Известный Гакстгаузен говорит по поводу раскола, что Россия должна бы взглянуть на это дело очень серьезно; она не воображает, какие опасности грозят ей с этой стороны. Разумеется, Гакстгаузен говорит о России, как об обществе, сложившемся в известную общественную форму, – этой‑то форме и грозит, по его мнению, опасность. Но почему он вообразил, что у нас государство не серьезно смотрело на раскол? Для истребления раскола употребляли сжигание в срубах, заканчивание, вешание за бок на крюк и т. п. способы медленной и мучительной смерти; употребляли пытки; вообще все средства были испробованы. По пословице «бей мужика не дубьем, а рублем» государство налагало на них двойные налоги, ограничивало их гражданские права; каждый мелкий чиновника, имел неограниченное право на карман раскольника, а между тем раскол не ослабел, не уменьшился; но, напротив того, все глубже, все сильнее вкоренялся в жизнь народную.

Исследователи по преимуществу обращали внимание на обрядовую разницу раскола от православия и не замечали, или, скорее, не хотели замечать, что раскольническое миросозерцание построено на совершенно иных началах, нежели то, которое положено в основание нашего нынешнего общественного строя.

В настоящее время раскол представляет два основных корня, из которых развились и развиваются все новые умственные направления и оттенки разнообразной раскольничьей мыслительности. Беспоповщинское, поморское согласие представляет основной корень, из которого развиваются, главным образом, секты отрицания, секты, которые и теоретически, учением, и фактически, в жизни, отрицают общепринятый существующий порядок. Таковы, например, секты – нетовщина (часть Спасова согласия), бегуны, немоляки и т. п. Молокано‑духоборческое учение, возникшее отчасти под влиянием западных мистико‑социальных идей, характеризуется главным образом положительным, общинно‑устроительным умственным направлением, и потому служит источником сект и учений общинно‑устроительных. Так из этого учения развилось «Общее учение» и «Согласие общих».

По примеру самих сектантов, мы будем называть первую группу «староверием», а вторую «духовными христианами». «Староверы» разделились на две главные группы: «поповцев» и «беспоповцев». Эти же последние делятся на согласия: «поморское», «Спасово», «Федосеево», «Филиппово», «странническое (бегунское)» и, наконец, «немоляцкое». Здесь мы упоминает только крупные, типичные секты, так как перечислять все мелкие подразделения совершенно бесполезно.

В XVII веке, перед временем раскола, неоднократно случалось, что низшее духовенство иногда целой области или нескольких уездов не хотело подчиняться своему архиерею, усиливалось освободиться не только от уплаты законных пошлин, но и от суда митрополичьего или епископского. А иногда являлись еще, до раскола, такие священники, которые проникнуты были уже явно раскольничьим духом непокорности и самоуправства, питали «гордость – высокую мысль» и презирали архиерейское благословение. Не только одно духовенство стремилось к независимости от духовных властей; того же самого добивались и миряне.

В некоторых местах, особенно в Пскове и Новгороде, иногда возникали даже открытые возмущения против суда и правительства церковного, обнаруживались явные стремления освободиться от власти церковной. Так, например, новгородцы, добиваясь независимости своей церкви, послали к константинопольскому патриарху посла, который твердил: «не хотим судиться у митрополита, просим вашего благословения, а если не благословите, то сделаемся латинами».

Во времена, предшествующие расколу, отношения духовенства к народу были совершенно иные, чем теперь. «Мир» выберет священника и напишет ему запись, что вот он должен служить «миру», приходу, так‑то и так‑то, без позволения «мира» не оставлять прихода, не вмешиваться в церковное хозяйство, коли «мир» не захочет, исправлять службы так, как «миру» угодно, и проч. Они, эти «миры», прямо судили на своих сходках или вечах и священников, за нарушение даже церковного порядка, священников, трактовавшихся, как и всякое другое выборное общинное лицо. Вот при этих‑то обстоятельствах сделался патриархом Никон Мордвинов – человек жестокий, деспотический. Он своими поступками восстановил против себя все низшее духовенство, с которым иногда в самом деле был уже слишком строг, тяжел для духовенства. Для Никона ничего не стоило священника, за небрежность в исполнении своих обязанностей, посадить на цепь, лупить в тюрьме и сослать куда‑нибудь на нищенскую жизнь.

По всем городам он обложил данью дворы священно‑ и церковнослужителей и просвирен. Реформы Никона были направлены на усиление власти высших духовных иерархов. Но стремясь подчинить все духовенство деспотической власти патриарха, он вместе с тем направил свои усилия на то, чтобы освободить духовенство от подчинения «мирам». Реформы Никона возбудили в себе ненависть во всех слоях русского народа. Они казались ему несоответствующими его обычаям и правам. Принцип власти, который вносил Никон в отношения духовенства к народу, был не привычен для обеих сторон и считался принадлежностью «латинства» и «папства». «Ничтоже тако раскол творить в церквах», пишет раскольник протопоп Аввакум в челобитной к царю Алексею Михайловичу, «якоже любоначалие во властех».

Восстановив против себя низшее духовенство и народ, Никон задумал исправление церковных книг и некоторых обрядов и исполнил задуманное со свойственным ему деспотизмом. Ненависть к нему перешла и на его дела; но вначале, как реформа, так и сопротивление реформе были достоянием почти одного духовенства. Большинство русского народа отнеслось к этому делу с обычным предковским равнодушием и хладнокровием, как и следовало ожидать.

Для повсеместного прекращения службы по‑старому, Никон приказал по всем приходам, и городским, и сельским, отобрать старые книги. Поступая таким образом, он, конечно, имел в виду пример патриарха Филарета, не только повсюду отобравшего, но даже и сжегшего Устав, напечатанный в Москве в 1610 году.

Духовенство, страдая под жестоким правлением Никона, ненавидя его за стремление изменить прежние, более или менее братские отношения между простыми священниками и архиереями, на новые, в которых господствовала субординация, стало сопротивляться нововведениям Никона, касавшимся исправления книг и обрядов. Он же своими бестактными поступками еще более усилил это сопротивление. По его настоянию, в 1656 году собор русских архиереев проклял крестящихся двумя перстами. Это проклятие поставило дело Никона в прескверное положение. Сопротивлявшиеся нововведениям указывали, что этим проклятием прокляты все предки, которые крестились двуперстно, и в свою очередь отвечали анафемой.

Начиная борьбу с церковным управлением, староверы думали найти защиту в гражданских правителях; поэтому челобитными (этим правителям) начал раскол свою историю. Но им пришлось очень скоро разочароваться в этом, так как государство в этой борьбе демократических элементов против церковного управления приняло сторону последнего и стало жестоко карать его противников. Староверы решили, что царь Алексей Михайлович «бысть вместо царя мучитель».

Духовный собор 1666 года постановил наказывать раскольников «не токмо церковным наказанием, но и царским, сиречь градским законом и казнением». Начались гонения и жестокости.

Следствием такого вмешательства государства в распрю народа с церковным управлением было то, что мятежное движение, произведенное первоначально расколо‑учителями в сфере собственно церковной, скоро перенесено было ими в сферу гражданской, народной жизни.

Протест против социального строя был сформулирован посредством истин, взятых из богословских книг; богословие было единственной наукой, известной тогдашнему русскому человеку, и нет ничего удивительного в том, что он выразил свои чувства и стремления в терминах и понятиях этой науки. Для него мало имела значения форма, в которой выльются его чувство и идеи, – главной его заботой было систематизировать свои идеи в известное учение; богословие в этом ему сильно помогло. Но как объяснить тот факт, что недовольство социальными порядками, вылившись в религиозной форме, т. е. в форме раскола, заявило, что его можно удовлетворить только возвращением к старому строю, а не указывало на что‑нибудь более повое, как это обыкновенно бывает? Для разрешения этого вопроса нам надо взглянуть, в чем состояло это старое, и что стремилось его заменить.

В древней Руси, в каждой области существовало самоуправление, развивалась свободно самостоятельная жизнь, обусловливаемая местностью, племенным характером, особенным родом занятий и деятельности и т. п. С усилением централизации эта самобытная жизнь должна была сглаживаться, подчиняться общему течению и уровню. Неохотно расставались областные жители со своей самостоятельностью и свободой, со своими нравами и стремлениями и стояли в оппозиции долгое время к новому для них началу централизации. В смутное время самозванцев рушилось насильственное соединение областей; каждая область стремилась усилиться и возвратиться к прежней самобытной жизни и приобрести свои старые права. Но вот, с Михаила Федоровича и особенно с Алексея Михайловича, централизация усилилась… Но каким же образом совершился переход от древних, более свободных и гуманных порядков к московским? Был ли это естественный ход развития русского общественного организма? Ответить на этот вопрос можно только следующим образом: новые порядки на Руси появились вследствие внешнего давления татарского нашествия.

Дикий народ путем насилия стер с лица земли русскую, зарождающуюся цивилизацию; это было сравнительно легко сделать, так как она была не военной, а мирной цивилизацией. Все темные силы, имевшиеся в русском народе, пристали к татарам, восприняли их цивилизацию и, льстя и виляя перед ними, заполонили, благодаря помощи татар, русский народ под свою власть.

Побратавшись с татарами, в тени этого антинационального развития, Москва начинает собирать около себя области новгородскую, псковскую, тверскую, рязанскую, пермскую, киевскую; в Москве, оторванной от южной Руси, возникает и крепнет московская жизнь. С XV столетия, когда все другие славянские народности оживают, когда у поляков, хорватов, хорутан, сербов (лазарица) и в южной Руси начинает зарождаться народная литература, – в Москве открывается период окончательного упадка русской народности. Грамотность, просвещение, словесность, искусства, добрые международные отношения, возникшие некогда в Киеве (XII век), – в Москве погибли.

Татарам Русь обязана введением крепостного права со всеми его прелестями, установлением драконовских законов (Уложение Алексея Михайловича есть скорее произведение татарского характера, нежели славянского), заменой вечевых порядков и областной автономии – деспотизмом и господством бюрократии. Татарская цивилизация, насилием внедрившаяся в русское общество, привлекала к себе татар на службу, желая таким образом обеспечить свое существование, так как она видела недостаточность своих сил. Новые волны насилия и жестокостей нахлынули на русскую землю в XVI веке, с нашествием казанских, астраханских (Естерхан) и сибирских царей, цариц и царевен, князей, князьков и царевичей, которые, предложив свою услугу московскому царству и поженившись на русских боярышнях, сделались сберегателями русской земли, получили во владение города (Касимов, Звенигород, Каширу, Серпухов, Хотунь, Юрьев), множество сел и деревень. В этот период, по всей вероятности, и образовалась пословица: «живи, живи, пока Москва не проведала».

Андреев говорит, что «предки большей части русских дворян являются в Москве преимущественно в правление Калиты, как выходцы из татар и переселенцы из западной Европы».

Раскол стал указывать на этот регресс и естественно предпочел нововведениям старинные порядки. Он стал защищать свободу личности и объявил крепостное право антихристианским учреждением; Уложение Алексея Михайловича тоже «признал и доныне признает противным вере Христовой». Таким образом, раскол, объявивши себя защитником старых порядков, стоял собственно не за старые, а за лучшие порядки.

Во время стрелецкого бунта раскольники окончательно выказали свое противогосударственное направление. И с тех пор раскол образовал противогосударственную общину, в которой скоплялись все недовольные в каком‑либо отношении правительством. Особенно сильно способствовали распространению и дальнейшему развитию раскола реформы Петра I. Они были встречены полным негодованием в большинстве народа.

Одним из первых деяний Петра I было усмирение стрелецкого бунта. По всей России разнеслись вести о стрелецком бунте, о казни стрельцов со всеми ее ужасами, поражавшими народ. Народ с ужасом смотрел на Петра. Слово «антихрист», подсказанное раскольниками, было подхвачено всем народом. Посыпались на голову русского народа «европейские реформы»: подати, рекрутчина и т. п.; пахатные крестьяне сравнены с холопами. Сотни тысяч народу гибли на общественных работах, т. е. при постройке Петербурга, крепостей, каналов, нужных опять‑таки Петербургу и т. д. Петр в своих реформах имел в виду могущество русского государства, а не счастье народа.

Главными организаторами сопротивления всем реформам Петра явились староверы. Раскол объявил подушную перепись, ревизию душ «антихристианскою», и учил народ не записываться в переписные книги. Раскол восставал и против самого устройства и состояния государственного управления, начиная с сената и до областного начальства, везде в управлении указывал стороны, противные благу народа, и неустройствами, какие примечал в областях, пользовался для своего подкрепления и распространения.

Свою ненависть к государствованию Петра они перенесли и на государствование его потомков. «Зрим, говорят они, како дух его богоборный во всех властодерждах действует и действовать будет до скончания века». Упорно держались и до сих пор держатся староверы этого убеждения, и только часть из них, под влиянием реформ нынешнего царствования, начала смягчать свой взгляд на государство.

Раскольничьи самосожжения были в свое время такими же геройскими подвигами, какими бы теперь считали решимость защитников отечества лучше погибнуть в крепости, взорвав ее на воздух, чем сдаться неприятелю. «Не дадим антихристу утешения», – говорили раскольники, убеждая друг друга лучше сжечься, нежели попадать в руки ненавистного для них правительства. Впрочем, нельзя не признать, что они рассуждали очень логично, что лучше разом покончить все счеты с жизнью, чем лишиться ее после бесчеловечных истязаний, а, пожалуй, чего доброго не вынесешь пытки, отречешься по неволе от своих убеждений.

Иные страдали за веру, другие укрывались кто куда мог, иные при появлении наезда гонителей «с оружием и пушками», «боящеся их мучительства, сами сожигахуся». Иногда, видя слабость команды, они пробовали отбиваться, и им это на время удавалось; так, например, однажды они заставили команду отступить, убив ее начальника Портновского, но при этом они стреляли в солдат только пыжами «для страха»; озлобление же против начальства выразилось тем, что они труп Портновского рассекли на части.

Самоубийство – крайнее средство, и к нему староверы прибегали очень редко; у них был другой способ избегнуть рук «антихриста» и его «слуг» – бегство. И бегство развивается в обширных размерах. Из сенатского указа 17 сентября 1742 года видно, что с 1719 по 1736 год бежало около 442000 человека. Заявляя эти цифры, сенат прибавил: «уповательно и больше того оной убыли имеется». Если принять во внимание, что в тогдашней России считалось около 20000000 жителей, то процент бежавших будет громаден.

И вот на отдаленных окраинах государства, но в местностях пустынных и диких, непроницаемых для правительства, возникают общины, посады и слободы, сплошь населенные раскольниками, бежавшими сюда от богоборной империи. Сюда собрались целые сотни тысяч врагов государства, которые поставили своей целью воздвигнуть оплот против влияния государства, которые отреклись от государства и всех дел его, которые зажили своей особенной жизнью, развили свои общественные порядки, строго отвечающие требованиям национального чувства. Здесь созрела та цивилизация, которая характеризуется отрицанием государственных порядков нового времени и противодействием государственному духу.

Раскол никогда не представлял из себя чего‑нибудь цельного, но вместе с развитием и распространением, он более и более раздроблялся на части, – секты, согласия, как называют их сами раскольники. Это дробление было вполне законным и неизбежным, оно возникло и развивалось после того, как раскол совершенно выпал из рук духовных, перешел в народ и начал делаться образовательным элементом для простолюдина. Причина, почему самое внешнее распадение раскола, раздробление его на множество толков не препятствовало, а еще способствовало распространению раскола, заключается, главным образом, во внутренней, органической связи, общности всего раскола.

По мнению Костомарова, раскол стоял хоть за какую‑нибудь, хотя очень слабую и бледную, образованность; сфера церковная была для них умственной гимнастикой; они получили в ней подготовку к тому, чтобы иметь возможность удачно обратиться и к другим сферам; таким образом, раскол расшевелил спавший мозг русского человека. Раскольникам пришлось учиться, потому что им приходилось спорить и защищать старину словом. Они всегда были защитниками свободы вероисповедания: «пускай всякая вера», говорится, например, в раскольничьем сочинении «Зеркало для духовного внутреннего человека», – сама собой окажет плод евангельской добродетели; нет надобности приводить мучением в веру по подобию языческому.

Общинность была всегда краеугольным камнем самобытных зданий русской общественности. Естественно поэтому, что так называемые староверы, как представители и защитники самобытного мышления и чувствования русского народа, являются вместе с тем и представителями усиленной общинности.

Особенно ярко выступает особенность русской жизни при столкновении ее с западноевропейскими порядками. Мы имеем описание одной староверческой общины, поселившейся в Пруссии, сделанное бывшим раскольничьим писателем, называющим ее на своем жаргоне «монастырем», хотя она совершенно житейская община русских семейных крестьян. Вот что, между прочим, говорит он о ней: «Удивлялись туземные пруссаки крепкой сплоченности выходцев, которую они перенесли с собою из России. У них скотопастбища были общие. У них всякая полевая работа производилась живо, толокою, несмотря на все мнимые неудобства русских хлебопахатных орудий. У них все завершалось взаимно‑союзными силами и дружбой. Эта живая сплоченность русского обычая любви сильно интересовала пруссаков разъединенных».

Посмотрим, каковы были общинные союзы у раскольников в прежнее время. Еще в конце XVII века в Олонецкой губернии на реке Выге образовалась, так называемая, «Выгореция», т. е. целая группа общин, бывших в тесной связи как между собою, так и с остальными раскольничьими общинами, рассеянными по всей Руси. Один из главных учителей‑основателей Выгореции, инок Корнилий, предсказывал, что «место сие (т. е. Выгореция) распространится и прославится во всех концех, и многи спасутся творяще волю Божию и ходящие в путех Его, по умножении, поселятся с матушками и детками, с коровушками и люлечками». Это ясно указывает, что «Выгореция» была союзом чисто житейским, хотя общины, входившие в ее состав, и назывались «скитами». Среди этих скитов особенно прославилась община‑монастырь, которая и называлась Богоявленским монастырем, но и она была монастырем больше по названию, чем на деле; эта община была общежительством, и ее порядки по преимуществу выражают тенденции тогдашних расколоучителей.

В ее жизни аскетизм все‑таки занимал известное место, а потому скитяне никак не хотели подчиниться монастырю и зависели от него лишь в «богомолении», именно по тому, что жили вполне «житейским житием», каким отчасти жили все выговцы без исключения до основания монастыря, т. е. правильными семейными группами.

Основатели Богоявленской общины Андрей и Семен Денисовы, несмотря на все старания, не могли придать ей характер монастыря. Так, например, Андрей Денисов в 1719 году «доказывал» братии, что их община есть монастырь. Хотя в общине сохранились правила монастырского устава, но раскольники крепко держались жизни практической, «жили житейским житием», устраивались по образцу древних новгородских погостов. Религиозные уставы поддерживали начала их братства, общинного быта, соборных решений дел и т. п.; поэтому они не видели строгого разделения между жизнью церковной и гражданской. Так как поступление в монастырь проистекало не из свободного сознания потребности уединения для богомыслия, не из действительной склонности к монашеской жизни, а происходило или вследствие желания укрыться от преследований, или из слепого энтузиазма; так как это были все люди, привыкшие к семейному образу жизни, к занятиям сельско‑хозяйственным и по степени своего духовного развития мало способные к созерцательности, к тому, что составляло сущность монашеской жизни, то, очевидно, совершенно естественно было ожидать, что они не будут иметь понятия о существе монашеской жизни и не будут в состоянии выполнять иноческие уставы. Так, например, однажды, отец (т. е. настоятель) келейно разглагольствовал с братией, пришедшей с трудов из дальних мест. Он спросил их, исполняли ли они «в отдаленных своих службах и в хождении по дорогам церковное и келейное правило». Те сознались, что «ово от трудов, ово за немощь телесную, ово же от лености презирается ими таковое душеспасительное неоцененное дело».

Вообще, можно сказать, что обитателям монастыря совершенно не нравилась вводимая Андреем Денисовым монастырская дисциплина. От вводимых им порядков «многие бежали совершенно, иные, поживши в монастыре, переходили в скиты, где жизнь была гораздо свободнее; иногда против Андрея и его дисциплины были восстания».

Богоявленский монастырь представлял братство, организованное на основании свободных общинных стремлений, в котором все члены были равны; каждой личности предоставлены были одинаковые юридические права. Так, например, настоятель Андрей Денисов «аще и весьма бысть премудр, но всегда мнения своя в общебратских делах прочим предъявляше». Тот же Андрей, когда для общины привезли хлеб и его приходилось носить в монастырь на себе, был первый между «носаками», что и было с удовольствием замечено братией.

В общине известны были силы и способности каждого члена; взвешивали их опытные надзиратели и сами общежители и, сообразно с ними, давали занятие известному члену. Таким образом, все выговское общежительство делилось на разные рабочие и промышленные артели; для каждой артели назначалось особое помещение, и все дела вели старосты и нарядники, которые определялись по выборам ежегодно. Особый староста был даже у детей, смотрел за ходом их обучения и учителями; учителями и старостами в этом случае были уставщики и отцы духовные, которые отличались мягким характером и были искусны «для всякого детского усмотрения». Выборные духовники были большей частью уже не молодых лет, отличавшиеся начитанностью и бескорыстием, заботой о благе общины, немощных и сирот.

Имущество было двоякого рода: общее и частное. К общему имуществу относилась земля, постройки и все необходимое для ведения общего хозяйства. В частной собственности оставалась часть движимого имущества, которое называлось «келейным». При смерти многие завещали все келейное имущество родственникам своим. Но большая часть лиц, отказывали все свои частные пожитки в общинную кассу; а иные уделяли часть в общинную казну, а часть для родных.

К Богоявленскому монастырю, как к центру, тянули остальные скиты, входившие в состав «Выгореции» и разбросанные по диким лесам Поморья. Около 1703 года в Поморье много уже было скитов и отдельных келий; все раскольники были в связи, все посещали выговское общежительство и собирались на соборы; при этом надо заметить, что не одни дела управления и хозяйства выговцы решали всей общиной; дела религиозные, дела церковного управления подлежали тоже мирскому распоряжению всех членов общины. В случае важных преступлений тоже собирали собор, который и присуждал к изгнанию из общины; замечательно, что для женщин виновниц не существовало телесных наказаний. Пьянства не терпели в скитах; пьяниц и попрошаек без всяких церемоний выгоняли вон.

От начала XVIII века перейдем к концу его. В это время стала распространяться в России секта пли «согласие» бегунов, странников. Село Сопелки (около Ярославля), как исходный пункт развития всех областных, местных пристаней бегунов, как средоточие наибольшего страннического населения, естественно образовало центр, средоточие всего союза или согласья великорусских и сибирских пристаней. А совокупность всех этих областных, местных общин или пристаней, великорусских и сибирских, образовало федерацию или целый союз согласья бегунов, концентрированный около села Сопелок. Вследствие такого союзного устройства, каждая областная пристань составляла самобытную, самоуправляемую паству или общину, имела свой совет и суд. В Сопелках же был, в случаях нужных, общий, главный сход, совет и суд бегунов; сюда являлись даже из Сибири.

Розов говорит, что в числе основных идей основателя страннического согласия, Евфимия, находится и идея коммунизма; но вряд ли с этим можно согласиться. Сами бегуны не так толкуют слова своего учителя, относящиеся к этому предмету; по мнению большинства странников, эти слова относятся только к поземельной собственности, рыбным ловлям, соляным озерам и т. п. предметам. Встречаются, правда, странники, проповедующие коммунизм, которые при этом опираются обыкновенно на следующие слова Евфимия: «Не явственне ли таковое Антихриста одержание являет быти в первую опись народную, егда… описал всех человек и разделил на разные чины… им же размежив землю, леса и воды, даде я в наследие комуждо их». Далее, Евфимий продолжает: «Егда бо по описи раздроби народ на разные чины и землю размежева, сим разделением яко язычников содела друг другу завидующих, друг на друга ратоборствующих, наделив кому много, кому мало, иному же и ничесоже дав и токмо едино рукоделие повелев». Основываясь на этих словах Евфимия, уже вскоре после его смерти (он скончался в 1792 году), крестьянин Василий Петров учил, что «ни один странник не имеет права владеть собственностью, а все свое имущество должен отдавать в пользу общины». В Пошехонском уезде Иван Петров, а в так называемой «Плесовской стороне», заключающей в себе три уезда Костромской губернии, Антип Яковлев проповедовали, что «изречение Евфимия: „глагол мое, свое – проклятый и скверный, вся бо вам общая сотворил есть Бог“ – относятся не только к размежеванию земель, но и вообще ко всякой собственности; на этом основании в обоих толках требуется общинное укрепление и совершенное отречение от прав собственности».

Общины раскольнические, говорит Беллюстин, поставлены так, что и последний бедняк имеет в ней голос. Вот как описывает он богатое сапожничье село Кимры, Корчевского уезда, населенное поповцами: «Отношения хозяев и рабочих представляют весьма характеристическую особенность: рабочие образуют обыкновенно артели человек в 30–60, и эти артели имеют такую нравственную силу, благодаря которой не только могут во всем касающемся религиозных убеждений противодействовать „хозяину“, если бы он решился пойти против них, но даже вполне подчиняют его своим воззрениям. Нам случалось быть свидетелями не только рассуждений, но и прений „о вере“ между хозяином и его артелью: тут нет ничего похожего на обыкновенные отношения между хозяином и его работником; речью заправляют, ничем и никем не стесняясь, наиболее начитанные, будь это хоть последние бедняки из целой артели; они же вершат и поднятый вопрос; хозяину предстоит обыкновенно дилемма: или безусловно подчиниться решению артели, – а не забудем, что между всеми артелями данной местности всегда и во всем касающемся религиозных предметов самая неразрывная солидарность, – или стать в разлад с артелью, т. е. с целым обществом». Впрочем, не следует особенно оптимистически смотреть на отношения капиталистов и рабочих даже в среде раскольников. Как ни сильна организация общины, но капитал все‑таки дает чувствовать свое могущество; это видно из того, что в последнее время староверы ухитрились найти «Число зверино», т. е. имя Антихриста, в слове «хозяинъ». Если «хозяинъ», по понятиям староверов, сделался орудием Антихриста, т. е. зла, следовательно, о благодушных отношениях между хозяевами и рабочими не может быть речи и в среде раскольников.

Раскол, по словам Формаковского, представляет из себя нечто в роде федерации политико‑религиозных согласий и его общественные идеалы разнообразны. У всех раскольников вообще стремление к самоуправлению гораздо выше, нежели у остального народонаселения. Весьма редки такие примеры, чтобы во взаимных спорах раскольники обращались с жалобой к местным властям, или с тяжбой в суд. При единодушии и братств этих смышленых людей, они находят возможным обходиться без всякой посторонней опеки.

Общий для всех раскольников жизненный идеал выразился в так называемом ими «Беловодьи». Издавна все они стремятся в эту сказочную, как думали многие, страну. «В тамошних местах, по словам инока Марка Топозерского, татьбы и воровства и прочих противных закону не бывает». Жители Беловодья, которых более полумиллиона, «дани никакому государству не платят». Из сведений, сообщаемых Ядринцевым, можно полагать, что в раскольничьих рассказах о «Беловодьи» заключается много правды. В горах Алтая есть места, которые только недавно стали посещаться чиновниками; там действительно текут «белыя» (горные) реки и находятся русские поселения, не знавшие над собой еще недавно никакой посторонней власти. Миф о «Беловодьи» был когда‑то действительностью и только недавно стал действительно мифом.

Источник : Каблиц И. И Русские диссиденты: Староверы и духовные христиане. СПб., 1881.