Представление о Сталине как политическом вожде Советского государства в рамках названия настоящей книги было бы неполным, если бы мы хотя бы вкратце не коснулись его «войны с собственным народом» и после Победы в Великой Отечественной войне.

Как уже было сказано выше, 12 июня 1937 года по личному распоряжению Иосифа Джугашвили – Сталина были расстреляны 8 высших военачальников Вооруженных сил СССР (см. подписанную утром 11 июня телеграмму вождя председателю Специального судебного присутствия Ульриху). Неимоверно трудно было в тяжелейших условиях войны восстанавливать организационную силу и мощь вооруженных сил страны, однако народ напрягся, выдвинул из своей среды талантливых военачальников и возродил мощь Красной армии. Для того чтобы восполнить нанесенный Сталиным урон и вырастить новых 8 маршалов СССР (Жукова, Конева, Говорова, Василевского, Рокоссовского, Малиновского, Толбухина, Мерецкова), Красной армии потребовалась Великая Отечественная война и гибель в боях с немецко‑фашистскими захватчиками миллионов наших солдат, офицеров и генералов.

Но Сталин и после Победы остался самим собой и повел новую войну с выросшими за это время управленческими кадрами. И сызнова начал с военных: сначала, с 1946 года, под опалу попал маршал Г. Жуков, а потом арестам были подвергнуты 112 выросших в ходе войны генералов (по данным А. Н. Яковлева – председателя комиссии по реабилитации жертв политических репрессий). Затем ареал репрессий был расширен – под топор попали этнические русские управленческие кадры в сфере государственного и хозяйственного строительства, а вдогонку им – и евреи в сфере науки, искусства, культуры, медицины, издательского дела. Причины, в силу которых шли эти аресты, внешне разнились друг от друга, но суть от этого не менялась – вождь вновь каленым железом выжигал тех, кто мог, по его мнению, представлять опасность для его личной власти. Появился, правда, в этом амбиенте и новый момент.

В 1947 году, после нескольких перенесенных им, начиная с сентября 1945 года, микроинфарктов и микроинсультов, вождь впервые задумался о том, кому он может передать власть. На кону, как свидетельствуют очевидцы, опять стоял не столько вопрос о личной власти диктатора, сколько судьба его главного детища – Советского Союза. Вождь опасался, что после его смерти его политические наследники «профукают» и СССР: «Я умру, что вы будете делать без меня? Вас же передушат как котят!!!» – восклицал он несколько раз во время застолий на своей даче в Кунцеве после заседаний политбюро ЦК.

В хранящихся в РГАНИ неправленых мемуарах Н. Хрущева, в опубликованных мемуарах Юрия Жданова, Анастаса Микояна и других содержатся упоминания о том, как в 1947 году вождь стал заводить разговоры о том, что ему уже почти 70 лет и пришла пора подумать о том, кому можно будет передать власть в партии и в государстве, когда Сталин (он так и говорил себе – в третьем лице) уйдет в мир иной.

Вспоминает А. Микоян: «Как‑то Сталин позвал всех, кто отдыхал на Черном море в тех краях, к себе на дачу на озере Рица. Там при всех он объявил, что члены политбюро стареют (хотя большинству было немногим больше 50 лет и все были значительно младше Сталина, лет на 15–17, кроме Молотова, да и у того разница в возрасте со Сталиным была 11 лет). Показав на Кузнецова, Сталин сказал, что будущие руководители должны быть молодыми (тому было 42–43 года), и вообще, вот такой человек может когда‑нибудь стать его преемником по руководству партией и ЦК. Это, конечно, было очень плохой услугой Кузнецову, имея в виду тех, кто втайне мог мечтать о такой роли. Но все понимали, что преемник будет русским [курсив мой. – Вл. К. ]»[1]. Своим возможным преемником в сфере экономики вождь назвал председателя Госплана СССР, академика Н. А. Вознесенского.

Как позже выяснилось, на самом деле этими заявлениями вождя было положено начало процессу масштабного уничтожения этнических русских кадров высшего звена управления, выпестованных А. А. Ждановым, начиная с 1932 года, а потом – и массовых репрессий, под молох которых попали (до марта 1953 года включительно) около 32 тысяч человек по всей стране. Феномен этот остался в истории под названием «ленинградское дело».

Под молох репрессий в эти четыре года попали в основном русские руководители. Но, скажем сразу, позиция генсека по так называемому «русскому вопросу» с 1910 года по 1953‑й менялась несколько раз[2], и всякий раз это были конъюнктурного характера изменения.

В принципе же позицию Сталина в этом плане упрощать не стоит: в период всей своей сознательной политической деятельности Иосиф Джугашвили – Сталин к русскому народу как к самой многочисленной и государствообразующей нации на географической территории Российской империи, а потом СССР относился с большим пиететом, как к исторической данности. Но вот к интеллектуальной верхушке русского народа вождь всегда относился с сильным подозрением, считая, что если в политическом сообществе и существует сила, которая может отодвинуть его от власти, – так это как раз русская политическая элита, поэтому он периодически устраивал ей кровопускания. В 1928 году было организовано так называемое «шахтинское дело» (53 технических специалиста были приговорены к различным срокам тюремного и лагерного содержания), в 1929 году – так называемое «дело Промпартии» (10 инженеров) и так называемое «академическое дело» (после того, как при выборах в Академию наук члены академии забаллотировали Н. Бухарина, в ссылки и лагеря были отправлены 115 выдающихся ученых) и т. д.

Но по большому счету не был Сталин ни русофобом, ни русофилом. На деле он был тем, кем он сам себя до революции долго называл, – нацменом, то есть представителем малого народа, присоединившегося (присоединенного) к великому народу и к великой стране. С молоком матери воспринимал он как данное свыше, что Россия – это великая, мирового значения держава, а русский народ – это государствообразующая этническая субстанция, которая на протяжении многих веков сумела организовать на огромной географической территории земного шара государство с мирового значения культурой (духовной, материальной, интеллектуальной, бытовой), и на основе этой культуры этот народ (русский) объединил вокруг себя десятки других народов и их культур, не уничтожая и не разрушая эти последние, а по мере возможности сохраняя и развивая их (сегодня, после декабря 1991‑го и февраля 2014‑го, можно бы и добавить: развивая в том числе и на беду себе).

Как нацмен Иосиф Джугашвили остро ощущал свою грузинскую сущность, остро любил свой народ, что нашло проявление в его юношеских стихах, но при этом никогда не отторгал ни русский народ, ни русскую культуру. Более того, уже в революционной среде отличаясь от своего близкого окружения глубоким умом и ясным сознанием, он понимал, что единственным (и главным) фактором, обеспечивающим существование этого громадного образования – Российской империи, – был всегда русский народ, играющий государствообразующую роль. В отличие от Ленина он хорошо это понимал и потому и выступал за сохранение самого этого народа и формы его естественного существования – Российского государства.

Но при этом в политике Иосиф Джугашвили всегда оставался холодным прагматиком, руководствуясь в своем поведении политической целесообразностью.

Когда для достижения одной политической цели, которую он сам же для себя и формулировал, было необходимо подымать политический вес русского народа – он это делал. Когда же ему казалось, что пришло время делать обратное, – он ровно это и делал. Не уяснив этой истины, нам никогда не понять действительных пружин одного из самых больших преступлений верхушки большевистского режима в послевоенное время, до сих пор еще не до конца осознанного российской общественностью[3].

Документы и мемуарная литература свидетельствуют, что ко времени появления этого феномена – «ленинградское дело» – основное беспокойство, снедавшее Сталина, было вызвано одной мыслью: что станет с Советским Союзом после его смерти? Объявив после войны, что он хотел бы видеть в качестве своих преемников в руководстве государством и партией Николая Вознесенского и Алексея Кузнецова, потом генсек изменил свои намерения и позволил Маленкову и Берии убедить себя в том, что «ленинградцы» стремятся обособить РСФСР в составе Союза и тем самым – разрушить СССР.

Нарисованный им самим прогноз показался ему реальным, и он принял меры как к недопущению такого сценария, так и к тому, чтобы ни малейшей информации о «ленинградском деле» никуда не просочилось, ни внутри страны, ни за рубеж. Первое ему удалось, второе – нет.

Что касается зарубежа, то те, кому положено было знать о «ленинградском деле», в основных чертах знали о нем все. Но популярным это «дело» в западной историографии так и не стало. Практически с 1950 года и до сегодняшнего дня это событие находится в зоне умолчания.

Ответ на причины этого умолчания кроется, как мне представляется, в том, что в «ленинградском деле» удар почти на 100 % пришелся по этнической русской элите. Святослав Рыбас, один из самых эрудированных российских исследователей сталинского периода, так и назвал свою первую публикацию по этой теме – «разгром «русской партии»[4].

Русский флер этого «дела» всегда отпугивал от него и американских советологов (кремленологов): они никогда не будут будить интерес к опасным для них (с геополитической точки зрения) событиям русской истории. Причину этого опасения довольно точно определил к. и. н. Л. П. Решетников: «Запад не боялся большевистской идеологии, которую он сам и вскормил. Он не боялся диктатуры Сталина, пока речь шла о диктатуре руководителя ВКП(б). Но Запад и советская номенклатура смертельно боялись возрождения исторической России. В этой связи примечательны слова одного из видных западных идеологов С. Хантингтона: «Конфликт между либеральной демократией и марксизмом‑ленинизмом был конфликтом идеологий, которые, невзирая на все различия, хотя бы внешне ставили одни и те же основные цели: свободу, равенство и процветание. Но Россия традиционалистская, авторитарная, националистическая будет стремиться к совершенно иным целям. Западный демократ вполне мог вести интеллектуальный спор с советским марксистом. Но это будет немыслимо с русским традиционалистом. И если русские, перестав быть марксистами, не примут либеральную демократию и начнут вести себя как россияне, а не как западные люди, отношения между Россией и Западом опять могут стать отдаленными и враждебными»[5].

Упомянутый выше Святослав Рыбас обращает внимание на то, что «в человеческом и историческом плане «ленинградское дело» продолжается до сей поры в силу ряда обстоятельств. Созданное русскими государство никогда не было чисто русским и не однажды переживало потрясения, вызванные как раз сопротивлением русского же населения имперской политике руководителей страны…

На протяжении одного только ХХ века эта проблема по меньшей мере трижды поднималась до точки кипения: в 1917 году, в 1945–1950 годах и в 1985 – начале 1990 года. Ни разу она не была решена, но в первом и третьем случаях – дело закончилось срывом всех болтов с парового котла, разрушением государства и тяжким восстановительным процессом.

Разрушение СССР, обособление национальных республик и «освобождение» России от имперской миссии не привело к победе «русской национальной идеи» – за пределами Российской Федерации остались десятки миллионов соотечественников, она утратила многие исторические земли и геополитические преимущества.

Думается, эта проблема в принципе едва ли имеет линейное решение»[6].

Отметим, что 1917 год решал в общем‑то совсем не «русскую» проблему, но согласимся с русским историком в том, что «в случае прихода к власти «ленинградцев»… судьба СССР была бы иной. Думается, он избежал бы краха».

Обратим также внимание на то, что сходную точку зрения высказывают и другие русские историки. Так, автор фундаментального труда о положении евреев в СССР, доктор исторических наук Г. Костырченко пишет:

«Это тем более печально, что «ленинградская» политическая ветвь, питаемая соками робко возрождавшегося после войны российского самосознания и так безжалостно обрубленная с древа национальной государственности, могла бы в перспективе стать для страны весьма плодоносной.

Правда, реализация ждановской идеи возрождения государственности России чревата была распадом империи, чего, впрочем, так и не удалось избежать.

Спровоцировав, таким образом, в грозные предвоенные и военные годы рост русского самосознания и прагматично использовав его, в том числе и в интересах сохранения собственной власти, Сталин из страха перед возможной перспективой выхода этого самосознания за рамки дозволенного, безжалостно его растоптал»[7].

[1] Микоян А. И. Так было. Размышления о минувшем. М.: Центрполиграф, 2014. С. 610.

[2] Подробно этот вопрос рассмотрен в книге: Кузнечевский В.Д . Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953. М.: Центрполиграф, 2016. 288 с.

[3] Подробно этот вопрос рассмотрен мною в двух монографиях: «Ленинградское дело»: наивная попытка создать этнически чистое русское правительство была утоплена в крови. М.: РИСИ, 2013. 86 с. и: Ленинградское дело. М.: РИСИ, 2016. 292 с.

[4] Культура. 2012. 3 августа.

[5] Решетников Л. П. Вернуться в Россию. Третий путь, или Тупики безнадежности. М.: ФИВ, 2013. С. 186–187.

[6] Рыбас С. Ю. Московские против питерских: Ленинградское дело Сталина. М.: Алгоритм, 2013. С. 210–211.

[7] Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина: власть и антисемитизм. М.: Международные отношения, 2003. С. 289.