стратегических интересов в регионе.

В международных делах Турция окончательно отказалась от политики нейтралитета и пассивности. Теперь она демонстрирует самостоятельные действия, не ставящие во главу угла, как это было ранее при кемалистах, сохранение любой ценой стратегических отношений со странами НАТО.

«Приклеивать» ли к этому курсу ярлык «новый османизм» или нет – исключительно дело вкуса. Если нужен короткий и емкий «стикер», то можно и так именовать.

Тот факт, что перспективы вступления Турции в «семью» европейских народов в обозримой перспективе равны нулю, не должен наводить на мысль о скором присоединении страны к альтернативным, интеграционным проектам с российским участием, в частности, к ЕАЭС и ШОС. Невзирая на очевидную схожесть системы власти в России и в Турции, профилей ее лидеров Путина и Эрдогана, а также на нынешние непростые отношения обеих наших стран с западным миром. Турецкая внешняя политика искусно балансирует между всеми игроками, образуя с ними ситуационные, тактические альянсы, и вряд ли найдутся достаточно веские основания для отказа от этой эффективной практики.

В последние годы Турцию преследовали неудачи – по большей части связанные с ошибками и просчетами в стратегическом прогнозировании и планировании. В частности, это случилось с Израилем, Египтом, Сирией и Россией. Это потянуло за собой целую вереницу нежелательных для страны последствий, приведших в конце концов к удалению с большой политической сцены главного «новоосмана» страны, одиозного премьер‑министра Ахмета Давутоглу вместе с показавшим свою несостоятельность лозунгом «ноль проблем с соседями». Его преемник Бинали Йылдырым незамедлительно провозгласил курс на перезагрузку международных отношений под характерным девизом «уменьшения количества врагов», с анонсом последовательного замирения с Израилем, Россией и Египтом.

Старт, данный российско‑турецкой перезагрузке в июне 2016 года, уже сам по себе привел к заметным для России выгодам. Во‑первых, удалось реанимировать проект газопровода «Турецкий поток». Во‑вторых, Россия получила возможность решить в свою пользу застарелую проблему с налогообложением по атомной электростанции «Аккую».

Приподнятый для Турции «зонтик» российских ПВО, позволивший турецким вооруженным силам начать операцию по созданию зоны безопасности в Сирии вдоль турецко‑сирийской границы, затруднил возможности маневрирования для США между сирийскими курдами и Турцией, принуждая их к непростому выбору, каждый из которых чреват издержками. Этот шаг России не стоил ровным счетом ничего, зато Америке теперь приходится выбирать не между «плохим» и «хорошим», а между «плохим» и «еще хуже». Выбор за американцами…

В вопросе постепенного снятия антитурецких санкций и возвращения к безвизовому режиму стратегическое преимущество также сохраняется на стороне российской дипломатии. Соответственно вопрос заключается лишь в том, насколько этот потенциал будет конвертирован в прямую выгоду, а какая его часть «потеряется по дороге». Это во многом зависит от четкого понимания своих собственных интересов и возможностей и на основе этого – от корректной постановки задачи. На практике именно этап постановки задачи является наиболее трудоемким и ответственным.

Фундаментом, или, как нынче модно выражаться, скрепами, российско‑турецких отношений является экономика в целом, в которой особая роль, причем для обеих сторон, отведена крупным проектам энергетического сотрудничества – от поставок энергоносителей до реализации совместных проектов. Это – та основа, которая задает отправную точку и ось движения на многие годы. Соответственно она же устанавливает ограничение на максимальную амплитуду колебаний в отношениях, хотя, как выясняется, и не является предохранителем со 100 % гарантией срабатывания в случае внештатных ситуаций.

Потенциальным источником угрозы возникновения последних является пересечение российско‑турецких отношений на уже упомянутых ранее направлениях с учетом современного понимания Российской Федерацией границ своего жизненного пространства и амбициозных, имперских по своему характеру, устремлений турецкого руководства.

Внутриполитическая нестабильность в Турции, сохраняющаяся в связи с подавлением курдского сепаратизма и борьбой с гюленистами, обосновавшимся в стране международным терроризмом и событиями в соседней Сирии, является ослабляющим фактором. Все это сдерживает продвижение к намеченным целям, включая те, что продекларированы в программе «Турция‑2023» и приурочены к столетнему юбилею провозглашения Турецкой Республики (см. приложение ).

Соответственно турецкое руководство, а точнее, Реджеп Тайип Эрдоган в качестве инструмента по преодолению опасных для страны явлений провозгласил путь дальнейшей централизации власти и окончательного перемещения формально существующего пока центра тяжести принимаемых решений из Чанкаи (резиденция премьер‑министра) в Аксарай (новая резиденция президента). Не довольствуясь при этом своим фактическим статусом Раиса, то есть главы турецкого народа, и стремясь его закрепить юридически, раз и навсегда, через принятие соответствующих поправок к Конституции 1982 года.

Со всей определенностью можно сказать, что вне зависимости от масштаба будущей конституционной реформы ее главные положения будут предусматривать ликвидацию поста премьер‑министра или значительное уменьшение его роли в пользу президента. Последний, во‑первых, станет главой турецкой исполнительной власти, а во‑вторых, получит возможность носить в нагрудном кармане членский билет «родной» партии. Последнее будет автоматически означать, что Эрдоган в случае принятия соответствующих поправок вернется к штурвалу правящей Партии справедливости и развития, установив таким образом формальный контроль над законодательной ветвью власти, заседающей в Меджлисе. Понятно, что фактический контроль уже давно установлен.

Конституционные инициативы Эрдогана на протяжении ряда лет наталкиваются на ожесточенное сопротивление оппозиции во всем спектре – республиканцев, националистов и курдов. Оппозиция, впрочем, стеснена в возможности объединения и выступления единым фронтом по причинам идеологического свойства.

Парадоксальным образом наиболее пророссийски настроенными на нынешнем этапе развития в ряду политических сил и движений страны следует считать именно Эрдогана и его Партию справедливости и развития. К таковым нельзя отнести «чистых» националистов и ориентированных в первую очередь на США и Европу республиканцев. Их приход во власть чреват немедленной ревизией ранее достигнутых российско‑турецких договоренностей, включая ключевые для России проекты газопровода «Турецкий поток» и АЭС «Аккую».

Курдская Партия демократии народов по состоянию на 2016 год окончательно маргинализирована, ее руководители лишены депутатской неприкосновенности и арестованы в рамках расследования уголовных дел о пособничестве терроризму. Более чем вероятно вынесение на повестку дня вопроса об официальном запрете курдской партии Конституционным судом страны.

Таким образом, говорить о курдском движении как о реальной политической силе в Турции в настоящее время не приходится. С другой стороны, перспективы у чисто военного решения проблемы национального меньшинства, как показывает мировой опыт, отсутствуют. Тем более, что вопрос курдов как «самой большой в мире этнической общности, не имеющей собственной государственности», из чисто турецкого, равно как иракского, сирийского и иранского, постепенно превращается в проблему международного масштаба. А сами курды все чаще апеллируют в сторону мирового сообщества, включая и Москву, исторически поддерживающую с ними тесные связи.

Можно ожидать, что в ближайшие годы роли России и Турции будут изменяться с учетом современных быстро меняющихся условий с новыми открывающимися окнами возможностей и с новыми угрозами, главной из которых является рост исламского радикализма и экстремизма.

При этом в регионах пересечения интересов двух стран нередко будет наблюдаться картина сообщающихся сосудов: усиление России будет приводить к ослаблению Турции и, соответственно, наоборот. Особенно ярко это будет проявляться в российском «подбрюшье» – регионах Кавказа и Средней Азии, где уже сегодня можно говорить о многолетнем состязании российского и турецкого влияний. Условно говоря, между агентствами «мягкой силы» – «Россотрудничеством» и TİKA. А если безо всякой условности, то между всеми государственными и частными игроками с обеих сторон.

Что же до территорий самих России и Турции, то в настоящее время в конкуренции «образов» Россия от Турции пока отстает. Наглядным свидетельством тому служит отрицательное сальдо во взаимном туристическом потоке, выдаче стипендий для обучения приглашенных студентов, а также в продвижении аудио– и видеопродукции. Пожалуй, главным российским успехом в данном вопросе можно считать поставленную на широкую ногу работу новостного агентства «Спутник» с высоким «индексом цитирования» в Турции.

Имеются также неплохие перспективы у наращивания российского влияния через серьезную и планомерную работу с многочисленной российской диаспорой, проживающей в Турецкой Республике. Разумеется, ее численность не столь значительна, как, допустим, в Израиле с его русскими партиями и движениями, но появление русскоязычных депутатов в турецком Меджлисе со временем и при определенных усилиях вполне может стать реальностью. Та же Турция с большим вниманием относится к выдвижению даже не своих граждан, а просто этнических турок в органы власти в Европейском союзе. Да и сама работа «по диаспоре» ведется турками достаточно планомерно. Соотечественники, проживающие за границей, не должны чувствовать себя брошенными и отрываться от коллектива. Такой подход нам стоит взять на вооружение.

Перспектив быстрого наращивания туристического потока из Турции в Россию пока не просматривается ввиду недостаточно развитой в нашей стране инфраструктуры для приема иностранных гостей (разумеется, за исключением отдельных городов – таких, как Москва, Петербург и Сочи).

Другой стороной вопроса являются негативные последствия семимесячной «холодной войны» между Россией и Турцией, которые, невзирая на заявления президента Путина о том, что «турецкий народ – дружественный для России», все же рикошетом ударили по рядовым гражданам – как бизнесменам, так и туристам. Отдельных слов заслуживают мытарства турецких студентов российских вузов, в том числе проходящих обучение в России в рамках проекта «Аккую». При нормальных обстоятельствах они вполне могли бы стать пророссийски настроенной частью турецкой элиты.

Впрочем, невзирая ни на что, интерес к российской культуре в Турции неизменно высок, что создает возможность перевода и экспорта отечественной книгопечатной продукции, кинофильмов и сериалов. Кстати, аналогичная турецкая продукция в России представлена. Поэтому пока все же нельзя говорить о целенаправленном и последовательном формировании положительного образа России в глазах турок в противовес «выходу к теплым морям», «панславизму», «московским гяурам» и всему прочему из турецких школьных и университетских учебников. На эту цель пока работают, по большому счету, только гуманитарные связи между двумя народами.

В какой мере удастся реализовать не раз звучавшие от руководителей обеих стран предложения о взаимовыгодном широкомасштабном сотрудничестве в «третьих» странах – пока большой вопрос. Здесь в пользу реализации совместных проектов будут играть взаимодополняющие профили крупного бизнеса России и Турции – энергетические, нефтегазовые гиганты и строительные холдинги.

Ограниченность российских компетенций в сфере реализации крупных инфраструктурных проектов, что называется, с нуля и под ключ – одно из самых узких мест, нуждающихся в безотлагательной «расшивке». Причем не только и не столько с точки зрения обеспечения своего зарубежного присутствия в регионах стратегического интереса, но и не менее важной реализации собственными силами масштабных проектов внутри страны. Разумеется, речь здесь идет совсем не о строительстве инфраструктуры для проведения различных международных мероприятий – скажем, зимней Олимпиады в Сочи или Кубка мира по футболу. Хотя и их роль в том, чтобы страна обустраивалась и хорошела, преуменьшать никак нельзя.

Есть как минимум два быстрых способа решения этой задачи.

Первый способ – натурализация представленных в России крупных иностранных компаний с выдачей их собственникам российских паспортов, то есть «бизнес‑иммиграция». Российский налоговый режим, льготный по сравнению с турецким, вкупе с подписанным и действующим между Россией и Турцией Соглашением об избежании двойного налогообложения лучше всяких призывов способен убедить турецкий бизнес разместиться в России. Разумеется, в том случае, если бизнесмены будут уверены, что ни при каких политических дрязгах между Россией и Турцией они со своим «неправильным происхождением» не станут заложниками ситуации. Семь месяцев российско‑турецкого кризиса, скорее, убедили их в обратном.

Второй способ – операции слияния и поглощения, благо успешный опыт покупки крупных турецких активов у России есть. Скажем, приобретение российским «Сбербанком» одного из крупнейших турецких банков – «Денизбанка». Аналогичным образом можно организовать покупку турецких строительных холдингов со всеми имеющимися у них компетенциями.

Еще одно обстоятельство предопределяет высокий потенциал российско‑турецкого торгово‑экономического сотрудничества, который обусловлен не столько фактом нашего непосредственного соседства, сколько бросающейся в глаза совместимостью профилей наших экономик. Другими словами, то, что добывается и производится в России, востребовано в Турции, и наоборот.

Если обратиться к соответствующим исследованиям, нетрудно убедиться в том, что подобная «родственность» наблюдается далеко не у всех стран мира. В том числе наличие большого экономического интереса и усадило стороны за стол переговоров уже через семь месяцев, а не через семь лет после трагедии с российским самолетом.

100 миллиардов долларов российско‑турецкого товарооборота – это прежде всего политическая декларация, но не стремиться к заданной «линии горизонта» нет никакого повода. Другой вопрос, что троекратный рост количественных показателей немыслим без выигрыша в качестве.

Иначе говоря, Турция, чья экономика, как ожидается, в ближайшие годы будет расти на 3–5 %, а население – ежегодно увеличиваться на 1 %, очевидно, все больше и больше будет нуждаться в энергоносителях и прочих ресурсах. И в этом смысле турецкий рынок для России, как, впрочем, и для ее конкурентов, еще не исчерпан. Однако и бездонным его называть нельзя. Свидетельством тому является реализация проекта «Турецкий поток» в половинчатой конфигурации, с одной, а не двумя, как изначально мыслилось «Газпромом», нитками газопровода для турецкого потребления.

Таким образом, в полный рост встает вопрос относительно диверсификации российского экспорта. Проблема эта для России давнишняя и системная, над ней безуспешно бьются тысячи экономистов и примкнувших к ним экспертов. Не будем не только вставать в эту очередь, но даже и занимать в ней место, а просто укажем, что на турецком рынке есть ниши, для российского экспорта закрытые изначально. Не в том смысле, что установлены официальные барьеры, например, таможенные, а просто фактом высочайшей конкуренции, где цена входа на рынок окажется непропорционально высокой по сравнению с возможными выгодами.

К таким сферам с достаточной степенью уверенности можно отнести сельское хозяйство, пищевую и легкую промышленности, бытовую технику и электронику, электротехническую продукцию, станки и оборудование. Разумеется, не по всему спектру позиций, а с отдельными исключениями, где чисто теоретически все же Россия может «выстрелить». Впрочем, эти исключения не в состоянии кардинальным образом изменить картину.

В каких сегментах рынка у турок существуют бреши, в заполнении которых могла бы поучаствовать и Россия?

Если в самых общих чертах, то речь идет о продукции наукоемкой промышленности. Автомобилестроение, тяжелое машиностроение, авиастроение и космос. Крупные заводы и промышленные гиганты в Турции отсутствуют как класс. Просматриваются перспективы в сфере оборудования для атомных электростанций, причем поставлять его можно будет не только на «Аккую», но и на прочие перспективные объекты, которые у турок значатся в планах. Достаточно сказать, что всего в стране определено семь площадок под строительство АЭС.

С военно‑техническим сотрудничеством тоже в принципе все хорошо, за исключением принадлежности Турции к НАТО. Хотя бы с этой точки зрения вопрос поставки туркам новейших образцов продукции как минимум неочевиден. Не говоря уже о комбинированном характере российско‑турецких отношений, в котором присутствуют как области самого тесного сотрудничества, так и сферы достаточно острой конкуренции. Впрочем, много ли читатели могут назвать стран из числа близких и дальних российских соседей по планете, с которыми отношения у нас бы были ровными и непротиворечивыми? Так, чтобы полное благолепие и «никаких гвоздей»?

Как известно, лучшим залогом добрососедства является поддержание высокого потенциала самого государства – военно‑политического и социально‑экономического. Чтобы границы были на замке, экономика развивалась, распределение доходов было справедливо, а закон – один для всех, чтобы население охотно прирастало, а страна лишь крепла и хорошела…

Будет это – будет и крепкая дружба между русским и всеми прочими народами, включая турецкий, с которым нас связывают столетия общей истории с перемешиванием языков и традиций. Который, как совершенно справедливо заметил Президент Путин, – «добрый, трудолюбивый и талантливый». И у нас, включая и автора этой книги, на самом деле в Турции «много давних и близких друзей».

Так что, русский с турком – братья навек. А как же иначе?