Помимо этих опытных бойцов, военизированные формирования в обеих странах включали много добровольцев из числа гражданских лиц. Согласно традиционным представлениям, добровольное участие в обоих конфликтах принимали главным образом героические молодые люди, сражавшиеся за национальную независимость. Подобный образ мы встречаем не только в автобиографиях самих этих молодых людей, но и в воспоминаниях женщин, которым должно было бы быть виднее, поскольку они наблюдали все это как непосредственные участницы. Как указывают в случае Ирландии Луиза Уорд и Ив Моррисон, степень женского участия в борьбе за независимость последовательно преуменьшалась вплоть до полного стирания из памяти{680}. То же самое можно сказать и о событиях в Польше, в которых тоже участвовало много женщин. В число «неожиданных» участников борьбы за независимость входили также дети и подростки, старики и даже инвалиды войны. Подобные примеры мы видим главным образом в Польше, но они встречались и в Ирландии. Разумеется, это не отменяет того факта, что в военизированных формированиях преобладали молодые мужчины, однако требуется более полная картина и вместе с тем встает очевидный вопрос: когда и почему из нее исчезли «другие» комбатанты?

Многие участники военизированных формирований, особенно те из них, кто был причастен к насилию в отношении гражданского населения, принадлежали к поколению «детей войны». Иными словами, они были слишком молоды для того, чтобы принимать участие в войне 1914–1918 годов, однако их возраст позволял им восхищаться историями о героических подвигах и мечтать о личном вкладе в «борьбу за независимость»[1]. Далеко не все ветераны, участвовавшие в сражениях или совершавшие акты насилия, были ожесточены войной. Среди них встречались искатели приключений и просто безработные{681}. Как указывает Йоост Аугустейн, некоторые могли вступать в военизированные формирования только для того, чтобы произвести впечатление на женщин{682}. Кроме того, война и усиление надежд на достижение национальной независимости вели к сокращению эмиграции из обеих стран{683}. Молодые люди оставались дома вместо того, чтобы уезжать за границу, и становились потенциальными участниками боевых отрядов.

В польской памяти о войне за независимость культивируется миф о том, что польские молодые люди все как один поднялись на борьбу{684}. Однако в реальности набрать добровольцев было далеко не так просто, как хотелось бы их вождям. Несмотря на официальные заявления о непрерывном притоке добровольцев, их собственные боевые командиры опровергают такую точку зрения. Кароль Бачиньски, лейтенант Польских легионов, сражавшихся во Львове, сетовал:

В приказе № 6 говорится о невероятном притоке добровольцев. Это неправда. Мне в своей части пришлось с помощью патрулей отлавливать всех мужчин в возрасте от 20 до 40 лет для зачисления добровольцами на военную службу.

Но даже эти насильственные меры далеко не у всех находили поддержку:

Мы обшарили каждый дом <…> [во всем квартале] <…> и отправили всех задержанных на медицинскую комиссию. Несмотря на недовольство (выражавшееся многими), этим людям выдавалось обмундирование и сразу же сообщалось боевое задание.

Набирать добровольцев было проще в других частях страны, в меньшей мере затронутых войной. Некоторые группы подчеркивали свой добровольческий характер, однако многие состояли главным образом из бывших солдат, которые просто продолжали сражаться{685}. Так, в виленском Союзе польских бойцов большинство рядовых и офицеров прежде числились в 1‑м Восточном корпусе генерала Довбор‑Мусницкого. Анджей Брохоцки, один из их числа, называл их «опытными борцами с большевизмом», из чего следует, что они «были знакомы со своими врагами». Но в то же время он утверждал, что основные отряды «самообороны» в Виленском регионе (так и называвшиеся: «Самооборона») в ходе революции не вставали ни на ту, ни на другую сторону, предпочитая отстаивать польские интересы и «прибирая к рукам все оружие и боеприпасы, какие им только попадались». Число добровольцев различалось от региона к региону, однако все они жаловались на недостаточное снабжение оружием и боеприпасами{686}. Кроме того, военизированным отрядам не хватало много других необходимых вещей – таких как зимняя одежда, ботинки, сапоги, лошади и медикаменты. По мере того как снабжение наконец стало немного улучшаться, Брохоцки с гордостью отмечал, что его часть приобретала «все более и более военный вид»{687}. Многие покупали ружья у солдат отступавших армий – или разоружали их силой[2].

Насильственная мобилизация «добровольцев» на защиту нации приводила к снижению качества военизированных формирований. Служившие в них бывшие армейцы нередко сетовали на недостаток дисциплины. Некоторые части состояли из революционных солдат, пытавшихся обеспечить снабжение через большевистских комиссаров. Другие, по мнению их критиков, мало чем отличались от бандитских шаек, имея в своем составе «местных крестьян – в основном ветеранов русской армии, еще недавно сражавшихся на стороне коммунистов, [но теперь] превратившихся просто в антикоммунистические и антисемитские банды, ничуть не гнушающиеся вооруженного грабежа». Кроме того, на дисциплину пагубно воздействовали алкоголь и усталость от войны{688}. Все эти факторы благоприятствовали насилию против гражданских лиц в переходный период и в регионах, слабо контролировавшихся государством.

[1] Это было обычным явлением в военизированных формированиях после Первой мировой войны. См.: Gerwarth R. The Central European Counterrevolution. P. 181.

[2] «Рекорд потребления алкоголя принадлежит 4‑му эскадрону, где ежедневно потребляется более 1 литра спирта» [Ibid. S. 82; Rps BN ack. 11400: Józef Fiedorowicz. Wspomnienia. (1980). S. 34]. О немцах, захватывавших оружие, см.: Ibid. S. 72.