Самым громким событием турне Владимира Путина по странам Евросоюза стала прошедшая 6 ноября 2003 года в Риме пресс‑конференция руководства Европейского союза, премьер‑министра Италии Сильвио Берлускони и президента России Владимира Путина, в которой активное участие принял французский журналист Лоран Зэкини из газеты Le Monde, которому Владимир Путин годом раньше предложил сделать обрезание.

Секретарь Еврокомиссии Романо Проди рассказал, что Россия должна вступить в ВТО в следующем году. После этого господин Проди заявил, что задал российскому президенту вопрос про ЮКОС. Он оговорился, что вопрос этот, конечно, внутренний, но Евросоюзу не безразличный.

– Закон, заверил нас президент Путин, не нарушался и не нарушается, – закончил он свою мысль.

Было совершенно непонятно, как сам господин Проди относится ко всему этому. Но, очевидно, его задача и состояла именно в том, чтобы скрыть свое личное отношение.

Был задан вопрос, не собирается ли Россия в ближайшее время перейти на расчеты в евро в деле энергообмена с Евросоюзом. Господин Путин отвечал, что Россия не против, но есть проблемы, решение которых не зависит от него. Так, торговля нефтью на биржах идет в долларах. Таким образом, господин Путин давал понять, что, была бы его воля, и Россия давным‑давно торговала бы в евро.

Следующий вопрос должна была задать девушка, сидевшая, как и я, в третьем ряду. Я видел, как она уже взяла микрофон. В эту секунду пресс‑секретарь ЕС Рейо Кемппинен, высокий лысый человек, сделал знак рукой и показал ей на человека, сидевшего рядом. Девушка растерянно посмотрела на соседа. Он тем временем забрал у нее микрофон и задал вопрос.

Вообще‑то на этой пресс‑конференции распоряжались два других пресс‑секретаря – итальянского и российского лидеров. Они и согласовывали между собой тех, кто будет задавать вопросы. Но пресс‑секретарь ЕС не захотел быть статистом.

Между тем я сразу узнал журналиста, задающего вопрос. Более того, я, можно сказать, никогда и не забывал этого лица. Моя память хранит его как самое дорогое воспоминание. Именно этот дядя из газеты Le Monde год назад задал Владимиру Путину вопрос про Чечню в Брюсселе, на таком же саммите Россия – ЕС, и тут же получил предложение сделать обрезание. И вот он уже спрашивает про диктаторский режим, складывающийся в России в связи с Чечней и делом ЮКОСа:

– Нет ли по этому поводу разногласий у ЕС и России и сохранится ли в России правовое государство?

– Нет! – твердо ответил Владимир Путин.

Трудно сказать, к чему относилось это «нет». В отчаянной попытке быть беспристрастным я скажу, что оно, возможно, выражало отношение господина Путина к этой ситуации в целом. Российский президент был взбешен и не скрывал этого. То, что он ответил бы сейчас, по мощности заряда должно было перекрыть все, что он когда‑либо говорил про террористов в сортире и журналистов на хирургическом столе. Сказанное им обречено было стать журналистским хлебом на многие месяцы вперед. Эти слова могли сделать его предвыборную кампанию или погубить ее. Эти мгновения должны были, короче говоря, стать моментом истины для президента России.

– Нет! – еще тверже повторил он, словно набирая в грудь побольше воздуха.

И в эту секунду на руку Владимира Путина легла тяжелая рука Сильвио Берлускони. Инстинктивно господин Путин попытался вырвать руку, но итальянский премьер, видимо, был готов и не дал этого сделать.

– Я тоже хотел бы добавить пару слов, – с нажимом произнес Сильвио Берлускони, не отпуская руку коллеги. – В печати Европы существует искаженное видение деталей…

Он спасал своего коллегу. Зачем он это делал? Может, они и правда друзья… Он тащил Владимира Путина, не очень выбирая выражения, а главное – крепко держа его руку.

– Вот есть мнение, что в Италии нарушается свобода печати, – говорил итальянский премьер‑министр. – При этом 85 % печати свободно критикует меня или даже относится ко мне и к правительству откровенно враждебно. То же самое и по другим вопросам. Что касается ЮКОСа, у меня есть прямая информация от итальянцев, живущих в России: российские фирмы, продающие нефть, нарушают закон!

Интересно, конечно, посмотреть на этих итальянцев, живущих в России, которые напрямую поставляют информацию своему премьер‑министру. На месте российских спецслужб я бы всерьез заинтересовался этими парнями.

– Я знаю, что президент Путин делает различие между исполнительной и законодательной властью, – продолжал господин Берлускони. – Он делает это!

Тут господин Берлускони на секунду притормозил. Он, похоже, все‑таки понял, как выглядит в этот момент, и сказал, скосив глаза на коллегу:

– Я вам потом выпишу счет как ваш адвокат… в евро.

И продолжил:

– Теперь насчет Чечни. Там был референдум. Подавляющее большинство голосовавших решило принадлежать Российской Федерации. Чечне была дана возможность через выборы получить президента. Кроме того, ЕС сам решил, что не надо посылать наблюдателей на эти выборы. Давайте посмотрим в лицо фактам!

Закончив, он наконец убрал свою руку с руки господина Путина. Тот к этому моменту производил впечатление уже совершенно спокойного человека.

– Готов вам заплатить, – кивнул он своему коллеге. – Стоит того. Впервые мы имеем такого солидного адвоката.

Отношения Владимира Путина с коллегами – бывшими и ныне действующими – очень разные, конечно. Шрёдер до сих пор ему близок, как говорится. Он председатель совета директоров то одной крупнейшей российской компании, то другой, то третьей. Очень преданный Владимиру Путину человек. До сих пор. Тем более что он в результате этой работы явно не беднеет.

Ну, конечно, у него очень тесные отношения с Берлускони. Не всегда это афишировалось, но известно, что Путин к нему ездил отдыхать на виллу, когда работал президентом. Буквально мог на выходные, как говорится, туда‑обратно метнуться. Эти отношения сохранились, и можно заметить, что любые нападки на Берлускони… а их много было… встречали жесточайший отпор со стороны Путина, если происходили в его присутствии. Это продолжалось и раньше, и, я уверен, будет продолжаться до самого конца.

И Владимир Путин стал говорить про Чечню – практически то же самое, что сию секунду произносил его коллега. Следовало признать, что господин Берлускони довольно толково пересказал его позицию. Видимо, он слышал ее уже столько раз, что, толкни его ночью, и он выпалит все это не просыпаясь.

После этого господин Путин дошел до господина Ходорковского. И тут он посмотрел на французского журналиста, который задавал вопрос. А я подумал о том, что надежда получить искренний эмоциональный ответ все‑таки осталась, несмотря на весь энтузиазм господина Берлускони.

– Я понимаю, что задание вам поставлено, надо его отработать – и я отвечу на этот вопрос, – сказал он.

Бедный француз мгновенно вспотел и покраснел.

– Конечно, люди, которые за пять‑шесть лет заработали миллиарды долларов… ни в одной западноевропейской стране такой результат был бы невозможен… возможно, заработали их законно. Но, заработав миллиарды, они потратят десятки, сотни миллионов, чтобы спасти миллиарды. Мы знаем, куда тратятся эти деньги: на каких адвокатов, на какие пиаровские кампании, на каких политиков. В том числе и на то, чтобы задавать эти вопросы.

Обвинение, брошенное господином Путиным французскому журналисту, было тяжелым. И я уверен, что выстраданным. Похоже, Владимир Путин искренне уверен в том, что все журналисты, так или иначе выражающие поддержку ЮКОСу, куплены этой компанией. Причем это касается и западных журналистов.

Между прочим, что мешает, например, Лорану Зэкини предположить в ответ, что и Сильвио Берлускони защищает Владимира Путина не задарма? Так, после этой пресс‑конференции сразу стали говорить, что господин Путин обменял поддержку коллеги на что‑то очень материальное, и скорее всего на газ, – договорились же они, что одна итальянская фирма будет заниматься реэкспортом российского газа, и это решение стало абсолютно беспрецедентным.

Мне‑то все‑таки кажется, что все проще – Сильвио Берлускони защищал Владимира Путина потому, что испугался за него, поняв, что тот сейчас может наговорить сам.

То, что дальше произнес господин Путин, много дает для понимания ситуации с ЮКОСом:

– У нас проблема есть, и я бы разделил ее на две части. Первая часть заключается в осмыслении того, что произошло в процессе приватизации в начале 90‑х годов. Нам часто говорят: «Такие сложные законы. Поэтому, если мы что‑то и нарушили, давайте не будем об этом говорить. А вот эти остальные 145 млн граждан – давайте их даже не будем беспокоить на эту тему, их это не касается». Сомневаюсь, что такая логика была бы приемлема в любом демократическом государстве.

Во‑первых, должен сказать, что, даже если законы и были сложными, противоречивыми, их надо было бы все‑таки исполнять. Второе – особое внимание государства должны привлекать случаи, когда в процессе дележа государственной собственности были совершены преступления против личности. В том числе убийства. Некоторые из арестованных – а это целая группа лиц – подозреваются именно в организации убийства. И наконец, третье – все должны исполнять действующие законы сегодня. Никто сегодня не должен уклоняться от исполнения законов. А в числе претензий к арестованным – в том числе и неисполнение законов в последнее время, в 1999 году, в 2000‑м… Наша цель – не пощипать отдельных бизнесменов, а навести порядок в стране. И мы будем это делать последовательно и жестко. Вне зависимости от попыток этих людей защищаться, используя в том числе и шантаж. Шантаж государственной власти бесперспективен.

Ну вот и все. Все, что говорил президент России днем раньше (прежде всего о недопустимости отзыва лицензий ЮКОСа на нефтяные месторождения), было похоронено этим обвалом.

Наступила небольшая пауза. Потом от Евросоюза выступил Хавьер Солана, до этого вообще молчавший:

– Верховенство закона – это очень важно. Давайте помнить об этом…

Он, видимо, понимал, что надо же как‑то реагировать на все это, но не мог собраться с мыслями.

Господин Проди сказал, что это ведь он сам спросил сегодня утром президента России про ЮКОС:

– Я поставил этот вопрос! И я получил ответ.

Я думаю, в истории с ЮКОСом было что‑то и очень личное. Я был на том совещании, на котором, как считается, Ходорковский публично задавал Путину такие мрачные вопросы. Но тогда, что называется, Ходорковский первый начал – и просто не мог не заслужить «обратку». Многие думают, что личное было в том, что у Ходорковского была идея парламентской республики, и эта идея была покушением на личную власть Владимира Путина. В этом смысле говорили, что это было личным для Путина.

Но я так не считаю. Это было бы слишком просто, да и реальной угрозы Путину тут не было. Дело даже не в том, что Путину была несимпатична совсем эта идея, хотя, конечно, она ему была несимпатична. Во главе этой гипотетической парламентской республики наверняка стоял бы все равно Путин. Хотя сама идея ему, конечно, не нравилась. Но гораздо больше его, говорят, завело тогда то, что ему доложили – в деталях, – что Ходорковский покупает голоса в Госдуме и скоро скупит всю Госдуму.

Но я думаю, было еще что‑то, совсем уж личное, действительно личное. Такое, чего нельзя простить. Я могу только предполагать, что это такое было. Ну, в крайнем случае не было.

И было, как я понимаю, несколько предупреждений, недвусмысленных знаков Ходорковскому, чтобы тот остановился. Чтобы не делал этого. Но тот как‑то не внял.

Он ничего не сказал о том, удовлетворил его этот ответ или нет. Он, видимо, и хотел дать это понять: я же, мол, не говорю, что нам в Евросоюзе все это очень нравится. Но мы же дипломаты с хорошим стажем.

И уже через несколько часов стало известно, что Романо Проди собрал журналистов и заявил им, что адвокатская деятельность господина Берлускони является его личной инициативой и не отражает позиции всего Европейского союза. Заминка при этом, конечно, в том, что именно господин Берлускони сейчас является председателем этой организации.

Но все это по большому счету не имеет никакого значения. Проблемы с руководством Евросоюза господин Путин компенсирует дружбой с главами государств этого союза. А эта дружба уже прошла некоторые испытания.

* * *

10 февраля 2007 года президент России Владимир Путин выступил на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности. Выступление российского президента было настолько агрессивным по отношению к США и НАТО, что иногда Владимиру Путину не хватало в руках знаменитой туфли, которой в свое время стучал по трибуне ООН генсек ЦК КПСС Никита Хрущев.

Конференция началась с выступления канцлера Германии Ангелы Меркель. Она сидела в зале, где ее окружали друзья: министры обороны стран НАТО, сенаторы США, депутаты бундестага и Европарламента, эксперты, бизнесмены из 40 стран мира… Здесь был президент Украины Виктор Ющенко, слушавший Ангелу Меркель с таким вниманием, будто представлял себе на ее месте Юлию Тимошенко. И совершенно, по‑моему, не слышал Ангелы Меркель президент России Владимир Путин, который был полностью захвачен подготовкой к своему докладу.

Мне кажется, Владимир Путин готовился к этому выступлению всю свою жизнь (по крайней мере, в большой политике). Или шел к нему. И это был закономерный финал – хотя бы и промежуточный. Он давно хотел высказаться о наболевшем, то есть о том, как складываются его отношения с западным миром. Он, без сомнения, понимал, что делает.

У Ангелы Меркель таких амбиций не было. Она выступала, сидя за столом в президиуме, а не стоя, как Владимир Путин. Она рассказала, что «НАТО является самым сильным выражением в области политики мировой безопасности». Она утверждала, что в Афганистане НАТО «находится на правильном пути, даже если он оказался сложнее, чем мы себе это представляли».

Владимир Путин сидел прямо перед ней, в первом ряду, чуть ниже канцлера, и было такое впечатление, что он все время упирается взглядом в ее, так сказать, туфли. И она все время чувствовала этот взгляд.

– Есть такие области в отношениях между нами и Россией, – говорила она, глядя сверху вниз на президента России, – где договориться невозможно, но и утверждать, что мы могли бы в этом мире обойтись друг без друга, было бы ложью… А вообще, когда вы сидите напротив президента России, то это сложная задача – вслух рассуждать про Косово…

Господин Путин даже не улыбнулся – он что‑то дописывал в свою речь по ходу. Больше того, он, по‑моему, помрачнел, думая о чем‑то своем. А она, судя по всему, отнесла это насчет того, что сказала сию секунду. После этой мизансцены задача что‑нибудь сказать про Косово в присутствии господина Путина для Ангелы Меркель, видимо, еще больше усложнилась.

С Меркель у Путина отношения на самом деле, на мой взгляд, гораздо более близкие, чем это принято думать. Дружескими их язык, наверное, не повернется назвать. Но – товарищеские тем не менее. Это тоже очень много значит. Более товарищеские, чем принято считать. Все понимают, что в публичном поле и он, и она, и они все просто вынуждены произносить какие‑то другие слова, чем наедине. А политика строится на основе и тех слов, и этих. Все это сильно перемешано и вообще безумно сложно.

Несколько минут назад депутат Госдумы Константин Косачев задал вопрос канцлеру Германии. Он сказал ей, что возрастающая роль НАТО в международных делах приводит к тому, что состояние безопасности в мире на самом деле значительно ухудшилось, и предположил, что НАТО необходима реформа.

Ангела Меркель объяснила ему, что в начале 90‑х годов по Европе бродили сотни тысяч беженцев из бывшей Югославии, а после вмешательства НАТО это брожение прекратилось.

– Легко сказать: ну почему там у них нет никакого прогресса?! – воскликнула Ангела Меркель, пристально глядя на господина Косачева. – А я предлагаю думать о том, как было бы страшно, если бы НАТО не было вообще!

По виду господина Косачева было ясно, что, даже если он будет думать об этом всю ночь напролет, ему не станет страшно. Наоборот, он наконец‑то начнет жить, как и когда‑то раньше, с долгожданной уверенностью в завтрашнем дне.

Ответив еще на несколько вопросов, Ангела Меркель как‑то неровно, словно шатаясь, сошла со сцены, выронив по дороге бумаги, чем выдала свое нервное, как выяснилось, состояние.

Господин Путин, поднявшись на трибуну, предупредил, что сейчас произойдет что‑то из ряда вон выходящее.

– Если мои рассуждения покажутся нашим коллегам излишне полемически заостренными либо неточными, я прошу на меня не сердиться, – сказал он, – это ведь только конференция… И надеюсь, что после двух‑трех минут моего выступления господин Тельчик не включит там «красный свет».

Господин Тельчик вел эту конференцию и предупреждал, что концом каждого выступления является красный свет на трех или четырех светофорах, развешанных в зале.

Господин Путин сообщил, что «предлагавшийся после холодной войны однополярный мир не состоялся».

– Как бы ни украшали этот термин, он в конечном итоге означает на практике только одно: это один центр власти, один центр силы! Это мир одного хозяина, одного суверена! И это в конечном итоге губительно не только для всех, кто находится в рамках этой системы, но и для самого суверена, потому что разрушает его изнутри. И это ничего общего не имеет, конечно, с демократией! Потому что демократия – это, как известно, власть большинства при учете интересов и мнений меньшинства.

Владимир Путин дал понять, что намерен защищать демократию до самого ее конца.

– Кстати говоря, – продолжил он, – Россию – нас! – постоянно учат демократии.

Он сделал паузу и с улыбкой посмотрел в зал. Эта мысль по определению, видимо, должна была показаться всем здравомыслящим людям абсурдной. Но никто не улыбнулся, даже господин Косачев только двусмысленно вздохнул.

– Но те, кто нас учит, сами почему‑то учиться не очень хотят! – добавил тогда Владимир Путин. – Односторонние, нелегитимные часто действия не решили ни одной проблемы. Более того, они стали генератором новых человеческих трагедий и очагов напряженности. Судите сами: войн, локальных и региональных конфликтов меньше не стало… Людей в этих конфликтах гибнет не меньше, а даже больше, чем раньше! Значительно больше. Значительно больше!

Президент России на этой конференции избрал, возможно бессознательно, один ораторский прием. Он стал повторять одну и ту же фразу. От этого она должна была звучать, очевидно, более убедительно.

– Мы видим все большее пренебрежение основополагающими принципами международного права, – с тревогой произнес президент России. – Больше того, отдельные нормы, да, по сути, чуть ли не вся система права одного государства, прежде всего, конечно, Соединенных Штатов…

Он поколебался, прежде чем произнести название этой страны. Наверное, сначала он не собирался этого делать, но потом решил, что это выглядит как‑то малодушно, что ли, и добавил для ясности, ибо понимал, что терять ему после этой речи будет уже нечего.

– Так вот, система права, – продолжил он, – перешагнула свои национальные границы во всех сферах: и в экономике, и в политике, и в гуманитарной сфере навязывается другим государствам! Ну кому это понравится? Кому это понравится?! И это ведет к тому, что никто уже не чувствует себя в безопасности. Я хочу это подчеркнуть: никто не чувствует себя в безопасности! Потому что никто не может спрятаться за международным правом как за каменной стеной!

Постепенно Владимир Путин перешел к конструктивной части своего доклада:

– Но есть ли у нас средства, чтобы противостоять этим угрозам? Конечно, есть! Достаточно вспомнить недавнюю историю. Ведь произошел же мирный переход к демократии в нашей стране! Ведь состоялась же мирная трансформация советского режима. Мирная трансформация! И какого режима! С каким количеством оружия, в том числе ядерного оружия! Почему же сейчас при каждом удобном случае нужно бомбить и стрелять? Неужели в условиях отсутствия угрозы взаимного уничтожения нам не хватает политической культуры, уважения к ценностям демократии и к праву?!

Ангела Меркель неожиданно кивнула, словно подтверждая, что ей не хватает ни того, ни другого, ни третьего.

Затем господин Путин обратил внимание на застой в области разоружения, о котором мир как‑то запамятовал в последние годы.

– Мы договорились с США, – проинформировал президент России, – о сокращении наших ядерных потенциалов на стратегических носителях до 1700–2200 ядерных боезарядов к 31 декабря 2012 года. Россия намерена строго выполнять взятые на себя обязательства. Надеемся, что и наши партнеры будут действовать также транспарентно и не будут откладывать на всякий случай, на черный день лишнюю пару сотен ядерных боезарядов. И если сегодня новый министр обороны Соединенных Штатов здесь нам объявит, что Соединенные Штаты не будут прятать эти лишние заряды ни на складах, ни «под подушкой», ни «под одеялом», я предлагаю всем встать и стоя это поприветствовать. Это было бы очень важным заявлением!

Владимир Путин сделал длинную паузу и с отеческой улыбкой посмотрел на министра обороны США господина Гейтса, который оказался в патовом положении. Он не мог, конечно, встать и сказать, что не будет ничего такого прятать ни под одеялом, ни под подушкой. Это было бы очень глупо. И он рисковал в самом деле нарваться на аплодисменты. Но и молчать в этой ситуации было не лучшим выходом. Впрочем, другого у господина Гейтса не было. Он еще, правда, мог выйти из зала, и тогда аплодисменты, адресованные ему, были бы более заслуженными, но это был бы аварийный выход из положения.

Между тем я поймал себя на том, что президент России, обрушиваясь с какой‑то апокалиптической критикой на США и НАТО, ни одного плохого слова не сказал про ЕС. Более того, он пользовался любым случаем, чтобы столкнуть лбами США и ЕС.

– Ракетного оружия, реально угрожающего Европе, – говорил он, – с дальностью действия порядка 5–8 тысяч километров, нет ни у одной из так называемых проблемных стран. И в обозримом будущем и обозримой перспективе и не появится. И не предвидится даже! Да и гипотетический пуск, например, северокорейской ракеты по территории США через Западную Европу – это явно противоречит законам баллистики! Как говорят у нас в России, это все равно что правым ух… а, нет! (президент России попробовал показать на себе и понял, что не так рассказывает. – А.К. ) – правой рукой дотягиваться до левого уха!

Когда Путин занимается тактическими вопросами – он тактик. Стратегическими – стратег. В случае с ним нет смысла думать и говорить, видит ли он и действует ли на пятнадцать ходов вперед (или, например, назад) или руководствуется какими‑то сиюминутными соображениями. Мне кажется, что он старается думать и о том, и о другом, но я вижу, что он готов быть непонятым – и в данную минуту, и через год.

И понимает, что в каких‑то вещах он никого не убедит и что на это не надо даже тратить силы. И он не будет тратить силы. Сделает то, что считает нужным, то, что должен, – и пойдет дальше, решив, что время покажет. Я думаю, что он считает себя и стратегом, и тактиком. А кто‑то его не считает ни стратегом, ни тактиком. На это Путин обречен, как любой президент любой страны.

Владимир Путин раскритиковал расширение НАТО на восток, причем в таких выражениях, которых он сам не позволял себе до сих пор.

– И что стало с теми заверениями, которые давались западными партнерами после роспуска Варшавского договора? Где теперь эти заявления? – спросил он. – О них даже никто не помнит! Но я позволю себе напомнить, что было сказано. Генеральный секретарь НАТО господин Вернер в Брюсселе 17 мая 1990 года сказал: «Сам факт, что мы готовы не размещать войска НАТО за пределами территории ФРГ, дает Советскому Союзу твердые гарантии безопасности». Где эти гарантии?!

Владимир Путин обвинил западные страны в том, что они не пускают к себе российский капитал. Журналисты в баре, который усилиями организаторов был превращен в пресс‑центр, слушали Владимира Путина, по‑моему, не дыша. Выступление российского президента полностью захватило их. Многие перестали даже что‑нибудь записывать, забыв про ручки.

– Мы открыты для сотрудничества, – говорил господин Путин. – Зарубежные компании участвуют в наших крупнейших энергетических проектах. По различным оценкам, до 26 % добычи нефти в России – вот вдумайтесь в эту цифру, пожалуйста! – до 26 % добычи нефти в России приходится на иностранный капитал. Попробуйте!.. Попробуйте привести мне пример подобного широкого присутствия российского бизнеса в ключевых отраслях экономики западных государств! Нет таких примеров! Таких примеров нет!

Президента России не смущало, что 26 % добычи нефти в России приходится на весь иностранный капитал, и при этом для сравнения он предлагал посчитать процент присутствия только российского капитала во всей западной экономике.

Под конец досталось Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе, которая давно вызывает у президента России особые чувства. На этот раз он не стал их сдерживать:

– ОБСЕ пытаются превратить в вульгарный инструмент обеспечения внешнеполитических интересов одной или группы стран в отношении других стран. И под эту задачу «скроили» и бюрократический аппарат ОБСЕ, который абсолютно никак не связан с государствами‑учредителями. «Скроили» под эту задачу процедуры принятия решений и использования так называемых неправительственных организаций. Формально, да, независимых, но целенаправленно финансируемых, а значит – подконтрольных!

Мне было интересно: что произойдет, когда господин Путин закончит? Будут ли аплодисменты? Хотя бы из вежливости? В конце концов, хотя бы в благодарность за то, что Владимир Путин сделал наконец то, о чем они все просят его с тех пор, как он начал работать президентом России: он стал им понятней. Можно даже сказать, что теперь он как на ладони.

Было понятно и то, что мы присутствовали при вполне историческом событии. Мы стали свидетелями «мюнхенской речи Владимира Путина». Оставалось понять, с каким знаком эта речь входит в историю. Это обстоятельство и должны были прояснить аплодисменты – или их отсутствие. И то и другое также было обречено попасть в историю.

Аплодисменты были жидкими. Но были. В конце концов, Константин Косачев не сидел сложа руки.

Владимир Путин после этого не сошел со сцены. Ему предстояло ответить на вопросы.

– Вы могли бы признаться в том, что за счет расширения НАТО восточные границы стали более надежны, безопасны, – сказал депутат бундестага. – Почему вы боитесь демократии? Я убежден, что только демократические государства могут стать членами НАТО. Это стабилизирует соседей. И к вопросу о том, что происходит внутри вашей страны. Убили Анну Политковскую, это символ. Можно сказать, это касается многих журналистов. И потом, страхи всякие, закон о неправительственных организациях… Это вызывает тревогу.

Кроме того, президента России попросили поделиться прогнозом развития ситуации в Сербии и Косово и «прокомментировать опыт, который сложился у российских военнослужащих в Чечне». Ему также рассказали, что в «90‑е годы российские эксперты активно помогали Ирану в разработке ракетных технологий, и Иран сейчас имеет продвинутые ракеты среднего и дальнего радиуса действия, что позволяет ему нанести удар по России и по части Европы».

– Я уверен, что историки не напишут в один прекрасный день, что во время нашей конференции была объявлена вторая холодная война, – сказал другой депутат бундестага, который сразу решил оценить исторический замах господина Путина. – Но могли бы.

Некоторые участники конференции были под впечатлением от речи президента, которое сами себе не могли, похоже, толком объяснить, и обращались к нему с теплотой в голосе, которой сами стеснялись. От этого их вопросы звучали еще жестче.

– Я понимаю вашу искренность, – сказал один американский сенатор, – и надеюсь, что вы согласитесь с нашей искренностью. США не разрабатывают новое стратегическое оружие уже более двух десятилетий, а вы недавно испытали «Тополь‑М», который уже размещен в шахтах и на мобильных установках. Вы критиковали США за односторонние действия и дважды сказали, что военные действия могут быть законными, только если они одобрены ООН. США ведут боевые действия в Ираке и Афганистане по решению ООН.

В общем, вопросы сыпались на господина Путина «градом».

– Вы говорили об опасности однополярного мира, – говорили ему, – а в России, по мнению многих, мы видим все более однополярное правительство, где конкурирующие центры влияния вынуждены следовать партийной линии, будь то Госдума, руководство в регионах, СМИ, бизнес‑сообщество, НПО.

Президент России отвечал на эти вопросы еще полчаса. Он рассказывал, что все его «действия внутри страны, в том числе касающиеся изменения порядка избрания в Государственную думу, направлены именно на укрепление многопартийной системы в стране». И мне казалось, ему уже совершенно не важно, верит ли ему кто‑нибудь в этом зале.

– НАТО – это прежде всего военно‑политический блок. Военно‑политический! – разъяснял он собравшимся, и становилось ясно, что он еще не поставил на них крест. – И конечно, обеспечение собственной безопасности – это прерогатива любого суверенного государства. Мы с этим и не спорим. Пожалуйста, мы против этого не возражаем. Но почему обязательно нужно выдвигать военную инфраструктуру к нашим границам при расширении?! Вот на это нам может кто‑нибудь ответить?!

Господин Путин внимательно вглядывался в листок, на котором записывал вопросы.

– Знаете, – хмурился он, – я так накарябал здесь, что уже сам не разберу, что я записал… Я тогда отвечу на то, что сам могу прочитать, а если я на что‑то не отвечу, вы напомните мне свои вопросы… Что будет с Косово, с Сербией? Это могут знать только косовары и сербы. И давайте не будем за них решать, как они устроят свою жизнь. Не нужно корчить из себя Господа Бога и решать за все народы все их проблемы!

Некоторые в зале сидели уже просто с каменными лицами – любая попытка корчить Господа Бога закончилась бы у них провалом хотя бы по этой причине. На других лицах я видел мольбу: «Ну хоть Бога‑то не надо трогать! Бери нас, грешных!»

– Если кто‑то из участников этого весьма сложного процесса между этими народами почувствует себя оскорбленным, униженным, это будет тянуться веками, – предупредил президент России. – Мы только загоним проблему в тупик.

Я подумал, что российский президент, может быть, решил напугать европейцев и американцев всем своим видом не в последнюю очередь именно из‑за Косово. Он давал им понять, что все для себя решил, мосты сжег, терять ему теперь нечего и они видят перед собой человека, который пойдет до конца. И поэтому лучше с ним не связываться. Вот так же Владимир Путин, похоже, уверен, что примерно те же мысли он не так давно внушил президенту Грузии Михаилу Саакашвили и только по этой причине Грузия не ввела войска в Абхазию и Южную Осетию. Теперь, не исключено, Владимир Путин решил распространить положительный опыт и на Косово.

Насчет опыта российских военнослужащих в Чечне Владимир Путин высказался коротко: «Опыт малоприятный, но большой».

В какой‑то момент стало понятно, что Владимир Путин начал уставать. Он говорил уже часа полтора. Отвечая на вопрос, зачем в «90‑е годы Россия оказывала Ирану помощь в создании ракетной техники», президент России заявил:

– Россия здесь ни при чем. Уверяю вас. Меньше всего здесь замешана Россия. Меньше всего.

Сразу стало не очень понятно: так ни при чем или все‑таки замешана, но меньше всего? Владимир Путин решил исправить собственное замешательство:

– Если вообще хоть как‑нибудь замешана… Но, наверное, там, знаете, на уровне бизнеса что‑то могло происходить. У нас обучали специалистов в институтах и так далее. И мы по просьбе, по информации наших американских партнеров на это жестко отреагировали. Сразу же и жестко… Но из Соединенных Штатов до сих пор поступает военная техника и специальное оборудование. До сих пор! До сих пор поступают из наличия в вооруженных силах, из Пентагона запчасти к самолетам F‑14! Несмотря на то что расследование идет в США по этому поводу, с границы эти запчасти забрали, вернули назад и через некоторое время опять, по имеющимся у меня сведениям… если они не точны, проверьте их, – озабоченно произнес президент России, и американский журналист, сидевший впереди меня, расхохотался и захлопал – либо информированности выступавшего, либо его актерскому мастерству, – опять на границе задержали те же самые грузы. Даже с пометкой «вещественное доказательство»!

Президент России считает, что нет никаких оснований подозревать Иран в том, что у него есть ракеты, которые угрожают Европе:

– Вы ошибаетесь! Сегодня у Ирана… вот здесь есть господин Гейтс, который наверняка знает эту информацию точнее, чем я, и наш министр обороны… у Ирана сегодня есть ракеты с дальностью 2000 километров.

– 1600–1700 километров! – крикнул Сергей Иванов, а не господин Гейтс.

– 1600–1700 километров, – согласился господин Путин. – Всего! Ну посчитайте, сколько километров от границы Ирана до Мюнхена! Нет у Ирана таких ракет! Они только планируют разработать на 2400. И то неизвестно, смогут ли они это сделать технологически. А вот уже 4, 5, 6 тысяч километров… Я думаю, что для этого нужна просто другая экономика даже.

Владимир Путин очень обрадовался вопросу про то, что США не разрабатывают ядерное вооружение, а Россия разрабатывает. Владимир Путин так не радовался, наверное, самому этому факту. Президенту нравится, что Россия с помощью технологичных решений ищет адекватный, но недорогой ответ на создание американской системы ПРО.

– Да, Соединенные Штаты не разрабатывают якобы наступательного оружия. Во всяком случае, общественности об этом неизвестно… Хотя наверняка разрабатывают. Но мы даже сейчас спрашивать об этом не будем… Мы знаем, что разработки идут, – не удержался все‑таки он. – Но сделаем вид, что мы об этом не знаем. Не разрабатывают. Но что мы знаем? Это то, что в США активно разрабатывается и уже внедряется система противоракетной обороны. Если вы говорите, что система ПРО не направлена против нас, то и наше новое оружие не направлено против вас.

– Так. Что я забыл? – с душой переспросил господин Путин у зала.

Мне казалось, между ним и присутствующими готов рухнуть занавес. И это был железный занавес.

Забыл он ответить, разумеется, на вопрос о правах человека в России.

Сразу после Мюнхенской речи (я еще в автобус не сел, Владимир Путин только‑только уехал, ну, минута, может быть, прошла) мне позвонил пресс‑секретарь Алексей Громов и спросил: как мне – понравилось – не понравилось. И я ему честно сказал, что мне не понравилось. Что все слишком жестко. Что речь конфронтационная явно. Что это не пойдет России на пользу в отношениях ни с теми, кто был в зале, и уж тем более с теми, кто был героями этой речи, то есть с США в первую очередь.

Как вы помните, он там впервые говорил о многополюсном мире и о том, что однополярный мир не имеет перспективы. В Сирии мы получили в результате – только в Сирии, я считаю, – мир биполярный, двухполюсный. А тогда я был абсолютно убежден, что от такой речи хорошо никому не будет. И я считаю, это и на самом деле было так. Потому что все были ошеломлены, а Владимир Путин, может быть, даже впервые стал восприниматься как человек, от которого исходит опасность и угроза миру. И это желание стать еще одним полюсом, еще одним центром сил, центром мира – это место можно же только завоевать, это место нельзя приобрести мирным путем, это всем было понятно… Значит, действительно конфронтация, значит, действительно война.

И я думаю, что тогда по крайней мере Алексею Алексеевичу Громову важно было получить эту точку зрения. И тогда, в первые годы президентства, – я потом, честно говоря, уже даже привык к этой практике, когда мне кто‑то звонит и спрашивает: ну, каково это было? – а я по‑честному говорю, что все это было ужасно. А потом это раз – и прошло. Видимо, решили, что они сами понимают все – хорошо это было или плохо, конфронтационно или нет.

Выступление премьера Италии Маттео Ренци на XX Петербургском экономическом форуме было блестящим. В каком‑то смысле он, конечно, повторил Владимира Путина, когда сказал, что будущее возглавит тот, кто опередит его. Но эта фраза не бросилась в глаза на фоне общего умопомрачительного ораторского искусства Маттео Ренци. Он ведь не может сказать «широкополосный Интернет». Он говорит «ультраширокополосный Интернет». Что такого, если разобраться, сказал Маттео Ренци? Да конечно, ничего. Если не считать, что ближайшее будущее для Италии (которое и которую он, видимо, и намерен возглавлять) должно состоять в том, что один евро бюджета должен расходоваться на культуру, а один – на безопасность. А также, что «можно вернуть принципы, по которым Россия и Европа будут вместе». А также что «у нас есть поговорка, что итальянское правительство живет меньше, чем кошка на автостраде». И что «нас объединяет чувство изумления, которое мы испытываем перед красотой» (действительно, больше уже, пожалуй, почти и ничего). А больше вроде ничего и не сказал. И сколько раз речь Маттео Ренци прерывалась бурными аплодисментами? Да постоянно.

Причем он же не в первый раз выступает в присутствии российского президента, но так хорош не был, кажется, никогда. Очевидно, что, кроме Владимира Путина, ему нужна аудитория еще как минимум в 2–3 тыс. человек.

Модератор Петербургского экономического форума, ведущий CNN Фарид Закария начал задавать вопросы. Тут все и началось.

Сначала это были вопросы исключительно Владимиру Путину. Так, господин Закария спросил, возможна ли сейчас холодная война, к которой, кажется, идет дело.

– Мне бы не хотелось думать, что кто‑то переходит к холодной войне, – Владимир Путин говорил уже не так вяло, как во вступительном слове, но и не так, как иногда с ним это случается (последнее время, правда, все реже). Он анализировал отношения России и НАТО, говорил, что «после крушения СССР мы думали и ожидали, что наступит эпоха всеобщего доверия», но «увидели поддержку экстремизма и радикализма» (видимо, чеченского. – А.К. ) «вместо ожидаемой поддержки от партнеров» (видимо, Европы и США. – А.К. ).

– Но, когда нам удалось справиться с этими проблемами, зачем нужно было расширять инфраструктуру НАТО, двигаться к нашим границам?!

Владимир Путин понемногу разжигал сам себя, и ему в отличие от сидевшего рядом премьера Италии Маттео Ренци требовалось для этого присутствие не многотысячной аудитории, а присутствие прежде всего, похоже, Маттео Ренци. Ну и ведущего, американского тележурналиста, которого Владимир Путин воспринимал, как вскоре выяснилось, прежде всего как потенциального, а затем и реального противника.

– Абсолютно наплевательское отношение к нашей позиции! Ну просто во всем! – уже восклицал Владимир Путин.

Из его уст прозвучала и новая версия происхождения такого наплевательского отношения. Он, может, и не хотел ничего этого говорить, но уже и не считал нужным сдерживаться. Российский президент сказал, что на Западе, видимо, никто уже «не думал, что в начале 2000‑х годов (то есть когда он пришел к власти. – А.К. ) Россия сможет восстановить свой оборонно‑промышленный комплекс… думали, не то что новых вооружений не появится, а даже прежних не удастся сохранить!.. И одно за одним!.. Взахлеб ведь поддержали «арабскую весну»!.. К чему пришло? К хаосу… А зачем надо было поддерживать госпереворот на Украине?..

Владимир Путин уже и возможность холодной войны не исключал:

– Если будем в такой логике дальше действовать, нагнетать, наращивать усилия, чтобы пугать друг друга, то когда‑нибудь придем и к ней.

Маттео Ренци никак пока не комментировал все это – так, словно слова Владимира Путина не имели к нему никакого отношения, было такое впечатление, что он даже и думает о чем‑то постороннем. И в самом деле уже ведь начинался футбол Италия – Швеция.

Между тем модератор уже интересовался у Владимира Путина его позицией по Сирии и спрашивал, зачем же Россия поддержала Башара Асада. Неожиданно Владимир Путин рассказал, что согласен с инициативой американских переговорщиков, которые предлагают, не дожидаясь выборов, ввести в правительство Асада членов оппозиции. Между тем даже сама эта инициатива до сих пор не была обнародована публично. Господин Путин и сам это понимал:

– Может, лишнего скажу…

И все‑таки сказал.

Фарид Закария спросил Владимира Путина, почему тот так восторженно отзывался о Дональде Трампе:

– Что именно в этом человеке привело вас к такому его восприятию?

– Вы известны в вашей стране, – издалека начал господин Путин, обращаясь к господину Закарии. – Вот вы лично. Зачем вы передергиваете?

Фарид Закария улыбался то ли осторожно, то ли растерянно. Он не ожидал такого стремительного перехода на личности. Хотя это так естественно не только везде, где возникает Дональд Трамп, но и везде, где возникает Владимир Путин.

– Над вами, – продолжал российский президент, – берет верх журналист, а не аналитик (аналитики ведь не передергивают. – А.К. ). Я сказал, что он яркий человек.

Неожиданно получилось, что Владимир Путин оправдывается. Он ничего такого далеко идущего, таким образом, не имел в виду, просто сказал, что Дональд Трамп – яркий человек…

– Но что он точно говорил, – продолжил президент России, – что готов к восстановлению широкоформатных (Маттео Ренци сказал бы «ультраширокоформатных». – А.К. ) отношений с Россией.

Фарид Закария еще настаивал, что это был «официальный перевод Интерфакса», а Владимир Путин уже был в том состоянии, когда правду говорить легко и приятно. И он наговорил ее много. Так, он в присутствии Маттео Ренци сказал о том, что санкции против России «никак не отражаются на США» и что «им плевать». А на Европе отражаются, и как! «Но она терпит».

Более того, президент России повернулся к итальянскому коллеге и добавил:

– Сейчас Маттео объяснит, зачем терпеть. Он яркий оратор. Италия может гордиться таким премьером.

Это вышло без преувеличения грубо. Господин Путин не вкладывал, видимо, при этом в свое замечание никакого уничижительного смысла. На него, видимо, тоже произвела впечатление вступительная речь итальянского премьера, и он все хотел как‑то отметить это. И вот наконец отметил.

Англичанин или француз, тем более швед или норвежец отнеслись бы к этой ремарке, наверное, спокойней (но тоже среагировали бы). Но для итальянца это были совершенно вызывающие слова, которые он ни за что не смог бы оставить без последствий, даже если бы захотел.

– Я искренне говорю! – закончил Владимир Путин, и эти слова уже тонули в гуле зала, который был по всем признакам одобрительным. И этого Маттео Ренци тоже не мог не почувствовать.

И может быть, раскаялся уже наконец, что приехал все‑таки на этот форум, хотя сколько же ему все подряд говорили, что не надо!

Следует отдать ему должное: он все еще пока молчал. И считал, видимо, до десяти.

Тем временем Фарид Закария, который, судя по тому, что тут происходило, прекрасно справлялся с функциями модератора, уже спрашивал у Владимира Путина, как тот относится к Хиллари Клинтон, и вспоминал, как Владимир Путин однажды сказал, что «муж и жена одна сатана».

– Чего не скажешь сгоряча! – отвечал теперь Владимир Путин, зная за собой эту трагическую особенность, с которой он, впрочем, совершенно не собирается бороться (потому что все равно бесполезно).

И он тут же снова ее продемонстрировал, заявив, что с Хиллари Клинтон, когда она была госсекретарем США, гораздо больше общался сидящий в этом же зале министр иностранных дел Лавров, у которого и надо про Хиллари Клинтон спрашивать.

– Он (Сергей Лавров. – А.К. ) скоро уже как Громыко (министр иностранных дел СССР в 1957–1985 годах. – А.К. )! Сколько вы уже работаете?

То есть Владимир Путин снова даже не попытался притормозить.

Мне кажется, Владимиру Путину нравятся публичные возражения, споры. Он‑то готовится, как правило, к любой встрече. В том числе и с неизвестным. Но сталкивается, как правило, по его представлениям, наверное, с достойным противником редко. И он, может, думает, зря потратил те усилия, которых не стоила подготовка к какой‑нибудь дискуссии глобальной.

Он любит оживленные дискуссии, потому что для него это, мне кажется, очень серьезная, конечно, возможность встретить хоть какое‑то сопротивление. И мне кажется, его окружение это чувствует, и много экспромтов позволяется – в том числе на больших пресс‑конференциях. В общении с журналистами, когда на самом деле дозволено все. Дозволено все, и на самом деле очень малая часть вопросов с кем‑то согласована. Просто потому, что этого не нужно. Чем более яростный вопрос, чем более вызывающий, тем больший интерес вызывает он у президента, и тем больше интерес в конце концов к самому президенту.

В реальной работе, например, с членами правительства такое, конечно, редко происходит. Редко с ним спорят. Есть всего несколько человек, которые, как считается, могут ему возражать. Некоторые – это известные всем люди, некоторые известны не очень. Таких людей, повторяю, не много. В этом смысле Владимиру Путину предпочитают, что называется, верить на слово.

Впрочем, про Хиллари Клинтон он сам выражался уже очень аккуратно и несколько раз повторил только, что Россия будет работать с тем президентом, которого выберет Америка…

Наконец, модератор дал слово Маттео Ренци. И выяснилось, что ничто не забыто. Итальянский премьер нашел в себе силы согласиться с «мудрым подходом президента России к ситуации в Сирии» и безжалостно добавил, что российского министра иностранных дел теперь будет называть «мистер Громыко‑Лавров».

При этом Маттео Ренци вполне определенно заявил:

– Надеюсь, что мы будем плодотворно работать с госпожой президентом США.

Соединенные Штаты Америки, по его словам, создали великую модель демократии, у которой есть чему поучиться (а то Владимир Путин несколько минут назад в который раз вспоминал про драматическое несовершенство этой модели: кандидату в президенты США, чтобы выиграть выборы, бывает достаточно, чтобы за него проголосовало меньшинство избирателей…).

И наконец, Маттео Ренци высказался по поводу тех, кто заставляет Европу терпеть санкции.

– Не США приняли это решение за других. Хотя позиция США кажется мне предельно ясной. На самом деле существует проблема подхода и поведения России. А ускорить проведение ряда процедур (санкционных. – А.К. ) – это было европейское решение, и президент России это знает.

Да, зря, конечно, Владимир Путин задевал итальянца за самое живое. Тот тоже сначала, видимо, не собирался все это говорить вслух.

– Вы спрашиваете: «Сколько вы еще будете терпеть?» – продолжал Маттео Ренци. – Ответ простой: это минские соглашения и их выполнение… Я здесь не для того, чтобы, как мы, итальянцы, можем сказать, «ласкать шерсть». Но я здесь представляю великую державу Италию! И я не буду говорить сладких слов, чтобы понравиться залу.

Только сейчас подтверждались мои худшие опасения. Только теперь можно было осознать степень раздражения, а скорее всего негодования Маттео Ренци.

И если у кого‑то возникло предположение, что Маттео Ренци приехал на форум потому, что он наш друг, то мы тут становились свидетелями того, как легко можно потерять друзей.

После пленарного заседания, которое на этом и закончилось, Владимир Путин и Маттео Ренци еще уединились на переговоры, после которых вышли только через два с лишним часа. Возможно, Владимир Путин старался загладить. Это, конечно, если он решил, что обидел.

Так или иначе, пресс‑конференция показала, что Маттео Ренци все‑таки, кажется, отошел сердцем (не в последнюю очередь, наверное, потому, что Италия в конце концов на 88‑й минуте выиграла у Швеции, и потому, что сообщил ему об этом именно Владимир Путин, по его же собственным словам. Хотя итальянский премьер и тут припомнил, что «публично обсудил на форуме в том числе то, с чем не согласны друг с другом»).

Между тем вопросы про санкции продолжались, но теперь спокойствие Владимира Путина могло бы убаюкать даже Маттео Ренци.

– Мы были бы готовы сделать первый шаг (это Владимир Путин комментировал слова Николая Саркози о том, что Россия должна сделать первый шаг в деле отмены санкций. – А.К. ), если бы были уверены в том, что нас, как говорят в народе, не кинут. Но кто нас сможет убедить в этом, я пока не знаю, убеждать надо вообще‑то партнеров в Киеве – выполнить Минские соглашения. Я же не президент Украины, я не могу подписать за президента Украины!.. Надо помочь им выйти из этой замкнутой спирали!

Если бы «замкнутая спираль» была не фигурой речи, а просто фигурой, то она могла бы порекомендовать некую возбуждающую воображение инсталляцию.

Все‑таки им удалось не разругаться.

А так‑то пар выпустили.

* * *

19 октября 2017 года президент России Владимир Путин выступил перед участниками Валдайского клуба. Это долгожданное для огромного количества политологов и журналистов событие продолжалось дольше трех часов и было ознаменовано подробными рассказами российского президента о том, как Россия много лет разоружалась перед Западом и как больше этого никогда не будет. Речь Владимира Путина выглядела конфронтационной не хуже мюнхенской и вдруг превращалась в такую миролюбивую, какой до этого не была никогда.

На третий день работы Валдайского клуба члены его ждали Владимира Путина. Обстановка была, конечно, нервной и накануне подогревалась сообщениями о том, что Владимир Путин обязательно «скажет что‑то очень важное». Разумеется, все решили, что он объявит об участии в президентских выборах в 2018 году (после случившегося накануне с Ксенией Собчак это казалось бы, впрочем, признаком не очень солидной поспешности). Разумеется, ничего подобного произойти не должно было – и не произошло.

Владимир Путин прилетел в отель «Поляна 1389» около четырех часов вечера, успел тут провести еще две встречи, а потом появился в зале, где его ждали члены Валдайского клуба. Модератором дискуссии был главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» Федор Лукьянов. Он напомнил про смысл дискуссии именно этого года: «созидательное разрушение», «из которого рождается целый мир», и признался, что третий день пытается понять, на каком из двух этих слов надо сделать акцент.

Сопредседатель Валдайского клуба Андрей Быстрицкий выступил со вступительным словом и сравнил ситуацию в Валдайском клубе в связи с очередным его заседанием с нотными листами Ференца Листа, в которых были пометки на полях: «Играть быстрее… Еще быстрее… Быстро, как только возможно… Еще быстрее…»

– На следующий год, – поделился Андрей Быстрицкий, – надо придумать что‑нибудь особенное!

Нынешний мир, говорил Андрей Быстрицкий, не столько производит безопасность, сколько тратит прежнюю. При этом он сам говорил так стремительно, что я невольно с сочувствием думал про переводчика всех этих его слов и про то, что он, выступая сейчас, быстрее всех остальных соответствует рекомендациям Ференца Листа: «Быстро… Еще быстрее… Быстро, насколько возможно…»

Между тем надо признать, что Андрей Быстрицкий сэкономил Владимиру Путину несколько драгоценных, видимо, минут.

– Когда собираются эксперты, – произнес Федор Лукьянов, – они могут позволить себе алармизм и могут себе позволить даже со страхом смотреть в будущее. Политики себе этого позволить не могут. Поэтому для оптимизма хочу дать слово президенту России Владимиру Путину.

Речь последнего была в той же мере яркой, в какой и откровенной. Следует признать ее при этом временами очень откровенной. Владимир Путин сказал, что, конечно, обострилась конкуренция за место в мировой иерархии, и продолжил было о том, о чем говорит в последнее время постоянно, что некоторые государства (а вернее, конечно, одно) поставили под сомнение наличие правил вообще; что это приводит к жесткой конфронтации; что ввергает мир «в архаику и варварство»… Было уже понятно, что речь будет конфронтационной (не в этом ли, как однажды в Мюнхене, содержалась ее особенная важность?). Но не было понятно, насколько конфронтационной она станет (хотя можно было, конечно, не сомневаться…).

Тут Владимир Путин обвинил Европу в потакании «старшему брату» в истории с бомбардировками Сербии, в истории с независимостью Косово, в том, что Европа должна была помнить о «веками длящихся противоречиях в самой Европе, и помнила, разумеется, не могла не знать и не помнить, а все равно получила Каталонию» и «серьезнейший политический кризис…»

Возник в его речи, конечно, и Крым в связи с этим, и Курдистан, и «правильные борцы», и «сепаратисты» в терминологии, очевидно, «старшего брата»…

И Владимир Путин естественным образом пришел к тому, из‑за чего его речь, очевидно, тоже следовало считать очень важной: к отношениям с США в сфере ядерного разоружения. Это действительно то, на чем не могут не специализироваться большинство приглашенных экспертов, сидевших сейчас в зале, или по крайней мере то, что их больше всего интересует и что они готовы в любой момент начать обсуждать с перманентной страстью скорее всего остального.

Российский президент рассказал, как в 1990‑х годах американские специалисты «совершили 620 проверочных визитов на предприятия российского оружейного комплекса»:

– На все совершенно секретные объекты!.. Потом еще 170 визитов на обогатительные комбинаты… Прямо в цехах были созданы постоянные рабочие места, куда американские специалисты ходили как на работу… Да просто на работу! И там стояли американские флаги (вот это, конечно, выглядело драматичней всего остального, пожалуй, вместе взятого. – А.К. )! И все это продолжалось десять лет!

Российская сторона, по словам Владимира Путина, получила за все это только одно: полное пренебрежение российскими национальными интересами, поддержку сепаратистов на Кавказе и так далее.

– Конечно, – вздохнул Владимир Путин, – посмотрели, в каком состоянии наш оружейный комплекс…

Это было бы неожиданное признание, если не учитывать, что обо всем этом договаривались еще до того, как Владимир Путин стал президентом России.

Самое сильное впечатление на него, судя по всему, произвело то, что Россия выполнила все обязательства по уничтожению химического оружия, построила для этого восемь огромных заводов, с которыми «надо было решать, что потом делать…», а Соединенные Штаты отложили утилизацию своего химического оружия до 2023 года.

То же самое произошло и с оружейным плутонием, который из обогащенного согласились превратить в «обедненный».

– США построили один такой завод, довели его готовность до 70 %, а в этом году попросили заложить в бюджет деньги на консервацию этого завода. Где деньги? – по привычке, приобретенной на заседаниях президиума Госсовета, спрашивал Владимир Путин. – Украли… Но нас интересует: что с плутонием и ураном?..

И он возвращался к химическому оружию, потому что это, похоже, задевало его больше остального, в этом он видел унижение России, а значит, и свое собственное:

– Мы же закончили утилизацию химического оружия! Это не заметили! Где‑то в Канаде промелькнуло, и все!.. Человечество, – неожиданно спокойно закончил российский президент, – несмотря ни на что, способно выработать общие правила поведения.

Того, что такое возможно, после всей этой его речи ничто, честно говоря, собственно, не предвещало.

Выступили коллеги Владимира Путина, сидящие в креслах на сцене перед участниками клуба. Джек Ма, создавший и владеющий Alibaba, недоумевал, почему его до сих пор не приглашали в этот клуб, и демонстрировал оптимизм, которого, судя по всему, был лишен весь Валдайский клуб от начала до конца.

– Я чувствую, – говорил Джек Ма, – все большую уверенность в России!

Он настаивал, что «мы делали машины для людей, а теперь людей пытаются делать наподобие машин, а надо делать машины наподобие машин, а людей – наподобие людей…».

Бывший президент Афганистана Хамид Карзай настаивал, что афганская демократия – это афганская демократия, а не американская, и не надо, как делал бывший госсекретарь США Джон Керри, «приезжать и считать наши голоса…».

– Да Джон считать‑то не умеет… – успокаивал его господин Путин. – С арифметикой у него пока не очень…

Владимир Путин демонстрировал необыкновенную расслабленность, а может, и недопустимую.

Российского президента спрашивали, возможно ли сейчас полное ядерное разоружение – тема по‑прежнему интересовала западных экспертов.

Да, возможно, отвечал он и переспрашивал:

– Хочет ли Россия этого? Да, хочет и стремится к этому. Но есть вопросы…