Тот, кто будет стоять во главе страны, должен представлять себе определенный механизм и набор идей. Вот какие это идеи, какой это механизм, какой должна быть Россия, как надо заниматься экономикой, – вопросы не праздные. Как выстраивать кадровую систему, каким образом отбирать талантливых людей, через какие фильтры они должны проходить? Да, мы видим омоложение корпуса губернаторов, мы видим, что в правительстве появляются молодые лица. Но мы все время относимся к ним с подозрением: а насколько они хороши? Мы же как Карлсон – каждый день хотим выкапывать персиковую косточку из земли и проверять, проросла она уже или нет. И страшно огорчаемся, что косточка до сих пор не начала плодоносить, чего она сделать не может по определению. Но мы хотим всего и сразу, здесь и сейчас.

Вот это российское «здесь и сейчас» остановить невозможно. Но можно положить людям некие маршрутные карты перед глазами, чтобы они понимали, куда мы идем, в чем наша задача. Проблема нашего сегодняшнего государственного мышления – в отсутствии амбициозности. Мы, как народ, не можем жить без амбициозных идей. Потому мы и вечно недовольны, что нам не говорят – а зачем это все? А на замечательное либеральное предложение для России – «Будьте маленькой скромной страной» наш народ отвечает: «Не хотим».

Одно из главных системных противоречий сегодняшней России – это страшный контраст между понятной, абсолютно суверенной внешней политикой и абсолютно зависимой от международных финансовых институтов политикой внутренней. Притом во внутренней политике, в первую очередь экономической, царят идеи и методы, бытовавшие в Европе середины 90‑х годов, более того, не возникает даже иллюзии творческой дискуссии на этот счет, потому что все забито поклонниками школы Гайдара. Как‑то конструктивно общаться с ними невозможно – все равно что с сектантами, они даже не понимают, о чем идет речь.

При этом, поскольку им было лень в своей жизни заниматься чем‑то еще, кроме как указывать другим, как они должны жить, то найти среди них людей с конкретным реальным опытом и свершениями – в высшей степени сложная задача. Что не мешает им считать себя крутыми специалистами во всем, экспертами экстра‑класса, которые все знают, все умеют и всем сейчас покажут кузькину мать. Но кузькина мать сводится всегда к формулировке «а давайте получим дешевые деньги там и что‑нибудь с ними сделаем здесь».

Сейчас они нам объясняют, что после введения санкций все стало очень плохо и тяжело, так как нет западных кредитов, нет «длинных денег», поэтому мы не можем провести структурные преобразования в экономике. Возникает детский вопрос: а когда были кредиты и были дешевые «длинные деньги» – почему не изменили? Что мешало‑то? Ну серьезно – когда деньги лились рекой, когда кредиты были дешевы, – что мешало тогда заниматься структурной перестройкой? И кто сказал, что если эти кредиты и «длинные деньги» вдруг опять появятся, они будут вложены в экономику, а не разворованы и растащены по офшорам? Дурацкий вопрос, я понимаю. Наверное, поэтому и отвечать на него никто не удосуживается.

Значит, наверное, вопрос не в том, есть или нет у нас западные кредиты, а в том, как ими распоряжаться. Как заслужить доверие граждан, чтобы люди вкладывали деньги сами. И эти проблемы тоже никто не собирается решать. Просто повторяют одно и то же: «Нет, вы что, не понимаете? Нас душат тем, что не дают «длинных денег»!»

Простите, кого это «нас»? Население страны? Нам этих «длинных денег» и так не давали, мы их в глаза не видели. Зато прибыль нынешних банков – сумасшедшая, несмотря на то что банки то и дело исчезают, лопаются, и за это никто не отвечает. Притом исчезают так, что количество сотрудников ЦБ в региональных отделениях, кажется, уже превышает количество банкиров, работающих в этих же регионах. Но с ними ничего не происходит.

А почему? Вы что, хотите мне сказать, что в управлениях Центрального банка, занимающихся контролем, работают слепоглухонемые? Вы хотите сказать, что они не видят, как эти деньги уплывают из банков, и никто не понимает, что происходит? Давайте уже скажем правду. Те самые предыдущие элиты, о которых мы говорили, как правило, крышевали те или иные банки. У них был прямой интерес, поэтому в течение долгого времени банкам позволялось вымывать из страны деньги. А когда туда заходила администрация, зачастую уже было поздно, потому что все было вымыто.

И что делать дальше? Вешать на бюджет? Отлично! Банкиры пускаются в бега, а их попробуй еще поймай, потому что законодательство написано таким образом, что они, мол, не преступники. Мало того, у нас появились уникальные дела, когда что в Смоленске, что на Кавказе банкирам, которые построили мошеннические схемы и ограбили людей на совершенно безумные деньги, на сотни миллионов, присуждали условные сроки и штрафы приблизительно в 500 тысяч рублей. Но это же издевательство!

Мы год за годом слушаем мантры о структурной перестройке и прекрасно понимаем, что это просто пустые слова. Что за перестройка? Как ею заниматься? Кто будет перестраивать? В чем потребность? Ведь у членов правительства нет потребности в том, чтобы эта перестройка осуществлялась. Совсем нет, никакой. Бюджет и так наполняется! Люди же не выходят на улицы с криками «Почему у нас нет своего Илона Маска?» Люди выходят на улицы совсем по другим причинам, зачастую чисто технологическим. А им говорят: «Да не волнуйтесь, все хорошо. Не морочьтесь».

При этом, что бы мы ни делали, включается механизм информационной войны. Если вдруг мы пытаемся заниматься собственным военно‑промышленным комплексом, развивать какие‑то наработки, на нас тут же начинают кричать:

– Что вы делаете, вы жжете бюджетные деньги!

– Подождите, подождите, – наивно говорим мы. – Мы жжем деньги? Но вот же рядом Соединенные Штаты Америки, у них военный бюджет еще больше.

– Так это Соединенные Штаты Америки! А вы зачем это делаете? Вы жжете деньги!

– Постойте, но разве военно‑промышленный комплекс – не драйвер экономики?

– Да вы с ума сошли! Конечно, нет!

– Почему?!

– По кочану!

На этом творческая дискуссия прекращается. При этом я, наверное, еще слишком долго ее тут вел – обычно сразу запинывают под плинтус, потому что нечего умничать. А дальше занимаются чем угодно, хоть курсами кройки и шитья, но отнюдь не решением проблем народного хозяйства. Иногда мне кажется, что если взять правительство Москвы и перевести его на уровень России, то государство сразу начнет легче дышать и темпы развития будут удивительные. Потому что где‑то надо не тратить постоянно время на разговоры и совещания, а работать, просто и элементарно.

В экономике Россия загнала себя в несколько очень опасных ловушек. Первая ловушка, как ни банально, – это отсутствие пресловутого инвестиционного климата. Хотя смешно говорить об инвестиционном климате, когда на слуху громкие дела Евтушенкова, Каменщика и, в промежутке, еще тысяч бизнесменов. Когда в стране начинают таким образом, выражаясь словами Путина, «кошмарить бизнес», то кто же сюда будет деньги вкладывать? Кто технологии повезет? С кем работать? Если все понимают, что завтра могут взять и арестовать.

Вторая ловушка, страшно тормозящая экономику, – это высочайший уровень реального налогообложения. У нас налоги и акцизы буквально всюду. В январе 2017 года цена на бензин в России была выше, чем в США. Это разве нормально? Притом что они свой бензин все‑таки делают из нефти, но мы же его гоним из налогов! Когда смотришь на долю налогов в ценообразовании, возникает наивный вопрос: а куда они все идут? Зачем столько? Крайне неэффективная система налогообложения при очень эффективной системе сбора налогов ставит множество вопросов.

Налоговая система, которая сложилась сегодня в России, ни в коей мере не стимулирует к развитию. И ни у кого не хватает желания и сосредоточенности, чтобы сесть и посчитать – а сколько налогов реально платит тот или иной бизнес? Сколько ограничений перед ним ставится? Что надо убрать? Но нет. У нас все построено не так, чтобы бизнесу было легко, а так, чтобы чиновнику было от чего приколоться. Чтобы он мог посмотреть вокруг себя и сказать: «А чего. Нормально! Прикольно живем, даже как‑то забавно!»

Я уверен, что это очень важно, – чтобы чиновник себя хорошо чувствовал. Но не надо скатываться к сказке Салтыкова‑Щедрина про одного мужика, который двух генералов прокормил. Сейчас ощущение, что один предприниматель кормит такое количество генералов, полковников, подполковников и т. д. вплоть до старших лейтенантов – давайте обидим лейтенантов, – что и деваться ему некуда. А ему все равно говорят: «Ну тебе же нравится у нас работать!» И что он может ответить? Тихо прошептать: «Очень!» – и дальше тихо ползти в сторону эстонской границы? Это же совершенно неверный подход.

Третья ловушка, касающаяся не только экономики, но, безусловно, тесно с ней связанная, – это, конечно, уровень медицины и уровень образования. Это настоящая беда, закрепляющая де‑факто сословное неравенство, с которым ничего нельзя поделать. Если люди родились в далекой деревеньке, то поскольку и образование, и медицина теперь находятся на содержании регионов и муниципалитетов, у них просто нет шансов учиться в хорошей школе и лечиться в хорошей больнице, какими бы они ни были замечательными и умными. Таким образом заранее закладывается этот отпечаток неравенства, который с годами преодолевать будет все сложнее и сложнее и который способен фатально затормозить развитие страны.

Есть еще одна тема, которую нечасто затрагивают, – это угасание атмосферы творчества в обществе. Я уже давно заметил, что у некоторых граждан, приходящих, в частности, в Думу, случается своего рода беда от вновь обретенной веры. Такая, если угодно, лихорадка неофитов, когда они, в восторге от того, что веруют сами, считают необходимым обязательно обратить в свою веру всех вокруг, пусть даже и насильственно.

Когда героиня «Крымской весны» генерал прокуратуры госпожа Поклонская вдруг обретает для себя христианскую веру и с ней происходят некие особые – я говорю безо всякой иронии – духовные переживания, которые заставляют ее чувствовать себя, по всей видимости, духовной дочерью новомученика Николая II, то это ее глубоко личный религиозный опыт. Но когда при этом она считает, что ей явились калики перехожие и сказали: «Возьми на шествие «Бессмертного полка» икону Николая II, ибо его образ нас в Великую Отечественную войну спас», – это мне кажется уже некоторым перекосом и отходом как от самой тематики «Бессмертного полка», так и от представления о том, что есть непосредственно семья. Потому что идея была как раз в том, чтобы 9 Мая люди вспоминали своих родственников.

Конечно, если госпожа Поклонская считает себя каким‑то образом наследницей дома Романовых, это, наверное, можно обосновать. Но дальше последовал ее крестовый поход против режиссера Алексея Учителя и борьба с фильмом «Матильда», который еще не успел выйти на экран, а уже был заклеймен как кощунственный с такой яростью, что невольно хочется уже открыть Конституцию и перечитать еще раз – так у нас все‑таки светское государство или уже нет?

Зачастую под прикрытием очень сомнительного по своему определению термина «оскорбление чувств верующих» проталкивается попытка отменить базовые ценности, существующие в нашей стране, одна из которых – отсутствие цензуры. И что удивительно, многие люди с радостью готовы засунуть голову в ярмо, говоря: «Правильно, не надо нам никакой свободы!» Это глубокая ошибка, крайне неправильный подход, ведущий к самым трагическим последствиям. А главное, просто страшно смотреть на это дикое мракобесие.

Когда действительно милая и красивая женщина с ангельской улыбкой заявляет про мироточение бюста перед зданием прокуратуры, то, наверное, ей кажется, что это глубокое религиозное переживание. Хотя любому другому кажется, что это у нас такая прокуратура, что даже бронзовые бюсты у ее дверей начинают рыдать. Но ей такие мысли даже в голову не приходят. Заметим, однако, что люди действительно высокого духовного сана не спешат поощрять госпожу Поклонскую в ее неофитском рвении.

Не отстает от нее некто Милонов, депутат Государственной Думы, который пытается победить уже всех подряд. Уже все его недруги и недоброжелатели, которые не разделяют его позицию, например, по передаче Исаакиевского собора Православной Церкви, объявляются де‑факто исчадиями ада, предки которых сжигали на кострах первых христиан, вероятно родственников господина Милонова, в Древнем Риме. Не хочу огорчать господина Милонова, но могу его заверить, что его бывшие коллеги по Петербургской думе уж точно не римляне. Мало того, по национальности они скорее ближе к тем, кого древние римляне сжигали, – евреи, ничего с этим не поделаешь.

Отдельно еще замечу, что за всю историю Древнего Рима было убито и замучено христиан меньше, чем за одну Варфоломеевскую ночь, когда одни христиане уничтожали других христиан. Причем известие об избиении несчастных гугенотов настолько воодушевило занимавшего в тот момент Святой престол папу, что он заказал художникам целую настенную роспись на эту тему. Справедливости ради надо сказать, что все последующие папы предпочитали не входить в помещение, покрытое изображениями злодейского убийства единоверцев.

Но Милонов выбрал для себя еще одно очень важное поприще. Он, помимо всего прочего, пламенно борется с представителями сексуальных меньшинств. Казалось бы, для нашей страны это не настолько актуальная тема – хотя в последнее время атмосферу сильно оживило расследование «Новой газеты» и сопровождавшие его крики и попытки выяснить, правда или неправда то, что там говорится. У нас нет законов, поражающих в правах представителей сексуальных меньшинств. И постоянные старания вытянуть эту тему на поверхность представляются мне совершенно недопустимыми и омерзительными, притом что я человек очень традиционных взглядов. Все вместе это создает в обществе гнетущую атмосферу, когда вдруг раздаются крики обиженных, с одной стороны, и окрики чиновников – с другой.

Не лучшим образом иной раз выглядят и сами творческие люди, которые либо устраивают громкие разборки между собой, либо обрушиваются с нападками на государство, либо пытаются использовать это же государство для решения вопросов, лежащих исключительно внутри творческого мира. Причем к своим дрязгам они подключают всех – министров, премьер‑министра, президента, и все должны комментировать эти скандалы и на полном серьезе что‑то обсуждать. Вопросы чаще всего сводятся к тупейшему выяснению, «где деньги», и требованиям от государства дать больше, звучит это обычно как «дайте денег и не квакайте, а мы с этими деньгами что хотим, то и будем делать». На вопрос, кто будет контролировать расходы и почему тогда вообще надо брать деньги у государства, следует ответ: «А потому!»

– Кто будет определять, кому давать деньги?

– А мы сами и определим, кому их дать.

– Так разве это не коррупция?

– Нет! Коррупционеры – это вы. А мы – чистые, хорошие, белые и пушистые творческие люди.

– Подождите, но мы же имеем право, как продюсеры, заказать тему?

– Нет, не имеете! Вы должны дать денег и успокоиться.

– Почему?

– А потому что свобода слова.

Ну, допустим. Но на самом деле со свободой слова все далеко не так просто, как мы привыкли думать. Свобода слова в СМИ вообще крайне ограниченна. Попробуй быть свободным в своем слове, если твой редактор с тобой не согласен, а тем более если не согласен издатель. Вся свобода сразу куда‑то девается. Кроме того, реальная свобода слова – это всегда производная от емкости рекламного рынка. Если у тебя рекламный рынок настолько большой, что может позволить себе содержать сто каналов, примерно равных по возможностям и профессионализму и транслирующих разные мнения, то это и есть свобода слова. Но когда политически что‑то пытаются продавить, это уже не свобода.

Нам рассказывали раньше, что американская журналистика – это идеал. Но когда президент Соединенных Штатов называет один из крупнейших телеканалов страны Fake News, начинаешь думать – ребята, а что происходит? Мы же видим, как они врут, просто реально нагло врут! Если бы я или мои коллеги лепили такую чушь, нас бы давно выгнали с работы. Но всех все устраивает. Потому что уже довольно давно свобода слова стала не более чем пустым заклинанием.

Есть ли свобода слова в России? Ну, посмотрите сами – у нас есть, например, РБК и РТР. «Вести» и «Эхо Москвы». «Дождь» и Life. Это же принципиально разный подход. При этом попробуй тронь какой‑нибудь оппозиционный канал – вой поднимется до небес. Никто и не трогает. Напомню, что и «Дождь», и «Эхо Москвы» выступали чуть ли не как центры попытки захвата власти в 2011 году – и никаких последствий это для них не повлекло. Просто сейчас тому же «Дождю» так не помогают, как помогали раньше, а в настоящих рыночных условиях им тяжеловато приходится. Ну так конкуренцию никто не отменял.

Как наша страна будет выбираться из всех этих противоречий? Вопрос несложный. Мы всегда выбирались из любого количества противоречий, даже не особо их замечая. Мы как дети, которые просто перерастают какие‑то детские болезни и идут дальше, не думая о них и не вспоминая в дальнейшем, что эти болезни у них были. Проблемы – когда мы начинаем активничать и говорить: «Нет, с этим надо что‑то делать. Это же ужас! Пора с этим разобраться». Вот с этого момента начинается беда. Хорошо известно, что, как только государство говорит: «Надо помочь малому и среднему бизнесу», – малый и средний бизнес хватается за голову и понимает, что вот теперь‑то ему окончательно хана. Помочь ему наше государство не может – зато может сильно навредить, потому как действует в иной логике.

Чем интересен нынешний этап? Тем, что Путину необходимо не только выработать механизм смены кадров, но и выработать идеологию смены кадров, идеологию чиновничества. А необходимость выработать идеологию чиновничества наталкивается на тот факт, что чиновник – человек. Он должен работать за что‑то. А в системе превращенных ценностей, где все не совсем так, как выглядит, а на самом деле чуть‑чуть по‑другому, что может тебе сказать чиновник? Чиновник не может тебе сказать ничего, потому что ему хочется кушать. А если чиновник хочет кушать, то тут нас подстерегает парадокс правозащитника.

Правозащитник – который тоже своего рода чиновник, только, как правило, другого государства и, как правило, довольно специфически себя оценивающий изначально, – убежден, что он соль земли русской и что у него есть право на то, на что ни у кого другого права нет. Поэтому большинству наших правозащитников сама идея того, что все равны перед законом, кажется абсолютно дикой. Равны все – но не он лично. Я не говорю о том, откуда они берут деньги, не говорю, как они живут. Я всего лишь задаю простой вопрос о принципах работы грантовой системы – я уже упоминал о них в одной из предыдущих глав.

Допустим, правозащитник занимается ужасами, царящими в тюрьмах. И по результатам своей правозащитной деятельности на следующий год он говорит тем людям, которые определяют его бюджет: «Большое спасибо, выделенных вами денег хватило, нам удалось резко сократить насилие в тюрьмах». Ему говорят: «Ну хорошо, тогда проект закрываем». И что, он должен вот так сам под собой пилить сук? Как бы не так. Он же нормальный человек.

Ровно в той же логике мыслят наши чиновники и задаются ровно теми же вопросами. Скажем, получает чиновник поручение заняться повышением эффективности в своем ведомстве. Ну занялся. А дальше‑то что? Вот сейчас он продумает документооборот, продумает регламент, все наладит, сделает работу ведомства суперэффективной, а потом что? Самого себя сократить? Ну извините. Именно поэтому каждая чиновничья реформа, направленная на сокращение кадров, приводит к тому, что кадров становится все больше. Смысл действий теряется абсолютно.

Чиновника невозможно оторвать от места, потому что это его место для кормления. И не важно, хороший он или плохой – ему же надо как‑то жить. Ведь государство изначально подмигивает всем, кто в нашей стране ходит на работу, говоря: «Ребят, мы все понимаем. У нас минимальный размер оплаты труда может быть ниже, чем прожиточный минимум. Но мы же все понимаем! Мы знаем, что вы все равно доберете, найдете способ». Как ответил товарищ Сталин товарищу Семашко на вопрос о повышении зарплаты врачам: «Не волнуйтесь, хорошего врача народ прокормит». Но это же и есть основа коррупции. А у нас в стране никогда не было ничего другого.

Весь ужас в том, что в будущее мы должны выйти с некой моделью, которая, в отличие от китайской, не базируется на нашем прошлом. Потому что, повторюсь, в нашем прошлом нет однозначного опыта выстраивания отношений с чиновниками, за исключением советской системы, воспроизвести которую мы тоже не можем, или зависимости чиновника от государя императора, который жалует. Невозможно сейчас сказать: «Ну‑с, Петр Сергеевич, вы у нас министром будете – вот вам, извольте, земельки, вот вам деньжат, вот вам дворец, вот вам карета о восьми скакунах для выезда и так далее». От этой практики мы уже отказались. И вот они приходят – и жить хочется, и кушать хочется. А возможности какие? Возможности безграничные! А главное – отвечают перед кем? У нас же нет системы ответственности. Есть система личной преданности, притом отнюдь не только тому, кто тебя назначил, но и всем тем, кто вокруг и кто помогал тебе расти. Но в этой системе нет места для эффективности.

Поэтому Путину, для того чтобы двигаться дальше, необходимо сформулировать цели и задачи. Он сейчас, если угодно, находится в роли хозяина футбольной команды, который думает: «А чего мы хотим добиться? Мы хотим получить место в чемпионате? Хотим показать красивую игру? Хотим вытащить болельщиков на трибуны и доставить им удовольствие? Чего конкретно?» После этого он нанимает на работу тренера и дает ему денег на подготовку команды к игре, исходя из сформулированной цели. Но для этого к нему должны прийти разные тренеры, каждый со своим видением, из которых он выберет наиболее подходящего. И спрашивать за проигрыш будет с него. А у нас из кого выбирать? С кого спрашивать? Мы же умудрились выстроить такие отношения между ветвями власти, при которых премьер‑министр, зачитывая на заседании Государственной Думы отчет правительства, может кричать на депутатов. И суть крика сводится к словам: «Да вы кто такие, чтобы критиковать? Порулить вам захотелось? А вы попробуйте, придумайте что‑нибудь да еще найдите дополнительные средства!»

Это что, такое отношение к критике? То есть теперь так можно общаться? Ну отлично. Давайте теперь вообще любую критику отменим. И что значит – «порулить захотелось»? Вообще‑то да, захотелось – они политические партии. Их смысл как раз в том, что они хотят порулить. Если они не хотят порулить – им в политике делать нечего. Это не мужички у пивной, которые и рады бы порулить, да пьяненькие уже, за руль нельзя. Это как раз люди, сам смысл существования которых сводится к тому, что они должны порулить, и они за это бьются. И по идее они должны выработать целую систему отношений, и воплотить эту систему, и в своей критике как раз должны предлагать, что делать, как делать и откуда взять деньги.

Но, к сожалению, все предложения, исходящие от разных партий, – это не предложения будущего! Это предложения прошлого. Есть, например, замечательный Геннадий Андреевич Зюганов, который говорит: «Посмотрите, что мы делали в советское время!» Это все прекрасно, но что мы можем сделать конкретно сейчас? Условия изменились, у государства нет прежних возможностей, потому что у него даже нет той собственности, какая была в советское время. Множество объектов государству уже не принадлежат, как бы они ни назывались.

Да, конечно, есть ряд крупных государственных предприятий, которые и должны такими оставаться, мы все понимаем. Но государство не умеет управлять. Это просто не его обязанность. Функция государства как эффективного собственника противоречит функции государства как структуры, которая заботится обо всем. Эффективный собственник уже уволил бы половину населения страны. Эффективному собственнику не нужны пенсионеры и дети. Но отказаться от них невозможно по определению – это было бы ужасающе. И мы это тоже хорошо понимаем.

И что делать? Как найти баланс, как выработать такую систему в стране, при которой действительно появится совершенно другое отношение к людям, к собственности? Государство может создать правила игры. Но обычно оно создает правила игры не для того, чтобы развиваться, а для того, чтобы не украли. Точнее, не украли все, кроме тех, кто на государство работает. И их даже сложно за это осуждать, потому что они говорят: «Да ладно, ребята, мы же реально это все делаем только ради того, чтобы не украли! А если вы хотите, чтобы не украли, мы сейчас создадим такую систему… кстати, вам надо будет купить вот этот софт конкретно вот у этой компании…»

Я в свое время обратился к господину Данкверту, который возглавляет Федеральную службу по ветеринарному и фитосанитарному надзору. Спросил его: «Слушайте, господин Данкверт. Вы все время что‑то в сельское хозяйство внедряете – то электронные системы учета коров, то еще что‑то в том роде. А вы когда‑нибудь считали, насколько повышает себестоимость продукции каждое ваше конкретное предложение?» Ему эта идея даже в голову не приходила! Я продолжаю: «Хорошо, а где‑нибудь в мире такие системы есть?» Тоже тишина. Но когда ты задаешь вопрос, есть ли в мире что‑либо аналогичное, ты тоже нарываешься на довольно забавный ответ. У наших чиновников есть манера на всякий случай взять все худшее, что существует в мире, и попытаться скомбинировать в пределах одного отдельно взятого министерства. Зачем? Совершенно непонятно.

Разрастание количества чиновников, каждый из которых решает главную задачу (а самая главная задача чиновника – это исключительно выживание его и его структуры и выбивание новых средств), приводит к тому, что они живут в каком‑то своем отдельном, искаженном мире. Их отчетность не имеет никакого отношения к реальности. По их отчетности у них все время остаются деньги, потому что они боятся выдать деньги сразу, а потом не понимают, когда же они все‑таки должны быть выданы. Все вместе – это просто какая‑то беда.

Сейчас, когда люди пытаются что‑то сделать, они выводят себя в зону риска. Поэтому совершенно непонятны те, кто по собственному желанию занимают губернаторские посты. Это же абсолютно расстрельная должность! Их сажают и сажают в таких количествах, что в скором времени будет уже сложно кого‑то найти. Знаете, меня дико умилила одна новость: в каком‑то городе выборы мэра не состоялись по той простой причине, что не нашлось ни одной кандидатуры. Потому что – а что хорошего‑то? Система распределения налогов такова, что, как говорил Андрей Макаров, вместо того чтобы сделать так, чтобы пирог был больше, мы его все делим. А что его делить – он худой!

Поэтому на людей, которые сейчас на полном серьезе говорят: «Мы хотим быть губернаторами», – смотрят как на не очень здоровых. А чем ты будешь управлять? Если, не дай бог, у тебя губерния хотя бы чуть‑чуть эффективная, ты не получишь дотаций. Не получишь дотаций – будет плохо. Будешь брать в долг – а возвращать как? Ты связан по рукам и ногам. Тех налогов, которые остаются у тебя, не хватает ни на что. И ты во всем будешь виноват. Дороги не такие – а как ты их сделаешь «такими»? За счет чего? За счет кого? Никто же не считает, сколько тебе нужно денег. На тебя все навешали, тебе не дали никаких инструментов и тебе же говорят: «Кстати, не волнуйся, мы тебя скоро гильотинируем». Замечательный стимул! Но не всегда работает.

Не менее интересна работа министра. Не дай бог ты что‑то делаешь, – тебе говорят: «Ты что, самый умный? Ты чего пытаешься добиться? Ты это делаешь – зачем?» У нас вообще сложилась уникальная ситуация. Вот есть Министерство транспорта. Раньше, в советское время, это было несколько министерств, которыми руководили люди, каждый чуть ли не в генеральском чине – или в адмиральском, если это Министерство морского пароходства. А теперь у нас одно Министерство транспорта.

И вдруг так получилось, что все заметили дальнобойщиков. Вопрос не в том, плох или хорош «Платон», а в том, что вдруг выяснилось, что есть индустрия – и она никому не подчиняется. Она неучтенная, непонятно на чем ездит, непонятно как живет, по каким законам, платит ли налоги и если да, то достаточно ли. Этим не занимается никто! Из поля зрения министерства индустрия автомобильных грузоперевозок просто выпала. Почему? Потому что люди, которые работают в министерстве, – они вообще о другом. Реально о другом. В советское время говорили: «Мы знаем, что в нашем ведомстве происходит», – и действительно владели информацией. А сейчас ты понимаешь, что вообще никто представления не имеет о том, что реально происходит в стране.

Данные, которые дает Росстат, такие, что им говорят: «Ребят, при всем уважении, вас больше невозможно слушать, давайте вы лучше пойдете работать к другим людям». Росстат собирает данные непонятно по каким критериям, непонятно как осуществляется мониторинг, при этом напечатано дикое количество отчетных форм и индивидуальные предприниматели и бухгалтеры постоянно отвлекаются на их заполнение. Вопрос – зачем это делать? У нас же есть налоговая служба! Любая компания или индивидуальный предприниматель так или иначе обязаны ей предоставлять отчетность. И если во всем мире этой отчетности хватает, то мы, видимо, и правда особенная страна, мы считаем как‑то по‑другому.

Такое ощущение, что мы отошли от десятеричной системы счисления и перешли на какую‑то тысячеричную. Дважды два четыре? Что‑то я сомневаюсь! А у вас есть бумажка, что дважды два – четыре? Уверены? А вы доложили, что дважды два – четыре, в этот фонд? А сюда вы принесли отчет? А здесь вы сказали, что это именно так? А может, тут какая‑то двусмысленность? Может, вы хотите из «дважды два – четыре» что‑нибудь немножечко украсть? Вот эти ваши «дважды два – четыре» – вы давайте‑ка с этим поаккуратнее. А то, знаете ли, еще у кого как дважды два.

И чиновники из налоговой службы моментально говорят: «Да, точно. Давайте примем закон, чтобы дважды два обязательно было равно четырем. И при любой попытке отойти от этого закона мы обязательно будем вас наказывать». И Государственная Дума совещается и говорит: «Да, и давайте заодно примем закон о торговле, по которому мы будем определять размер наценки».

Я понимаю их искреннее желание бороться за то, чтобы у отечественного производителя было место на полках магазинов. Это, конечно, правильно. Действительно, ритейлерские сети знают много хитрых уловок. Но чиновники не мыслят категориями создания рыночных условий, при которых развиваются самые разные формы торговли. Они мыслят категориями «поезд, стой, раз‑два!» – потому что так привычнее. Они не понимают, что можно как‑то по‑другому, потому что нигде в историческом опыте такого не было, а запал, который мог бы родить идею, в стране отсутствует.

Идеи не поступают ниоткуда, для их рождения нужна особая атмосфера. Когда нет творческой атмосферы – нет творческих идей. А когда нет творческих идей – нечего реализовывать. И вот в этом еще одна страшная проблема России – в пробуксовке идей. Площадки есть – говорить не о чем. Обсуждать нечего. И вот за это надо бороться – за возможность людям создавать новые идеи и креативить.

Поэтому Путин так цепляется за каждого человека, в котором есть хотя бы иллюзия присутствия мысли. Кто может подать хоть какую‑то новую интересную идею, чтобы ее попытаться как‑то реализовать. Поэтому сейчас власть с таким вниманием относится к талантливому молодому поколению. Но беда в том, что это талантливое молодое поколение моментально попадает в созданный в 90‑е годы колоссальный пылесос по вытягиванию мозгов и переправке их сразу за границу. Ну а действительно, здесь‑то куда их девать? Не всем повезло закончить Горный или Курчатовский и иметь возможность пойти работать в одно из немногих существующих предприятий, где действительно бешеные зарплаты и интересно работать. Мы же не занимаемся кадрами системно. Мы не занимаемся системно идеями. Мы не создаем поляны креативности, но на всякий случай все время создаем систему мощного удара по рукам, мощного окрика «не сметь!» и мощной фразы «ты че делаешь?!»

Для нас сейчас очень важно создать образ будущего. Почему?

Все очень просто. Вы можете себе представить, что начнете рисовать картину, не имея ни малейшего представления, что хотите нарисовать? Можете представить, что собираетесь строить дом, не визуализировав его вначале, не начертив хотя бы простейший план? Мы раз за разом пытаемся строить будущее, ставя какие‑то совершенно ложные перспективы. Все рассуждают о будущем, и никто не пытается его хотя бы реально нарисовать. Все будущее, которое нам рисуют, – это какие‑то тупые циферки.

Вот, например: согласно предложениям Центра стратегических разработок к 2024 году нужно на треть сократить затраты на госуправление. Предлагается в рамках реформы уволить около 30 % госслужащих. Ну хорошо. Повысить уровень цифровизации процессов – отлично. При этом планируется повысить рост оценки престижности госслужбы для населения с нынешних 6 процентов до 60 процентов. Вообще замечательно. А зачем?

Хотите реформировать госслужбу – пожалуйста. В свое время Александр Петрович Починок, ныне, к сожалению, покойный, который вывел эту забавную зависимость – что каждый раз, когда пытаются сократить количество чиновников, в результате реформы их количество возрастает, – подсчитал, что к 2025 году у нас уже все население будет чиновниками. Я видел такие государства. Это был остров Сайпан, где все местные были чиновниками. Там на заседание муниципального совета приходило практически все население острова, каждый раз устраивали барбекю, дико веселились, а работали все остальные, кто туда приезжал. Вообще можно колоссально повысить престижность работы государственного служащего, если это будет единственная высокооплачиваемая работа в стране. Престижность будет ого‑го какая высокая! Работы не найти, а если пошел работать на государство – у тебя приличные деньги. Сразу престиж подскочит. Но это все – не будущее. Это просто бантики.

Еще у нас любят говорить об инфляции. Снизим инфляцию – и заживем! Но вот вы, например, видите, какая у вас в будущем будет инфляция? Не знаю, как у вас, а у меня в будущем инфляции нет. Я ее не вижу. Я не думаю: «Господи, какая через 10 лет инфляция будет?» Ведь, когда ты думаешь о будущем, ты видишь, наверное, что‑то другое? Своих детей, родителей, себя. Ты не мыслишь сухим языком цифр! Да, наверное, потом ты начинаешь обдумывать конкретно: что, для чего, почему, когда это понадобится. Но каждый раз, когда я слышу, как экономисты выступают с программными заявлениями, хочется спросить: вы это увидите? Вы станете счастливы, если будет 4 процента инфляции? А если 3? А счастье наступит при единичке? А счастье вообще имеет к этому какое‑то отношение? А люди будут жить лучше, богаче? Мне кажется, что будущее вообще о другом. И, к сожалению, об этом даже никто не пытается говорить. Не пытается визуализировать.

Чиновники не могут нарисовать будущее. Они его просто не видят. Для них горизонт будущего – это их работа, и они не могут заглянуть за этот горизонт. Ну кто такой чиновник? Ты мечтаешь отработать на государство, а потом стать начальником в госкомпании. Тогда ты очень быстро капитализируешься и, забыв о зарплате министра, становишься очень богатым человеком. Поэтому для них будущее страны и их личное будущее – вещи не синонимичные, даже не близко. Что, задача чиновника – чтобы люди в стране жили лучше? Да нет, конечно. Задача чиновника – это чтобы его не уволили.

Как можно говорить о будущем, когда у нас довольно лживое прошлое и настоящее? У нас абсолютно лживая система оплаты труда. Мы что, не понимаем, что люди не могут жить на свои пенсии? И что официальная зарплата, как правило, имеет мало общего с реальными доходами? Мы не понимаем, что из‑за существующих законов бо́льшая часть нашей экономики находится в «черной» и «серой» зоне, а если она оттуда выйдет, станет ясно все безумие принятых решений, законов, постановлений, которые делают абсолютно неконкурентоспособным наше предпринимательство?

Мы что, на полном серьезе смотрим, как через губу учат нас жизни Дерипаска и прочие граждане, и не понимаем, что их возможность получения доступа к дешевым кредитам не имеет ничего общего с тем, что доступно другим бизнесам? И что все их рассуждения о том, какие они крутые бизнесмены, на самом деле ничтожны, потому что зачастую их крутизна – по крайней мере внутри страны – базируется только на одном: на неравном доступе к ресурсам. И в первую очередь к финансам.

Мы это, конечно, понимаем. Но продолжаем рассказывать сказки сами себе. Мы что, не видим, что рабочий класс у нас, в том виде, в каком он существует сейчас, совершенно не защищен? Где профсоюзы – «школа коммунизма»? Где права трудящихся? В каком виде они защищены? Нет, какая‑то защита, конечно, есть, но ее даже близко нельзя сравнивать ни с нашим не столь давним прошлым, ни с практикой, существующей в ряде зарубежных стран.

Для многих молодых людей будущее – это открыть свой бизнес и уехать из страны. При этом зачастую, когда они уезжают, то быстро возвращаются – потому что там, за границей, скучно. И ведь уехать‑то хотят по понятным причинам. Из‑за того, что твой бизнес в любой момент могут отобрать люди в погонах. Или наехать чиновники из администрации. Из‑за того, что на твою жену могут напасть, а у детей могут быть проблемы в школе. Поэтому должна быть среда. Должна быть атмосфера свободы в обществе. И эта атмосфера не создается толпами на улицах, кричащими о революции.