Известный украинофоб Шульгин, скрежеща зубами, писал в белогвардейском деникинском журнале: «Хорошо известно, что большинство революций было осуществлено „магическими словами“, которых массы не понимали. Одним из таких магических слов оказалось в 1917 году название „Украина“»[1]. В 1917 году в самый раз и началась кровавая борьба за утверждение нового этнонима. «Борьба вокруг названия „Украина“ и его производных („украинец“, „украинский“, „украинство“, „украинськость“) была, да и остается, такой острой потому, что это не просто слово – это символ, в котором закодирована национальная идея и заложена мощная энергия стремления народа свободно жить на своей земле в соборном, самостоятельном государстве»[2]. Грозным и ненавистным для колонизаторов сделалось во времена Освободительной борьбы магическое слово «Украина» также на и западноукраинских землях.

Нет такого национального имени, которое вызвало бы против себя столько ненависти, злобы, нападок и пропаганды, как название территории и народа: «Украина», «украинцы», «украинский»[3]. И россияне, и поляки издавна старались всячески бойкотировать и ограничивать термины «Украина, украинец»[4]. В начале XX ст. польский языковед проф. Брикнер протестовал против названия «Украина», дескать, надо название «Русь» уступить, по его выражению, «москалям», а держаться названия «малороссы». Иван Франко так ему ответил: «Можем на сие ответить уважаемому историку польского языка, что в создании названий, равно как и вообще в создании новых языковых форм историческая традиция играет определенную важную, но совсем не исключительную и даже не первостепенную роль. Нация существует не для языка, а создает и неустанно видоизменяет язык согласно своим нуждам; историку, прежде чем оценить, а тем более осудить какой‑либо новообразование, следовало бы войти по возможности в причины, которые вызвали его и привели к победе над прежними формами; без такого понимания он рискует сделаться не историком, а доктринером, который ради какого‑то любимого и переоцененного принципа готов живую действительность вытягивать или укорачивать на прокрустовом ложе. Где речь идет о польских темах, там проф. Брикнер очень прилежно старается, чтобы не впасть в такое доктринерство; сопротивление других народностей – это ничего, можно. А не следовало бы»[5]. Голос проф. Брикнера был неодиночный. «Кое‑кто еще и ныне подсовывает злобное вранье, словно то название „Украина“, „украинский“ завели десять лет назад пруссаки и Австрия»[6]. Даже и теперь есть в Польше силы, которые выступают против терминов «Украина», «украинец», называя их австрийской выдумкой, или выдумкой немецкого генерального штаба, или московской интригой[7]. Генеральной тактикой польских ассимиляторов была в самый раз война с этнонимом «украинец». Относительно населения Волыни и Полесья утверждалось, что там нет никаких украинцев, а только этнографическая масса без определенного имени[8]. В 1939 г. польское правительство утвердило тайный план ассимиляции волынских украинцев. Согласно этому плану «сам термин „украинец“, „украинский“ попадал под запрет. Вместо них предлагалось употреблять термины „русин“, „русский“ и такие нейтральные термины, которые ничего общего с национальностью не имели, как „православный“, „волыняк“, „полищук“, „тутейший“. По мнению создателей программы, это должно было, в конечном счете, привести к полной ассимиляции украинцев»[9].

В официальных государственных публикациях послеверсальской Польши (1918–1939 гг.), в том числе в утвержденных сеймом законодательных актах, для определения понятия «украинский» употребляли термин «руський», а в скобках «русинский», чтобы не спутать с российским. Вслед за Брикнером авторитетный проф. Нич выступил на страницах влиятельного языковедческого журнала «Jeżyk polski» с призывом не употреблять в польском языке терминов «Украина», «украинец». Сама жизнь, как ответил ему либеральный польский деятель Леон Василевский, смела эту смешную в своей недальновидности, и, добавим, просто неразумную теорию маститого польского языковеда[10]. В полемику вокруг наших этноведческих терминов вмешалась тогда выдающаяся польская писательница Мария Домбровская. В статье «Сентябрь в Залещиках» она, в частности, писала: «Считается в последнее время, что русское население, охваченное польскими границами, само себя зовет украинцами и считает оскорблением своих национальных чувств, когда о нем говорят: русины. Поэтому поляки с чуткой совестью, а главное те, что понимают, насколько болезненным и опасным являете оскорбление национальных ощущений, употребляют слова „украинцы“ и „украинский“, даже если и не соглашались со всем, что вкладывает шовинистическая демагогия в те слова. Другие, более толстокожие или неблагосклонные для национальных меньшинств, употребляют только слова „русины“. И это раздувает пламя национального антагонизма. Когда целый народ принял это название как собственное имя и как проявление своих стремлений к государственной независимости и суверенности, то возникло это главным образом из необходимости подчеркивания своей обособленности от России, которая русский, по‑польски русинский народ, вместе с его названием, культурой и историей силилась втянуть в свой ненасытный организм. Названий „Украина“ и „украинский“ царская Россия никогда не хотела признать. А для Польши это название должно было быть в наивысшей степени симпатично»[11]. На такую доброжелательную позицию выдающейся писательницы, вероятно, повлияла новелла «Сыны» ее современника – выдающегося украинского писателя Василия Стефаника, в которой есть такой выразительный эпизод:

«– Последний раз пришел Андрей: он был у меня ученый. „Папа, – говорит, – теперь идем воевать за Украину“. – „За какую Украину?“ А он сковырнул саблей груду земли да и говорит: „Это Украина, а здесь, – и ткнул саблей в грудь, – тут ее кровь; землю нашу идем у врага отбирать. Дайте мне, – говорит, – белую рубашку, дайте чистой воды, лишь бы‑м обмылся, да и будьте здоровы“. Как и его сабля сверкнула, да и меня ослепила. „Сын, – говорю, – есть еще у меня меньше тебя, Иван, бери и его на это дело; он сильный, пусть вас обоих закопаю в эту нашу землю, лишь бы враг из нее корни не повырывал в свою сторону“».

Однако украинофобски настроенные правящие круги поверсальской Польши, конечно, не обращали внимания на одиночные писательские голоса. После присоединения к Польше в 1919 г. Галиции польские шовинисты стали ее официально называть Восточная Малопольска (Wschodnia Małopolska), в современном языке «Восточные Кресы» (Kresy Wschodnie). Это обидное для галицких украинцев понятие шовинисты скопировали у немцев. Прусское правительство после третьего раздела Польши назвало Варшавскую область «Новой Южной Пруссией» (Neu Sud Preussen). «Стоит заметить, что споры о названиях разных фрагментов украинских земель всегда носили яркий политический подтекст. Насколько без серьезного сопротивления был принят термин „Galicja Wschodnia“, навязывая (правда, искусственным способом) его давнему галицкому княжеству, не упоминая уже об „Западной Украине“, то термин „Małopolska Wschodnia“, распространенный властью Польши Речпосполитой в межвоенный период, никогда не был апробирован украинскими жителями. Эту „Mala Polska“ трактовали они на уровне с бывшей „Mala Rosja“»[12].

Куратория Львовского Школьного Округа, в который входила практически вся Галиция, издала в марте 1923 года циркуляр, которым запретила употреблять слово «украинский», а приказала всюду «на печатях, свидетельствах и других документах и в школьной науке употреблять исключительно слово русский (ruski) вместо принятого слова украинский (ukraiński)»[13]. Этнонимическая война в Галиции запылала снова. Галицкие украинцы стали всеми средствами бороться против польского запрета. Посыпались открытые протесты против «не практикующегося в культурном мире порядка, чтобы у живого народа отобрать его название, а навязать другое, которое он не хочет! Относится это к названию „украинский“, которое школьная администрация запрещает употреблять в украинских школах!»[14]. Этот же автор отметил, что польская власть «из украинских школьных книжек выбросила все места, где речь об Украине, и само название „украинский“»[15]. От Научного Общества имени Шевченко К. Студинский и В. Гнатюк подписали протест (настоящим автором был Богдан Барвинский), где говорится: «Нет в мире такой власти, которая могла бы живому народу запретить употребление его национального имени, а навязать такое, которое он не хочет или не может употреблять»[16].

Общественность западноукраинских земель, которые находились под польским ярмом, сразу поняла великодержавные намерения Варшавы. «Настоящие власть имущие в Польше идут напролом, не церемонятся, не декларируют хороших фраз, а без обиняков заявляют, что они хотят свести нас на земле наших предков к роли безголосого меньшинства. И преуспевая в достижении этой цели, стараются отобрать у нас даже наше национальное имя. Как когда‑то Россия перекрестила Украину на „Малороссию“, так они Восточную Галицию перекрещивают на „Малопольску“, а в последние месяцы на государственном уровне внедряют в школах термин „русинский“ вместо „украинский“. Сразу идут в направлении искоренения даже ощущения единства с остальными украинскими землями»[17]. В шовинистической польской печати тогда охотно писалось, что украинской безликости нет границ. «Сам украинский народишко, – писали польские газеты, – спокойный, учтивый. Надо только освободить его от вождей. Название украинцы происходит от украденный, потому что они нас, поляков, хорошо обворовали. Истинной украинской интеллигенции нет, есть только парни в галстуках, некоторые в вышитых рубашках, а за пазухой полно вшей. Украинского языка собственно также нет, есть только польский говор, как диалекты кашубский, гуральский. Таким является русский диалект. Это говор парней и девок от конюшни, гноя и болота. Выражения „свіньо українска, пшеклєнти українєц“ были постоянными»[18].

Выдуманный польскими политиками термин «Малопольська Всходня» относительно Галиции не имел никаких исторических оснований. Когда речь шла об ассимиляторских методах относительно украинцев, то польские правящие круги пользовались российским опытом. «Польская печать, наука и государственно‑политические органы не только название „Малороссия“ переделали на „Малопольска“, но и широко пользовались другими такими „научными“ достижениями включительно с валуевской аргументацией»[19].

Подобное делалось и под румынской оккупацией. До Первой мировой войне на Буковине, которая находилась тогда в границах Австрии, было 216 народных школ с украинским языком обучения, 117 смешанных, 4 гимназии, 1 реальная гимназия, 2 учительские семинарии, 4 профессиональные школы, 4 кафедры в Черновицком университете. Оккупировав в 1918 г. Буковину, румынская власть вела хищническую политику тотальной ассимиляции украинцев. Все украинские школы и другие учебные заведения были закрыты. Украинский язык был запрещен, запрещено петь украинские песни, членами правительства менялись фамилии на румынские, нельзя было иметь сине‑желтые отличия, а жандармы били за ношения рубашек с украинскими вышивками. «Название „украинцы“ употребляется только тогда, когда речь идет об украинской ирреденте (освободительное движение), а так в конце концов в употреблении имеется название „рутены“»[20]. Та же самая политика «систематической насильственной румынизации» проводилась в Бессарабии[21]. В 30‑х годах запрещено употреблять украинское название города Черновцы. Надо было писать: «Чернауць». Тогда же по целой Буковине «богослужение в церквях и правление в церковных правительствах должно было происходить только по‑румынски»[22]. Согласно принципам православия, разрешаются национальные церкви (греческая, болгарская, сербская, российская, румынская). Православные Буковины требовали, чтобы их архидиецезию с «orthodox‑romana» переименовать в «украинско‑румынскую», или просто «ориентальную». Предложение отброшено[23]. Существовала лишь румынская православная церковь. «Согласно официальному румынскому взгляду буковинские украинцы являются только украинизированными румынами (!), которые должны вернуться к своему национальному языку»[24]. Румынские шовинисты объявили о своем намерении на протяжении одного поколения сделать один миллион русинов добрыми румынами, согласно старой поговорке «Папа рус, мама рус, я Иван Молдован»[25].

Аналогичные явления этнонимической войны наблюдались на Закарпатье под венгерской оккупацией. Венгерское правительство, особенно в XIX ст., крайне сурово ограничивало контакты закарпатцев с их галицкими братьями. В мадьярских публикациях населения Закарпатье определялось терминами «orosz», иногда «Kisorosz», «magyarorosz» («мадьяро‑российский»), «uhrorusz» («угроруський»), «ruszim» («русский») или «ruten». Однако термин «рутен», которым мадьяры презрительно называли закарпатских украинцев, тоже изъяли из употребления как такой, что имеет «русский корень». Для закарпатских украинцев были внесены наименования «греко‑католические мадьяры»[26]. В марте 1939 г., одновременно с оккупацией Чехии и Моравии, Гитлер поручил Венгрии захватить Закарпатье. На оборону стали отделы «Карпатской Сечи», которые не в силах были защитить страну против вдесятеро превосходящего силой венгерского войска. Наступила повторная оккупация Закарпатья Венгрией. Как она проходила, можно судить из письма‑протеста президента Карпатской Украины Августина Волошина. «Венгерские власти не удовлетворяются тем фактом, что за время оккупации Карпатской Украины тысячи украинцев, среди них детей школьного возраста обоих полов, расстреляли или неслыханно жестоким образом убили, они отменили все украинские культурные организации и союзы, среди них свыше 300 читальных залов культурного объединения „Просвещение“; все издания украинской литературы и прессы запрещены, все украинские народные, профессиональные и средние школы закрыты, выполнение служебных обязанностей на украинском языке преследуется, а теперь запрещено даже разговаривать и петь песни родной на украинском языке»[27]. К слову, после войны, в 1945 г., Августина Волошина замордовали в тюрьме НКВД на московской Лубянки.

Еще в апреле 1849 г., когда Венгрию сотрясали революционные события, Главная Русская Рада во Львове приняла депутацию под руководством Адольфа Добрянского из Закарпатья, которая заявила, что русины Венгрии желают объединиться со своими галицкими братьями в один административный край в рамках Австрийской империи. Но по разным причинам это сделать не удалось. После Первой мировой войны по Сен‑Жерменскому договору Закарпатье отошло к Чехословакии. В том договоре было сказано: «Чехословакия обязуется сорганизовать землю русинов на юге Карпат как автономную единицу, обеспеченную широчайшей автономией, которую можно согласовать с единством государства»[28]. Эти условия не были соблюдены, а Венгрия смириться с потерей Закарпатья не желала и стала подстрекать население этнонимическими аргументами: «всі единогласно виповіжте, ож ви не хочете ні чехів, ні румунов, ані украінцов, ви русинами хочете зостатися при Угорщині, при которой до тепер жилисте»[29].

Демократическая Чехословакия, в состав которой Закарпатье входило в 1919–1938 гг., тоже проводила политику этнонимической путаницы. Почему‑то само название «украинец», «украинский» звучало тогда для многих чехов неприятно, резко, как бунтарское[30]. Правительственно Закарпатье в чешской терминологии называли Подкарпатская Русь. Названия «Украина», «украинец» были нежелательны. Правительственное название населения было «Rusin» («русин»), с соответствующими прилагательными: «rusinsky» или «podkarpatorusky». Последнее название могло также означать подкарпатского россиянина, и когда в чешских официальных публикациях и документах встречается термин «rusky», то иногда нельзя понять, то ли речь идет о подкарпатских русинах, то ли о россиянах. На Закарпатье издавна существовало москвофильское течение (поддерживаемое в разное время Россией, Венгрией, а потом Чехословакией), которое по логике этнонимической войны не любило термин «русин». Закарпатские москвофилы для затемнения проблемы использовали несколько других названий: «карпаторосс», «угро‑росс», «карпато‑русский» или просто «русский». Особенно жаловали две последние формы. «Многие из наших интеллигентов могут целыми годами философствовать о том, или я „русский“, или „угроросс“, или „карпаторусский русс“, или „мадьяророс“, но народовецкого украинства боятся, как черт свяченой воды, потому что это твердая идея, которая требует работы для народа»[31].

Известно, что в первой половине XX ст. простой люд Закарпатья называл себя традиционно «русин»[32]. Первая ежедневная украинская газета Закарпатья так и называлась «Русин» (выходила в 20‑х годах). В ранних произведениях выдающихся закарпатских писателей В. Гренджи‑Донского и Ю. Бартоша‑Кумятского видим лишь название «русин», которое они справедливо считали архаической формой, предшествовавшей названию «украинец». Бурный ход политических событий в конце 30‑х годов XX ст. в Чехословацкой республике привел к тому, что Закарпатье отделилось в самостоятельное государственное образование. Состоялись выборы, собрался законодательный орган – Сейм Карпатской Украины.

В 1939 году, 15 марта, Законом число 1, Сейм Карпатской Украины постановил:

§ 1. Карпатская Украина является независимым Государством.

§ 2. Названием Государства является Карпатская Украина.

§ 4. Государственным языком Карпатской Украины является украинский язык.

§ 5. Цвета государственного флага Карпатской Украины – синий и желтый, причем цвет синий сверху, а желтый – нижний.

§ 6. Государственным гербом Карпатской Украины является прежний герб края: медведь в левом красном поле и четыре синих и желтых полосы в правом полуполе, и ТРИЗУБ св. Владимира Великого с крестом на среднем зубе.

§ 7. Государственным гимном Карпатской Украины является: «Ще не вмерла Україна…»

«Таким образом выяснилось, что разные искусственно насаженные названия этой ветви украинской земли вроде „Подкарпатская Русь“, „Карпато‑Рутения“ и др. были во все часы проявлением воли оккупантов Закарпатья, а не воли самих жителей его. И когда в памятные мартовские дни 1939 года народ Закарпатья устами своих легальных представителей выразил волю к самостоятельной жизни, первый сеймовый закон был об установлении официального названия страны: „Карпатская Украина“. Закарпатские украинцы заявили перед всем широким миром о своей кровной и духовной связи с братьями остальной Украины и их свободолюбивыми стремлениями и желаниями»[33]. Провозглашение независимости «Карпатской Украины» вселило оптимизм в украинское освободительное движение. «Этот немой и бездушный народ, на придумывании имени которому могла столетиями жирно пастись чужеземная изобретательность – в одной терминологии – „рутены“, „угро‑русские“ и даже – „мадьяры, которые говорят по‑русски“ и „мадьяры греко‑католической веры“, в другой – „русины, русские, или просто лемки, бойки, тутешняки и т. д.“ – этот „народ – не народ“ высек из себя такой силы искру, которая ослепила ярким пламенем народы»[34].

Оккупировав в 1939 г. повторно Закарпатье, венгерские ассимиляторы взялись за проверенный метод: этнонимическую смуту. Но «мы уже давно перестали быть темными „угроросами“, мы уже знаем ныне, кто мы есть и куда мы должны смотреть. Спекуляции с названиями: „русин, русский, угророс“ останутся раз на всегда мадьяронскими спекуляциями, которые с теми названиями хотели бы нас втянуть в свое ярмо»[35]. Будапешт стал убеждать украинское население Закарпатья, что лишь в тесной связи с короной св. Стефана, то есть с Венгрией, возможно их развитие. «Се же рок минув, як народ Подкарпаття вернувся до матерной держави. Вернувся, бо серце сего народа тягло его туди назад; але і вічні закони природи домагалися сего. Бо каждоденний живот руського народа і господарське положення цілого Подкарпаття тісно є зв’язано з частями держави положеними на юг»[36]. Такие заеложенные аргументы колонизаторов хорошо известны.

На Закарпатье воцарился антиукраинский террор. Свыше 10 тыс. украинцев было загнано в тюрьмы и концентрационные лагеря, близко 5 тыс. из них погибли. Сопротивление оккупантам вели структуры ОУН. «Подпольный орган краевой экзекутивы Организации украинских националистов на Закарпатье журнал „Чин“, выпущенный летом 1941 г., представил 69 пунктов обвинения Венгерскому государству в геноциде украинского населения Закарпатья. Закарпатские украинцы продолжали борьбу с врагом, не дали создать из себя новый народишко – русинов, который должен был стать слугой святостефановской короны. Журнал призвал: „Украинцы и украинки Закарпатья! Теперь мы уже не одни! Это не только наше желание, это желания 50 миллионного украинского народа. Мы все хотим, чтобы Закарпатье принадлежало к Украине“»[37].

На Закарпатье обширный всенародный переход к наименованиям «Украина», «украинский» стал возможен с 1945 года. «Старое национальное название „русин“, „русские“ наиболее долго сохранялось на западных землях бывшей Руси… Очень похвально, что горстка карпатских русинов не только не ассимилировалась с чужим окружением, но и сохранила давнее народное название, традиции, сокровища культуры своих предков»[38].

На примере маленького Закарпатья видим, как, паразитируя на живом теле Украины, оккупанты надеялись, что, поддерживая драконовскими административными мерами этнонимическую путаницу, приводя ее в полнейший хаос, им удастся уничтожить украинский народ как таковой, или, в крайнем случае, расчленить его на мелкие части, чтобы каждая из них имела отличный этноним: малороссы, русины, русняки, полищуки, лемки и т. д. «Многие нас называют еще руснаками, русинами, подкарпаторуськими русами, рутенцями, росами, угроросами, карпаторосами, татроросами, венгерскими руснаками и кто знает еще какими и чьими еще „росами“»[39]. Колонизаторы с трогательным единодушием визжали, что украинцы – это не этноним, а название опасной политической партии, которая хочет выгнать их – чужеземцев из своего отчего дома. Поэтому употребление термина украинец, Украина нужно категорически запретить.

Ассимиляторы единодушно раздували и раздувают сейчас широкомасштабный пропагандивный обман, отождествляя украинскую национальную идею с шовинизмом, то есть они старались смешать скромный, миролюбивый, гуманитарный, справедливый украинский идеал, идеал самозащиты и права на самоопределение, с той кровавой оргией ненависти и дикой жадностью завоевания чужой земли, которая присуща именно им: российским, польским, венгерским, румынским великодержавным шовинистам.

Неожиданная вспышка этнонимической вражды возникла на Закарпатье и Пряшевщине (Словакия) в начале 1991 года. Здесь стали остро противопоставлять синонимические по смыслу этнонимы русин‑украинец. Сущность проблемы выяснил известный ученый и общественный деятель Пряшевщины доктор Николай Мушинка: «Современный курс „деукраинизации русинов“, последовательно насаждаемый обществом „Русинська оброда“ и поддерживаемый официальной политикой словацкого правительства и словацкими средствами массовой информации, считаю шагом к их полной словакизации. Этот курс построен на явной фальсификации недалекого прошлого и является политической спекуляцией»[40].

Авторитетный карпатовед А. Мышаныч назвал более точно истинного инициатора политического русинства в Закарпатье: «Паразитируя на народном русинстве, на благосклонности местного населения к своему давнему этническому самоназванию „русин“, идеологи политического русинства смотрят на закарпатцев как на биомассу, этнически‑племенное единство, которое еще не стало народом и в конце XX ст. будто не способно к национальному самоопределению. Пока Российская империя будет искать и будет защищать свои интересы в Карпатах, пока Украина не определится в отношении к имперским коридорам в Европе, – до тех пор будет жить и политическое русинство»[41].

Как видим, на западных рубежах украинской этнографической территории на сегодняшний день длится процесс изменения этнонима. Правда, искусственно заторможенный антиукраинскими силами. «Выгоднее иметь на своей территории небольшой „отдельный“ народ… чем часть большой народ, который живет в соседнем государстве. Такую же удобную для себя политику ведут ныне Словакия и Польша, опасаясь территориальных претензий со стороны Украины»[42].

Не подлежит сомнению, что активизация русинства «обусловлена внешнеполитическим фактором, поскольку в этом заинтересованы – прямо или опосредованно – общественно‑политические силы в соседних с Закарпатьем странах, „близкого“ и далекого зарубежья (об этом свидетельствуют, в частности, многочисленные публикации, заявления ученых‑этнографов ободряющего характера в России)»[43].

Политическое русинство, по словам А. Мышаныча, «хоть и верно прислуживается интересам Венгрии, на самом деле является пятой колонной Российской империи в Карпатах, защищает здесь интересы России. В этом плане оно продолжает работу бывших „русофилов“, „москвофилов“, недавних „интернационалистов“, которые под интернационализацией понимали последовательную и агрессивную русификацию»[44].

Интересно, что против названия «Украина» выступали и некоторые гитлеровские бонзы в годы Второй мировой войны. Вот как на эту тему писал в тайном отчете представитель партайляйтера Мартина Бормана при Генеральном штабе Вермахта: «Когда мы сами закрепим название „Украина“, то украинцы будут из нее выводить определенные права и захотят когда‑то сами править своим государством, кроме того, будут добиваться, чтобы к современной Украине присоединить те украинские территории, которые теперь ей не принадлежат, как Транснистрию, Львовскую Галицию и Карпатскую Украину»[45]. Заметим, что стратегический провал немецкой политики в Украине как в Первую, так и во Вторую мировую войну, в определенной мере обусловлен некомпетентностью историков Германии, которые, традиционно опираясь на великодержавные российские схемы, неадекватно описывали этнические процессы в Восточной Европе.

Насколько часть российского общества воспитанная в украинофобском духе, по сей день затуманена угаром шовинизма, свидетельствует такой дикий факт. При обсуждении на сессии Верховной рады Крыма постановления о функционировании русского языка в Крыму депутат М. Бахаев сказал с трибуны: «Нет такого украинского языка. Это язык простонародья. Это язык, который искусственно придумали Шевченко и другие авантюристы. Я вам скажу больше – нет и такой наций „украинцы“»[46]. Как отмечает российский историк О. Миллер, «отсоединение Украины означает пренебрежение теми связями и ценностями, которые, казалось, должны были устоять после краха коммунизма, и потому это отсоединение было так болезненно пережито – точнее сказать, переживается до сих пор – в России»[47].

Героическая борьба Украинской Повстанческой Армии в 1942–1950 гг., которая была проявлением воли народа создать самостоятельное Украинское государство, окончательно закрепила новое этноопределяющее имя на западноукраинских землях. Хотя, здесь надо заметить, что «большевистский режим, хотя якобы и „воссоединил“ украинские земли в едином государстве, не сгладил, а скорее углубил существенные отличия между „двумя Украинами“ – восточной и западной. Практически не притесняя украинцев по этническим признакам (советская власть не отличалась с этой точки зрения от царской, трактуя украинцев как „своих“, то есть де‑факто как „разновидность“ россиян), большевики, однако, всячески дискриминировали украинцев по признакам языковому и региональному, относясь к западным (и вообще украиноязычным) украинцам как к „националистам“, то есть к потенциальным „предателям“»[48].

Этноним украинцы, таким образом, нужно рассматривать как новый этап в консолидации украинского этноса на его наивысшей, национальной стадии развития, то есть на той стадии бытия нашего народа, когда он уже полностью созрел для создания своей собственной национальной государственности. Вот потому наши враги всегда старались притупить в нашем народе это сборное национальное понятие «украинец», выставляя на первый план какие‑то локальные, часто искусственные названия типа руснак, лемко, новорос, полищук и др. В этот ряд можно бы зачислить новоявленный термин «русскоязычный». И когда народ однажды осознал себя единой нацией, ему больше не страшны идеологические диверсии в области этнонимики.

«Название Украина является символом украинских национальных стремлений к воле, самостоятельности и соборности. В этом аспекте перестает быть существенным вопрос о происхождении или первоначальном значении названия, с одной стороны, и состояния „признания“, или „непризнания“ ее другими, с другой стороны. Еще в памяти живого украинского поколения правительственные запреты номенклатуры: украинец, украинский, Украина на западноукраинских землях под Польшей (русин), или Чехословакией (подкарпатский рус), так как ранее в царской России (малоросс).

Но однако, несмотря на притеснения, запреты и т. п., название Украина – собственно как символ украинского стремления к воле, самостоятельности и соборности – глубоко жило в недрах народа, пережило не одно тяжелое время и победило вопреки всем противодействиям, „указам“, запретам и нажиму. Как проявление общего триумфа украинства – победа названия Украина есть и будет для всех сознательных украинцев запорукой конечной победы и осуществления тех идеалов, которые это название символизирует и за которые воевали, боролись и умирали лучшие сыны Украинского Народа»[49]. Чужеземное порабощение нередко является прологом к возрождению наций, если она духовно не сломлена. «Что поляки называли „Малой Польшей“, соединилось с тем, что россияне называли „Малороссией“, и восстала Великая Украина»[50].

XX век – это не только век тоталитаризма и мировых войн, но также самая большая в истории эпоха деколонизации. Ретроспективно она является символом окончания определенной эпохи – эпохи колониальных империй. Крах этих империй проявился в грандиозной форме: стали независимыми свыше ста новых государств.

24 августа 1991 года был провозглашен Акт независимости Украины. 1 декабря 1991 года Всеукраинский референдум подтвердил Акт независимости Украины свыше 90 % голосов. Государство под названием Украина в скором времени признал целый мир. Так победно закончилась борьба нашего народа за новое национальное имя.

Правда истории, с ретроспективной точки зрения на проблемы этнонимии, заключается в том, что, несмотря на длительные усилия, антиукраинские ассимиляторские планы не дали ожидаемых результатов. Украинофобы добивались не раз тактических успехов, однако стратегических последствий они не достигли. Политика этноцида, этнонимической путаницы, которую столетиями проводили империалистические круги России и Польши, закончилась провалом. Восточноевропейская история с провозглашением независимости Украины обрела другое измерение: силы конфронтации обречены на исчезновение. Так как на благо всей Европы и мира приостановилось извечное франко‑немецкое противостояние, так же должны прекратиться российско‑украинские и польско‑украинские антагонизмы. Наступает эра нормальных, добрососедских отношений. На сцене истории время украинофобов уходит бесповоротно.

[1] Шульгин В. В. «Малая Русь» // Малая Русь. – К., 1918.– Вып. перв. – С. 4.

[2] Радевич‑Винницький Я. Україна: від мови до нації.– Дрогобич: Відродження, 1997.– С. 25.

[3] Шелухин С. Україна – назва нашої землі з найдавніших часів. – Прага, 1936.– С. 26.

[4] Lipiński W. Nazwa «Rus» i «Ukraina» i ich znaczenia historyczne // Z dziejów Ukrainy. – Krakow, 1912.– S. 53.

[5] Франко І. Рецензія // ЗНТШ. – 1903.– T. 56.– С. 30.

[6] Д‑р К. та М‑К. До історії українсько‑польських взаємин. – Станиславів, 1926.– С. 4.

[7] Sutowicz P. Mity czy zla prawda czyli kilka slow o historii // Nowy przegląd wszechpolski. – 1994.– Czerwiec. – S. 42.

[8] 3 трибуни: Промови українських послів і сенаторів у польському сеймі і сенаті.– Львів; Луцьк; Холм; Бересте, 1925.– С. 106.

[9] Україна – Польща: важкі питання. Матеріали II міжнародного семінару істориків. – Варшава, 1998.– С. 28.

[10] Wasilewski L. Ruski, rusinski czy ukraiński? // Sprawy Narodowościowe. – 1927.– № 4.– S. 31.

[11] Wiadomości literackie. – 1935.– 31 p.

[12] Serczyk W. A. Ukraina miedzy Wschodem a Zachodem, czyli jeszcze raz o tym samym // Warszawski zeszyty ukrainoznawcze. – Warszawa, 1994.– Z. 2.– S. 23.

[13] Похід проти слова «український» // Діло. – 1923.– 15 черв.

[14] Герасимович І. Українські школи під польською владою. – Станислвів, 1924.– С. 9.

[15] Герасимович І. Збройна і культурна війна. – Львів, 1925.– С. 12.

[16] Пропамятне письмо Наукового Товариства імени Шевченка у Львові з приводу заборони польською Кураторією Львівського Шкільного Округу національного імені українського народу. – Львів, 1923.– С. 7.

[17] Отвертими очима! // Діло. – 1923.– 3 серп.

[18] На вічну ганьбу Польщі, твердині варварства в Європі.– Прага, 1931.– С. 80.

[19] Кибалюк Неофіт. Розсадники польського православ’я // Краківські Вісті.– 1940.– 19 лип.

[20] Під румунським постолом. – Париж, 1937.– С. 11.

[21] Радянська Буковина. 1940–1945: Документи і матеріали. – К., 1960.– С. 126.

[22] Пігуляк І. М. Українська православна церква в румунськім ярмі.– Вінніпег, 1927.– С. 17.

[23] Там само. – С. 26.

[24] Кузеля 3. Українці в Румунії // Розбудова нації.– 1928.– Ч. 9.– С. 324.

[25] Стоцький С. Наука рускої мови в школах середних на Буковині.– Чернівці, 1893.– С. 7.

[26] Закарпатська область: Короткий довідник. – Ужгород, 1947.– С. 35.

[27] Вегеш М. М., Туряниця В. В., Чаварга І. М. Смерть президента. (Останні дні життя і смерть президента Карпатської України Августина Волошина). – Ужгород, 1995.– С. 36.

[28] За рідне слово! – Мукачів, 1937.– С. 41.

[29] Прокламація до Угро‑руського народа. – Будапешт, 1919.– С. 15.

[30] Час. – 1939.– 7 лют.

[31] Маковецький С. Слово до братів під Бескидом. – Прешов, 1940.– С. 19.

[32] Їжак. Українець чи русскій? – Мукачів, 1938.– С. 7.

[33] Барвінський Б. Назва «Україна» на Закарпатті.– Вінніпег: Накл. Братства Карпатських Січовиків, 1952.– С. 5.

[34] Карпатська Україна в боротьбі.– Відень, 1939.– С. 229.

[35] Маковицький С. Слово до братів під Бескидом. – Прешов, 1940.– С. 13.

[36] За народ Подкарпаття. – Унгвар, 1940.– С. 4.

[37] Мишанич О. В. Політичне русинство: історія і сучасність: Ідейні джерела закарпат. регіон, сепаратизму. – К.: ТОВ «Вид‑во Обереги», 1999.– С. 15.

[38] Красовський І. Тільки з рідним народом… – Львів: Обл. упр. по пресі, 1992.– С. 9.

[39] Маковицький С. Слово до братів під Бескидом. – Прешов, 1940.– С. 12.

[40] Мушинка М. Політичний русинізм на практиці // Нове життя. – 1991.– Ч. 47/48.– Додаток.

[41] Мишанич О. Політичне русинство – українська проблема // Сучасність. – 1996.– № 7–8.– С. 148.

[42] Красовський І. Тільки з рідним народом. – Львів: Обл. упр. по пресі, 1992.– С. 35.

[43] Макара М., Мигович І. Карпатські русини в контексті сучасного етнополітичного життя // Український історичний журнал. – 1994.– № 1.– С. 124.

[44] Мишанич О. В. Політичне русинство: історія і сучасність: Ідейні джерела закарпатського регіонального сепаратизму. – К.: ТОВ «Вид‑во „Обереги“», 1999.– С. 22.

[45] Каменецький І. Україна в тоталітарних схемах нацизму // Український історик. – 1972.– № 3–4.– С. 114.

[46] Бюлетень Української Центральної інформаційної Служби. – 1997.– 9 жовтня. – С. 3.

[47] Миллер А. Конфликт «Идеальных отечеств» // Родина. – 1999.– № 8.– С. 82.

[48] Рябчук М. Дилеми українського Фауста: громадянське суспільство і «розбудова держави».– К.: Критика, 2000.– С. 18.

[49] Рудницький Я. Слово й назва «Україна».– Вінніпег: Накл. Укр. Книгарні, 1951.– С. 130.

[50] Шпорлюк Р. Україна: від імперської периферії до незалежної держави // Сучасність. – 1996.– № 12.– С. 62.