На встрече с молодыми милиционерами в 2003 году Владимир Путин рассказывал, что болезненные процессы реформирования системы МВД не только не бросают тень на всю систему (Ну конечно! Нет тени у оборотней!), а, наоборот, подчеркивают жизнеспособность правоохранительных органов. Затем господин Путин прослушал первое отделение концерта, посвященного Дню милиции, и прошел в Ореховый зал, где его ждали молодые милиционеры.

– Только не краснейте, – инструктировали их перед встречей с президентом, – когда будете задавать вопрос.

– А если не получится? – спросил один юный лейтенант и сильно покраснел.

– Надо, чтобы получилось.

За четверть часа до появления главы государства милиционеры сели за стол. Осталось пустым только одно кресло. Возле него стояла табличка «В. П. Иванов». Имелся в виду замглавы президентской администрации. Что‑то он все не шел. Кресло просили не занимать. То есть ждали. И только за пять секунд до того, как вошел президент, сотрудник протокола скомкал табличку, схватил кресло и оттащил его от стола. Ведь ни в коем случае не должно сложиться впечатление, что кто‑то мог позволить себе не прийти на встречу с президентом России.

Владимир Путин объяснил начинающим милиционерам, что все люди должны быть равны перед законом. Судя по тому, с каким вниманием молодые люди слушали его, можно было сделать вывод, что эта мысль самим им как‑то не приходила в голову.

Министр внутренних дел Борис Грызлов, поколебавшись, сказал:

– Сегодня было с болью принято решение показать борьбу с коррупцией на всю страну.

Голос его дрогнул в нужном месте. Да, Борису Грызлову сейчас больно, быть может, больше, чем всем остальным. Ведь это он руководит борьбой с коррупцией. Так же, как и борьбой с оборотнями. Так же, как и самими оборотнями.

Почему же было принято это нелегкое решение?

– Телеграммы пришли, – объяснил он, – от руководителей в регионах, которые поняли, что можно достичь каких‑то результатов в борьбе с коррупцией.

Я думаю, что они поняли это с болью.

Владимир Путин кивнул и предложил задавать вопросы.

– Меня, как оперативного сотрудника, интересует, что наш контингент становится все более образованным и читает новый Уголовно‑процессуальный кодекс, – поделился своей болью младший лейтенант. – А там записано, что легко можно отказаться давать первичные объяснения. Вся следственная проверка тогда теряет смысл! Надо внести изменения в УПК!

– Это предметно, – нахмурился президент. – Я дам поручения в администрацию президента рассмотреть этот вопрос. Не должны они уклоняться…

Оказывается, новый УПК можно так запросто менять. Мне, конечно, возразят: изменения вносит сама жизнь. От себя добавлю: в лице лейтенанта милиции.

Миниатюрная девушка‑милиционер Алина Тимашева из Краснодара заявила, что законы в нашей стране должны быть как можно более тоталитарными.

– Тот тоталитаризм, который вы имеете в виду, имеет свое собственное значение. Я согласен, законы должны быть жесткими, но в демократической стране – демократическими.

– Но только жесткими! – тоненьким голосом жалобно попросила Алина.

– Ну хорошо, согласен, – кивнул Владимир Путин.

Лейтенант Квашнин из милиции на транспорте также высказался насчет проблемы сбора первичной информации.

– Надо менять и Административный кодекс. В коммерческих организациях ответы на наши запросы не дают, – пожаловался он. – Возможны ли санкции к ним в ближайшее время?

– Я боюсь в окончательном виде формулировать. Все должно быть взвешено, не должно быть тирании, – произнес Владимир Путин.

– Происходит сращивание органов власти с преступностью, – выступил еще один молодой милиционер. – Это правильно?

– Но нельзя забывать и о положительном в развитии российского бизнеса, – ответил господин Путин. – В их поддержке и состоит смысл нашей экономической политики. Только чтобы некоторые не пытались руководить этим процессом за какой‑нибудь откат. И в армии были громкие дела с большими посадками, – напомнил он. – Мы и должны будем это делать. Не нужно упускать эту работу ни на одну секунду. Сегодняшний уровень коррупции говорит о многом. Будем делать это спокойно, без рывков, но уверенно и жестко.

Лет через десять на заседании Совета по развитию гражданского общества и правам человека председатель Национального антикоррупционного комитета Кирилл Кабанов предложил наконец уже начать бороться с коррупционерами. Закон о запрете чиновникам иметь счета и активы за границей, по его словам, не работает, особенно в региональных законодательных собраниях: «Люди продолжают проживать за границей и пользоваться счетами…» При этом идет расхищение бюджета, преступники становятся миллиардерами, «а потом отсидят четыре года, если отсидят, и выходят на свободу пользоваться похищенным!».

Кирилл Кабанов предложил наказывать за хищение бюджетных средств 20‑летним сроком заключения и не выпускать, пока преступник не вернет все награбленное.

– Посадить в зиндан и ждать, пока отдаст! Может быть, и так… – вслух рассуждал замечтавшийся Кирилл Кабанов.

А Ирина Хакамада из‑за другого края стола грозила ему милым кулачком. Впрочем, грозила совершенно серьезно и даже как‑то отчаянно, отчего это смотрелось еще милее.

Ей, видимо, не нравились такие суровые меры.

– И по поводу Костромы, насчет строительства объездного моста, – неожиданно и торопливо сказал профессиональный борец с коррупцией Кирилл Кабанов. – Мы проработали вопрос, нужен ведь мост…

Господин Путин кивком головы согласился, что нужен, но остальные инициативы борца с коррупцией Кирилла Кабанова назвал «жесткачом»:

– Но если сами правозащитники считают, что такое возможно, то можно подумать…

Заседание шло уже три часа, и господин Путин собирался его закончить уже несколько раз, и даже закончил и собирался встать, когда Ирина Хакамада все‑таки успела вставить, что, если так все и закончится, «пресса напишет, что вы поддержали Кирилла» (Кабанова с его идеей сажать коррупционеров на 20 лет и заставлять их возвращать награбленное с использованием зиндана. – А.К. ).

– А это очень плохо, особенно сейчас, это плохой сигнал для рынка!

– Ира, пожалуйста, – кивнул господин Путин.

Тогда Ирина Хакамада рассказала Владимиру Путину о разнице между российской и китайской системой управления и наказания. Китайская, которую она поставила в пример, предусматривает, во‑первых, нулевую таможенную пошлину на ввоз товара, лишая чиновников стимула давать себя коррумпировать, «а если он берет и дальше, то расстреливают».

Закончила она мирно:

– Я не против Кирилла Кабанова, но у нас же среда такая…

Теперь уже он мог показать ей кулачок.

– Я правильно понял, – переспросил господин Путин, – что вы сторонница смертной казни?

– Только после того, – заявила Ирина Хакамада, – как будет введена нулевая таможенная пошлина…

Видимо, она уверена, что нулевой пошлины не будет никогда, а тогда и смертная казнь не будет востребована.

– И чем это лучше Кирилла Кабанова? – пожал плечами Владимир Путин, решивший, видимо, уловить в ее замечании только мысль о том, что смертной казни за коррупцию она не исключает.

Если смотреть так, то это даже хуже Кирилла Кабанова.

Старший лейтенант из Амурской области обратился со своей болью:

– С принятием нового УПК изменилось положение подозреваемых, выпускаемых после задержания.

– Что, не можете наладить работу с судами? – с преувеличенной тревогой спросил господин Путин.

– Вообще трудно стало задержать человека! – в сердцах признался старший лейтенант. – Раньше делали это через прокуратуру. А теперь надо в суд идти. Потеря времени, понимаете? Я уж не говорю о качестве…

– Тов‑а‑а‑рищ старший лейтенант! – с укоризной, как‑то нараспев произнес господин Путин. – Я и не сомневался, что у вас возникнут такие сложности. Но это единственный способ обеспечить права граждан. Практически нет страны в мире, где граждан можно лишить свободы внесудебным способом…

Нет, не убедил. Милиционер сидел явно расстроенный.

– Между прочим, это напрямую касается и вас! Вам тоже нужны такие права!

– Мне? – с ужасом переспросил старший лейтенант.

– Ну конечно! А если вас арестуют?

– Меня?! – еще больше поразился старший лейтенант.

– Конечно! Вам потребуется защита в суде. И вы ее получите!

Больше старший лейтенант ни о чем не просил.

* * *

Приверженность европейским ценностям Владимир Путин мог неожиданно продемонстрировать не только молодым милиционерам, но и тертым политикам и финансистам. По крайней мере на время, как сделал, например, на мировом экономическом форуме в Давосе в 2009 году, через два года после наделавшего много шуму выступления в Мюнхене.

В Давосе он также выступал с речью, причем вступительной. Представлял бывшего (в тот момент) президента и действующего премьера России бессменный президент форума Клаус Шваб:

– Премьер‑министр Владимир Путин – наш первый оратор. Вы в первых рядах борьбы с экономическим кризисом! Ни один современный вопрос, начиная с терроризма и заканчивая проблемами климата, не может быть решен без участия России.

Впрочем, Клаус Шваб, начав неожиданно за здравие, закончил презентацию нашей страны так же неожиданно за упокой:

– Россия была и остается вызовом мировому сообществу! Чтобы решить эту проблему, мир должен много инвестировать в Россию… Некоторые опасаются, что ее политика и дальше будет носить конфронтационный характер. Давайте же послушаем Владимира Путина!

Премьер‑министр, который до этого сидел в кресле на сцене демонстративно расслабленно, быстро встал и рванулся к трибуне. Он поблагодарил Клауса Шваба за добрые слова (потом, правда, стали говорить, что это переводчик выдал желаемое за действительное, когда сообщил о том, что Россия – вызов для всего мира. Но и господин Шваб не отказывался от своих слов).

Перейдя к делу, господин Путин проанализировал причины кризиса, притом что господин Шваб предложил не зацикливаться на этом. Владимир Путин мог и не говорить ничего такого. Но тогда у него не было бы повода сказать:

– Практически любое выступление на тему кризиса начинается с упреков в адрес США. Я не буду этого делать.

И господин Путин продолжил:

– Напомню лишь, что всего год назад с этой трибуны звучали слова американских представителей о фундаментальной устойчивости и безоблачных перспективах экономики США. Сегодня же гордость Уолл‑стрит – инвестиционные банки практически перестали существовать. За год им пришлось признать потери, превосходящие их прибыли за последнюю четверть века. Только один этот пример лучше всякой критики отражает реальное положение дел.

Начало речи мало чем отличалось от концептуальной мюнхенской речи двухлетней давности. В этом смысле Владимир Путин был абсолютно последователен. Он говорил тогда в основном о том, что у однополярного мира нет никаких перспектив, но говорил это так, что даже у людей, которые сидели не в зале заседания, а в пресс‑баре, как мы, мурашки бегали по коже.

Теперь господин Путин был безразличен и даже холоден к собственным выводам, что, по идее, должно было бы еще больнее ранить американцев, которых много было в конгресс‑холле форума. Он констатировал то, что раньше яростно доказывал, и в этом смысле пошел дальше своей мюнхенской речи.

– Серьезный сбой, – продолжил Владимир Путин, – дала сама система глобального экономического роста, в которой один региональный центр бесконечно печатает деньги и потребляет блага, а другой производит недорогие товары и сберегает напечатанные другими государствами деньги (очевидно, он имел в виду Россию и Китай, вместе взятые. – А.К. ).

Этот Владимир Путин всем был хорошо известен. Он говорил то, чего от него ожидали, хотя все, наверное, понимали, что это – только начало (не предвещающее, конечно, ничего, как всегда, хорошего). Даже люди, сидевшие на сцене, переглядывались с удручающе понимающими усмешками.

Но оказалось, что это было не начало, а конец. Ничего подобного больше господин Путин за все следующие полчаса так и не сказал. Все, что он произнес после этого, поставило аудиторию в тупик. Заметив, что «пирамида ожиданий» рухнула, господин Путин перешел к тому, что «нельзя позволить себе скатиться к изоляционизму и безудержному эгоизму».

Он понимал, наверное, что его позиция, мягко говоря, уязвима. В конце концов, правительство принимало и принимает меры, которые являются стопроцентно изоляционистскими. Недавно в Германии господин Путин даже, можно сказать, извинялся перед госпожой Меркель за то, что немецкие автомобили и комбайны после повышения ввозных пошлин вряд ли будут покупать в России, и утешал ее тем, что это повышение зато не касается немецких комплектующих.

Наверное, поэтому он оговорился:

– И даже если в условиях кризиса определенное усиление протекционизма окажется неизбежным, то здесь всем нам нужно знать чувство меры.

То есть он считает, что по крайней мере ему оно пока не изменило.

– Вторая возможная ошибка, – заявил премьер, – это чрезмерное вмешательство в экономическую жизнь. Слепая вера во всемогущество государства… В Советском Союзе в прошлом веке роль государства была доведена до абсолюта, что в конце концов привело к тотальной неконкурентоспособности экономики. Этот урок нам дорого обошелся.

Такого от премьера, уверен, не ожидал услышать никто. («Что, – с торжеством сказал мне один из членов российской делегации через несколько минут после речи господина Путина, – ждали еще одного Мюнхена?! Не дождались!..»)

А уж когда Владимир Путин заговорил про то, что в последние несколько месяцев «происходит размывание духа предпринимательства, который надо беречь и не давать бизнесменам возможности перекладывать ответственность за их решения на государство», я подумал, что в подготовке речи принял посильное участие на правах консультанта бывший советник Владимира Путина Андрей Илларионов.

Потом премьер произнес, что «бизнесу необходимо списание безнадежных долгов» и «плохих» активов (замминистра экономического развития России Станислав Воскресенский позже, уже ночью, подробно объяснял, что имел в виду премьер. Речь идет не о прощении банкам долгов и не о том, что они, в свою очередь, простят безнадежных клиентов с выданными им кредитами, а о том, что возможно «разделение проблемных банков на две части: одну, с «плохими» активами, которые будут реструктурированы и станут управляться новой командой менеджеров, и на другую, «здоровую» часть»).

– Уклониться от расчистки балансов – значит законсервировать и затягивать кризис, – продолжил премьер.

Он добавил, что «в основу реформы стандартов аудита, бухгалтерской отчетности, системы рейтингов должно быть положено возвращение к понятию фундаментальной стоимости активов».

– Как этого добиться, – продолжил он, – вопрос. Давайте вместе подумаем.

То есть премьер еще и советовался с аудиторией. Да, это был Путин, которого мир еще не видел. Казалось, премьер удивляется и сам себе. Он признался, что «кризис затронул и Россию самым серьезным образом», хотя дал понять, что результатом, хочет этого кто‑нибудь или нет, «будет качественное обновление России за ближайшие 10–12 лет» (срок назван настолько точно, что заставляет задуматься, доверит Владимир Путин кому‑нибудь, кроме него самого, за такое время сделать это: в конце концов, обещание дал лично он).

На пресс‑конференции 2016 года я задал Владимиру Путину такой умозрительный, квазифилософский вопрос, и он же был абсолютно прав, назвав меня провокатором. Это была попытка выяснить, собирается ли он баллотироваться на новый срок. Конечно, провокация. Но в публичном пространстве и публичный отказ от ответа на публичный вопрос о многом говорит. Даже все говорит. Главное – задать вопрос, а дальше наблюдать за нюансами. Правила игры в этом состоят. Я свою часть правил выполняю – и надо теперь посмотреть, как он справится со своей частью.

А может быть, в чем‑то и нарушить надо правила игры. Чтобы он нарушил свои. Я просил его назвать причины, по которым ему стоило бы снова становиться президентом, и те, по которым ни в коем случае не стоило бы. Я думаю, что он на самом деле на этот вопрос для себя давным‑давно ответил. Я думаю, что ответ был готов и год назад, и еще раньше – в тот момент, когда он решал для себя, войдут ли войска в Крым. Я думаю, что он понимал уже, что пойдет на еще один президентский срок. Потому что это то, за что он должен нести ответственность и не увиливать от нее. Может показаться, я оправдываю его желание остаться у власти так. Но не так. Он сам кого‑то не увольнял только потому, что люди должны были сначала исправить то, что сделали. Или сделать до конца. Именно не увиливать, потому что в случае с Крымом это на самом деле ужасающе тяжелая ноша. Огромную, может быть, бо́льшую часть этой ноши несет его, так сказать, народ – и он сам должен ее нести. Я как‑то говорил в фильме на НТВ, что это его крест. Я могу только повторить: это его собственный, можно сказать, личный крест. Прежде всего потому, что он сам все это и начал.

Другое дело, мне кажется, что через шесть лет перед ним будет стоять ровно тот же вопрос (а может быть, и сейчас уже стоит, опять же): а что дальше? И не окажется ли, что это все еще его крест через эти шесть лет? Мне кажется, что он потратит эти шесть лет на поиски человека, который будет нести этот крест дальше. У меня точно нет ощущения, что он готов к какому‑то продолжению в этом, нынешнем своем качестве еще через шесть лет. Я уверен, что этого не будет. Но это означает, что такого человека надо искать. И то, что он остается пока, означает, что такого человека сейчас нету. И на это в том числе он потратит ближайшие шесть лет. Поэтому скучно не будет – по крайней мере ему самому.

Под конец премьер предложил сокращать военные расходы, и с этого момента я думал об одном: неужели с прежним Путиным, который за то время, что был президентом, эти расходы только наращивал, и очень успешно, покончено раз и навсегда.

Конечно, этот Путин был приятней во всех отношениях, зато тот Путин был как‑то ближе и понятней – по крайней мере своему народу. Он призвал мир к взаимному доверию и солидарности и сел на место. Хорошо, участники форума все это время сидели…

А потом он отвечал на вопросы бизнесменов, приехавших на форум. Сначала его спросили, каким он хотел бы видеть имидж России в глазах западного мира. Премьер раздраженно произнес, что отвечает на этот вопрос уже множество раз и что России не нужна, как он уже накануне говорил, чья‑то помощь, как людям с ограниченными возможностями, и что «Россия не претендует на какой‑нибудь эксклюзив».

– Мы хотим, чтобы нас принимали без изъятий и исключений, – говорил он и смотрел на человека, который его об этом спрашивал так, как смотрел на людей, задававших такой вопрос последние девять лет.

Это был тот самый Владимир Путин, к которому мы все привыкли, как к родному.

– Вы лучше задумайтесь, – продолжал этот Владимир Путин, – каким должен быть имидж вашей страны в России! Не надо нас задирать! Не нужно думать, что у вас все хорошо!

Еще через несколько минут он припоминал американцам поправку Джексона – Вэника, которую они никак не отменят. Еще через несколько минут я слышал:

– Не надо нам пудрить мозги!..

Это было все еще в Давосе. Но он уже вернулся.

– Вы сказали вчера, – спросил его один журналист, – что государство не должно вмешиваться в частную экономику и что не должно быть ощущения, что государство всемогуще. Но именно вы сделали много, чтобы воспитать в людях это ощущение. Вы передумали?

И Владимир Путин подробно, без всякого раздражения пояснил, что он имел в виду. Он сказал, что есть сферы экономики, которые без прямого, эффективного влияния государства не могут развиваться – например, самолетостроение, атомная промышленность.

– Да, мы восстановили влияние государства в «Газпроме», с 38 до 51 %, – продолжил он. – Но что в этом удивительного?! Единственное, что было необычного и что не нравилось нашим партнерам и возможным конкурентам, – восстановление мощи отдельных отраслей… А сейчас мы протянули руку помощи некоторым частным компаниям, чтобы у них не пропали залоги в иностранных банках по бросовой цене. Государство должно поддерживать компании, но я имел в виду, что целиком перекладывать ответственность за проблемы частных компаний на государство нельзя…

Разъяснение было неутешительным для тех, кто так воодушевился накануне.

Казалось, Владимир Путин не только вернулся из Давоса. Казалось, он никуда и не уезжал.

* * *

На заседании Совета по межнациональным отношениям в Йошкар‑Оле 20 июля 2017 года Владимир Путин призывал сберечь согласие, которое достигнуто в обществе за последние 10–15 лет (то есть, конечно, при нем). Мешает этому согласию то, что на муниципальном уровне нет ответственности за межнациональное единство.

В необходимости введения этого института и состояло революционное предложение Владимира Путина…

Григорий Ледков, президент Ассоциации коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока, поднял тему деятельности оленевода.

– Жизнь его непростая, – пояснил Григорий Ледков.

Дело в том, что подготовлен проект реестра о малочисленных народах, «но не хватает волевого решения».

– Какое ваше мнение, Владимир Владимирович, насчет волевого решения?

– Чего не хватает? – как‑то безвольно переспросил Владимир Путин.

– Надо вносить в Думу! – воскликнул Григорий Ледков.

– Кто возражает? – уточнил президент.

Ведь обязательно кто‑то возражает.

На этот раз это было Министерство юстиции России.

Владимир Путин, чтобы решить проблему оленевода, предложил для начала подключить депутатов Госдумы, и Григорий Ледков с восторгом согласился. Лед‑то тронулся!

Ефросиния Гыштемулте, руководитель движения «Я – мигрант», повествовала о трудной судьбе проекта «Женщина – мигрант. Пятая стихия».

И эта стихия разыгралась на наших глазах. Ефросиния прочла президенту двустишие: «Приехал ты на день, а может, навсегда. Люби Россию так же, как и я» – и разрыдалась, глядя на Владимира Путина.

Действительно, это было как минимум политическое завещание.

Прослезились и некоторые. Асламбек Паскачев, председатель Российского конгресса народов Кавказа, сначала высказался о мигрантах‑заключенных, у которых нет паспорта.

– Надо принять решение, – осуждающе или, может быть, осужденно сказал он, сразу напомнив Григория Ледкова.

– Какое? – переспросил и его Владимир Путин.

– Они зависли в России, – пояснил господин Паскачев.

Владимир Путин продолжал смотреть на него.

– У них нет паспорта, – терпеливо говорил Асламбек Паскачев.

Владимир Путин терпеливо смотрел на него.

Коллеги, наконец, пояснили, что этих людей для начала надо пересчитать и что такая проблема действительно существует.

Владимир Путин наконец понял, что от него требуется, и даже обрадовался:

– Хорошо, позанимаемся!

Кроме того, Асламбек Паскачев предложил организовать «поголовную дактилоскопию мигрантов, прибывающих в Россию».

– Я же не возмущаюсь, когда меня всего снимают! – объяснял он. – И в глаза смотрят, и их тоже снимают?!

Чего уж там, Асламбек Паскачев выглядел сильно возмущенным.

В какой‑то момент он мимоходом обронил, что тут вообще не обойтись без миграционного кодекса, и двинулся было дальше, но Владимир Путин остановил его:

– Как? Вы считаете, что нужен миграционный кодекс?

В конце концов Владимир Путин на этом заседании наконец‑то нашел себе задачу по плечу.

– Есть же Административный кодекс! – стал настаивать Асламбек Паскачев.

– И что нужно?

– Системно подойти к этому… – сжалившись, объяснил Асламбек Паскачев.

Напоследок он решил сделать все, что должен был, чтобы его выступление на совете не осталось незамеченным. То есть он подчеркнул, что в совете собрались, конечно, очень достойные люди, но «форма не соответствует содержанию».

– Следующее заседание надо провести в национальных костюмах, – предупредил он. – Вам (он обращался к Владимиру Путину. – А.К. ) подойдет черкеска.

– Европейский костюм мне подойдет, – пытался сопротивляться господин Путин.

– И кинжал, – неумолимо закончил Асламбек Паскачев.

Владимир Путин вздохнул. Бессмысленно было сопротивляться неизбежному.

Ему оставалось закончить это заседание. В последних словах Владимира Путина заключалась квинтэссенция:

– Постараемся отреагировать. Не знаю, что удастся сделать.

* * *

18 декабря 2017 года президент России Владимир Путин вручил Государственную премию правозащитнице Людмиле Алексеевой. Накануне церемонии в круглом фойе 1‑го корпуса Кремля ее начала ждали члены президентского Совета по правам человека и региональные уполномоченные по правам человека.

Уполномоченная по правам человека Татьяна Москалькова разговаривала со своим предшественником, Олегом Мироновым, который работал уполномоченным с 1998 года по 2004 год. Он объяснял ей, что кинофестиваль «Сталкер», который был организован с его участием и посвящен правозащитной деятельности, замкнут сам в себе и на себе и что фестивальные фильмы надо показывать по телевизору. Она объясняла ему, что не все еще пока зависит от нее.

– Чем прежде всего, как вы думаете, занимаются правозащитники? – спрашивала Олега Миронова Татьяна Москалькова.

– Пользуются случаем, – кивал он. – Вот и вам надо!

– Нет! Они говорят правду! И я вам сейчас тоже скажу! О правах человека нельзя говорить в общем!.. В общем так…

Еще через минуту Татьяна Москалькова объясняла уже одному телекорреспонденту, что правозащитники сейчас чувствуют себя уверенно в России.

– Не те диссиденты, – уточняла она на всякий случай, – кто покинул Родину, а прежде всего те, кто вернулся! Они получают пособия от государства. Это огромный шаг вперед!

– Есть диалог между властью и правозащитным движением? – уточнял корреспондент.

– Да, есть диалог между властью и правозащитным движением! – констатировала Татьяна Москалькова.

Здесь, в фойе, не было Людмилы Алексеевой. Говорили, что она не очень хорошо себя чувствует и что сегодня скончался ее близкий товарищ, председатель правления «Мемориала» Арсений Рогинский.

Казалось, организаторы вообще были не очень уверены, что Людмила Алексеева сможет приехать. Но она приехала.

Владимир Путин сказал в своем вступительном слове, что принято решение: выделить в 2018 году из федерального бюджета дополнительно 4,3 млрд рублей на уход за тяжелобольными (что‑то, видимо, достанется и Владимиру Вавилову).

– С Людмилой Михайловной (Алексеевой. – А.К. ) в чем‑то можно не соглашаться, в чем‑то поспорить, но это не мешает относиться к ней с огромным уважением за ее мужество и за ее позицию… – говорил президент.

Людмила Алексеева была в инвалидном кресле. Ее из первого ряда подвезли к президенту и развернули лицом к гостям. Я, честно говоря, думал, что все сейчас встанут. Но люди, похоже, чувствовали себя не очень уверенно в Екатерининском зале и не понимали до конца, какие тут правила поведения и надо ли им соответствовать…

– Я хотела бы, – произнесла она, взяв микрофон, который вложили ей в руку, – сказать небольшое ответное слово. Мне разрешили. Владимир Владимирович, можно?

Она посмотрела на президента. Он кивнул. Да, можно было продолжать.

– В прошлом году, – начала Людмила Алексеева, – Государственную премию по правозащите вручали в первый раз, и ее получила Лиза Глинка.

Людмила Алексеева вдруг навзрыд заплакала, я понял, что она же не сможет продолжать. Но она продолжила:

– Она погибла через неделю после этого… Погибла, когда была на пути к тем, кто нуждался в ее помощи…

Тут я понял, ради чего она смогла продолжить:

– Владимир Владимирович, возьмите фонд доктора Лизы под свой патронат!..

Мне казалось, она простонала это.

Президент кивнул.

Людмила Алексеева перечисляла коллег, которые больше, чем она, заслужили эту премию (среди них прежде всего была Светлана Ганнушкина): они работают «не только самозабвенно, но и круглосуточно – я уже так, увы, не могу».

И она вспоминала, как 5 декабря 1965 года вместе с друзьями‑правозащитниками вышла на Пушкинскую площадь:

– …чтобы провести, как теперь говорят, несанкционированный митинг под лозунгом «Уважайте Конституцию!». Под каким еще лозунгом можно в День Конституции?.. Уже четверть века, как нет СССР, мы живем в Российской Федерации, и Конституция у нас другая, права человека прописаны в ней как высшая ценность, а защита прав человека – как обязанность государства, и правозащитное движение – уже не малая горстка диссидентов, как полвека назад: у нас нет региона, где бы не было правозащитников… Но главный наш лозунг не изменился: «Уважайте Конституцию!»

Людмила Алексеева посмотрела на Владимира Путина. Он снова кивнул, а я подумал: разве могла она говорить по‑другому?..

Конституцией – точнее, перспективами переписать ее – Владимира Путина начали искушать едва ли не с первых лет его первого президентства.

Еще в 2003 году один студент на встрече с Владимиром Путиным предложил, чтобы президента избирали на три срока. «Когда человек долго находится у власти, – ответил Путин, – кураж пропадает… Человек обрастает всякими околотворческими коллективами, которые в простонародье называют камарильями», а потом, когда его спросили, чего он не может себе позволить, а очень хотел бы, сказал:

– Не могу выйти за рамки Конституции РФ. Иногда очень хочется.

Хорошо хоть, что он себя пересиливает пока.

– Но что бездомным от того, что Конституция гарантирует им право на жилище? Или безработным – право на труд, или жертвам пыток в отделе полиции «Дальний» – в конституционном запрете на пытки? Или жителям Челябинска – в праве на благоприятную окружающую среду?.. Сегодня представители власти постоянно заверяют нас в своем уважении к правам человека и гражданина. Эти заверения, – неожиданно добавила она, – значимый шаг на пути к действительному соблюдению наших прав, потому что это показывает, что они понимают, что знают: это их обязанность.

Я подумал, что правозащитники, сидящие в зале, начнут сейчас недоуменно переглядываться друг с другом: в конце концов, не для того, чтобы хвалить власть, пришла сюда Людмила Алексеева. Но они только все внимательней и внимательней слушали ее, они ловили каждое слово, каждую букву – и это была буква закона:

– В нашей стране стал работать институт уполномоченного по правам человека. Это реальный шаг к обеспечению и защите прав граждан государства. Важным правозащитным институтом является президентский Совет по развитию гражданского общества и правам человека. Рискну назвать его общественным государственным органом, ведь состоит этот совет из гражданских активистов, а руководит ими советник президента. Президент периодически встречается с нами, членами совета, выслушивает наши доклады, которые мы сами решаем, про что будут, и дает свои поручения правительству и администрации исправлять выявленные членами совета нарушения прав граждан. Это совместные шаги общества и государства по построению в России действительно демократического правового и социального государства – такого, которое прописано в нашей Конституции!

Честно говоря, я и сам ждал от Людмилы Алексеевой других слов. Мне казалось, что они у нее обязательно найдутся: резкие, пронзительные, такие, какие может сказать только один человек в стране, и этот человек – она, Людмила Алексеева. И что всем вдруг станет стыдно, потому что нельзя не стыдиться, и что она скажет то, что так хотел сказать каждый из тех, кто сидел сейчас в этом зале.

Она цитировала Александра Герцена, который считал, что «России, чтобы стать свободной страной, нужно два непоротых поколения».

– Одно такое поколение, – говорила она, – выросло: я вижу это, глядя на молодежь в нашем гражданском обществе, на тех, кому сейчас около 25! Но в XXI веке история движется гораздо быстрее, чем во времена Герцена, и для созревания нашего гражданского общества не понадобится еще 25!

И в общем, было ясно, что до второго поколения Россия еще может попробовать дожить…

Людмила Алексеева вспоминала, как перед этой речью ей звонили разные друзья из НКО и просили сказать о том и о другом, и еще о третьем, и о четвертом тоже:

– Каждый убеждал сказать о тяжелом положении тех, кем он занимается: о заключенных, о многодетных семьях, о детях‑сиротах, о людях с инвалидностью, содержащихся в интернатах, о больных, у которых нет возможности купить нужное им лекарство… Это море человеческого горя…

И что она поняла: на самом деле надо говорить «только о том, что необходимо для улучшения положения всех россиян»…

Она заканчивала:

– Это наша страна!.. И от нашего гражданского участия не меньше, чем от власти, зависит, какое будущее будет у этой всеми нами любимой страны!

Я видел, она за многое благодарна Владимиру Путину, и не все еще из этих благодарностей произнесла вслух. А не то что высказала все, что у нее накипело. Может, у нее и не накипело совсем, кстати.

– Сен‑Симон, – вдруг произнес Владимир Путин, – и другие социалисты‑утописты, а потом и многие другие люди, которые искренне стремились к добру, мечтали о городах Солнца… Но таких городов нет и вряд ли когда‑нибудь будут.

Идея заключалась в том, что «Колокол», в который звонил Герцен, «всегда будет нужен в любом обществе», потому что городов, где неукоснительно соблюдаются права человека, просто не существует.

– Вы знаете, это не секрет, в Штатах проводили на улице опрос прохожих, – продолжал Владимир Путин, – зачитывая им статьи Конституции, собственно, Билль о правах Соединенных Штатов… И кто‑то обещал вызвать полицию, кто‑то говорил, что это является провокацией и что сейчас они позвонят в ФБР…

Примеров из российской действительности предсказуемо не нашлось.

– Мы вместе, – поддержал Людмилу Алексееву Владимир Путин, – сделаем все для благополучия и счастья России.

– Владимир Владимирович, может быть, подумать о масштабной амнистии в честь вашего избрания на пост президента? – вдруг спросил Владимира Путина немолодой правозащитник.

– Можно подумать, – неожиданно легко согласился президент.

– Это может стать хорошей традицией! – воскликнул обрадованный правозащитник, и я не очень понял: он сейчас, видимо, отдавал себе отчет в том, что Владимир Путин и дальше раз за разом будет становиться президентом?…

– Ну да… – рассеянно кивнул Владимир Путин.

– И милость к падшим призывал! – восторженно продекламировал правозащитник. – Да, Владимир Владимирович?!

– Конечно, – снова кивнул президент.

Казалось, ему хотелось прежде всего успокоить коллегу. А ведь на самом деле сейчас были произнесены важнейшие слова, и произнес их не правозащитник, а Владимир Путин.

– Я работаю на своем посту столько, сколько вы работаете на посту президента! – издалека обращала на себя внимание уполномоченная по правам человека Свердловской области.

Было ясно: раньше, чем он, она не уйдет, тем более после такого, можно сказать, общения один на один.

Рядом с происходящим в инвалидном кресле сидела Людмила Алексеева, к которой подходили все без исключения присутствующие. Ее здесь уважали и почитали как небожителя. Да ведь она им и была. Она протягивала к этим людям обе руки. Она гладила их, пожилых, по головам.

– Желаем вам крепости! – говорили ей.

– Да, так и будет, – повторяла она. – А главное, вам!..

Она фотографировалась с правозащитниками, и Владимир Лукин, стоявший рядом с ней, кричал:

– Знаете, как называется эта фотография?! Борщев с шампанским!

Валерий Борщев смущался и прятал бокал с шампанским за спиной, а вернее, за спинами своих коллег.

Я тоже подошел к Людмиле Алексеевой и все‑таки решился спросить:

– Не слишком ли миролюбивой была ваша речь? Не надо ли было заострить?

Люди, гудевшие, смеявшиеся вокруг, вдруг затихли. И вообще, честно говоря, неожиданно наступила просто гробовая тишина.

– Ведь столько проблем… – по инерции пробормотал я, но этого она, кажется, даже не услышала. Впрочем, выяснилось, что она услышала все, что надо.

– Я так чувствую, – сказала Людмила Алексеева, – я не политик, и я не дерусь с властью.

Она помолчала, подбирая слова, и от этого тишина, мне показалось, уже просто звенела у меня в ушах.

– Я стараюсь власть убедить, – продолжила Людмила Алексеева. – Поверьте, это удается гораздо чаще, чем можно подумать!

Я знаю, что известную фразу Александра Сергеевича Пушкина о том, что правительство у нас все еще единственный европеец и могло бы быть стократ хуже, если бы хотело, – часть думающей публики употребляет, имел в виду Владимира Путина.

Но сам Владимир Путин вряд ли думает в таких категориях вообще. Я считаю, что нет смысла никакого, если хочешь разобраться в Путине, оперировать такими категориями. Ну вот спросите его – и он изумится. Что, например, значит: «от него зависело бы стать стократ хуже»? Не в этом кругу правил он живет, не такими понятиями оперирует в принципе. Спросите его – ну, он пожмет плечами и скажет: «Ну я мог бы быть и стократ лучше, но не могу, а главное, считаю, что я не должен быть стократ лучше, потому что это было бы пагубно для страны». Нельзя быть лучше, но и нельзя быть хуже.

Может быть, даже для кого‑то прозвучит удивительно, но он на самом деле во многом, мне кажется, и правда живет для России, и в этом его корысть. Конечно, он хочет остаться в истории, я думаю. Все остальное уже есть, все остальное испробовал. А единственный способ в его ситуации остаться во весь рост, а не потому только, что, какой уж у тебя там срок, ты и сам толком не помнишь, – попытаться чего‑то сделать для страны. И он же не хочет остаться в истории каким‑то адским злодеем.

Он хочет остаться человеком, который принес ей какую‑нибудь великую пользу. Который принес ей Крым. Который разбил террористов на дальних подступах к России. Да просто сохранил Россию, для той же истории. Для прошлого и будущего. Да, вот это: польза для России. Такая, какая может быть связана с его именем навсегда. А чтобы принести пользу России, можно предположить, есть ситуации, когда надо быть гораздо хуже, чем ты есть на самом деле. Или убрать себя вообще из истории надо, чтобы возникнуть в ней в другом виде, более масштабном, может, и в другой момент.

Она снова замолчала. Продолжила, словно возражая уже не мне, а себе:

– Как я могу не быть благодарна?.. Я сказала: да, не надо думать, что все от власти зависит… Будет у нас гражданское общество – и власть вынуждена будет относиться к нему с почтением!

Она ведь хотела сказать, что гражданского общества у нас нет.

– Я жила в Казани, – добавила Людмила Алексеева, и я увидел, как она устала, и жалел теперь, что начал.

Но я же видел, что она не жалела:

– Я жила в Казахстане, я все видела… То, что происходит сейчас, не сравнить не только со сталинским тоталитаризмом, но и с брежневским застоем! Надо это понять!

Я поблагодарил Людмилу Алексееву и отошел от нее. Ей уже со всех сторон рассказывали, что все эти слова – на самом деле лучшая ее речь не только сегодня, а и вообще, может, в ее жизни… И что она сейчас дала всем великий урок, как исчерпывающе отвечать на этот вопрос, как думать об этом…

Она, мне казалось, хочет еще что‑то добавить.

Впрочем, мне так казалось, когда она еще только произносила свою первую речь в этот день.

Нет, не добавила.