Владимир Путин, приехавший на Всеармейское совещание в Минобороны 22 февраля 2003 года около полудня, рассказал участникам совещания много интересного. Так, он объяснил, что именно отличает хорошего военного от не такого хорошего. У хорошего должен быть широкий кругозор, а не только специальные знания. Участники совещания в подавляющем большинстве лихорадочно конспектировали. Не знаю, правда, все ли успели записать, что «сегодня нормализуется обстановка в Республике Чечня» и что «люди там возвращаются к мирной жизни». Но явно записали, что численность армейской группировки в связи с этим будет неуклонно сокращаться.

И тут президент произнес:

– Необходимо сказать о том, что баланс сил в мире со всей очевидностью нарушен, а новая архитектура безопасности еще не создана.

Этой фразы, как и нескольких следующих, не было в первоначальном тексте его речи.

– Мы не можем не замечать, – опять сказал президент, так сказать, от себя, – растущую агрессивность в некоторых влиятельных странах мира.

Кого же он имел в виду? Да понятно кого. Не так уж много влиятельных стран в мире, а таких, у которых последнее время растет агрессивность, и вовсе две.

И только на второе место по опасности для мирового сообщества Владимир Путин поставил угрозу международного терроризма. Впервые. Понятно, что если такое высказывание в адрес США и Великобритании было запланировано, а не стало экспромтом, то место для него было выбрано правильное. В этой аудитории к словам президента отнеслись с большим пониманием. Осталось подождать, как отнесутся к этим словам те, в чей адрес они были произнесены.

После президента дали слово трем молодым военным. В большую политику они не вмешивались, а про жизнь сказали. Правда, первому из них далось это с трудом. Капитан‑артиллерист начал очень трогательно заикаться на фразе «Товарищ Верховный главнокомандующий!». Никак ему не давалось последнее слово. И никогда ведь раньше в своей жизни капитан, как потом выяснилось, даже не думал заикаться. Но с другой стороны, что вы хотите – встречи с главой государства ни для кого даром не проходят.

Капитан штурмовал это слово раза четыре, и неудача всякий раз преследовала его. Сидевший рядом со мной офицер‑летчик от стыда за вооруженные силы даже закрыл голову руками и только шептал с отчаянием: «Ну, давай… Давай!» Президент же с явным сочувствием смотрел на капитана. Тот, справившись в конце концов с неприятным словом, уже без запинки начал хвалить окружающую его действительность…

Президент выступил с коротким ответным словом. Он посвятил его в основном защите артиллериста от возможных последствий конфуза со словом «главнокомандующий».

– Не смущайтесь своих ошибок, – защитил он капитана. – Речь ваша была точной, и правительство должно обратить на нее внимание.

В зале раздались бурные аплодисменты. Так благородная попытка приободрить капитана‑артиллериста привела к мгновенно возникшим обязательствам государства перед военнослужащими. Теперь, не дай бог, снимут с замерзающих бомжей теплый камуфляж.

После этого объявили перерыв, а президенту дали пообщаться с несколькими молодыми офицерами практически наедине. Владимир Путин начал с того, что сказал все тому же артиллеристу, чтобы тот не расстраивался. Он уже и правда, похоже, не расстраивался. Да и чего ему, в самом деле? Еще чуть‑чуть позаикался бы – и в депутаты можно баллотироваться.

Президент спросил артиллериста, есть ли у него гаубица. У того она была.

– А какая? – уточнил президент.

Вопрос был не праздный. Владимир Путин рассказал, что они с Сергеем Ивановым, когда проходили сборы после института, стреляли из гаубицы образца 1938 года, так что теперь ему есть что вспомнить.

– Я не стрелял, я юрист, – обиделся министр обороны, слушавший беседу.

А президент тогда кто же?

Артиллериста его гаубица устраивает. Она не 1938 года. Но ему категорически не нравится газета «Красная звезда». Он заявил, что там часто нечего читать. Казалось бы, велика беда – ну и не читай! Но не читать он тоже не может.

Владимир Путин согласился с капитаном (да и разве можно с ним было в этот день спорить?). Он сказал, что уже думает, как бы «сделать ее более молодежной, что ли… укрепить с точки зрения содержания и полиграфической базы», чтобы в результате получить издание «ну, не совсем уж для молодых, а и для среднего возраста»…

Владимир Путин часто и помногу встречается с простыми людьми. Самыми разными. Кому‑то такие встречи кажутся театрализованными, но я бы не называл это словом «показуха». Я бы называл это неотъемлемым и неизбежным элементом работы президента. Президент должен встречаться с людьми. Он это понимает прекрасно – и время от времени увлекается этим.

Какие‑то вещи начинают его интересовать, или он бывает растроган… много случаев таких мы знаем. Ну хочет он поцеловать мальчика в живот – и ничего не может с собой поделать. Он себя не сдерживает. Но, собственно говоря, может быть, жизнь и состоит из таких мгновений. Особенно для мальчика. Мальчику, когда вырастет, об этом уж точно расскажут, сам он вряд ли это запомнил (а может быть, кстати, и запомнил).

Так что я бы тут тоже не драматизировал. Все более жизненно в этом смысле тут устроено. С одной стороны – это часть работы, а с другой – реальные человеческие эмоции. Я думаю, что в такой же ситуации безусловно находится любой лидер любого государства. И ведут они себя в такой ситуации все с разной степенью успешности, с разной степенью искренности. Мне кажется, мало кому вообще удается в такой ситуации не то что проявить человеческие эмоции, показать их, а по‑настоящему их испытать. Мне кажется, что Путину иногда удается.

Обстановка на этой встрече была раскованной. Офицеры наконец‑то говорили то, что думали. Владимир Путин узнал, что рюкзаки, с которыми спецназ отправляется на боевые дежурства, носили еще дедушки, которые ходили с Александром Суворовым в альпийские походы. И теперь их нужно прошивать двойным швом. Полиуретановые коврики, на которых не холодно спать на голой земле, офицеры и солдаты покупают за свой счет. Боевые группы занимаются уборкой снега и чистят картошку на кухне.

Министр обороны с интересом слушал все это, пока президент не сказал ему: «А почему вы ничего не записываете? Пометьте себе!» Сергей Иванов начал записывать. А офицеры уже говорили про катастрофическую нехватку мер воздействия на солдат. Ведь гауптвахту отменили в прошлом году.

– «Губы» не осталось? – расстроенно переспросил Владимир Путин.

Очевидно, с ней у президента были связаны какие‑то приятные воспоминания.

– Ну, может быть, может быть… – начал он, но тут же счел нужным оговориться, что «губа» – не единственный метод и что надо активно заниматься профилактическим патриотическим воспитанием. Офицеры страшно обрадовались.

– Да! – воскликнул один. – НВП надо снова в школе ввести!

– Вот это правильно, – согласился Владимир Путин.

– Чтобы они уже с третьего класса в форме ходили! – развивал наступление офицер.

– Ну, не надо так уж военизировать… – остудил его президент. – Есть и другие методы.

– Да, идеологическую подготовку надо снова ввести в армии!

– Вам сколько лет? – поинтересовался Владимир Путин.

– 28. Скоро будет…

– Значит, когда ее отменили, вам было где‑то 18?

– Так точно!

– Вот поэтому вы и не знаете, что это такое, – заключил президент.

Так что отличников политической подготовки в армии не будет. Зато они будут в школе.

* * *

В ходе визита Владимира Путина в Таджикистан в апреле 2003 года его ждали в одном из полков 201‑й дивизии. Туда сейчас перенесли и штаб дивизии. После совещания в штабе президент идет осматривать новую казарму. В комнате отдыха два солдата показательно играют в нарды. Путин чрезвычайно оживляется.

– А ну‑ка, подвинься, – внезапно говорит одному.

От Путина в последнее время что‑то не ждут сюрпризов. Он перестал кататься на боевых истребителях и подводных лодках и полностью переключился на горные лыжи. И вот оказывается, что тяга к экстремальному отдыху никуда не делась.

Играют они довольно долго. Солдат сидит весь пунцовый. Но, похоже, не от смущения, а от страшного напряжения. Он думает. Он не хочет проиграть. Он хочет выиграть.

Ситуация на доске очень сложная.

– Попал солдат, – шепчет один из генералов. – Поймали тебя! Сдавайся!

Да, там какая‑то сложная комбинация. Но солдат не сдается. Он настоящий боец. Министр обороны, стоящий рядом, подбадривает солдата. Но что толку от поддержки министра обороны, если солдат играет с Верховным главнокомандующим?

– Стоп! – пораженно говорит президент. – Лишний ход! Да за тобой глаз да глаз нужен!

Солдат нервно кивает. Ну да, не вышло у него. Игра продолжается. Путина ждут пять лидеров ЕврАзЭС, главы пяти стран, но он сам вдруг перестал куда‑нибудь спешить и играет в нарды с солдатом. И я понимаю в этот момент, что вот ведь как он освоился в должности президента.

Тут второй солдат, которого Путин попросил подвинуться, начинает подсказывать первому. Зря он это делает – положение на доске становится хуже. Но по‑человечески понятно: парень тоже хочет войти в историю дивизии.

У одного из генералов сдают нервы, и он напоминает президенту, что там все ждут.

– Сдавайся, – еще раз говорит один генерал солдату.

Эти слова звучат как приказ.

– Я же не проиграл, – страдальчески улыбается солдат.

Умрет, а не сдастся.

Путин встает из‑за доски с явным сожалением. Не доиграл.

У выхода его ждет рядовой состав дивизии. Много жен. Путин идет было к солдатам, но дорогу ему властно преграждает женщина лет 45.

– Христос воскресе! – уверенно говорит она. – От имени всего нашего женсовета…

Вот и все. Поговорили. Три минуты президент слушает, как хорошо зарекомендовал себя здесь, в Душанбе, женсовет 92‑го полка. Он уже уходит, а она кричит ему в спину:

– Есть у нас профессия такая – служить родине! Есть такая профессия!

Пока она говорила, чуть в стороне стояла девочка лет трех и плакала от того, что она не может увидеть президента из‑за спин десятков взрослых людей.

– Девочка, что ты плачешь? – спросил ее президент, сев на корточки.

Тут она, конечно, расплакалась по‑настоящему.

Я думаю, Владимир Путин сентиментален. Это касается животных, это касается детей. В максимальной степени – животных. В еще более максимальной – детей. В отношении к ним он сентиментален в той же степени, в какой может быть жестоким по отношению к тем, кого он считает чужими. А животных и детей он считает своими, конечно.

Ранним июньским утром 2003 года президент поехал с базы отдыха Центробанка на военно‑морскую базу Балтийского флота. И, я думаю, не пожалел об этом. Его ждали «Маршал Устинов» (ракетный крейсер) и Александр Квасьневский (президент Польши). Господин Квасьневский прилетел минут за десять до российского президента из своей резиденции в Польше. И Владимир Путин предложил ему морскую прогулку.

Все корабли заняли свои позиции. Группировка, которую возглавлял «Устинов» (Северный флот), должна была выдержать ракетную и торпедную атаку группировки, которой руководил командующий Балтийским флотом Владимир Валуев. Обозримый горизонт был усеян кораблями…

Владимир Путин пришел в боевую рубку вместе с Александром Квасьневским. Туда же подошла Валентина Матвиенко. Увидеть ее в простого покроя теплой офицерской куртке синего цвета тоже было событием в жизни журналиста. Через несколько минут ожидалась атака нашей группировки ракетами. Мы должны были ответить залпами из зенитных ракетных комплексов. В принципе мы могли ни о чем особенно не беспокоиться. Ведь на нашей стороне был атомный ракетный крейсер «Петр Великий», лучший военный корабль России. Да и «Адмирал Левченко», и «Маршал Устинов» не последние корабли на Северном флоте.

Корабли уже демонстрировали, как они умеют ставить дымовые завесы. Через несколько минут дымом заволокло весь горизонт. Смысл завес довольно хитрый. Температура завесы выше, чем температура корабля. Ракета, которая наводится по тепловым целям, по идее должна растеряться. Правда, ведь неясно, как она себя поведет, растерявшись.

В это время в боевой рубке из микрофонов неожиданно раздалась немецкая речь. Владимир Путин очень оживился:

– О, а это кто?

– Немцы вызывают, – объяснил ему адмирал Куроедов после некоторого замешательства. – Разведчик. Имеет название «Оккер». Приближается к нашему кораблю.

Оказалось, «Оккер» хотел подойти к нашему кораблю как можно ближе и сфотографировать его. Да, губа у него была не дура. Я был, мягко говоря, удивлен, что ему разрешили.

– В конце концов, он же на работе, – нехотя объяснили мне офицеры. Может быть, они понимали, что, если не разрешат, «Оккер» и сам подойдет.

Офицеры рассказали, что «Оккер» на Балтийском флоте, мягко говоря, недолюбливают. Корабль этот известный. «Оккер» отвечает за этот флот перед немецким военно‑морским командованием уже не первый год. Говорят, справляется со своими обязанностями очень хорошо, даже слишком.

Через несколько минут «Оккер» подошел к «Маршалу Устинову» чуть ли не вплотную. Президенты стояли именно на том борту, с которого он приблизился, и делали вид, что странный этот корабль их совершенно не интересует. Действительно, ведь они давно привыкли, что их все фотографируют.

Президент России был спокоен. Может быть, демонстративно спокоен. Он улыбался, даже смеялся, разговаривая с польским коллегой на капитанском мостике. Но потом все же здравый смысл взял верх, и они зашли в боевую рубку. Александр Квасьневский начал честно вглядываться в выданный ему бинокль. Но Владимир Путин быстро заскучал и снова вывел коллегу на капитанский мостик. Пуск ракет по нашим кораблям был произведен с расстояния 50 км. В принципе сбить их могли с нескольких наших кораблей. Но никто почему‑то не спешил. Через минуту‑полторы эти ракеты можно было легко разглядеть. Они шли очень низко, словно облетая нашу группировку и решая, на что следует обратить самое пристальное внимание. За каждой ракетой тянулся хвост белого дыма. Одну наконец сбили первым же выстрелом с «Настойчивого». Вторая летала довольно долго, ее даже теряли из виду. Кто‑то из гражданских громко разволновался, что так она может и в нас попасть.

– Не бойтесь, не попадет, – успокоил министр обороны. – Если все промахнутся, она просто упадет в воду.

– А если не упадет?

Сергей Иванов не успел ответить на этот истеричный вопрос. Ракета была сбита, кажется, с «Петра Великого». В это же мгновение наш «Маршал Устинов» выпустил еще две ракеты, которые, потеряв цель, тут же бесславно ушли под воду.

Владимир Путин со спокойным интересом наблюдал за этой картиной. А Александр Квасьневский, мне показалось, и вовсе охладел к происходящему. Он о чем‑то не договорил с коллегой. Кажется, об энергетических проблемах Польши. И он хотел договорить. В результате они снова увлеклись друг другом.

Через десять минут Владимир Путин ненадолго прервался, чтобы выслушать доклад министра обороны о предстоящих флотам учениях. Надо сказать, что российский флот развоевался. В начале июля Северному флоту предстоят совместные российско‑французские учения в акватории Норвежского моря, а уже в августе покажет себя, хочет он этого или нет, Тихоокеанский флот. (Он, конечно, хочет.) Там пройдут командно‑штабные учения, в которых будет задействовано 20 тыс. военнослужащих, 10 тыс. гражданских, а также 18 министерств и ведомств. В общем, все уйдут на фронт.

Владимир Путин утвердил учения, демонстративно расписавшись в документах и картах, и опять отошел на капитанский мостик.

– А что это у нас по правому борту? – вдруг озабоченно спросил он.

– По‑моему, это просто яхта какая‑то, – прищурившись, ответил министр обороны.

– В районе учений? Да не может быть!

Господин Квасьневский с интересом смотрел на них. Между тем министр обороны быстро все выяснил.

– И правда яхта. Наша, российская, – успокоил он. – К тому же вне зоны учений. Далеко она.

– А сколько до нее километров? – решился поинтересоваться я.

– Сколько кабельтовых? – холодно переспросил министр. – И это сейчас уточним… 11 кабельтовых. Сами сосчитаете, сколько километров?

Я не был уверен в себе.

– Пять с половиной километров, – закончил министр. – Я же говорю: далеко. Не бойтесь.

Бояться яхты и правда, видимо, не стоило. Я вообще‑то с самого начала боялся за яхту.

Тем временем было обнаружено еще одно разведывательное судно, на этот раз норвежское.

– Оно нам тоже хорошо известно, – пояснил мне министр обороны. – Называется «Марьята». Оно нам иногда вообще‑то здорово мешает. Связь нарушает.

«Марьяте» подходить к «Маршалу Устинову» запретили. Она подчинилась. Наверное, и так узнала все что нужно. А на подлете уже был и шведский разведывательный самолет «Орион». Это действовало на нервы даже мне.

Раздалась команда:

– Атаковать подводную лодку!

Но, увы, она атаковала нас раньше.

– Стрелять будет «Адмирал Левченко»! – сказал Владимиру Путину Сергей Иванов.

– А если промажут? – спросил президент.

В это время Владимир Путин по предложению господина Куроедова вглядывался в мрачную глубину балтийских вод, рассчитывая увидеть там торпеду.

– Если с «Левченко» промажут, на нас торпеда пойдет, – заключил Сергей Иванов.

– Так они с «Петра»‑то долбанут по ней? – озабоченно спросил президент.

– Долбанут, – успокоил его главком.

– А если и они промажут?

– Ничего страшного. Торпеде установлена такая глубина хода, чтобы она не попала в корабль. Ого, да «Петр» поражен!

Владимир Куроедов был по крайней мере заинтересован этим фактом. Он сбегал в рубку и что‑то уточнил.

– Да, так точно. Молодцы подводники! Дело в том, что это наша лучшая подводная лодка! – бодро обратился он к Александру Квасьневскому. – Практически бесшумная…

– Саш, а Саш! – обратился к польскому президенту и Владимир Путин. – Пора валить отсюда!

– Да ну что вы, – расстроился адмирал. – Все нормально! Вы знаете, какая на «Петре» система защиты?

– А что же она не сработала?

– А мы ее не включили, – сказал адмирал Куроедов.

Президент вопросительно посмотрел на него. И вопрос в его глазах стоял очень серьезный.

– А зачем? – продолжил адмирал. – У подводников тоже должен быть шанс.

– Александр, остаемся! – воскликнул Владимир Путин. – Будем биться до конца! Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!

Польский президент только кивнул.

Обстановку разрядила Валентина Матвиенко.

– Ой, я тоже хочу на торпеду посмотреть! – с чувством сказала она, выходя из боевой рубки на свежий воздух.

Но было поздно. Три торпеды прекратили свое существование, одна упрямо билась за выживание где‑то в глубинах Балтийского моря. Но и она была обречена.

Уже через час «Устинов» швартовался к причалу на базе. Принимая рапорт у командующего Балтийским флотом Владимира Валуева, Владимир Путин, выслушав его, вдруг хмуро спросил:

– Так это вы стреляли по нашему кораблю?

Командующий растерялся. Он явно ни за что не хотел признаваться, что это он стрелял. Но и скрывать правду было страшно. В итоге фраза, которую он произнес, дорогого стоила:

– Относительно да!

– Поздравляю. Хорошо стреляли! – без улыбки пожал ему руку Владимир Путин.

Он оценил учения на «удовлетворительно».

Да, но вот по какой шкале?

* * *

Поздно вечером 26 ноября 2015 года закончилась пресс‑конференция президента России Владимира Путина и президента Франции Франсуа Олланда, на которой российский президент рассказал о том, почему не горят костры от сжигаемой Турцией нефти на границе с Сирией, зачем в Сирии развернуты системы С‑400 и за что сражаются в Сирии российские военные.

До пресс‑конференции Владимир Путин и Франсуа Олланд общались почти три часа. Это был тот случай, когда им было что обсудить: французский президент летал к американскому, к нему в Париж приезжали премьер‑министр Великобритании Дэвид Кэмерон, канцлер Германии Ангела Меркель, премьер‑министр Италии Маттео Ренци… Обсуждали одну и ту же тему: террористические атаки и как с ними бороться. В эту тему органично входила судьба ИГ и Сирии, влекомой Башаром Асадом.

Именно Франсуа Олланд взял на себя роль главного переговорщика цивилизованного мира по естественным причинам: нападение на этот мир произошло в Париже.

Визит в Москву должен был стать для Франсуа Олланда не только завершающим, но и обобщающим. И, судя по всему, стал им.

Они вышли к журналистам скорее друзьями. Между тем остаться друзьями после такого рода переговоров было не так уж просто. Результат мог быть любым. Но Франсуа Олланду, похоже, пригодилось на этот раз именно то, за что его ругают прежде всего выбравшие президентом соотечественники: мягкость и терпимость.

Внешняя политика Владимиру Путину, конечно, нравится больше, чем внутренняя. Ну как – нравится… Это же на поверхности. Ему интересно заниматься внешней политикой. Потому что, по его, наверное, собственному представлению, он все про всех знает. Чьи‑то ходы, вопросы и ответы может просчитать намного вперед, как ему представляется, я думаю. И по этой причине и ответы его иногда предвосхищают вопросы – и это ему тоже не может не нравиться. Я думаю, что Владимир Путин уверен, что в вопросах внешней политики он очень компетентен. Ну и ему сейчас этим очень много приходится заниматься, в том числе и не в публичной сфере. Намного больше даже, чем в публичной.

Конечно, сейчас он каких‑то поездок лишился в результате санкций и нынешних отношений с Западом. Но у него все равно много поездок, хотя, конечно, и не так, как раньше. Но это связано и с тем, что он везде уже был. Он уже ездит без особого удовольствия и от многого отказывается. От тех поездок и командировок, от которых можно отказаться, он, мне кажется, отказывается. По‑человечески я это понимаю, и это совпадает с моими собственными ощущениями. Я же тоже начинал ездить в одно время, считай, с ним. И у меня ощущения точно такие же. Лишний раз куда бы только не поехать. Лучше не надо. Но если я еще могу сделать все, чтобы пропустить какую‑нибудь «двадцатку», если туда лететь одиннадцать или пятнадцать часов, то он себе этого позволить не может. Но, впрочем, и для меня, когда я понимаю, что на «двадцатке» во Вьетнаме, возможно, будет встреча с Трампом, для меня тоже нет выбора: ну да, надо ехать, есть же великая газета «КоммерсантЪ»…

И там они хотят встретиться и вроде уже договариваются обо всем, но потом американцы там грубо себя ведут, допустим, и они не могут решить, строго говоря, кто к кому поедет. И это в пределах не то что одного города или одного микрорайона, я бы сказал, а в пределах одного квартала. Но здесь принципиальнейший – якобы – вопрос возникает: либо мы к вам, либо вы к нам. И дальше начинается вот эта дипломатическая история, которая приводит к тому, что они не встречаются. А Путин же понимает, что вопрос, скажем, с КНДР без него вряд ли решится. И это видно, что не хотят решать его без России. А для них это краеугольный вопрос, вопрос не только внешней или внутренней, а вообще любой политики. Ну и Путин пожимает плечами: не хотите – как хотите. Да все равно они придут. Хотя я, например, думаю, что и без него может решиться.

И это тоже элемент игры на мировой арене. И ему интересна, конечно, эта игра. И он играет в нее, безусловно.

Но внутренняя политика тоже все же в каком‑то несчастном виде существует. Хлопот‑то все равно много.

Реальная политика уже второй год как вышла из‑под ковра, поднялась сначала над паркетом, потом взошла над плинтусом и наконец свечой взмыла в небо, где горят российские пассажирские лайнеры и истребители. Поэтому и на пресс‑конференции никто из двоих особо не выбирал выражений, хотя поначалу Владимир Путин вроде и попробовал:

– Те, кто применяет в отношении террористов двойные стандарты, использует их для достижения своих политических целей, ведет с ними преступный бизнес, играют с огнем. История показывает, что такие действия рано или поздно выйдут боком самим пособникам.

С другой стороны, выбирай – не выбирай, а все равно понятно, что говорил он про Турцию и ее настырного лидера Реджепа Тайипа Эрдогана.

Франсуа Олланд, в свою очередь, говорил прежде всего про Сирию: надо создать коалиционное правительство на переходный период, который «должен привести к принятию новой Конституции, к выборам, в которых будут участвовать все политические фракции, группировки и члены диаспор».

– И конечно, Асад не может играть никакой роли в будущем этой страны, – бодро заключил Франсуа Олланд, и стало ясно, что, о чем бы ни говорили эти люди почти три часа, все равно есть настолько дорогие сердцу и уму каждого истины, что о главном они не договорятся…

Вопросы французских журналистов были предсказуемыми (как, без сомнения, и российских). Французская журналистка сразу спросила Владимира Путина, признает ли он, что «тот факт, что господин Асад остается сейчас у власти, мешает достижению общих целей».

– Договорились ли вы о том, по каким группировкам необходимо наносить удары, а по каким – нельзя? – задала она еще один мучающий ее вопрос.

И на что она рассчитывала? На то, что Владимир Путин скажет что‑нибудь отличное от того, что он говорил по этому поводу раньше? Что Башар Асад должен уйти для достижения общих целей и что он, Владимир Путин, за ужином наконец понял это?

– Я считаю, что судьба президента Сирии должна всецело находиться в руках сирийского народа, – ответил российский президент.

Впрочем, кое‑что он все‑таки сказал:

– Мы все считаем, что успешно бороться с террористами в Сирии невозможно без наземных операций, а никакой другой силы для проведения наземных операций в борьбе с ИГИЛ, «Джебхат ан‑Нусрой» и прочими террористическими организациями, кроме правительственной армии Сирии, сегодня не существует.

Это прозвучало даже как попытка оправдания того, что Владимир Путин так держится за Башара Асада (и, конечно, наоборот).

– В этой связи, – продолжил российский президент, – я считаю, что армия президента Асада и он сам являются естественными союзниками в борьбе с терроризмом. Есть там, наверное, и другие силы, которые говорят о своей готовности бороться с террором. Мы сейчас пытаемся установить с ними отношения, с некоторыми уже установили, и мы готовы будем поддержать и их усилия в борьбе с ИГИЛ и другими террористическими организациями, так же, как мы поддерживаем армию Асада.

Тут российский президент отступил на полшага – прежде всего от сирийского президента.

– И мы договорились, – добавил Владимир Путин, – о том, что, так же как с некоторыми другими странами региона, будем обмениваться информацией о том, какие территории заняты здоровой частью оппозиции, а не террористами, и будем воздерживаться от того, чтобы наносить туда наши авиационные удары.

И договорились, он сказал, даже о том, что будут обсуждать, куда следует наносить эти удары.

Это было то, что Владимир Путин давно предлагал западным странам, то, от чего они, по его словам, отказывались, то, что превратилось уже, кажется, исключительно в инструмент информационной атаки с его стороны.

Но вот теперь Владимир Путин говорил, что с Францией все‑таки договорились.

Обычно Владимир Путин не признается в своих ошибках, в том, что он что‑то сделал не так. А те немногие, кто все‑таки решается ему возражать, как и те, кто не решается, – они же видят, насколько он, если что‑то решил, идет до конца. А многие не понимают, кстати, насколько он в этом смысле абсолютно, несокрушимо последователен. И пытаются настаивать на своем. Хотя, казалось бы, уже даже в истории с Чечней, с которой он начинал, все должно было стать понятно, если бы люди повнимательней смотрели на то, что он делает. Он еще не приступил даже толком к отправлению своих обязанностей в должности исполняющего обязанности председателя правительства, а уже сказал, что мы будем вести себя максимально жестко, мы пойдем до конца. То, что произошло в Дагестане, то, что они вошли на территорию Дагестана, отрезало все пути к отступлению – и ему, и этим боевикам. Они просто разрушили негласный, может быть, набор правил. И, сделав это, в его представлении они потеряли вообще на что‑нибудь право, и дальше их нужно было только давить, давить их…

Не сразу все это поняли, и я думаю, что в истории с Сирией тоже не все поняли, когда было объявлено о том, что мы туда заходим, что он и там пойдет до конца. Что Башара Асада он не отдаст, если уж сказал про это. Во время всей этой сирийской операции временами, наверное, казалось, что не может не отдать… такое чудовищное давление было, что казалось, что Бог с ним, с этим Асадом.

В данном случае это вроде бы привело к победе над террористами, хотя, на мой взгляд, мягко говоря, еще не окончательной. Но есть и другие случаи. Сейчас гораздо более сложная, тяжелая история с Крымом. Естественно, сейчас уже всем понятно, что и в этом случае он тоже пойдет – и идет, главное, – до конца. И уже в каком‑то смысле дошел до конца.

Получив вопрос от журналиста НТВ Вадима Глускера об «особом месте» Турции в широкой коалиции, российский президент постарался максимально воспользоваться этой подачей, чтобы обсудить турецкий вопрос:

– Мы слышим сейчас о неких племенах, близких для Турции, туркоманах и так далее… Во‑первых, возникает вопрос: что на этой территории делают представители турецких террористических организаций, которые сами попадают в объективы фотокамер, а потом выкладывают сами себя в Сеть? Второе: что на этой территории делают выходцы из Российской Федерации, которые находятся у нас в розыске за совершенные преступления и которые точно относятся к категории международных террористов?

Это был новый поворот темы. На наших глазах рождался еще один аргумент, почему российские Воздушно‑космические силы активно бомбили именно этот район.

– Наши военнослужащие, – продолжил Владимир Путин, – работали в этом квадрате над тем, чтобы предотвратить возможное возвращение этих людей на территорию России для совершения преступлений. Они выполняли свой долг перед Родиной, перед Россией напрямую. Напрямую!

Да, до сих пор именно в таких выражениях о том, что делают российские военные в Сирии, президент России не говорил.

Владимир Путин между тем становился все азартнее и азартнее. Высказался он и по поводу обстрела колонны, которую российские военные накануне просто сожгли:

– Что же касается обстрела гуманитарной колонны, то, насколько мне известно, эта гуманитарная организация, на которую ссылаются турецкие власти, уже объявила о том, что ее колонны и ее представителей в это время и в этом месте не было. Допускаю, что там была какая‑то колонна.

Действительно, это можно было допустить с большой долей вероятности, ведь кого‑то все‑таки сожгли.

– Но уж точно не мирная, – энергично продолжил Владимир Путин. – И если там и была какая‑то колонна, то, наверное, в соответствии с международным правом нужно было согласовать, какая колонна, куда она идет, что она делает… И если этого ничего не было сделано, то у нас возникают подозрения, что колонна была, но совсем не с гуманитарным грузом. Это еще одно свидетельство пособничества деятельности международных террористов.

Было очевидно, что он слишком хорошо все знает про эту колонну. И он даже демонстрировал – именно то, что он все это знает, а не смысл этого знания.

Становилось все интереснее. Пресс‑конференция разгоралась медленно, но верно.

Французская журналистка спрашивала как в последний раз:

– Обращаюсь к обоим президентам! Господин Путин, почему вы сейчас развернули системы залпового огня С‑400? И господин Олланд: развертывание С‑400 соответствует ли духу работы международной коалиции?

– С‑400 – это не система залпового огня, это система противовоздушной обороны, – холодно поправил российский президент журналистку, причем он был, видимо, настолько выше всего этого, что даже не воспользовался случаем, чтобы хоть улыбнуться, демонстрируя уровень ее некомпетентности, с которым не следует выходить на разговор с такими людьми, как он. – И у нас не было этих систем в Сирии, потому что мы исходили из того, что наша авиация работает на высотах, до которых не может дотянуться преступная рука террористов.

Странно: такое выражение, с одной стороны, хотелось видеть проиллюстрированным карикатурой Кукрыниксов, а с другой, в сложившихся обстоятельствах оно звучало даже как‑то естественно…

– У них нет соответствующей военной техники, которая способна сбивать самолеты на высоте более 3–4 тысяч метров. Нам в голову не приходило, что мы можем получить удар от той страны, которую мы считали своим союзником, – делился российский президент. – Ведь наши самолеты, работая на высотах 5–6 тысяч метров, работали абсолютно не защищенными в отношении возможных атак со стороны истребителей. Если бы нам в голову только пришло, что это возможно, мы, во‑первых, давно бы там установили такие системы, которые бы защищали наши самолеты от возможных атак!

В каком‑то смысле это был крик души.

– Во‑вторых, есть другие технические средства и военные защиты, например, сопровождение истребителями или как минимум технические средства защиты от нападения ракет, в том числе тепловая защита. Специалисты знают, как это сделать! Мы этого ничего не делали, повторяю еще раз, потому что считали Турцию дружественным государством и просто не ждали никаких атак с этой стороны! – Владимир Путин продолжал быть откровенным и даже безоружным, как тот бомбардировщик. – Именно поэтому мы считаем этот удар предательским…

Владимир Путин не в первый раз произносил это слово, на первый взгляд странное для политика. Но для него это, видимо, ключевое слово в случившемся. И до этого деливший людей на «своих» и «чужих», Владимир Путин после гибели наших штурмана и пехотинца перестал воспринимать Реджепа Тайипа Эрдогана как главу государства, с которым в любых обстоятельствах надо разговаривать (а ведь российский президент еще недавно говорил, что для него не важно, что за человек с ним встречается, потому что главное – интересы государства, которое он сам, Владимир Путин, представляет и защищает), а воспринимает его исключительно как предателя.

И для него это приговор.

Штука в том, что надо различать оттенки этих понятий: свой – чужой. Я не уверен, что Путин склонен различать. А их очень много, я считаю. Если ты предатель, то с тобой разговор вообще невозможен. С самого начала. Так было, например, с Андреем Бабицким у Владимира Путина, когда тот с самого начала встал на сторону врага, то есть работал как корреспондент радио «Свобода» в Чечне на той стороне. Вот он был точно врагом. И в тот момент, когда он пропал, он был уже не просто врагом, которого можно рассматривать как «достойного» врага, но он был уже предателем.

Врагами были чеченцы, а Бабицкий стал предателем, потому что ситуация вроде не вынуждала его перейти на сторону врага. А самих чеченцев ситуация в какой‑то степени вынуждала стать врагами России. И поэтому Путин относился к ним, я думаю, даже более уважительно, чем к Бабицкому.

Когда тот неожиданно пропал – а мы писали в это время книжку «Разговор от первого лица» и разговаривали с Путиным… В эту книжку не вошла фраза, с которой, как правило, начиналась тогда любая наша встреча с Владимиром Путиным, и фраза эта была: «Отпустите Бабицкого!» Никогда не произносилось им, что он имеет к этому какое‑то отношение… просто человек пропал. Но как‑то это было для нас абсолютно очевидно, что, наверное, сильно он надоел и где‑то его держит, наверное, все‑таки, грубо говоря, российская армия. И, наверное, не очень хорошо сейчас этому человеку.

Новости тогда, между прочим, все начинались едва ли не каждый час с новости, которая новостью не являлась, – с сообщения о том, что по‑прежнему ничего не известно о судьбе Андрея Бабицкого. Эти разговоры не вошли в книжку. Это не имело отношения к предмету нашего обсуждения. Но я не исключаю, что в какую‑нибудь книжку они еще войдут – сказать, что у нас ничего не сохранилось из тех разговоров, будет, мягко говоря, преувеличением.

То есть не то чтобы даже для самого Реджепа Тайипа Эрдогана приговор. А это Владимир Путин сделал для себя окончательные выводы по этому поводу. И для него это приговор Реждепу Тайипу Эрдогану.

И хорошо это или плохо, но трудно представить себе, что должно произойти, чтобы эти выводы изменились.

И еще труднее представить себе, чтобы президенты России и Турции провели, например, двухстороннюю встречу в Париже на саммите по климату через два дня… Для Владимира Путина это, думаю, исключено.

– Сейчас мы убедились, что это возможно, – закончил он. – У нас там погибли люди. И мы обязаны обеспечить безопасность нашей авиации. Поэтому мы развернули там современную систему С‑400. Она действует на дальние расстояния и является одной из наиболее эффективных систем подобного рода в мире. Но мы этим не ограничимся. Если надо, мы будем сопровождать деятельность нашей авиации и истребителями, другими средствами, в том числе средствами радиоэлектронной борьбы. Их на самом деле много, мы теперь будем их применять.

Вот чего вы добились, имел он в виду.

Он, кажется, уже все сказал, а только не выговорился:

– Смотрите, мы заранее проинформировали наших американских партнеров о том, где, когда, на каких эшелонах будут работать наши летчики. Американская сторона, которая возглавляет коалицию, в которую входит Турция, знала о месте и времени пребывания наших самолетов. И именно там и в это время мы получили удар.

Конечно, он еще не сказал о роли США в этой истории. И пытался делать по возможности аккуратно. И в начале пресс‑конференции ему бы это удалось. Но не теперь:

– Спрашивается, мы зачем эту информацию передавали американцам? Или они не контролируют, что делают их союзники, или эту информацию раздают направо и налево, не понимая, какие будут последствия. И мы, конечно, с нашими партнерами должны будем на этот счет провести достаточно серьезные консультации. Но системы противовоздушной обороны никак не направлены против наших партнеров, с которыми мы вместе боремся с террористами в Сирии.

К Турции это замечание уже, конечно, не относится.

Тут вступил наконец и Франсуа Олланд, про которого с начала этой пресс‑конференции все уже и забыли. Ему, видимо, уже совсем надоело в течение последнего получаса переминаться с ноги на ногу, и он, можно сказать, робко поинтересовался:

– Если можно, прокомментирую тот инцидент, который произошел во вторник и который привел к тому, что турецкими средствами был сбит российский бомбардировщик… Совершенно очевидно, что в этом месте и в это время нужно избежать любого риска и любого возможного повторения таких происшествий. Главное – воздержаться от эскалации! Единственная цель, которую мы должны все перед собой поставить, – это борьба с ИГИЛ и уничтожение террористов. У нас нет других целей!

Вряд ли это было именно то, с чем следовало встревать в разговор.

Журналистка Интерфакса сообщила российскому президенту последние новости:

– Буквально несколько часов назад президент Турции дал интервью, в котором сказал, что если бы турецкие ВВС знали, что речь идет о российском самолете, то действовали бы иначе. Также он сказал, что весь нефтяной груз, который перехватывается у ИГИЛ, турецкими силами уничтожается. Если российская сторона располагает другими данными, то президент готов уйти с поста, если это будет доказано. Хотелось бы услышать ваши комментарии на эти заявления…

Такой вопрос сейчас был очень кстати. Владимир Путин как раз передохнул.

– Теперь что касается нефти и о том, что она якобы на территории Турции уничтожается… Я вот на «двадцатке» (саммите G20. – А.К. ), кстати, в Турции, в Анталье, показывал фотографии (я уже говорил об этом публично), сделанные с высоты 5 тысяч метров нашими летчиками. Автомобили, перевозящие нефть, выстроены в цепочку и уходят за горизонт! Это выглядит как живая нефтяная труба!

Метафора, используемая не в первый раз, была убедительной, особенно для людей с воображением, какими, без сомнения, являются многие (но не все, конечно, нет) журналисты.

– Речь идет о поставках нефти в промышленных масштабах с захваченных террористами сирийских территорий. Именно с этих территорий, а ни с каких других! И мы видим с воздуха, куда идут эти машины. Они днем и ночью идут в Турцию! Допускаю, что высшее политическое руководство Турции об этом ничего не знает. Трудно в это верится, но теоретически это возможно.

На самом деле он этого, разумеется, даже не допускал.

– Это тем не менее не означает, – продолжил Владимир Путин, – что турецкие власти не должны пресекать подобные противоправные сделки. А на этот счет есть специальная резолюция Совета Безопасности Организации Объединенных Наций, запрещающая напрямую покупать нефть у террористов (только через третьи руки. – А.К. ), поскольку в этих бочках, которые везут, не просто нефть, там кровь наших граждан. Потому что на эти деньги террористы покупают оружие, боеприпасы, а потом устраивают кровавые акции и с нашим самолетом на Синае, и в Париже, и в других городах и странах мира!

Нет, не встретятся они в Париже.

– Если там турецкие власти перерабатывают, уничтожают ее, мы что‑то не видим дыма от костров по уничтожению этой нефти!

Либо у Владимира Путина было свое некое собственное представление об утилизации нефти, либо он уже теперь просто глумился над турецким коллегой.

– Повторяю, речь идет о промышленных масштабах! Там нужно было бы соорудить специально целые предприятия по уничтожению этой нефти (да, все‑таки глумился. – А.К. )! Ничего этого на самом деле не происходит. Если высшее политическое руководство Турции об этом ничего не знает, то пусть узнает. Допускаю, что там могут быть какие‑то элементы коррупции, сговора – пусть с этим разберутся. Но в том, что эта нефть идет именно в Турцию, у нас нет никаких сомнений. Мы видим это с воздуха: постоянно туда идут груженые, оттуда – пустые… Потом опять: груженые с территории Сирии, захваченной террористами, в Турцию, а оттуда опять пустые! Мы это видим каждый день!

Непонятно, как, зная обо всем этом, Владимир Путин вообще согласился приехать в Анталью на саммит «двадцатки», в гости прямо к пособнику террористов. Впрочем, именно ему в том числе он показывал в конце концов эти снимки… Может, для этого и ехал…

– Теперь по поводу того, уходить президенту Турции или не уходить в отставку. Это абсолютно не наше дело. Это дело турецкого народа, – разъяснял Владимир Путин свою любимую мысль. – Мы никогда в это не вмешивались и вмешиваться не собираемся. Но очень жаль, что тот беспрецедентный уровень наших межгосударственных отношений, который был достигнут с Турцией за последние годы, за последние десять лет… Он действительно был… Это очень высокий уровень… Мы считали Турцию не просто соседом, а дружественным государством, почти союзником… Очень печально, что это так вот бездумно и грубо разрушается.

Французский президент заскучал, казалось, окончательно и теперь уже бесповоротно. Но это было не так.

– Если позволите, Владимир Владимирович, я хотел бы ответить на вопрос, который был адресован вам, но с французской точки зрения! – попросил вежливый французский президент.

Он сначала долго повторял то, что говорил до этого, в основном все про координацию в широкой коалиции, пока не перешел непосредственно к нефти:

– Нужно бить по ИГИЛ, по центрам подготовки, по тем центрам, где тренируют эту террористическую армию, но главное, бить по источникам ее финансирования, по тому, что дает ей жизнь, в первую очередь по нефти! Если есть какой‑то другой способ улучшить сотрудничество, то сложно его придумать, не начав с расстрела тех грузовиков, которые возят нефть, передавая ее в руки тех, кто берет на себя право покупать ее, давая таким образом ИГИЛ бесконтрольное количество денег!

Точка сотрудничества была мигрирующей по дорогам Сирии в направлении Турции и просматривалась прежде всего через прицелы бомбардировщиков.

– Мы не хотим останавливаться и будем бить и по этим конвоям грузовиков, и по тем нефтеперерабатывающим заводам или базам, где обрабатывают нефть, которая, безусловно, служит основным источником финансового дохода для ИГИЛ! – не останавливался и президент Франции.

Франсуа Олланд, видимо, понял, что интересным на этой пресс‑конференции он может стать, только если начнет говорить что‑то в этом же роде.

– И по поводу наших самолетов, которые якобы не распознали турецкие ВВС, – исключено, невозможно! На них есть опознавательные знаки, и их хорошо видно. Это именно наши самолеты, а не какие‑то другие! – вернулся к началу вопроса Владимир Путин.

Таким образом, очевидно: если бы извинения со стороны Реджепа Тайипа Эрдогана, о которых много говорят в последние сутки, и прозвучали, то они все равно не были бы приняты.

Так что, может, и правда не надо было ему извиняться.

Просто смысла не было.