Музыкой небесных сфер завершился официальный визит главы российского государства Владимира Путина в столицу Казахстана Астану.

Январское утро 2004 года у Владимира Путина началось, казалось, с приятной процедуры. Он осматривал достопримечательности относительно новой столицы Казахстана. Этот город все время строится. И в этом, конечно, его главная проблема. Каждый дом сам по себе, может быть, не так уж и плох. Но поскольку единый замысел в этом сложном произведении напрочь отсутствует, то строительство каждого здания является, похоже, самоцелью.

Безусловной и безжалостной самоцелью было строительство и главной достопримечательности Астаны – мемориального комплекса «Астана – Байтерек». «Байтерек» по‑казахски – тополь, растущий в степи. На вершине этого тополя живет волшебная птица Самрук. По преданию, птица Самрук круглый год довольно сильно осложняет жизнь рядовым казахам, заслоняя собой солнце и меча налево и направо огненные стрелы. Зато в конце года она в виде компенсации откладывает золотое яйцо.

Одно такое яйцо лежит и на вершине комплекса «Байтерек». Золотым оно кажется, правда, только издали, а при более близком рассмотрении оказывается стеклянным. Комплекс представляет собой высокую трубу с прутьями. В какой‑то момент Нурсултан Назарбаев понял, что вокруг трубы надо воткнуть именно 101 прут (по числу человеческих национальностей, зафиксированных в Казахстане), а длина комплекса должна составлять 97 метров. Это тоже, конечно, не случайность. Дело в том, что столичные функции город получил именно в 1997 году. Если потомки от нечего делать решат покопаться в чертежах комплекса и сопоставят их с политическими реалиями наших дней, то магия цифр наверняка откроется им с новой невиданной силой, о которой не подозреваем даже мы, современники Нурсултана Назарбаева. Дымчатая аура его пытливого ума нежно обволакивает эту архитектурную загадку. Ведь именно он, президент Казахстана, лично проектировал этот многозначительный комплекс.

Может быть, именно поэтому «Байтерек» теперь и раскачивается из стороны в сторону, да так, что и правда кажется, что сидишь, грубо говоря, в яйце на вершине голого тополя, обдуваемого многофункциональным степным ветром жел. По крайней мере, лампы дневного света качаются под потолком с очень неприятной амплитудой.

Именно в это яйцо ранним субботним утром и завел президент Казахстана своего российского коллегу. Внутри яйца находится панорамный зал с двумя предметами особой важности. Сначала надо сказать о глобусе с 17 лепестками, которые символизируют 17 религий, функционирующих в мире. На каждом лепестке фломастером расписались яркие представители этих религий. За православную расписался митрополит Астанинский, Алма‑Атинский и Семипалатинский Мефодий.

Рядом с глобусом стоит машина исполнения желаний. Все очень просто. До обидного просто. Настолько, что даже странно, как до такой очевидной вещи не додумались Зураб Церетели с Юрием Лужковым. Внутри медного полушария находится слепок человеческой ладони. Современники, лояльные нынешней казахстанской власти, предполагают, что это ладонь самого Нурсултана Назарбаева. Но есть и другие мнения. Так, независимые новейшие историки Казахстана считают, что это может быть и ладонь прораба‑турка, который решил таким наглым и беспроигрышным образом отметиться в вечности.

Так вот, если вы, оказавшись в яйце, вложите свою ладонь в медную ладонь прораба, то должна заиграть музыка небесных сфер. Все, машина исполнения желаний в рабочем состоянии. В этот момент надо успеть загадать желание. И следует постараться, чтобы это не было желание поскорее выйти наружу.

Осмотр композиции президенты начали с довольно подробного макета города Астаны. На этом макете очень хорошо видно, с какой всепоглощающей страстью застраивает Нурсултан Назарбаев свой город. Только так, наперекор разуму и здравому смыслу и создаются по‑настоящему гениальные произведения. Уверен, что если бы Зурабу Церетели на его смелые эксперименты отдали целый город, у него тоже получилась бы Астана.

Флажками на макете отмечены какие‑то объекты. Президент России, до этого молча слушавший президента Казахстана, вдруг спросил, что это за флажки. Вопрос застал Нурсулатана Назарбаева врасплох.

– Ну, там такие… – пробормотал он. – Увеселительные всякие дела…

Владимир Путин с интересом и даже как‑то поощрительно посмотрел на коллегу. Он, похоже, после напряженных вчерашних переговоров о проблемах Байконура и модернизации казахстанской системы противовоздушной обороны и не предполагал, что ничто человеческое ему не чуждо.

В этот момент откуда‑то с лучшими намерениями выскочил официант с подносом шампанского. К этому подносу уже потянулись руки. Но быстрее всех до него добрался личный фотограф президента Казахстана. Он локтем с такой силой двинул по подносу, что тот буквально взлетел на воздух – и через мгновение от полутора десятков бокалов практически ничего не осталось. Осколки их еще долго прыгали по полу и ступенькам, а густой запах французского шампанского только терзал воображение.

Президенты с хрустом прошлись по битому стеклу (другого пути у них не было), и только тут стало ясно, какая в яйце замечательная акустика. Никакая система dolby surround digital не сможет передать всю полифонию этого режущего слух омерзительного звука. Казалось, дробящиеся под президентскими ботинками осколки фужеров впиваются прямо тебе в уши.

Подойдя к машине исполнения желаний, Владимир Путин по предложению Нурсултана Назарбаева сунул свою ладонь в углубление. Через некоторое время что‑то где‑то щелкнуло, и откуда‑то полилась музыка. Президент России с явным недоумением покрутил головой. Ему было не очень понятно, что же теперь делать. Ну не загадывать же в самом деле желание.

Надо было видеть в этот момент лицо президента Казахстана. Он был счастлив, как только может быть счастлив неизвестный художник, к которому на закате жизни вдруг пришло признание. Он улыбался самой широкой из всех своих улыбок.

Отойдя от машины исполнения желаний, Владимир Путин хотел спуститься вниз, но тут возникла некоторая заминка. Дело в том, что Нурсултан Назарбаев не желал расставаться со своим детищем. Он так и стоял возле него, взглядами настойчиво приглашая еще кого‑нибудь из членов российской делегации испытать эту вещицу. Но все бесстыдно опускали глаза.

Самым воспитанным оказался по долгу службы министр культуры Михаил Швыдкой. Он подошел к машинке и покорно вложил в нее ладонь. Но время шло, а музыки не было. Нурсултан Назарбаев со всевозрастающим недоумением и зреющей яростью глядел на свое изобретение. Занервничало и его окружение, и особенно аким Астаны Темирхан Досмуханбетов. Он подбежал к Михаилу Швыдкому и начал суетливо шарить по полушарию обеими руками, надеясь все же извлечь из этого инструмента хоть какие‑нибудь звуки.

– Вот видите теперь, чем министр отличается от президента, – попытался с некоторой пользой для себя выйти из неловкого положения Михаил Швыдкой.

В этот момент усилия акима вдруг увенчались успехом. Музыка заиграла, и так внезапно, что руки от неожиданности отдернули и министр, и аким.

Так в результате и выяснилось, что министр от президента ничем не отличается.

Я не думаю, что Путину понадобилось много времени для того, чтобы освоиться в компании мировых лидеров. Он сам рассказывал, как поначалу робел (рассказывал свободно и просто – потому что, видимо, уже не робел) в компании Клинтона, например, и о том, как тот ему помогал, когда они оказывались в одном зале, советом каким‑то сиюминутным.

Недолго потому, я думаю, что они очень много общаются между собой. Это мы, журналисты, где‑то шляемся, ждем, пока они поговорят, сидим, маемся. Они‑то в это время один на один сидят и разговаривают. Два часа, три. А потом у них еще обед на два часа. И вот так вот пять часов друг напротив друга. Или, как в Минске при обсуждении минских соглашений – там почти двадцать получилось. После одного такого пятичасового разговора ты перестаешь робеть, потому что по‑другому совершенно уже человека воспринимаешь. И когда потом выходишь на пресс‑конференцию и начинаешь отвечать на вопросы, ты, совершенно не подчеркивая (как это иногда кажется), не пытаясь обратить на это внимание, называешь коллегу, который рядом стоит, отвечая на вопросы журналистов, на «ты» и по имени. А журналисты дергаются, ищут за этим подтексты.

Иногда кажется, что он это делает, чтобы подчеркнуть, что у них такие отношения – да не в этом дело. Просто они столько разговаривали, глядя друг на друга, что по‑другому у него особо и язык‑то не повернется назвать коллегу. Неудобно просто перед ним. И это будет уже что‑то особенное означать для его собеседника. И это будет неправильно, если не на «ты» и не по имени, наверное. Хотя я не исключаю, что иногда даже и сознательно это может быть у Путина. Но очень редко.

В июле 2004 года в США проходил саммит восьмерки мировых лидеров – семь остальных мировых лидеров тогда еще считали Россию восьмым. Владимир Путин прилетел в американский город Саванна накануне днем. В этот же день ему предстояла встреча с Джорджем Бушем. Из аэропорта Саванны на вертолете он прилетел на остров Си‑Айленд. У него практически не осталось времени, чтобы привести себя в порядок: встреча с Джорджем Бушем началась буквально через несколько минут.

Всю российскую делегацию поселили в одном коттедже. Помощник президента России Сергей Приходько вышел на связь с журналистами из гостиничного номера в этом коттедже при помощи телемоста и рассказал о бытовых условиях, в которых оказались члены делегации. Примерно в это же время в международном пресс‑центре города Саванны Национальное географическое общество США организовало телемост с бортом затонувшего «Титаника». Сразу скажу: никакого сравнения (и никаких аналогий). Телемост с господином Приходько привлек пристальное внимание мировой общественности. «Титаник» не заинтересовал и десятка человек.

Так вот, бытовые условия в некотором смысле превзошли ожидания. Накануне саммита некоторые члены российской делегации откровенно запаниковали. В частных разговорах с журналистами они рассказывали, что американцы запросили за каждый номер в коттедже какие‑то невозможные деньги, к тому же предупредили, что придется скорее всего жить по двое в одном номере (правда, было сказано, что в номерах есть душ и горячая вода).

Кто‑то другой, возможно, в этой ситуации и опустил бы руки. Кто‑то, но не помощник президента по экономическим вопросам Андрей Илларионов. Он выбил у организаторов 30‑процентную скидку. Стало хотя бы понятно, отчего в дипломатических кругах переговоры перед саммитом называли изнурительными.

На беседу с господином Бушем господин Путин прибыл на электромобиле. Об этом виде транспорта говорят теперь все журналисты в международном пресс‑центре и долго еще будут говорить за его пределами. На Си‑Айленде об электромобилях никто не говорит. Там ими все активно пользуются. Электромобиль развивает скорость до 25 миль в час. На острове никто не нарушает правил движения, потому что их здесь нет. Взрослый человек, сев в электромобиль, превращается в ребенка. Он думает, что может позволить себе все, чего он был лишен всю жизнь на большой дороге. В результате серьезные люди на дорогах Си‑Айленда с особым удовольствием практикуют подставы и подрезания.

Когда президент России садился за руль электромобиля, он, конечно, и не подозревал обо всем этом. Его единственной задачей в тот момент было сесть в машину и доехать до места назначения.

И он справился с поставленной задачей. Переговоры состоялись. Интересно, что встреча по времени совпала с триумфом американской дипломатии в Организации Объединенных Наций. Пока Владимир Путин и Джордж Буш не спеша беседовали на Си‑Айленде, в Нью‑Йорке молниеносно приняли новую резолюцию по Ираку. Впрочем, российские переговорщики считают происшедшее триумфом российской дипломатии. И это по‑человечески понятно.

Джордж Буш, по словам господина Приходько, был в бодром настроении. Много и с удовольствием рассказывал, как съездил в Европу. Путешествие произвело на него чудесное впечатление. Таким образом, он с достоинством переносит смерть коллеги, бывшего президента США Рональда Рейгана, по которому сейчас скорбит вся Америка.

Господин Буш начал эту встречу с комплиментов в адрес господина Путина. Он, по словам американского президента, очень сильный лидер, крепко любящий свой народ и глубоко понимающий его самые сокровенные чаяния. То есть даже сам народ может и не понимать своих чаяний (настолько они сокровенны), а господин Путин уже понял и пользуется этим. На благо народа, конечно. Кто бы сомневался?

– Мне была предоставлена возможность, – сказал Джордж Буш, как‑то нежно поглаживая ручку кресла, в котором он сидел, – поблагодарить за помощь в очень важных вопросах. Я имею в виду новую резолюцию ООН по Ираку.

Интересно было в этот момент взглянуть на правую руку господина Путина. Он буквально стиснул ею ручку своего кресла. Президент Буш тем временем квалифицировал принятие резолюции как великую победу иракского народа. Рука господина Путина разжала ручку кресла.

Российский президент поздравил американского с позитивными изменениями в экономике США.

– Это его заслуга, – сказал Владимир Путин переводчику, кивнув в сторону господина Буша (то есть экономика США тут ни при чем). – И это происходит, – продолжил российский президент, – несмотря на непомерный рост цен на энергоносители.

Он сказал это с очевидным осуждением. Природа этого осуждения осталась для меня полной загадкой. Кто, если не мы, простые россияне, живем последние годы как у Христа за пазухой благодаря росту цен на энергоносители? (А если кто‑то не уверен, что живет именно так, а не иначе, пусть запросит последние данные о росте ВВП РФ за первый квартал текущего года и росте товарооборота с ведущими мировыми производителями за тот же период.)

Владимир Путин поблагодарил Джорджа Буша за все, что он делает и для своей экономики, и для нашей.

– В современном мире значение американской экономики очень важно для всех, – заявил он, – в том числе и для России.

Затем президент высказался насчет новой резолюции ООН.

– Это не просто принятие очередного документа. Это изменение качества ситуации в Ираке, качества пребывания там вооруженных сил. Если до этого нагрузку и основную ответственность возлагали на себя США, то теперь само иракское руководство практически получает весь набор суверенных прав. И международное сообщество будет иметь влияние на ситуацию.

Президент России был явно доволен и даже, похоже, воодушевлен новой резолюцией. И в самом деле, поди плохо: помирил, можно сказать, в очередной раз Францию и Америку с их, казалось, взаимоисключающими вариантами резолюции.

На этом открытая часть встречи закончилась. Переговорщики сообщили журналистам волнующую подробность: во время беседы в комнату то и дело входил скотч‑терьер. Он осматривал помещение и молча покидал его. Эта трогательная деталь должна была, видимо, придать происходящему особо доверительный, почти интимный характер.

Владимир Путин покинул резиденцию господина Буша так же, как и появился: внезапно, то есть на электромобиле. Справа сел его охранник, сзади переводчик и еще один охранник. Машина завелась у президента России не сразу. С полминуты он возился с зажиганием. Бывают ситуации, когда такие полминуты все и решают. Но это был не тот случай. Владимиру Путину неоткуда, да и некуда было бежать с этого острова.

На следующее утро саммит начал работу. Остров Си‑Айленд находится в 130 км от Саванны, где, как было сказано, расположен международный пресс‑центр. В пресс‑центре стоит электромобиль, полная копия такого, на котором катаются по острову президенты. В пресс‑центре висят их портреты (они продаются по $3 тыс. каждый, ни один за два дня не куплен, потому что дураков нет). Господин Путин на этом портрете гораздо больше похож на президента Украины Леонида Кучму, чем на самого себя. Впрочем, господин Буш вообще ни на кого не похож. Кроме того, в пресс‑центре много неплохой бесплатной еды и бесплатных компьютеров. Последнее обстоятельство удивило всех журналистов. До саммита нам предлагали платить за рабочее место в пресс‑центре $350 в день, в противном случае не гарантировали ничего. Журналисты были крайне возмущены тем, что их принимают за людей, которым не жалко отдать $1050 за три дня. К голосам протеста присоединился чистый и сильный голос помощника президента Андрея Илларионова. Но на этот раз ему не удалось выбить у организаторов хотя бы трехпроцентную скидку. В результате не заплатил почти никто, а организаторы уже сгоряча заказали несколько сотен компьютеров. Всю ночь перед началом работы саммита они мучились, что им делать: разрешить журналистам пользоваться аппаратурой или обидеться, что им не заплатили, и лишить корреспондентов удовольствия работать на «восьмерке». Под утро они приняли трудное для себя решение. Так в международном пресс‑центре появились бесплатные компьютеры. Несчастные, заплатившие за них, ненавидят весь мир.

Пройдя проверку службы безопасности, ты попадаешь, собственно, в кремлевский пул. И дальше – пожалуйста, вот перед тобой выбор: что ты в этом пуле делаешь… или не делаешь. Если ты стремишься к конкуренции с теми, кто в этом пуле работает (например, со мной), то ты очень сильно должен быть мотивирован. Каждую секунду ты должен быть заряжен на то, чтобы совершить множество поступков, среди которых непосредственное написание заметки, в общем‑то, уже не важно. Потому что есть огромное количество нюансов, деталей работы в кремлевском пуле.

Эта работа начинается задолго до самой командировки, в которую ты летишь, задолго до события, если оно в Москве. Потому что ты пытаешься (или не пытаешься) загодя узнать, из чего состоит завтрашнее мероприятие президента. Тебе либо рассказывают об этом – либо не рассказывают. Если тебе все‑таки про это рассказывают, то дальше, если ты хочешь заниматься реальной журналистикой, ты должен выяснить, что именно делаешь завтра ты. Куда ты, грубо говоря, записан. Есть несколько точек, несколько событий в одном главном событии, и тебя, наверное, куда‑то уже записали, уже пристроили, но это не всегда то, что тебе нужно, чтобы получился репортаж. Соответственно тебе нужно убедить сотрудников пресс‑службы, что тебе необходимо быть именно там, а не вот там, где тебе вообще нечего делать.

Сейчас пресс‑служба является отлаженной, как часы, машиной и одно из ее больших достоинств – лояльность по отношению к журналистам. Это было не всегда. Пресс‑служба, в которую я пришел в самом начале, была совсем другая, могу это совершенно честно сказать, местами даже грубоватая пресс‑служба. Сейчас все иначе. Мы все друг к другу на самом деле более или менее хорошо относимся.

И вот если у тебя получилось еще и в этом разобраться, то дальше – а существует еще много нюансов, о которых я, поскольку я там каждый день работаю, даже говорить не буду, – если ты совладал со всеми этими нюансами, а потом выяснилось, что ты угадал с местом, где будешь находиться… и еще выяснилось, что ты там не зря, и ты не ошибся (а такое тоже более чем возможно), то заметка готова именно в тот момент, когда для тебя все это сложилось (или сложилось в меньшей степени, чем ты предполагал), и написать об этом – уже последнее дело, честно говоря. Ну да, конечно, постараться надо, и тут, конечно, многое, если не все, зависит от времени, которое у тебя осталось. Но само написание заметки – это в большей степени техническая сторона (хотя кому‑то кажется, что наоборот) дела; а творческой стороной я считаю эту подготовительную работу.

Все, таким образом, хорошо в международном пресс‑центре, кроме одного: отсюда практически невозможно попасть на остров Си‑Айленд, где работают президенты. Организаторы считают, что все видно и по телевизору. А на Си‑Айленде бывает по две бригады (человек по сорок) теле‑ и фотокорреспондентов в день.

Вчера мне все‑таки удалось попасть на остров. Это достойное во всех отношениях курортное место. Здесь жарко (35–37 градусов по Цельсию в тени) и очень влажно. В воде в океане не хватает транспарентности. То есть она довольно мутная и на вид до боли напоминает воду Москвы‑реки.

Первый день начался с рабочего пленарного заседания. Мы встали перед самым входом в здание, где должно было начаться заседание. Лидеры по идее подъезжали к этому зданию на электромобиле, делали полукруг почета и вставали у входа, где их уже с нетерпением ожидал гостеприимный хозяин мира, президент Соединенных Штатов Америки.

Первым он сам на электромобиле и появился. Его машина, выкрашенная в цвета национального флага (за рулем он был лично), влетела на круг перед домом на большой скорости. Мог ли господин Буш въехать солидно и не спеша? Нет, не мог, так как очень, видимо, хотел произвести впечатление на публику (тем более что публика, по приблизительным подсчетам, составляла около миллиарда телезрителей по всему миру)? Проезжая мимо нас, господин Буш повернул к нам голову и громко крикнул:

– Hi, everybody!

И сразу на душе стало как‑то легче.

Эффектно притормозив (одну ногу он опустил до земли, еще не остановившись, это считается признаком мастерства у таких ездоков), он вышел из машины, подождал было коллег, но потом ему, видимо, сказали, что протокол позаботится о том, чтобы не создавать пробок на дороге.

Следующим (и тоже за рулем) появился канцлер ФРГ Герхард Шрёдер. Он был в легкой рубашке, без галстука и даже без пиджака. Господин Шрёдер тоже шел на предельной скорости и чудом, я бы сказал, вписался в поворот. У него явно шалили нервы.

Премьер‑министр Италии Сильвио Берлускони приехал уверенно и спокойно. Он не давил ни на газ, ни на тормоз. Водить электромобиль – вот истинное призвание этого человека.

Новый премьер‑министр Канады Пол Мартин неприятно удивил меня. Он пришел пешком. В этот же день у Владимира Путина состоялась двусторонняя встреча с господином Мартином. Не понимаю, о чем можно говорить с человеком, неспособным достойно поучаствовать в такой веселой клоунаде.

Но тут я увидел, что пешком идет ко входу и премьер‑министр Великобритании Тони Блэр. Впервые этот человек позволил себе проводить самостоятельную политику, по смыслу противоположную действиям президента США.

Еще через три минуты на электромобиле к крыльцу подъехал премьер‑министр Японии господин Коидзуми. Он, единственный из всех, занял заднее сиденье электромобиля. Никакого фанатизма в поведении господина Коидзуми, таким образом, замечено не было.

Смену поколений мировых лидеров Путин перенес болезненно, я думаю. Эта великая волна вынесла не сказать чтобы случайных людей – волеизъявление народа все‑таки, ладно… Но людей, которые, на мой взгляд, на самого Владимира Путина не производят сильного впечатления.

Народ так устроен, что ведь и ошибаться может. Как и Владимир Путин. Мало ли кого выбрал народ! Народ же выбрал Николя Саркози, например, чтобы далеко не ходить, а вернее, никуда не ходить. С Саркози были товарищеские отношения… и остались, наверное, товарищеские. Но кто он, как показал ближайший срок Николя Саркози, по сравнению с Шираком? Да никто.

С теми людьми ему было действительно интересно. Просто потому, что он же и сам больше, может, других чувствовал их величие… Они, рискну сказать, были великодушными, они не были подвержены каким‑то сиюминутным интересам – как государственным, так и личным. Они могли беспристрастно смотреть на Россию, на Владимира Путина, на то, что он делает с этой Россией. Они могли в лицо ему сказать, что он делает не так. И постоянно говорили. Но – вот это на самом деле точное слово «великодушие» – они могли позволить себе быть великодушными.

Это то, чего начисто, как мне кажется, лишены нынешние лидеры. Пожалуй, что все без исключения, считая даже, наверное, и китайского. Хотя про него мне не по себе даже такие слова говорить, но я все равно скажу то, что думаю. И это при том, что они в отличных отношениях, и вопросы про Китай идут всегда красной строкой на любой большой пресс‑конференции, и отвечает Путин на них максимально подробно, понимая, насколько большое значение это имеет для китайцев – там будут транслировать еще два дня ответ на этот вопрос…

Это как‑то так автоматически получилось, что сейчас политиком мирового уровня среди них всех является только Путин. Конечно, в начале – на первом его сроке, на втором – у меня бы язык даже не повернулся так сказать на фоне тех действительно, я считаю, великих людей.

Не подъехали еще только двое: президенты России и Франции. Ну, Владимир Путин, понятно, опаздывал. Все бы, я понимаю, удивились, если было бы по‑другому. Но президент Франции? Почему опаздывал он? Была ли в этом замешана большая политика?

Судя по всему, да. Появившись, Жак Ширак произвел сильное впечатление. Он пришел (а не приехал) в костюме и, главное, при галстуке. А саммит‑то анонсировался именно как встреча без галстуков. Все лидеры, кроме господина Шрёдера, не посмели надеть галстук (а Герхард Шрёдер даже, напомню, пиджак). А Жак Ширак эпично нес на себе ярко‑красный галстук с демонстративно большим узлом. Что‑то он, конечно, хотел сказать всем этим. И уже сказал. Мало кто, по‑моему, правда, понял.

Прошло минут семь, и я увидел, наконец, кортеж президента России. Он состоял из двух электромобилей. За рулем первого сидел глава протокола Игорь Щеголев. Он прокладывал маршрут и рукой указывал путь Владимиру Путину. Тот сидел за рулем второй машины.

Я удивился, как непритворно обрадовался ему господин Буш. Он еще издали заулыбался коллеге, к тому же с каким‑то облегчением, что ли. Словно напряжение с него спало, и уже можно было не притворяться, что рад видеть коллег, а и на самом деле хоть немного порадоваться. Последний год в отношениях двух президентов не давал и малейшего повода к такой радости. Можно даже сказать, что они обходили друг друга стороной.

Ну и хорошо. Милые бранятся – только тешатся.

Господа Буш и Путин скрылись за дверями дома. Заседание началось. Через несколько минут в дом вбежал вспотевший помощник Герхарда Шрёдера. Он держал в руках пиджак шефа. Тому стало, значит, все‑таки неуютно одному сидеть в рубашке в этой компании.

С галстуком господина Ширака из дома никто не выбежал.

* * *

В июле 2007 года в Ростове‑на‑Дону Владимиру Путину было, если я ничего не путаю, очень хорошо. Вечером в пятницу после заседания Госсовета он поужинал с его членами в ресторане на левом берегу Дона, а на следующее утро президента России ждали на скачках. На ипподроме были накрыты доброкачественные столы. Интересно, что одинаковая еда предназначалась и для президентов, которые должны были приехать из Армении, Азербайджана, Узбекистана, Молдавии и Венесуэлы, и для журналистов, которых со всеми возможными почестями посадили на ту же трибуну, только метров за 150 от главных гостей.

На столах были сазан под маринадом, колбасная и рыбная нарезка, рыба в кляре, тарталетки с красной икрой, селедка, помидоры‑огурцы, фрукты… Здоровая ростовская пища то есть.

Ипподром в Ростове большой, и это хорошо, потому что, как мне рассказали жители соседних домов, он уже предназначен под снос, и места под частные коттеджи хватит нескольким десяткам не последних, прямо скажем, ростовских семей, которые давно уже, видимо, живут с ощущением, что лошади топчут их землю и пылят своими копытами на их участках.

Люди эти уже, наверное, вселялись бы в эти дома, если бы некоторое время тому назад не стало известно, что на ипподром может приехать президент России. И тогда в дышавший на ладан ипподром его владелец успел к приезду президента вдохнуть три миллиона долларов. Ипподром теперь и в самом деле выглядит если и не на три, то уж на миллион долларов точно.

Министр сельского хозяйства России Алексей Гордеев казался в этот день крайне озабоченным. Это был его день. С уверенностью можно было сказать, что это был день, к которому он готовился по крайней мере весь год.

– Вы же любите лошадей? – осторожно спросил я его.

– По работе, – быстро ответил он.

– И только?

– Нет, ну и бизнес какой‑то еще, – так же быстро согласился он. – Теневые ставки на скачках, туда‑сюда…

Я не стал спрашивать, шутит ли он. Все было слишком очевидно.

Министр вышел на улицу встретить президента. Здесь, у входа на ипподром, было пустынно. Метрах в двадцати, правда, я увидел рассеянных (по тротуару) горожан как раз из этих двух соседних домов. Их было человек десять.

У служебного входа затормозил какой‑то очень серьезный кортеж. Я подумал, что президентский, и не ошибся. Из «шестисотого» «Мерседеса» с номером 001 и буквами «К.РА» вышел президент Чечни Рамзан Кадыров. Он с чувством поздоровался с Дмитрием Козаком. Губернатор Ростовской области обрадовался, увидев его:

– О, либо первый, либо мертвый!

Это выражение господина Кадырова знакомо губернаторам и журналистам уже не первый год. По‑моему, оно относится прежде всего все‑таки к жеребцам.

Впрочем, чеченский жеребец Джасил жив и здоров, хотя принимает участие не в первых скачках на Приз президента России и все никак не выигрывает их. То есть бывают все‑таки случаи, когда слова президента Чечни расходятся с делом.

– Джасил в хорошей форме? – спросил я господина Кадырова, который приехал сюда вместе с сенатором Умаром Джабраиловым и еще с несколькими людьми, которые теперь довольно нервно посматривали на мирных горожан, при виде кортежа инстинктивно сбившихся в кучку у забора.

– В очень хорошей, – подтвердил президент Чечни. – Выиграет сегодня.

– А если не выиграет? – спросил я.

– Не выиграет? – задумался господин Кадыров. – Нет!.. Ну как?.. Выиграет! Я сказал – выиграет!

– А если все‑таки не выиграет? – переспросил я.

– Нет, ну я сказал, что дерби выиграет, – резко повернулся Рамзан Кадыров к губернатору Ростовской области, – и что он, не выиграл?!

– Выиграл, – подтвердил губернатор, по‑моему, нехотя.

Видимо, в дерби участвовала и ростовская лошадь.

– А вот когда Чавес подъедет, что кричать будем? – спрашивал тем временем Дмитрий Козак министра сельского хозяйства.

– Вива, по‑моему, – пожимал плечами господин Гордеев.

Мимо на хорошей скорости, не притормозив, пролетел «Мазерати».

– И какой же русский не любит быстрой езды, знаете? – спросил господин Козак. – Тот, на котором ездят.

Те, кто стоял вокруг, засмеялись. Только Рамзан Кадыров внимательно посмотрел на полпреда и даже не улыбнулся. Я сначала подумал, что президент Чечни посчитал, что тут могут быть оскорблены национальные чувства русских людей, но потом подумал, что, наверное, он просто решал, над чем они тут вообще смеются.

Кортеж Владимира Путина притормозил у служебного входа. Господин Путин исподлобья огляделся по сторонам и кивнул группе снова некстати расслабившихся горожан. За пять‑семь минут к этому же входу подъехали Владимир Воронин (ни с кем не поздоровался и не поглядел по сторонам), Ильхам Алиев (внимательно огляделся по сторонам и ни с кем не поздоровался), Ислам Каримов (произвел тот же эффект) и Роберт Кочарян (оглядел всех и поздоровался со всеми).

Наконец я увидел кортеж президента Венесуэлы. Он еще только притормаживал, а на приоткрытых дверцах уже гроздьями висели латиноамериканские юноши, которые были то ли его телохранителями, то ли группой его искренней поддержки.

– Ола! – крикнул президент Венесуэлы окружающим.

– Ола, – заявили они в ответ.

Его юркая охрана уже открывала ему двери служебного входа.

Скачки уже начинались. На президентской трибуне не было ни одного свободного места. Ростовские девушки ходили между столиков и принимали ставки. А надо было бы им принимать поздравления на конкурсах красоты.

Владимир Путин сидел в окружении коллег. Слева от Владимира Путина, наклонившись к нему и постоянно что‑то негромко говоря, сидел президент Узбекистана. Этот полукруг замыкал господин Воронин.

Президент Венесуэлы сидел за другим столиком, метрах в двадцати и немного дальше от дорожек. Это был чисто венесуэльский стол, здесь сидели его жена, дочь, две внучки, каждую из которых Уго Чавес с нескрываемым удовольствием примерно раз в полминуты целовал в темечко (мне казалось, ответное удовольствие успело как‑то притупиться).

– О, подслушивает! – обрадовался президент России, увидев, что я стою несколькими метрами ниже.

Я сказал, что нет, сейчас подсматриваю, и покачал головой, что, по моей мысли, должно было обозначать: «Ну что здесь у вас можно услышать интересного?»

Господин Путин правильно истолковал этот жест:

– А следующий ГУАМ на Соловках только что предложено провести!

Разве это не интересно, давал, кажется, понять господин Путин.

Он радостно засмеялся. Эта идея ему искренне нравилась. Ильхам Алиев и Владимир Воронин, чьи страны являются активными членами организации ГУАМ (в нее входят Грузия, Украина, Азербайджан, Молдавия, которые, собираясь вместе, пару дней чувствуют себя оппозицией СНГ), осторожно улыбались, показывая, что шутка им тоже нравится, но что это все‑таки такая шутка. Я подумал, что на самом деле некоторые из сидящих за столом не только входят в ГУАМ, но, кажется, и выходят из него.

– Вот думаем Виктору Андреевичу (тогдашний президент Украины Виктор Ющенко. – А.К. ) позвонить, посоветоваться, – продолжал Владимир Путин.

– Там ведь ипподрома нет, – сказал я.

– А он там и не нужен, – опять развеселился господин Путин. – Там другие развлечения.

– На кого надо ставить? – спросил я господина Путина, подойдя к нему и президенту Азербайджана.

Пренебрегал ли я или нет более или менее сформулированными правилами поведения журналистов? Иногда. Прежде всего правилами, сформулированными пресс‑службой. Я об этом много уже рассказывал, но все равно все время получаю про это вопросы. Иногда я шел на пренебрежение этими правилами просто потому, что я ничего не мог с собой поделать. Я понимал, что, если я об этом не напишу, я себе просто этого не прощу. И в этой ситуации единственное, что я мог сделать, это просчитать последствия. Я понимал, что должен буду за это ответить, я знал примерно меру ответственности, соизмерял ее с тем, о чем я пишу, и, главное, с пониманием того, что я не могу об этом не написать: ну ладно, хорошо, ну не будет меня в течение ближайшего месяца в кремлевском пуле, грубо говоря. Или вообще, например, не будет в пуле. Но я сам‑то по себе останусь. Я, если что, готов.

Такое было два раза. Про один случай я много рассказывал, потому что стоит один раз рассказать, как потом просят еще и еще разочек, по возможности хоть чуть‑чуть другими словами… Это было связано с поездкой в Киев в 2004 году и выносом боевого красного знамени Победы и с нюансами вокруг этого выноса. В результате я остался в Киеве и поработал во время «оранжевой революции» там. Потому что обратно на этот борт меня уже не взяли – и я предложил даже сам себя таким образом высечь. Простить меня нельзя было по этим правилам, а наказывать… я так понимаю, тем людям, которые должны, обязаны были это сделать, было по‑человечески тяжело. И я считал своим долгом помочь им, облегчить их участь. И я сам предложил – и не жалею об этом до сих пор.

Был и второй случай, громоздкий, о котором я никогда не рассказывал. И рассказывать не намерен. Он, конечно, гораздо более впечатляющий.

А, да, еще третий был…

Но в этот раз я обязательно должен сказать, что я все‑таки мало о чем рассказываю. Есть правила игры, правила поведения, правила жизни. И когда ты каждый день в этой игре и в этой жизни, ты не можешь позволить – а я даже и не хочу – взять и рассказать про все или про сотую, может, часть. Хотя, конечно, иногда очень хочется. И даже прямо сейчас. Я уже здесь рассказал много того, о чем не рассказывал никогда, но, как мне кажется, по сравнению с тем, что я могу рассказать и что рвется с языка, когда начинаешь об этом… Это все же очень мало, да почти ничего, на самом‑то деле. Но по сравнению с тем, что обычно про эту жизнь известно, может, и кое‑что.

Президент поделился сокровенным знанием о том, что в третьем забеге все шансы, по мнению знающих людей, у Актрисы, и просто даже не может быть двух мнений.

– А в президентском? – спросил я.

– На первый номер надо ставить, – уверенно произнес Ильхам Алиев.

Я быстро посмотрел программку. Под первым номером должен был идти рыжий азербайджанский жеребец Авсарбей, арендованный в Турции.

– Понятно, – сказал я.

– В прошлый раз нас чуть не засудили, – с обидой сказал Ильхам Алиев. – Не хотели давать первого места. Пришлось Владимиру Владимировичу вмешаться.

И он с особой теплотой посмотрел на господина Путина.

Я хорошо помнил этот случай. Я сам поставил на азербайджанского жеребца и страшно расстроился, что он пришел вторым, хотя долго вел забег. И я помнил, как потом выяснилось, что фотофиниш неожиданно выявил двух победителей.

– Ну вот тут есть мнение, что Ментик может выиграть, – задумчиво произнес господин Путин. – То есть даже не Мент… А если бы Мент был, вообще бы ни у кого, значит, шансов не было.

– Мент – это выросший Ментик, – высказал свое мнение президент Азербайджана.

На дорожках готовились к третьему забегу. Перед ним на лошадях с трюками выступали казаки.

– А как, кстати, – резко повернулся Владимир Путин, – правильно: казаки́ или каза́ки?

– А вы сами‑то как думаете? – на всякий случай переспросил я.

– А я знаю: казаки́, – пожал плечами президент России с ударением на последнем слоге.

То есть он хотел выяснить, только ли он это знает.

Позже я обратил внимание на то, что президент Азербайджана совершенно не общается с президентом Армении, и подумал, как каждый из них делает вид, что за этим столом сидят не пять человек, а четыре. И только я это решил, как Ильхам Алиев и Роберт Кочарян, улыбаясь и даже смеясь, начали интенсивный обмен какими‑то любезностями.

Тем временем Актриса бездарно сыграла в третьем забеге. Я, как и многие люди на ипподроме, проиграл вместе с Актрисой. Она какое‑то время шла первой, а потом, было такое впечатление, отвлеклась на что‑то постороннее. По моим подсчетам, на угольного цвета собачку, шнырявшую под конкурными препятствиями.

Господин Путин выглядел виноватым больше жокея Актрисы.

Через несколько минут он сам уже активно общался с жокеем, который чертил в воздухе руками какие‑то фигуры высшего пилотажа. За этим занятием господин Путин пропустил четвертый забег.

Поразительно, что президент России при этом совершенно, казалось, не замечал президента Венесуэлы. Он не обращал на него никакого внимания. Казалось, он вообще не в курсе, что тот здесь. Через полчаса я уже думал, что эта мысль не претендует даже на художественное преувеличение.

Вместе с тем президент Венесуэлы несколько раз вставал со своего места, переминался с ноги на ногу, но как‑то не решался подойти к столу с президентами СНГ. И что‑то эта история не вязалась с образом пламенного революционера, который обязан был бы уже давно обратить на себя внимание – хотя бы криком «Ола!». А мог бы, если такой уж пламенный, и скатерть поджечь…

Лошади готовились к пятому забегу. Я подошел к президенту Татарстана Минтимеру Шаймиеву и спросил его как профессионала, кто тут все‑таки выиграет через пять минут.

В этом забеге бежал и жеребец Рэди Сэт Суинг из Татарии, и я был уверен, что господин Шаймиев начнет сейчас боготворить его.

– Я посмотрел предварительные результаты, – неторопливо сказал президент Татарстана, – есть, честно говоря, и порезвее жеребцы, но покрытие тут, на ипподроме, очень плохое, так что все зависит от того, как они тут тренировались. Кто больше тренировался, у того побольше шансов, кто меньше – у того поменьше…

– То есть у азербайджанского жеребца – минимум?

– Ну почему? – сказал господин Шаймиев. – Наоборот, есть шанс…

– Так он же не тренировался.

– Значит, он посвежее, – одними глазами улыбнулся президент Татарстана.

Не знаю, почему я поставил в этом забеге на второй номер. Под ним должен был бежать армянский жеребец, но в последний момент его заменили на самую темную лошадку, тверского конезавода, которая никогда ничего серьезного не выигрывала и ни с кем из жеребцов этого забега не встречалась. Наверное, поэтому я и поставил на него свои три тысячи рублей.

Зато я хорошо знаю, почему я поставил еще три тысячи на Ментика.

Тверской жеребец победил. Это была прекрасная уверенная победа. Владелец жеребца сидел, оказывается, недалеко от президента России и, когда второй номер пришел первым, вскочил с места и буквально заржал от восторга. Его нельзя и, главное, не нужно было успокаивать. Но были все‑таки попытки.

Господин Путин хотел уйти сразу после пятого забега. Но не получилось. Его окружили те самые девушки, которые принимали ставки. С каждой секундой их становилось все больше и больше. Они бежали сюда со всего ипподрома. Их было неправдоподобно много. И всем был нужен как минимум автограф.

Президент Венесуэлы тем временем вышел на улицу, к служебному выходу, туда, где стоял лимузин российского президента. Владимир Путин так и не подошел к Уго Чавесу. Теперь президент Венесуэлы, похоже, решил подкараулить президента России возле его служебной машины, рассчитав, что мимо нее он не пройдет.

В качестве операции прикрытия Уго Чавес подошел все к той же группе ростовчан, которая уже устала исполнять свой гражданский долг под палящим солнцем, и заговорил с ними. Говорить ему пришлось больше получаса, потому что у президента России был еще двусторонний протокол с президентом Азербайджана. Когда Владимир Путин подошел к машине, Уго Чавесу удалось перехватить его. Общение заняло полминуты, и встречей двух друзей назвать происшедшее не поворачивается язык. Это была встреча одного друга с человеком, который собирался ехать на встречу двух друзей, один из которых был врагом этого друга.

На этом день господина Путина, мягко говоря, не закончился. Он поехал на праздник «Русское поле», туда, где колосились поля пшеницы и стояли готовые сожрать их комбайны.

Выслушав объяснения колхозников, купивших огромную машину для полива полей удобрениями (в день поливает 300 гектаров), Владимир Путин предложил идущему всегда рядом первому вице‑премьеру Сергею Иванову (что‑то нигде не было видно отвечающего за национальный проект «Сельское хозяйство» первого вице‑премьера Дмитрия Медведева):

– Хорошая машина. В «Рособоронзаказ», я думаю, можно включить.

Машину и в самом деле оставалось бы, по‑моему, только чуток модернизировать.

Подойдя к новому комбайну «Ростсельмаша» и увидев, что дверца открыта, господин Путин забрался в него, крикнул: «Сереж, давай сюда!» – дождался, пока господин Иванов сядет рядом, наскоро послушал, как управляется этот чудовищных размеров аппарат, понажимал на педали… Неожиданно у комбайна резко поднялась косилка и, по‑моему, приоткрылся ее зев. Я вздрогнул, вспомнив трагические кадры из мультика «Ну, погоди!». Я до последнего не верил, что все это адское сооружение тронется с места. Хотя бы потому, что перед косилкой с камерами застыли десятки журналистов.

Но тут Владимир Путин захохотал – и оно тронулось. Правда, проехало всего несколько метров и встало. Но когда все было успокоились, вдруг тронулось снова. И опять почти сразу встало.

Владимир Путин и Сергей Иванов выбрались на свежий воздух, по‑моему, чрезвычайно довольными.

– Что это было? – спросил я президента России.

– Тренировка прессы, – коротко ответил он.

Тренировали ее в таком случае, по‑моему, на нового президента.

Еще через несколько минут президент России опять сел в машину, на этот раз в небольшой по сравнению с комбайном автомобиль, который работает на биотопливе (позже его конструктор с торжеством напомнил мне, что год назад в Ижевске я сказал ему, что модель этого автомобиля, стоявшая на такой же выставке, взята напрокат из мультика «Тачки», а он, обидевшись, ответил, что через год в нем можно будет покататься, – и вот обещание выполнено). И опять господин Путин не захотел ехать без господина Иванова, которого на этот раз довольно долго искали.

Это выглядело уже настолько демонстративно предвыборно, что теперь уже вызвало подозрения, что нас тут не только тренируют, но и от нечего делать вводят в заблуждение.

Хорошо, что к этому моменту сил не осталось не только на тренировку, но и на заблуждения.

* * *

17 ноября 2017 года в новом здании Мариинского театра репетировал оркестр. Через два часа Владимир Путин должен был встретиться здесь с деятелями культуры на открытии Культурного форума. Оркестр играл, впрочем, мне казалось, так вдохновенно и безукоризненно, что любая репетиция, по‑моему, шла им только во вред: убивала, хотите вы или нет, вдохновение, которого эти люди пока еще точно не были лишены.

А в это время Владимир Путин тут же, в Мариинке‑2, проводил совещание по «выявлению поддержки и профессиональной подготовки талантливой молодежи в сфере искусства». И пианист Денис Мацуев уже рассказывал, что никогда москвичи и питерцы не побеждали в Конкурсе Чайковского, ах да, был один, в 1966 году, а так‑то и он сам, и остальные издалека приехали (то есть были выявлены уже тогда, значит, система существовала все‑таки)… И Денис Мацуев признавался:

– Никогда не забуду жест моей бабушки, которая продала свою квартиру в Иркутске за $15 тыс., и я на эти деньги приехал из Иркутска и существовал в Москве, и родители мои тоже все бросили и приехали ради меня…

Смысл, наверное, должен был состоять в том, что бабушки для хорошего образования внуков не должны продавать квартиры: в конце концов, не у каждой бабушки такая квартира есть. А вернее, была.

Григорий Заславский, ректор ГИТИСа, настойчиво предлагал вывести театральные вузы из‑под Министерства образования и науки и переподчинить их Министерству культуры. Под Министерством образования и науки они оказались в 2012 году, и тогда все радовались еще сильнее, чем теперь расстраивались.

Казалось, тема возникла – и благополучно умрет, погребенная под грудой других проблем: Николай Цискаридзе, рассказывая о том, как он работает ректором Академии русского балета, горевал из‑за того, что он как педагог заполняет бумаг гораздо больше, чем врач, которому, как правило, единственное, что мешает, – пациенты.

– И у меня только ведь один класс!.. – вздыхал Николай Цискаридзе и все понимал: да, есть люди, которым сейчас гораздо тяжелее, чем всем остальным, да еще вместе взятым.

Позже Владимир Путин предложил Николаю Цискаридзе все‑таки сделать филиал Академии русского балета во Владивостоке: об этом договаривались несколько лет назад. Николай Цискаридзе объяснил, что филиал работает уже два года, хотя нет никакого даже помещения, а сам он стоит на улице с табличкой «Академия русского балета».

– Я сейчас заплачу… – оживился Владимир Путин.

Николай Цискаридзе обещал привезти Владимира Путина туда, где он стоит с табличкой, чтобы Владимир Путин и правда заплакал – и нет, видимо, причин, чтобы не произошло и то и другое.

Николай Цискаридзе вдруг вспомнил, как он звонил по одному вопросу одному человеку:

– Ну министром спорта был… Да как же… – нервничал Николай Цискаридзе. – А, Мутко!!

– Как же все это скоротечно… – задумчиво качал головой Владимир Путин. – Вот уже и забыли человека…

Да, для этого стоит только стать вице‑премьером…

– Когда придумали в 2012 году передать творческие вузы из Минкульта в Минобрнауки, никто же не думал, – воскликнул вдруг Николай Цискаридзе, – что балерину станут учить так же, как юриста или врача! Это невозможно! Скоро некого будет конкурсировать!

Так оказалось, что тема не только существует, но и набирает силу в устах участников совещания.

И вот уже Сергей Безруков, выбрав для выступления голос Саши Белого из «Бригады», рассказывал, что главное для того, чтобы выявить талант, – это, как в случае с ним, Сергеем Безруковым, – отдать ребенка «в классическую музыку…» и помнить о том, что для ребенка прежде всего – впечатление.

– Поэтому, – разъяснил Сергей Безруков, – я лично не гнушаюсь играть в детском театре Джона Сильвера…

Он понимает, что оставит после себя в душе ребенка впечатление, которое может перепахать маленького… А Сергей Безруков – что? Любит, черт, играть бандитов… Ничего не может с собой поделать…

Один из участников совещания пригласил Владимира Путина в сентябре 2019 года на празднование столетия своего вуза, «несмотря на плотный график».

– У нас в марте выборы, – всплеснул руками Владимир Путин, – а вы говорите о плотном графике!

Все‑таки он об этом помнит. Думает и помнит.

И снова ректоры творческих вузов просили его, чтобы он содействовал обмену Ольги Васильевой на Владимира Мединского. И музыкальные школы, которые сейчас финансируются из муниципальных бюджетов, его просили вернуть регионам.

– Ну да, – соглашался Владимир Путин, – вряд ли проблема музыкальных школ интересна муниципалитетам…

Почему они должны быть интересны региональным властям, оставалось не очень понятным.

Владимир Мединский между тем активно поддержал тему возвращения творческих вузов в лоно Минкульта.

– У нас одни расчеты, сколько нужно тратить на студента, на преподавателя, а у них (у Минобрнауки. – А.К. ) – другие, – доложил Владимир Мединский.

Он признался, что только что говорил об этом с Ольгой Васильевой и та сказала ему: «Ваша возня с этим – только головная боль для нас…»

Ответ президента, кажется, полностью удовлетворил Владимира Мединского.

– Я вспоминаю императора Александра, – засмеялся господин Путин. – Он же говорил: «При мне все будет как при бабушке!»

У Владимира Путина не было бабушки во главе государства, но ясно, что он имел в виду: ему теперь предлагали сделать все, как было раньше, при нем же, и было отменено потом при Дмитрии Медведеве. То есть бабушкой для Владимира Путина является сам Владимир Путин (а скоро он станет и прабабушкой).

– Да мы ведь именно это и хотели вам сказать! – расцвел Николай Цискаридзе. – Как раз эта фраза и мелькала в наших обсуждениях!

Семен Михайловский, и.о. ректора Санкт‑Петербургского института живописи, скульптуры и архитектуры, рассказывал президенту, что он выявляет талантливых молодых людей не только в России, но даже и в Америке: молодые люди из США тоже учатся в институте.

– Но вы их правильному учите? – озабоченно поинтересовался Владимир Путин.

– Ну да… – смешался Семен Михайловский. – Естественным путем… Конечно! У нас в Петербурге с этим всегда нормально было!

– Вы их нормальному учите! – на всякий случай еще раз наказал Владимир Путин. – Чтобы они все поняли!..

Семен Михайловский взволнованно кивнул.

Президент попросил прокомментировать идею возвращения творческих вузов в Минкульт вице‑премьера Ольгу Голодец.

– Мне кажется, у коллег ожидания и предложения немного разошлись, – издалека начала она. – Мы должны быть избавлены от бюрократии и перекошенных тарифов… Надо решать вопросы с нормативами: потому что все равно придут люди из Рособрнадзора и проверят нормативы! И все! Надо решить развилку по нормативам!

– А насчет возвращения‑то как? – добивался господин Путин.

– Ну, наверное, в культуре им будет лучше и понятней, – наконец отозвалась Ольга Голодец.

И вряд ли это было то, что беспокоило ее в первую очередь.

– Вот! – воскликнул Владимир Путин. – Я специально попросил ее, чтобы вы поняли, как мне тяжело работать! То есть сначала это, а потом посмотрим!.. На самом деле все эти нормативы можно сломать после того, как система творческих вузов будет возвращена в Министерство культуры…

Участники совещания были довольны так, словно и в самом деле за полтора часа выстроили систему выявления и поощрения талантливой молодежи.

Сам Владимир Путин заявил, что со следующего года в системе президентских грантов появится еще один миллиард рублей: «на поощрение талантливой молодежи».

А до этого кого поощряли?

Через полчаса президент встретился с несколькими участниками Культурного форума, открытие которого в Мариинке‑2 должно было состояться через несколько минут. И сначала он сказал им вдруг, и уже сейчас стало ясно, что Владимир Путин намерен отчего‑то поговорить начистоту:

– Я, знаете, о чем подумал: между деятелями искусства и политиками существует скрытый симбиоз, потому что вы мосты строите, а мы, политики, сжигаем. Вы опять строите, мы опять сжигаем! Все при деле, все занимаются!

И тут случилось то, что, может, и не должно было случиться. И даже наверняка. Министр культуры Владимир Мединский рассказывал президенту в присутствии участников форума, как «китайские инвесторы в рамках форума подписали соглашение о строительстве совместно с Московским цирком самого большого цирка в мире! То есть мы даем творческое наполнение, за деньги, а они полностью строят цирк в виде Кремля! С кремлевской стеной!..»

И он даже показал, какая она, кремлевская стена… Такой интересный проект получился!

– Кремль в цирк превратили… – пробормотал Владимир Путин.

На этом проект смело можно было считать закрытым.