Начну эту главу с напоминания о том, что никто не отменял такой простой и элементарной вещи, как борьба за выживание. Причем человек выживает не только в формате один на один. Люди, как социальные животные, так или иначе все равно сбиваются в организованные структуры, высшей формой которых является государство. И государства находятся между собой в постоянной конкурентной борьбе.

Верить на полном серьезе в мантру «государственные границы – это формальность, человек свободен; не важно, где ты родился, важно, где ты захочешь жить; все мы граждане мира» – это глубочайший самообман. Если вам кажется, что все мы граждане мира – ну попробуйте вот так запросто приехать и пожить в Америке. Внезапно окажется, что от вас требуется соответствие определенным критериям. Да и чисто экономический фактор вроде цены билета тоже оставляет большое количество людей за бортом.

Заявления о том, что все люди – братья, никак не повлияли на развитие гигантского мигрантского кризиса в Европе. Вдруг стало ясно, что все мы, конечно, братья, но все‑таки, брат, ты куда лезешь? Давай сперва хоть определимся в понятиях. При этом, для того чтобы посеять в сердцах европейцев тревогу, оказалось достаточно сравнительно небольшого количества мигрантов, если сравнивать с теми громадными массами перемещенных лиц и беженцев, которые захлестнули Европу во время Второй мировой войны. А неадекватные действия нынешних европейских структур власти, зато́ченных под американское представление о демократии, только усугубляют ситуацию, приводя к пагубным последствиям.

И вот здесь мы подходим к важному моменту. Ключевые слова – представление о демократии. В самом начале этой книги мы говорили о том, как демократия хороша или плоха, что это такое и что бы случилось с великими древними греками, если бы они посмотрели, во что выродилось их детище. А если выразить проблему с помощью простых образов, то демократия сегодня напоминает европейский костюм, который пытаются натянуть на любого дикаря, из какого бы племени он ни был и на каком бы континенте ни был рожден. Говорят ему: «Нет, тебе это должно подойти. Смотри, это же классная мерка, она всем подходит! Все это должны носить!»

Если вы когда‑нибудь видели, как на японцах сидит обычная европейская одежда, вы не сможете сдержать улыбки. Не только потому, что японская мода почему‑то требует не отпарывать бирки, но и потому, что и рукава длинноваты, и брючины как‑то странно морщат, одним словом, костюмчик не сидит. Да и цветовые предпочтения очень сильно разнятся, поэтому иногда кажется, что японцы выбирали себе одежду дорогих брендов, но в полной темноте. И так счастливы, что им достались дорогие бренды, что считают святотатством убрать хоть одну этикетку, в том числе и те, что пришиты снаружи. Так и продолжают ходить с длиннющими неподрезанными рукавами и неспоротыми лейблами – хорошо, что хотя бы без ярлыков с обозначением цены.

Схема работала очень просто: вы притворяетесь демократами, мы притворяемся, что вам верим, и принимаем вас в некое абстрактное братство народов. Для того чтобы это братство могло существовать, мы вам придумаем конструкцию, где все это будет работать. Назовем ее, условно говоря, Евросоюз. И будем туда подтаскивать всех подряд: то бывшие страны Совета экономической взаимопомощи, то, скажем, Турцию. Ведь Турция уже совсем другая, абсолютно европейская! Ну и все, еще шажочек – и она будет в Евросоюзе.

В самом деле, всем казалось, что еще вот‑вот, еще чуть‑чуть, еще капельку – и все, наконец‑то Турция войдет в Евросоюз. И – вау! – больной человек Европы станет здоровым. Однако выяснилось, что ничего подобного. В Турции внезапно появляется такой президент, как Реджеп Эрдоган, который по факту, несмотря на то что Ататюрк умер уже довольно давно, реально похоронил его только сейчас.

Что произошло в Турции? После нашумевшей попытки государственного переворота летом 2016 года Эрдоган не остался сидеть сложа руки, а начал мстить всем, кто был причастен к тем событиям. В частности, разобрался со своим еще недавно духовным братом Феткуллой Гюленом, причем разобрался жестко. Так, что на это в той или иной мере отреагировали все, кто находился рядом, – тому же Азербайджану, как только рассорились Гюлен с Эрдоганом, моментально пришлось закрыть 25 школ и университет, принадлежащие движению Гюлена. Самого Гюлена неожиданно приютила Америка, хотя, казалось бы, этот деятель не имеет никакого отношения к демократии и, по сути, его взгляды от американской демократии далеки настолько, насколько это вообще возможно. Но в политике сдержек и противовесов, традиционной для Соединенных Штатов, очень полезно иметь что‑то, что может воздействовать на внутреннюю структуру страны, которая формально находится даже в союзнических отношениях через блок НАТО.

И вдруг Эрдоган говорит: «Что‑то не нравятся мне эти ваши игры в демократию. И то, что придумал в свое время увлеченный Европой Ататюрк, как‑то мне тоже не близко». И действительно, то, что случилось 16 апреля 2017 года, можно назвать похоронами уже и политического наследия Ататюрка. Предварительно Эрдоган абсолютно полицейскими методами разгоняет оппозицию, разбирается с неугодными, записывает тех, кто с ним не согласен, в участников попытки переворота и буквально забивает их ногами, пересажав всех, кто мог оказать хоть какое‑то сопротивление, и сломив их волю примерно так же, как во времена маккартизма поступали американцы. После чего на этом практически выжженном политическом поле проводит референдум об изменении конституционного устройства – без, как я понимаю, большого количества иностранных наблюдателей и глубоко наплевав на то, что скажут по этой теме на Западе. И сосредотачивает в своих руках такую силу, которая позволяет его сравнить уже с султаном.

Он что, не понимал, что делает? Понимал. Он что, не понимал, что Европа будет в бешенстве? Прекрасно понимал! Только есть ощущение, что народ Турции требует другого. Народ говорит: «А чего ты играешься в европейца, ты ж не европеец!» Так и японец когда‑нибудь, рано или поздно, скинет плохо сидящий европейский костюмчик и скажет: «Знаете, мне как‑то в кимоно комфортней. Я, пожалуй, в кимоно буду ходить. Или в одежде своих дизайнеров».

Нам очень долго казалось, что демократия – это такая замечательная одежка, которая всем подходит. Не важно, какая страна, какие у нее традиции государственности, какой культурный бэкграунд, – все равно общие принципы демократии работают для всех. Хотя подспудно мы все‑таки хорошо понимали, что все воспринимают их по‑разному.

И вдруг происходит странное. Президент Азербайджана Ильхам Алиев сначала проводит у себя голосование и отменяет ограничения по президентскому сроку. Первый звоночек. Европа не понимает. Потом Алиев поступает еще жестче – вдруг берет и назначает свою жену первым вице‑премьером. Я спросил у президента Алиева – зачем? Он ответил: «А чтобы у них не было иллюзий, что мы такие же, как они. Мы другие».

Если посмотреть внимательно, то, конечно, сказать, что Азербайджан – это европейская демократия в классическом смысле, язык не повернется. Там куча своих особенностей, которые в совокупности дают очень серьезные отличия. Мало того, если вдруг начать играть там по формальным правилам демократии, то очень скоро демократическими методами к власти придут бородачи и сметут любую иллюзию светского государства на корню.

Не случайно многие лидеры государств с преимущественно мусульманским населением стараются вовремя прикрутить гайки и ограничить проявление свобод в определенных областях, хорошо понимая, что никакого политического ислама и близко нет. Под видом политического ислама все равно прорываются представители крайних взглядов, которые очень быстро отходят от принципов светского государства и устраивают в стране если не ад на земле, то уж точно глубокое Средневековье, которое мало кому может понравиться. Хотя, с другой стороны, учитывая поддержку «Исламского государства» населением территорий, на которых оно находится, понимаешь, что человек приспосабливается к любым условиям, ухитряясь в них не только выживать, но и каким‑то образом устраивать себе определенный жизненный комфорт.

Так что происходит? А происходит то, что в разных странах независимо друг от друга общество отказывается от того, что в последние десятилетия считалось высшей формой общественного устройства – от демократии. Даже «Исламское государство» представляет собой не что иное, как отход от казавшейся уже традиционной демократической формы управления и возврат к еще более традиционной – фундаменталистской. Ведь Халифат существовал задолго до пришествия демократии в эти края.

Пойдем дальше. Посмотрим на бывшие советские республики – ну что, разве можно на полном серьезе считать, что где‑нибудь в Таджикистане, или в Киргизии, или в Узбекистане в чистом виде демократия? Нет, конечно. Или то, что делает господин Лукашенко – демократия? Тоже нет. Это другие формы управления, которые не лучше и не хуже, просто они больше соответствуют национальному характеру. Да, они пока по‑прежнему носят название, привычное западному уху. Но по своей сути уже очень далеко от него отошли. Если внимательно присмотреться к основным, определяющим моментам, понимаешь, что люди, в общем, и так живут неплохо и решают задачи экономического развития вне зависимости от того, как называется структура, которая ими управляет.

Ну вот, пожалуйста. В Арабских Эмиратах – демократия, что ли? Да даже близко нет. Однако темпы роста экономики были очень неплохие. Что, в Китае – демократия? Не смешите меня. В Китае контролируется Интернет, а ведущие мировые информационные агентства, если хотят выходить в ленту, выкладывают новости с запозданием либо разрешают себя редактировать. Довольно смешно здесь говорить о том, что основные принципы демократии соблюдены.

Но как только ты понимаешь, что происходит на самом деле, ты сразу начинаешь по‑другому смотреть на все. Начинаешь присматриваться и задумываться. Вот, например, Латинская Америка – а что у них? А в Латинской Америке все то же самое. Они возвращаются к каким‑то своим, наиболее им подходящим формам государственности, которые находят отражение и в языке, и в национальной культуре, и в особенностях вероисповедания. И конечно, все это пытаются сломать через колено, снова и снова стараясь распространять вирусы цветных революций. Как это сделать? Очень просто. Всегда же есть недовольные. Всегда есть те, кто чувствует себя случайно рожденным в этой стране. Им надо просто помочь. Через кого? Через некоммерческие организации.

Поэтому, как рассказывали мне многие президенты (звучит нескромно, но вполне соответствует действительности), в какой‑то момент они вдруг решали проанализировать ситуацию и становилось ясно, что стоит лишь чуть‑чуть, немножечко придушить каналы финансирования некоммерческих организаций из‑за рубежа, как протестная активность моментально спадает. А если закрутить краник полностью, то на площадь выходят уже не сотни тысяч разгневанных граждан, а несколько десятков городских сумасшедших. Потому что за любой активностью все равно всегда стоят деньги. А еще, как правило, – местные оппозиционные круги, играющие с властью в кошки‑мышки и больше всего на свете мечтающие сами занять ее место.

В точности то же самое было и у нас в 2011 году. Оппозиционные СМИ – ряд телеканалов или радиостанций, само существование которых изначально было возможно только благодаря поддержке либо государства, либо высокопоставленных людей, которые пропихивали эти телеканалы чуть ли не пальцем во все возможные системы распространения, – работали как штабы революции. Только революция почему‑то все равно не состоялась. Почему? Власть проявила волю. Воля и возможность вывести на улицы большее количество людей, чем выводили оппозиционеры, сломали это движение «против».

Но есть еще один нюанс. Почему сейчас стала возможной победа – или по крайней мере временный успех – Эрдогана в Турции? Почему не сработали санкции против России? Почему развитие ситуации в Казахстане происходит именно таким образом? Почему Алиев отошел от проамериканского пути? Почему американский механизм все еще никак не срабатывает в Армении, несмотря на попытки диаспоры раскачать ситуацию? Как это объяснить?

Сунь‑Цзы писал, что полководец, знающий себя и знающий своего врага, тысячу раз будет с ним драться и тысячу раз победит. Знающий себя, но не знающий своего врага раз победит и раз проиграет. А не знающий себя и не знающий врага обречен проигрывать всегда.

XX век был веком победившей демократии, что в переводе на русский язык означает, что феноменальное доминирование Соединенных Штатов после Второй мировой войны, когда на их долю приходилось 60 % мирового ВВП, подкреплявшееся также очевидной военной мощью, которой мог противостоять только Советский Союз, показало миру определенную модель. Под эту модель, получившую название «демократии», начали одна за другой подтягиваться другие страны – в первую очередь, конечно, те, где размещались американские военные базы, так что выбора у них было немного.

Направление идеологического развития казалось совершенно однозначным. Миру говорили: послушайте, давайте не будем себя обманывать, вот же есть единственно правильный демократический путь! И одна за другой страны начинали называться демократиями, даже если ничего демократического, кроме названия, в них не было. Но это было не важно. Важно было соблюдать правила игры и говорить: да, мы разделяем демократические ценности, мы идем к демократии.

Мы уже говорили о том, как понимание демократии изменялось со временем. Но применительно к народам и странам сложилась удивительная ситуация. Демократия оказалась, если угодно, своего рода зонтичным брендом, и в этой зонтичной структуре нашли себе место обломки самых разных предыдущих форм. Как правило, страны, которые отныне должны были идти по демократическому пути, оказывались разрушенными монархиями или нарезанными на куски бывшими колониями, которым сказали: «Все, отныне вы свободны, а мы придумаем, какой у вас теперь должен быть общественный строй».

Обществам, в которых еще вчера прочно держались родоплеменные отношения, пояснили: «Нет‑нет, с племенными отношениями покончено. Вы больше не можете там у себя хитрым образом делить на всех добычу, вы теперь демократы. Понятно? Повторяйте за нами по буквам: д‑е‑м‑о‑к‑р‑а‑т‑ы. Уяснили? И будет вам благо. Вот ты – не важно, что ты на самом деле вождь, и какая у тебя религия, тоже не важно. Мы тебе говорим, что ты теперь президент. Так что давай быстренько всех своих приведи в чувство, избери себе какой‑нибудь парламент или назначь кабинет министров, и все. Дальше заживете как хотите».

Советский Союз, надо заметить, играл в ту же игру, пытаясь, со своей стороны, придумать получившим новенькую, с пылу с жару, независимость государствам социализм. «Значит, так, мужик, – говорили мы. – Ты теперь не племенной вождь, а генеральный секретарь. А все твое племя – не просто племя, а члены местной коммунистической партии. Ты – пролетарий, повторяй по буквам: п‑р‑о‑л‑е‑т‑а‑р‑и‑й. Тебе нечего терять, кроме своих цепей. Да, цепи у тебя золотые, мы видим, и, кстати, вытащи кольцо из носа. Но во всем остальном ты настоящий пролетарий. Что значит – «у тебя нет ни одного завода»? Заводы мы тебе построим, не забивай себе голову. Ты, главное, учи слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Что характерно, ни одна, ни другая предложенные модели не имели к этим народам никакого отношения. В течение какого‑то времени они играли по навязанным правилам, тем более что каждая из элит проходила долгий и мучительный процесс коррумпирования. «Капиталистические» легко и радостно коррумпировались в западных университетах, их везде принимали в приличном обществе, и даже они сами начинали верить в то, что являются убежденнейшими демократами. Что не мешало им, правда, когда возникала необходимость, отрезать уши своим конкурентам или съедать их мозг ложечкой.

Представители «социалистических» местных элит выказывали себя столь же пламенными членами партии. Некоторые даже получали от СССР государственные награды – как, например, бывший президент Египта господин Насер, проводивший весьма жесткую и неоднозначную внутреннюю политику, включавшую, в частности, преследование египетских коммунистов. После этого награждения в народе родился ироничный стишок:

Лежит на пляже кверху пузом

Полуфашист, полуэсер,

Герой Советского Союза

Гамаль Абдель на всех Насер.

Но с течением времени под зонтиками демократии и социализма в бывших колониальных и развивающихся странах постепенно вызревали, а в конечном счете прорывались наружу совершенно иные формы общественного устройства. Народы попробовали, потыкались и поняли, что, как в советском анекдоте, «как ни собирай – получается автомат Калашникова». Иначе говоря, как себя ни назови, а привычная форма управления все равно проступит через любой демократический флер, хотя, в свою очередь, тоже претерпит изменения.

Когда случилось страшное и Советский Союз ушел с международной арены, вдруг выяснилось, что все эти «социалистические» страны не хотят быть социалистическими. Во‑первых, потому что какой смысл быть социалистической страной, когда тебе за это не платят, а во‑вторых, они уже привыкли к тому, что кто‑то их коррумпирует. Значит, надо искать следующего «большого папу», который будет заниматься их проблемами.

Выяснилось, что этот большой папа всегда был рядом и только и ждал, когда для него освободится вакансия. Правда, почему‑то все наивно думали, что он придет и даст денег. Но капиталисты не дают денег – они дают в долг. А это далеко не одно и то же. Как говорил замечательный поэт Михаил Светлов, «берешь чужие и на время, а отдаешь свои и навсегда». Но многим странам казалось, что главное – это взять в долг, а там, глядишь, что‑нибудь такое внезапное случится, можно будет кому‑нибудь подмигнуть и долги возвращать не придется. Наивные! Они совершенно забыли (а может, и не знали) о том, как зарождался и развивался капитализм. Попробуй только денег не вернуть – жизнь сразу перестанет казаться медом.

После того как главный игрок соцлагеря сошел со сцены, элиты, которые в свое время с радостью коррумпировались и перестраивались из племенных в социалистические, моментально перестроились обратно, став не то капиталистическими, не то опять племенными. Лишь некоторые сохранили свое истинное лицо и поэтому могут являться примером для всех – например, Куба. Но это абсолютно отдельный случай – там всегда имела место некоторая изолированность.

А вот Китай в качестве однозначного примера рассматривать довольно сложно, потому что китайская модель все‑таки не была настолько напрямую связана с Советским Союзом. Свою роль сыграла и собственная гигантская история, и деятельность Мао Цзэдуна – бесспорно, очень сильного лидера, который когда‑то вовремя для себя разошелся во мнениях с советской властью, поэтому смог выстроить государство, в значительной степени независимое и от Советского Союза и от социалистической доктрины. Здесь китайцам опять‑таки помог многотысячелетний опыт государственности и цивилизации.

Американцам после развала Советского Союза стало казаться, что главное уже сделано. И это ощущение довольно быстро отразилось на качестве специалистов, занимающихся международными отношениями, – дипломатов, страноведов и т. п. Произошло дикое падение профессионального уровня. Американцы решили, что можно больше не обращать внимания на национальные отличия, главное – это некие абстрактные глобальные тренды и процессы, институты и механизмы, которые везде действуют одинаково. Они перестали знать те страны, с которыми работают.

Вот эта потеря профессионализма и вера в то, что можно жить по модели Наполеона – «ввяжемся в драку, а там посмотрим», – привели к колоссальным ошибкам и проигрышам. Именно поэтому из орбиты США одна за другой стали выпадать страны. Именно поэтому, например, в какой‑то момент времени американцы потеряли Египет – потому что потеряли представление о том, как нужно работать конкретно с Египтом. Поэтому появился генерал ас‑Сиси, который казался настолько далеким от власти, насколько это вообще возможно. Притом что абсолютно неясно, зачем вообще американцам понадобилось так вероломно сдавать предыдущего президента Хосни Мубарака, который старался делать для Америки все, что мог. Совершили очевидную глупость в Ливии. Совершили очевидную глупость в Сирии. Понять суть претензий, которые предъявлялись и предъявляются этим режимам, как я уже говорил, совершенно невозможно. А Америка никогда не удосуживалась дать внятные объяснения.

Сейчас наступает новый этап в международных отношениях. Самое важное, что происходит на наших глазах, – влияние, которое прежде пытались оказывать в разных странах разнообразные грамотно организованные и подпитанные из‑за рубежа структуры, тянущие за собой народы к абстрактной модели, постепенно снижается. Механизм начал пробуксовывать – главным образом из‑за уже упомянутой потери профессионализма американскими специалистами по работе за рубежом и отсутствия у них внимания к деталям.

Вторым, не менее важным фактором стало то, что Америка начала терять свою привлекательность. И потому, что уровень жизни внутри страны стал падать все заметнее, и в силу ошибок, которые Америка совершает раз за разом. И эти ошибки, благодаря деятельности средств массовой информации, возможностям Интернета и открытости информационного общества, стали настолько заметны и настолько очевидны, что образ Америки, с таким трудом и старанием выстроенный раньше – образ страны абсолютной свободы и всеобщего процветания, – начал блекнуть и размываться.

Разочарование все сильнее, даже несмотря на то что большое количество людей по‑прежнему едет в Америку в поисках счастья и лучшей доли. Вдруг выяснилось, что жить там тяжело. Пахать надо страшно. Но как бы ни выкладывались иммигранты, все равно того уровня достатка и комфорта, которого многие из них могли бы достичь у себя на родине, в Америке они достичь никогда не смогут. И это оказывается страшным открытием для людей, приезжающих в США из самых разных стран, не только из России. Оказывается, невозможно получить то, что было обещано как конфетка в обертке демократии.

Вообще надо понимать, что людям свойственно идеализировать тот исторический период, в котором они живут. Нам всегда кажется, что наше время самое критичное, самое тяжелое, самое важное. Как известно, надпись, гласящая, что молодежь совсем отбилась от рук, перестала учиться, не уважает старших, и страшно подумать, что вообще из нее вырастет, была найдена при раскопках в древнем Вавилоне. Это свойственно людям во все времена и во всех странах – думать, что молодое поколение никуда не годится, и при этом быть уверенными, что существующая форма государственного правления являет собой вершину общественной мысли и сохранится навечно.

Поэтому современному человеку кажется, что демократия – это навсегда, да и гегемония Америки представляется чем‑то естественным. «Смотрите, – думаем мы, – нравится нам это или нет, но как долго уже Америка правит!» Но вообще‑то, если разобраться, Америка правит крайне недолго. Даже если с большой натяжкой привязаться к периоду Первой мировой войны, все равно выходит меньше века, в реальности же ни о какой гегемонии Соединенных Штатов сразу после Первой мировой речи не шло даже близко.

А вот Китай, напротив, как раз доминировал на значительной части азиатского континента на протяжении трех с половиной тысяч лет. Но об этом как‑то не принято сейчас говорить. Зачем нам думать о Китае? Он от нас далек и географически и культурно – мы ведь живем по большому счету в авраамической цивилизации. Где мы и где Китай?

Это очень удобно, очень выгодно – не думать ни про Китай, ни про Индию, просто взять и забыть. Но другая проблема, всплывающая, когда ты уже благополучно забываешь про Индию и Китай, заключается в том, что в этих двух странах, на минуточку, проживает чуть ли не половина человечества. И не так уж страшно, если ты забыл о них, – но вдруг они забудут о тебе? Вот это уже серьезно. А еще хуже, если они вдруг резко о тебе вспомнят и решат узнать, что же ты там такое себе задумал.

Идеализация моделей, характерная для сегодняшней американской внешнеполитической мысли, способна сыграть с нами злую шутку. Мой друг, замечательный российско‑американский политолог и историк Николай Васильевич Злобин, часто говорит: «Если Россия считает, что существующий миропорядок ее не устраивает, пусть покажет пример! Предложите привлекательную модель мирового устройства». Но он упускает из виду, что именно этот подход и завел человечество в тупик, который мы сегодня наблюдаем.

Современная модель общества создавалась как единая для всех. Такой образ универсального будущего. Здесь важно следовать внешним правилам. Тот, кто выполняет условия, сразу считается дико демократичным, с ним будут дружить. Нюансы роли не играют. Иначе говоря, модель будущего – это зонтичная демократия, в которую ты встроился, и тогда все закроют глаза на то, что демократия у тебя какая‑то не совсем настоящая, не очень правильная.

Несколько лет назад британский профессор социологии Колин Крауч написал книгу под названием «Постдемократия». Постдемократия – это такое состояние общества, при котором оно сохраняет внешние признаки демократии: «свободные выборы, конкурентные партии, свободные публичные дебаты, права человека, определенную прозрачность в деятельности государства. Но энергия и жизненная сила политики вернется туда, где она находилась в эпоху, предшествующую демократии, – к немногочисленной элите и состоятельным группам, концентрирующимся вокруг властных центров и стремящимся получить от них привилегии»[1].

Именно это мы и наблюдаем повсеместно. По большому счету эпоха, в которой мы живем, именно что постдемократическая. Постдемократия, как любая превращенная форма, постоянно порождает коррупцию в колоссальных масштабах. Потому что все понимают, что всё как бы немножко невсерьез. Значит, ситуация временная. И если раньше у местных элит была возможность открыто заявить о том, что те или иные блага принадлежат им по праву, то теперь они должны играть в какие‑то странные игры. Нет бы сказать честно, откуда деньги, – мол, награбил. Хозяин я местный, все племя мне деньги приносит, уважение показывает. В демократическом обществе, конечно, так не принято, а в любом другом – еще как принято. Попробуй не принеси!

Своим можно все. На проделки своих всегда будут смотреть сквозь пальцы. Например, в зонтичной демократической модели требуется уважение к представителям сексуальных меньшинств. Ни в коей мере не оспариваю этот постулат. Правда, что‑то не заметил никакого уважения к сексуальным меньшинствам в такой демократической монархии, как Саудовская Аравия. Даже близко нет. Я уж не говорю о правах женщин, которые, конечно, в арабских странах находятся на высочайшем демократическом уровне! (Шутка. Грустная.) Или о свободе прессы, например в Южной Корее, которая достигла таких вершин, что можно схлопотать реальный срок за просмотр видеоматериала из Северной Кореи (а вовсе не наоборот, как нас пытаются уверять).

Даже Украина – чрезвычайно демократичная страна, несмотря на запреты на въезд для журналистов из России, «черные списки», списки сайта «Миротворец» и ужасающие нарушения прав человека.

Это только России можно указывать и говорить:

– Вы что себе позволяете! Посмотрите, что у вас происходит в Чечне с геями!

– А что там происходит? – спрашивает Лавров.

– Так вот же у вас газета написала!

– А расследование было?

– Но газета же написала! Вы давайте, разберитесь, вдруг это правда!

– Ну правильно, – говорит Лавров. – А если неправда?

– Все равно! Вы не имеете права нарушать права геев.

Согласен. Не имеем. Но может быть, нужно сначала доказать, что мы их нарушали? Но дело даже не в этом. Получается, только мы такие плохие? А как насчет остальных? А нам говорят: «Каких остальных? Кто тут остальные? Никаких остальных нет! Ты даже не напрягайся. Нет никаких остальных!»

Как работают двойные стандарты? Вот погибает от рук террориста в Париже на Елисейских Полях полицейский, еще один ранен, ранение также получила проходившая мимо женщина. Мир в ужасе, президент США, тоже в ужасе, делает пламенное заявление на этот счет. А он‑то с чего в ужасе? У него самого полицейские погибают регулярно. Но это же произошло в Париже!

Через несколько дней совсем рядом, на той же самой планете Земля, в городе Хабаровске в приемную ФСБ заходит вооруженный подонок и начинает стрелять. Убивает сотрудника ФСБ, ранит его коллегу, ранит одного из посетителей, случайно получает рикошетом собственную пулю и погибает. Кто‑нибудь на это обратил внимание? Да всем наплевать! А сколько полицейских и сотрудников спецслужб гибнет на Кавказе? Что, Трамп по этому поводу что‑нибудь заявлял? Да прекратите. Привлекает внимание разве что громкий теракт где‑нибудь в столице.

А сколько китайцев должно погибнуть, чтобы мир это заметил? А африканцев? А сирийцев? Нет, конечно, если сирийцы гибнут выгодно – якобы от химической атаки правительственных войск (что, конечно, само по себе ужасно), – то да, все должны обратить внимание и тут же нанести ракетный удар. А если подонок взрывает себя рядом с пассажирскими автобусами, но эти автобусы набиты сторонниками Асада, то гибель 60 детей в результате взрыва, конечно, очень неприятное происшествие, но бомбить никого не надо. Зачем? Мало того, даже не надо пересматривать вопрос поддержки террористических организаций из Идлиба, которые и не думают скрывать свою причастность к этому ужасу. Правильный подход! Чего париться? Есть же волшебное слово – «целесообразность».

Все определяется тем, где ты родился. Если ты родился в зажиточной Швейцарии – все, жизнь удалась. А если где‑нибудь в Африке? И куда тебе деваться? При этом никакой твоей вины нет, просто ты родился не в том месте, ничего личного, до свидания. Для тех, кто живет, например, в Америке, тебя не существует. О тебе в лучшем случае вспомнят, если ты маленькая девочка и террористы похитили тебя из школы вместе с еще двумя сотнями таких же девочек. Но и то – вспомнят и забудут через короткое время. Потому что неинтересно.

Мир уже давно живет по этим стандартам. И все прочувствованные цитаты из Достоевского о слезе ребенка так и остаются прекраснодушной литературщиной. Все очень здорово, очень правильно, только мир на это никак не реагирует. В какой истерике бились западные СМИ по поводу трагедии Алеппо! Чего только не говорили! Каких только ужасающих картинок не было! Рядом – штурм Мосула. Ковровое бомбометание, множество жертв среди мирного населения. И – тишина. Неинтересно! Это же свои штурмуют. Своим все можно.

Представьте, если Россия в какой‑то момент вдруг скажет: «Слушайте, это невозможно больше терпеть. К Путину подошла дочь, показала фотографии погибших детей Донбасса, и мы приняли решение нанести удар по артиллерийским точкам, которые обстреливают Донецк и Луганск». Раз – и накрыли. Ну и как? Мир отнесется к этому так же, как к удару американскими «Томагавками» по Сирии? Не тут‑то было. Нас тут же объявят страной‑агрессором, которая лезет не в свои дела.

Ну хорошо. Порошенко, подавляющий Юго‑Восток, оказывается, в представлении Запада борется с каким‑то вторжением. А Асад, против которого воюют, страшно сказать, десятки стран, спонсирующих своих граждан, находящихся на территории Сирии, – он разбирается не с иностранным вторжением? На территории его страны находятся военнослужащие США, Турции, еще бог знает откуда – и только мы по приглашению. Но нет, все нормально.

Или вот все вызверились на корейцев. Так разозлила всех Северная Корея – прямо ужас какой‑то, аж кушать не могут. А что Северная Корея сделала не так? Она настолько обнаглела, что позволила себе развивать ядерную программу? Понимаю. Это страшно бесит? Понимаю. А что, в Израиле нет ядерного оружия? Нет, я прекрасно помню знаменитую фразу Голды Меир: «У нас нет ядерного оружия, но если потребуется, мы, не раздумывая, его применим». В Израиле есть доктрина применения того, чего у них нет. И что, будем после этого говорить про отсутствие двойных стандартов?

Получается, что мир никак не выстраивается в простую, радужную, одинаковую модель. И люди развиваются слишком разными путями, чтобы суметь вдруг унифицироваться. Поэтому идея о том, что есть некое будущее для всех, по сути, несправедлива. Это обман. У каждого – свое будущее. Мало того, представление о том, что хорошо и что плохо, очень сильно различается. Далеко не факт, что вещи, которые одному народу кажутся воплощением счастья и идеалом, к которому надо стремиться, будут соответствовать представлениям другого народа.

Человечество устроено совсем не одинаково. Идеи, которые де‑факто озвучивают все американские политические лидеры, говоря о гегемонии Америки и о том, что все должны быть как Америка и обустраиваться по ее образцу, – это не то чтобы идея очередной Вавилонской башни, которая также обречена на разрушение. Нет. Скорее, это идея, во многом повторяющая великий Рим. Я неоднократно говорил об этом в своих предыдущих книгах. Но эта идея порочна тем, что при ее реализации вольно или невольно уничтожается все многообразие.

На самом деле единообразия нет как в будущем человека, так и в будущем стран и в подходах стран к своему будущему. Если бы это единообразие существовало, оно должно было бы в первую очередь привести к созданию некоего единого языка, на котором бы все общались. Притом этот единый язык быстро вытеснил бы все остальные. И не надо говорить, что эту функцию выполняет английский. Да, он используется для международного общения, но при этом не заменяет языки других стран полностью. Люди все равно продолжают общаться на своих родных наречиях, хотя при этом знают несколько иностранных.

Уничтожение многообразия крайне опасно – многие страшные режимы XX века как раз и были построены на этом уничтожении, на унификации. Мол, что притворяться – люди же все одинаковы, и можно по крайней мере выделить или вывести породу людей, которые будут идеальными. Но на самом‑то деле люди очень разные. И страны, в которых они живут, – тоже разные. Поэтому, для того чтобы понимать, куда идет человечество и что будет с устройством той или иной страны, необходимо принимать в расчет национальную психологию, которая строится на культуре, выбранной тем или иным народом, обращать внимание на количество народов, проживающих на одной территории, на систему их взаимоотношений, на сложное противоборство.

Часть стран, вызрев под зонтиком демократии, отторгают ее. Демократическая оболочка слетает, как шелуха, и уступает место обновленным версиям тех, казалось бы, устаревших и забытых форм государственного устройства, которые естественны для народов, проживающих на этих территориях, и наиболее точно соответствуют национальным характерам. Однако это происходит отнюдь не везде. Не будем обобщать. В других странах идут совсем иные процессы. Почему? Да опять‑таки потому, что единый процесс невозможен. Разные люди, разная психология, разный путь. Если угодно, совершенно иначе развита система отношений внутри того или иного народа.

Ведь не случайно возникновение «Исламского государства». Эта организация принципиально отличается от всех, что действовали до нее. Это уже не какой‑то разрозненный набор террористических групп – это реальная идеология Халифата. То есть эти люди чувствуют, что для них гораздо комфортней жить именно в устройстве Халифата и по его законам.

При этом радикальный ислам говорит: «Люди, все, что предлагает вам современная цивилизация, – чушь. Что хорошего? Мало того, посмотрите – когда им кажется, что в странах, которые им не нравятся, демократия недостаточно демократична, они идут на них войной. Но приходя в эти страны, они не приносят мира. Они разделяют мусульман на шиитов и суннитов и пытаются стравить их между собой, говоря, что одни – хорошие, а другие – плохие. И, придя в 2001 году в Афганистан, чуть позже – в Ирак, что хорошего они принесли? Что хорошего получил народ Афганистана и народ Ирака?» И ответа на этот вопрос нет.

Вы можете спросить: а что, когда Советский Союз воевал в Афганистане, лучше было? Но, как выясняется, Советский Союз был настолько лучше, что до сих пор о «шурави» вспоминают в Афганистане с нежностью и теплотой. А во всех странах, куда американцы приходили, чтобы принести демократию и избавить население от очередного кровавого диктатора или террористического режима, в результате их вмешательства было убито больше людей, чем кровавому диктатору могло привидеться в самом страшном сне.

Пойдем дальше. Египет – сейчас он по большому счету возвращается во времена, которые можно назвать фараоновскими, пусть и с большой долей условности. Потому что мы, конечно, хорошо понимаем, что население Древнего Египта не имеет ни малейшего отношения к Египту современному, кроме, наверное, несчастных коптов, которые сохранились как народ с тех времен. Но в подавляющем большинстве египтяне – это те же арабы, так что и идеи Халифата им, по всей видимости, близки, хоть и с некоторыми местными особенностями. В любом случае знаменитая фраза генерала ас‑Сиси о том, что в Египте четыре тысячи лет не было демократии и, даст бог, еще четыре тысячи лет не будет, объясняет многое.

Рядом – Турция, где, как мы уже говорили, Эрдоган возвращается к султанату. Это не значит, что все турецкие граждане, проживающие на территории страны, этого хотят, нет. Но тенденция хорошо заметна.

Рядом – Африка, где де‑факто племенные вожди все определяют. Страны, пережившие тяжелое колониальное прошлое. Оказавшиеся также под существенным влиянием ислама, причем ислам здесь оказался замешан на местных, очень специфических верованиях. Как, впрочем, и местное христианство – иначе не существовала бы одна из самых страшных террористических организаций на планете – «Господня армия сопротивления», в которой воюют малолетние дети.

А что происходит с демократией в Европе? Европа тоже проходит очередную стадию трансформации. В какой‑то момент времени европейцам сказали: вы больше не французы, не итальянцы, не немцы. Вы должны стать некими абстрактными «европейцами». Но абстрактный европеец не успел сформироваться в рамках Европейского союза, как вдруг был нанесен колоссальный удар со стороны мигрантов, которые не хотят быть стандартными европейцами, но имеют возможность меняться, развивать себя, структурировать себя по‑другому, потому что зонтик демократии дает им эту возможность. И они, отрицая все демократическое, не дают возможности сформироваться новому европейцу, раздражая его, теребя его, становясь его частью.

Любопытно, что именно мигранты, которые приехали в страну за последнее время, являются главными сторонниками общеевропейского пути. Мигранты сильнее всех настроены против того, чтобы Европа вновь разделилась на национальные государства. Они последние из тех, кому надо, чтобы Европа вдруг очнулась и вспомнила, «о чем» она. Поэтому мигранты с радостью голосуют против любого возрождения национального чувства – потому что таким образом они готовят почву для того, чтобы в очередной раз (и теперь, быть может, очень надолго) подчинить Европу себе.

Это не хорошо и не плохо. Цивилизация на этом не закончится. Хотя вновь избранный президент Франции Эммануэль Макрон еще во время своей предвыборной кампании заявлял, что классической французской цивилизации больше нет – есть новая французская цивилизация. Мне очень интересно, что такое новая французская цивилизация? Это что, хорошо забытая старая, с владычеством мавров во Франции и Испании? Ну, можно, конечно, говорить и так.

Однако чувство самосохранения у французов все‑таки начало просыпаться. Не случайно во время президентских выборов кантоны разделились практически поровну: половина была за человека крайних взглядов, которым является Марин Ле Пен, представляющая «Национальный фронт», остальные выбрали общеевропейский путь – и скорее всего, значительный процент голосующих там составляли «французы», которые стали французами не так давно и которым на самом деле глубоко плевать на историю Франции. Зато они хорошо понимают, что необходимо как можно дольше поддерживать существование такого, с их точки зрения наверняка очень глупого устройства, которое платит деньги за то, что их родственники приезжают и им можно все, а остальным нельзя ничего.

В последние годы мы увидели, что демократия – это удивительное средство для самоуничтожения. То есть как привнесенная искусственно модель, а не как выстраданная форма правления, демократия моментально начинает работать против себя, давая возможность расцветать злу и лишая добро возможности бороться с ним радикальными, жесткими методами.

Сейчас в Европе мы как раз наблюдаем еще недавно показавшуюся бы невероятной картину, когда забитые, загнанные народы, прежде управлявшие и владевшие этими территориями, уже боятся поднять голову. А если вдруг не боятся, то им говорят, что демократично делать вид, что все нормально и ничего не происходит.

Стоит лишь попытаться ужесточить миграционные правила, как раздаются возмущенные крики:

– Да как же можно, вы что, с ума сошли? Это же нехорошо, это неприлично, вы же людей обижаете!

– Ах, людей обижаем? Ну конечно. Людей обижать нельзя. Вот только эти обиженные люди идут и взрывают.

– Ну и что? Не все же взрывают!

– Конечно, не все. Но когда защищаться будем? После взрыва – или все‑таки до?

– Ну… это сложный вопрос.

– Понятно. Конечно, очень сложный. А кто вообще имеет право въезжать в Евросоюз?

– Ну как, «кто»? Те, кому мы разрешим!

Серьезно? Граница взламывается ударом ноги. По поддельным документам въезжают неконтролируемые потоки. А дальше начинается изменение всего: образа жизни, языка, культуры, атмосферы на улицах, санитарных норм и привычек, понимания, куда ходить, а куда не ходить, что можно и чего нельзя. Может ли полицейский зайти в этот квартал, или это небезопасно – дадут по голове? А чуть что – можно жечь машины и объяснять французам, что их здесь не стояло и вообще они всем должны.

Демократия не дает разбираться с такими проявлениями. Казалось бы, Америка в плане иммиграции – одна из самых зарегулированных стран. Дональд Трамп попытался навести у себя порядок и ограничить въезд беженцев с Ближнего Востока. И что? Судебные решения лишили Трампа возможности осуществить то, что он, как президент, собирался сделать, думая, что у него будет такая возможность. Нормально? Конечно! Это же демократия.

Более того, приток мигрантов – это, помимо всего прочего, колоссальный удар по социальным программам. Это значит, что, чтобы обеспечить все это притекающее количество людей, надо платить больше налогов. А с чего их платить? Надо же, чтобы что‑то работало, что‑то развивалось. Я не говорю о том, что санкции или антисанкции могут каким‑то образом помешать работе европейской экономики. Речь вообще не об этом. Речь о том, что, когда у тебя резко выросло количество ртов, а приезжающие работать даже не собираются, а если и могли бы, то тот уровень знаний, которым они владеют, не вполне востребован в странах, куда они прибыли, – возникает конфликт. Экономика все в большей степени становится экономикой знаний, а приезжающие все менее соответствуют этой категории, вплоть до того, что не всегда способны грамотно написать слово «знание».

Означает ли это, что Европа не должна принимать беженцев? Нет, не означает. Означает ли это, что Европа должна сдаться перед беженцами? Нет, не означает! Просто никто не отменял правил и никто не отменял умения расставлять приоритеты.

Пока еще не ясно, куда выведет этот путь, но я не исключаю возможности очень серьезного разделения внутри Европы. Не случайно Британия сказала, что хочет выйти из Евросоюза. Не случайно основным ее страхом был страх перед мигрантами, а вовсе не боязнь экономических потерь – нет, британцы даже планировали экономические потери, они все хорошо понимают. Но страстное желание отделиться для них оказалось определяющим. Потому что невозможно вырастить человека как бройлера. Хотя сейчас именно этим и пытаются заниматься.

Задайте себе вопрос – какая страна в Европе сейчас самая важная? И вы с очевидностью ответите – Германия. Но как Германия может быть самой важной страной в Европе, когда у нее нет своего места в Совбезе ООН и нет ядерного оружия? И тем не менее это так. А у Франции есть – но Франция вовсе не самая важная страна в Европе. Потому что, как бы ни относиться к проблеме миграции, но в силу особенностей немецкого характера, несмотря на все кёльнские эксцессы и прочие происшествия, Германия пока еще сохраняет тот самый присущий ей тевтонский дух – который выражается в работе промышленности, в организации занятости и в том, как работает экономический механизм в целом.

И Франция, и Германия, и Италия прошли в своей истории через несколько важных этапов. Французы как нация сформировались довольно давно, и в их истории уже была ситуация, когда, казалось бы, они все про себя понимали. Благодаря мудрости де Голля и его визитам к Иосифу Виссарионовичу Сталину они даже стали победителями во Второй мировой войне, а не проигравшими, как вполне могло случиться.

А вот Германии после Второй мировой войны стали придумывать другую историю и другое понимание. Можете себе представить Германию без армии? Нет, не без какой‑то маленькой, компактной армии «еврообразца», а без армейской культуры? Весь прусский дух всегда строился на культуре армии и культуре служения. Это, к слову, то, что сближает две наши страны. Кстати, известный американский политолог Джордж Фридман, основатель частного разведывательно‑аналитического агентства Stratfor, больше всего опасается союза Германии и России, считая его единственной экзистенциальной угрозой для Соединенных Штатов. Хотя сама идея, конечно, не его – изначальный смысл существования НАТО, сформулированный первым генеральным секретарем альянса лордом Исмеем, заключался именно в том, чтобы «держать Россию снаружи, Америку внутри, а Германию внизу». Задача не допустить сближения двух сильных континентальных держав стояла всегда.

Когда после войны немцам пришлось пройти через демилитаризацию и постоянное унижение – заслуженное! – это не могло не оставить на них определенный отпечаток, в каком‑то смысле родовую травму. Но ведь глубинное понимание служения и готовность к нему рано или поздно проявятся. Сколько ни одевай мальчика девочкой, а все равно рано или поздно, извините за грубость, может случиться эрекция и юбочка резко окажется тесной.

Народ чувствует свое предназначение, несмотря ни на что. Чувствует склонность к тому или иному образу жизни, к тем или иным занятиям. И вывести из него другой типаж никогда не получится. Нельзя добермана превратить в болонку. Есть глубинная данность. Эта данность, если угодно, заложена в структуре немецкого языка, в самих его звуках. В немецкой классической литературе. Во всем опыте, доставшемся немцам от тех государственных образований, которые существовали ранее на территории современной Германии.

Сейчас очень интересно смотреть на то, как Германия постепенно, в других, мирных, областях, восстанавливает собственное представление о своем могуществе. И пытаться объединить немцев с французами – дело, конечно, трогательное, но вряд ли возможное. Опять‑таки – не потому что одни хорошие, а другие плохие, нет. Просто это совершенно разные народы, разные культуры, разная история и разное представление о себе и других. И конечно, исторический груз постоянных войн друг с другом.

Сейчас соперничество Франции и Германии проявляется во взаимной конкуренции за влияние в Евросоюзе и в сфере экономики, но я бы не стал исключать и иной возможности. Нет, не того, что соперничество перерастет в непосредственный вооруженный конфликт, а того, что и тот и другой народы захотят почувствовать себя гораздо ближе к своим историческим корням – там, где им это будет позволено и где эти народы еще останутся. Потому что де‑факто Францию сдерживает большой поток арабских беженцев, а Германию – большой поток турецких мигрантов, которые уже создают в стране какие‑то свои, особые островки проживания, и не исключена возможность значительной радикализации внутренней обстановки.

Не исключено, что вскоре вся Европа начнет выкарабкиваться из этой неудачной придумки Евросоюза. При этом, скорее всего, внутри стран будет происходить разделение на территории, которые опять же очень по‑разному будут себя осознавать. Посмотрите, как голосовала на выборах Франция. Посмотрите на расколотость Испании или на то, насколько все неоднородно в той же Германии – причем разлом проходит отнюдь не по линии, разделяющей запад и восток. Я уже не говорю о Скандинавии, которую принято забывать в этих расчетах, – но Брейвик‑то был из замечательной, социалистической по духу, правильной и толерантной Норвегии, где, казалось бы, все проблемы решены. Оказалось, что даже близко нет. Посмотрите на бешеный всплеск национализма на Украине, вызванный, правда, другими причинами, но в любом случае совершенно не скрываемый. На рост националистических настроений в Польше. А заявления Венгрии о том, что «не надо нам никаких мигрантов»? А ситуация в Греции?

В Европе не случайно стали появляться партии наподобие французского «Национального фронта» во главе с Ле Пен, итальянской «Лиги Севера», голландской «Партии свободы» или бельгийского «Фламандского интереса». И эти партии не только набирают существенный процент голосов, суть не в этом. Суть в том, что сколько ни напускай мигрантов – а напускать мигрантов евробюрократам хочется, чтобы электорат неугодных партий постоянно размывался, – но эти партии способны поднять и существенные объемы денежных средств. Это партии, если угодно, местного населения, партии тех, кто говорит «мы». И здесь вопрос не в том, что они фашистские или правые. Я как раз считаю, что это глубокое заблуждение. Это, скорее, партии традиционалистов, которые говорят: «Мы хотим совсем другой жизни! Мы хотим вернуться к тому, что составляет наши основы».

В ближайшее время мы будем наблюдать, с одной стороны, попытку каким‑то образом сшить Евросоюз за счет цементирующей массы мигрантов, а с другой – осознание многими странами того, что они в этом потоке теряют себя, свой национальный характер, перестают понимать, кто есть кто. Конечно, если приезжающие в страну люди успевают впитать ее культуру, успевают ее перенять и адаптироваться к новым условиям – это один тип общества. Но когда способности общества к адаптации того или иного количества новых граждан неизмеримо ниже, чем количество реально прибывающих мигрантов, здесь волей‑неволей создаются предпосылки к социальному взрыву. И описать их простой моделью «демократия – и у вас все получится» не удается.

[1] Крауч К. Постдемократия. – М.: ГУ‑ВШЭ, 2010.