История белых была короче истории антибольшевизма. В узком смысле слова она состояла из серии военных походов и попыток основания государств, которые находились в оппозиции к Октябрьскому режиму большевиков. Внутренняя связь между собой у них отсутствовала. Белые безосновательно приписывали процессы общественных перемен, которые были запущены Первой мировой войной, декретам Совета народных комиссаров. Последние лишь санкционировали и ускорили то, что началось уже до них. На ранней фазе истории антибольшевизма к нему принадлежали социалистические партии справа от большевиков, которые не могли решить дилемму: с одной стороны, они приветствовали социальную революцию, с другой – отвергали методы новых владык и их претензии на единоличное представительство во власти.

Попытки государственного строительства самих социалистов довольно быстро потерпели крах, поскольку они боялись коалиции с военными, и особенно с казаками. В этом политическом вакууме нашлось место для конституционных демократов (кадетов). Они стали идейными отцами и разработчиками военных диктатур. Стратегический ход либералов завершил фазу политически пестрого антибольшевизма. Только он позволил окрестить перестрелки на Доне и Кубани зимой 1917/18 года в обратной перспективе легендарным «днем рождения» Белого движения.

Белый миф, созданный в ранней эмиграции генералами, представителями бывших правых партий и монархистами, охватывал совокупность героических легенд и повествований о битвах. Для доказательства законности претензий на наследство царской империи было достаточно нескольких теорем и идеологем: «государственность» и «порядок», «величие» и «единство», «власть» и «самобытность». То, что следовало понимать под моральным минимумом военного времени, – «честь», «чистота», «отвага», «самопожертвование», «солидарность» – определяли только идейные единомышленники. Советская пропаганда и исследователи истории революции воспроизводили и укрепляли этот миф, лишь добавляя к нему и выпячивая теневые стороны. Таким способом было нейтрализовано наследие насилия Гражданской войны. Возложение полной ответственности на другую сторону делало возможным оправдать, умолчать и фальсифицировать собственную.

Помимо дополнявших друг друга белого и красного метанарративов необходимо признать, что политические администрации, учрежденные генералами, – так же как и советская власть, – пытаясь выстроить государство, отчаянно боролись за стабильность и социальную поддержку населения. Речь при этом шла о политических альтернативах. Как народные комиссары должны были приспособиться и измениться после военной победы, так же пришлось бы адаптироваться и военным диктаторам. Пережитый опыт Гражданской войны лежал грузом на обеих сторонах. Как с этим обошлось советское руководство, нам известно. Что предприняли бы генералы, относится к разряду неслучившейся истории, но не фикции. С 1917 года Россия стала огромным полем для проекций – не только «местом утопии»{411}, но и полем для экспериментов радикальных общественных концепций, которые вызывали как симпатии, так и ужас. Такая двойственная притягательность исходила как от красной, так и от белой власти.

Непосредственным мотором для преобразования России стали военные части распавшейся многонациональной императорской армии Первой мировой войны. Они определили картину послевоенного Востока Европы вплоть до и включая большую часть 1920‑х годов. Эта послевоенная эпоха не могла закончиться с поражением белых армий. С этой позиции у антибольшевизма было много обличий и потенциальная массовая база. Большевики это знали и поэтому избрали тактику тотальной обороны. Все, что переместилось из Первой мировой войны в революционную Гражданскую войну на Восток, вернулось с эмиграцией обратно в Европу, а также в Азию и Америку. Многие тысячи ветеранов занимались в зарубежье военной подготовкой, отдавали приказы, обменивались фронтовым опытом, воздвигали памятники павшим и закладывали солдатские кладбища. Поражение белых в России не вывело их за грань времени.

Большие понятия «эпохи идеологий» получают конкретный смысл только применительно к образцовым биографиям и карьерам. Социализированные в условиях войны и кризисов в мелких военных объединениях или идейных кружках, в 1920‑х годах офицеры и интеллигенция оказались снова в составе групп, сплачивавшихся совместным опытом и дружескими связями. Опираясь на товарищество и доверие, последователи харизматических фигур искали новые связи и поля для деятельности{412}. Как и в боевых группах «атаманов» и «вождей» эпохи Гражданской войны, в этих идейных объединениях добровольность играла большую роль, чем при вступлении в крупные армейские соединения или в политические партии. Верность своим не исключала вероломности по отношению к чужим. В местах пересечения этих корпораций очевидно, насколько амбивалентными и переплетенными друг с другом были большевизм и антибольшевизм. В гибридной идеологии монархизма 1920‑х годов выразился распад интеллектуальных систем мышления и политических программ. Это был феномен переходного времени. Ведь ни свержение царя в феврале 1917 года, ни жестокое убийство царской семьи 17 июля 1918 года не вызвали контрреволюционного восстания. И среди противников большевиков монархисты были в ничтожном меньшинстве, не имевшем влияния на настроения населения.

Тем радикальнее монархисты стали тогда, когда с поражением белых перспектива восстановления трона стала иллюзорной. Их ревизия истории была основана на идеологических предпосылках, которые восходили к эпохе рубежа XIX–XX веков. Их патриотизм объявлялся надпартийным и внеполитическим, они отрицали все ошибки последнего царя и обвиняли в предательстве его окружение. Будущую Россию они представляли как «белую империю», «народная монархия» которой равно дистанцировалась от абсолютизма и от конституционализма Запада. В меньшей степени подобная концепция особого пути и в большей – радикальный антибольшевизм привлекали к этому лагерю внимание ведущих национал‑социалистов[1]. Тем не менее ничто не дает права видеть в ретроспективе в Белом движении «первое выражение фашизма»{413},[2] хотя в этом поле реакционных идеологем и модерных практик антисемитизм и антимасонство находили живой отклик{414}. Параноидальное стремление везде подозревать заговоры способствовало заразительному культу подозрительности и конспиративности. Тому, кто вращался в этом поле, требовались смена личин и аналитические способности, он менял имена, манипулировал фактами, был красноречив, бесстрастен и стоял выше моральных соображений, возбуждал доверие и давал своим сторонникам чувство принадлежности к избранным{415}.

С этой точки зрения различные версии «атаманщины» представляли собой «большевизм справа»{416}, который подтачивал белые контрреволюционные правительства, не будучи им чуждым. Администрация белых именовала действия националистических банд Петлюры на Украине «совершенно большевистскими»{417}. Чем более безразличными были непримиримые противники к отношению между политическим содержанием и практическими методами, тем более они походили друг на друга{418}. Шульгин замечал ретроспективно, что начатое «почти святыми», «белое дело» в конечном итоге оказалось в руках «почти бандитов»{419}. Но если речь шла о «государственности», Шульгин видел и нечто позитивное в результатах Гражданской войны. То, что красные ошибочно принимали за интересы Интернационала, происходило без их ведома в интересах «Богохранимой Державы Российской». Армия красных построена «по‑белому» и дойдет до «твердых пределов» будущей России: «Мы заставили их красными руками делать Белое дело. Мы победили»{420}.

[1] Публикация монархиста из Белоруссии И.Л. Солоневича Россия в концлагере , которая вышла в 1937 году под заглавием Die Verlorenen – Eine Chronik namenlosen Leidens в Эссене и выдержала несколько переизданий, по‑видимому, заинтересовала Гитлера, Геббельса и Геринга. Теоретический труд Солоневича Белая империя 1930‑х годов основан на записях, собранных воедино позднее. См.: Солоневич И.Л. Народная монархия. Буэнос‑Айрес, 1973; Он же. Белая империя. Статьи 1936–1940. М., 1997. К его биографии: Никандров Н. Иван Солоневич: народный монархист. М., 2007.

[2] На генерала Сахарова, очевидно, произвел сильное впечатление «поход на Рим» Муссолини; ответственность за поражение белых он возлагал на Антанту.