Не секрет, что в тех странах, где говорят на разных языках и исповедуют различные религии, политические проблемы глубоки, а искушений больше, чем в мононациональных странах. Еще Милль, один из основателей философии политического либерализма, решил, что для становления демократического порядка наиболее подходят мононациональные страны (Mil, 1951:361). Естественно, Милль имел в виду идеальную историческую и социальную ситуацию.

Основная проблема сложносоставного (в этническом, религиозном, национальном смысле) государства зависит от типа его интеграции. Государственное устройство посредством закона и исполнительной власти требует от своих граждан лояльности, в то время как национальное сообщество, с большей или меньшей степенью солидарности, добивается общей культуры и специфической структуры коллективного сознания. Разница между принуждением и солидарностью в первую очередь заметна в национально пестром обществе. По этой причине в суверенитет национально гетерогенного общества надо встраивать и отношение к национальным сообществам, поскольку самой близкой для каждого индивидуума является национальная культура. Это можно назвать и национальной идентичностью (не национализмом ли?).

Теоретические дискуссии о национальной идентичности всегда возвращаются к началу: что такое культурная идентичность как фундамент национальной идентичности (Аврамовиħ, 2003)? Из предыдущих исследований этой проблемы можно извлечь некоторые черты национальной идентичности, в отношении которых существует согласие, но различия появляются, когда приходится определять происхождение, структуру и функцию отдельных элементов, образующих идентичность. Проблема состоит в том, что при определении следует отдавать предпочтение какому‑либо элементу – субъективному ощущению принадлежности к одной из наций, таким объективным показателям, как язык, традиции, обычаи, религия, или материальная культура и отношения в обществе.

Национальная идентичность не определяется биологически. Нация, в крайнем случае, продукт воспитания (образования) и выбора каждого индивидуума. В структуре каждой национальной идентичности встроены отношения «мы – они». Принадлежность к одной нации подразумевает отношение к другой. Другая помогает отличаться или сближаться. Там, где национальные и культурные общества перемешаны, сильнее ощущаются антагонистические процессы. Когда речь идет о выборе нации, то есть о перемене национальной идентичности, мы сталкиваемся с проблемой личного определения и признания со стороны других. Это касается двойной идентичности. Если я говорю, что отныне я француз, то имеешь ли ты право продолжать считать меня сербом? К этой проблеме мы вернемся позже.

Принадлежность индивидуума к «этническому сообществу» определяется действительными или предполагаемыми кровными, родственными связями (Вебер, 1976). Между тем, любая форма этнического сообщества (племя, народ, нация), кроме «естественных» элементов, содержит и социальные. Принадлежность к нации определяется высшими качествами сообщества – дух, сознание, душа сообщества, в которой социализируется индивидуум (Hobsbaum, 1996). Этнос от нации отличает более высокое качество культуры.

В отличие от форм этнических сообществ, государство – социальный агрегат, который связывает своих членов правовыми нормами и силовыми инструментами. Обобщенно говоря, ключевой элемент идентичности этноса – близость крови и обычаев, идентичность нации основан на системе общих ценностей – языка, традиций, культуры, а государство – организация власти на определенной территории.

Сейчас в мире существует около 200 государств и 3000 этнических сообществ. Это означает, что наибольшее число стран по своей этнической, религиозной и культурной структуре заметно негомогенны. Этот факт заставляет нас думать об одном далеко уводящим по практическим последствиям вопросе: будет ли демократическая форма государства стимулировать перерастание этнических и религиозных сообществ в нации, а их, в свою очередь, в новые государства (или непосредственно этнических и религиозных сообществ в новые государства)? Политический опыт показывает, что религиозный фактор в США не может быть причиной нестабильности политических институтов (Tokvil, 1991). Между тем, в недостаточно дифференцированных сообществах этот элемент общественной структуры может стать движителем сильных политических стремлений к фрагментации (и декомпозиции) государства.

Борьба за идентичность – борьба за иную принадлежность, или потенциальная тяга к политической государственности, и тут возникают проблемы. Демократический порядок не гарантирует уверенность, он не исключает рисков. Институты демократии делают политическую и общественную жизнь непредсказуемой. Политический простор открыт для всех типов интересов индивидуума и коллектива. Демократия не является гарантом разборчивости, она только дает возможность руководствоваться разумом. Она предоставляет возможность защищать национальные интересы, но и вызывает раздоры, дает повод ненавидеть или защищать власть. Демократические институты порождают конфликты, иногда провоцируют, а их разрешение носит временный характер. Свободы и права, установленные демократией, могут использовать этнические и религиозные идентичности как политическую форму собственного существования. «Национальное самоутверждение и агрессивность могут процветать и на демократической почве» (Manhajm, 1980). Демократические институты в сложносоставных этнических странах могут вызывать требования более высокого уровня этнического сообщества (племя – нация), или трансформации нации (религиозные сообщества) в государство. Этот «ядовитый плод демократии» (Кин, 1992) находится в непрерывном конфликте с государством. Этот процесс имеет исторические корни, а демократическое политическое пространство обеспечивает возникновение и критику сепаратизма.

Демократическая неизвестность перерастания этнических и религиозных сообществ в политические не характерна для народов Балкан. Она по своей глубокой природе глобальна.