Не только гражданские лица, игравшие роль солдат, размывали традиционную грань между военными и штатскими. Порой комбатанты сознательно выдавали себя за мирных граждан, вследствие чего всем штатским лицам грозило, что с ними будут обращаться как с врагами. Бойцы, имевшие профессиональную армейскую подготовку, нередко сетовали на эксцессы, связанные с военизированным движением, и на отсутствие военной дисциплины в его рядах. Тем не менее слухи о «вольных стрелках» заставляли военных видеть в любом штатском потенциального противника.

Термин «вольные стрелки» (франтиреры) появился во время Франко‑прусской войны 1870 года и использовался для обозначения иррегулярных сил. Страх и фантазии о «вольных стрелках» среди гражданских лиц, о противниках, одетых в штатское и ведущих «народную войну», нередко служили оправданием для нападений на гражданское население. В мифе о «вольных стрелках» отражался личный страх перед смертью, особенно смертью внезапной. В некоторых случаях боязнь «вольных стрелков» даже специально использовалась командирами с целью манипулировать подчиненными. Предъявлявшееся врагу обвинение в анонимности играло ключевую роль при всех нарушениях правил войны. Во время гражданской и партизанской войны врагу приписываются коварные намерения и штатские лица превращаются в потенциальных замаскированных комбатантов, в союзников врага, предателей и террористов. Как в Польше, так и в Ирландии обе стороны, участвовавшие в конфликте, культивировали собственные слухи и мифы о «вольных стрелках»{706}.

С глубинными страхами перед «вольными стрелками» были связаны и социальные предрассудки в отношении «неожиданных» комбатантов, особенно женщин. Путаницы прибавляло и появление новых формирований. Ирландцы нередко выступали с заявлениями о преступлениях, совершавшихся лицами, «явно не принадлежавшими ни к солдатам регулярной армии, ни <…> к обычным Черно‑коричневым». Также и британцы воспринимали бойцов ИРА как безликих террористов, с легкостью растворяющихся среди сочувствующего им гражданского населения[1]. Описывая засаду в графстве Голуэй в ноябре 1920 года, главный констебль Джеймс Хили, кажется, был больше обеспокоен тем, что «50 молодых людей рассеялось по стране, выдавая себя за мирных рабочих», нежели самим фактом засады{707}. Подобная неясность в отношении того, как отличить гражданских лиц от комбатантов, продолжала существовать и во время ирландской гражданской войны.

Та же самая «безликость» и нечеткость границы между комбатантами и некомбатантами была присуща и Польше, где добровольцы нередко сражались в гражданской одежде{708}. Различие между регулярной армией, военизированными частями, вооруженными крестьянами или отрядами самообороны, с одной стороны, и криминальными бандами, с другой, было настолько туманным, что порой его вовсе не существовало[2]. Сражению за Львов, проходившему в городских условиях, были присущи черты и партизанской, и гражданской войны, вследствие чего каждый житель города подпадал под подозрение. Поскольку каждая сторона культивировала миф о том, что за нее «сражаются все, вне зависимости от возраста, пола, социального происхождения», то каждого принадлежавшего к другой общине подозревали в том же самом{709}. Свой вклад в эскалацию насилия вносило и коллективное убеждение в том, что противник воюет по‑партизански, не по правилам{710}. Слухи о вражеской жестокости нередко провоцировали аналогичные репрессии, и в результате такие обвинения становились реальностью{711}.

В случае Ирландии члены ИРА обычно сохраняли связи со своими семьями и общинами, даже когда скрывались или находились в бегах. Кроме того, многие бойцы ИРА сражались в своих родных графствах и потому были хорошо знакомы и с местностью, и с населением. С другой стороны, в польские военизированные отряды входили как местные добровольцы, так и многочисленные ветераны и авантюристы, оторванные от своих корней. Динамика гражданской войны и национального восстания сочеталась с динамикой завоевательной войны. Участники военизированных формирований нередко являлись чужаками в тех регионах, где воевали, и аутсайдерами в своих общинах – так было, например, с бойцами армии Галлера, активно действовавшими на восточных территориях{712}. Это обстоятельство наряду с прочими причинами обусловило разницу между масштабами насилия в обеих странах.

На то, как участники военизированного насилия понимали свою роль, оказывала влияние и религия{713}. Глубоко укоренившаяся вера в национальное мученичество способствовала росту насилия под прикрытием борьбы за национальную независимость. Польский и ирландский католицизм обеспечивал символический язык для презентации и оправдания насилия – в первую очередь через фигуру мученика. Разумеется, бойцы военизированных формирований не были святыми – совсем наоборот. Рискуя жизнью ради нации, большинство добровольцев в рядах ИРА вовсе не спешили отказываться от этой жизни, а некоторых, как указывает Аугустейн, даже «отвлекал от выполнения их задач огромный интерес к общению»[3]. Однако (само) репрезентация большинства комбатантов мужского пола показывает их исключительно как рыцарственных, дисциплинированных и благочестивых людей. В их воспоминаниях, резко контрастировавших с тем, что рассказывали о себе немцы‑фрайкоровцы, подчеркивались братство, товарищество и дисциплина вместо удовольствия, испытывавшегося от убийств, и сексуальных отношений с женщинами. Образ республиканской кампании был полностью десексуализован, превратившись в идеал самоотречения. Луиза Райан утверждает, что такой подход можно понимать как стремление совместить любовь к Ирландии с преданностью Деве Марии как непорочной Богоматери{714}. Образ благочестивого и благородного борца за свободу подчеркивался и в позднейших рассказах таких свидетелей, как жены и родственники. Тем самым эти женщины, одновременно преуменьшавшие свою собственную роль, вносили вклад в восстановление традиционной дихотомии{715}. Идеализация комбатантов способствовала их зачислению в канон ирландских мучеников наряду с такими фигурами, как Патрик Пирс, Джеймс Коннолли и прочие казненные герои 1916 года, а также Теренс Мак‑Суини, умерший в 1920 году.

Польская мартирология защитников Львова также опиралась на давние традиции памяти о «национальных» восстаниях XIX века, особенно 1830 и 1863 годов. Однако в противоположность Ирландии, в этот пантеон мучеников включались даже самые юные участники сражений, порой становясь его центром. Этих школьников и молодых студентов славили как «львовских орлят»{716}. Некоторые из самых младших бойцов в межвоенный период стали национальными идолами и героями множества стихотворений и песен. Совсем иным было отношение к женщинам‑участницам. Их испытания приходилось замалчивать, так как они не отвечали послевоенному восстановлению традиционных гендерных ролей. Ванда Герц, удостоившись похвал командования за отвагу, так и не получила медали Virtuti Militari , потому что сражалась в рядах Легиона, переодетая мужчиной, тем самым проигнорировав приказ, запрещавший брать в Легион женщин[4].

В Ирландии католическая церковь решительно осуждала участие женщин в конфликте{717}. Во время гражданской войны от церкви в конце концов были отлучены все республиканцы, которые «в отсутствие соответствующей санкции со стороны какой‑либо законной власти [продолжали] систематические убийства»{718}.[5] Когда от заключенных женщин требовали признать это перед исповедью, Эйтне Койл провокационно заявила, что «епископы вряд ли были правы, когда сожгли Жанну д’Арк», тем самым предъявляя претензии на равноправное положение женщин в пантеоне мучеников ирландской борьбы за независимость.

[1] Это верно в отношении обеих сторон, как указывает Энн Долан в своей статье для настоящей книги.

[2] Как отмечается в следующем заявлении, составленном во время сражения за Львов: «Два еврея убиты бандитами, в то же время являющимися солдатами Польской армии» (ДАЛО. Ф. 257. Оп. 1с. Д. 44. Л. 5).

[3] Включая встречи с противоположным полом: Augusteijn J. From Public Defiance to Guerrilla Warfare. P. 143. Кроме того, Аугустейн упоминает «некоторые неподтвержденные сообщения о незаконнорожденных детях», появившихся на свет в результате связей между женщинами и мужчинами из ИРА (Ibid. Р. 144).

[4] В конце концов она получила медаль, но уже за участие в движении Сопротивления в годы Второй мировой войны: Słownik Biograficzny Kobiet Odznaczonych orderem wojennym virtuti militari. T. 1. S. 202–205.

[5] Такое отчуждение от католической церкви могло привести к забвению католических нравственных норм и тем самым к дальнейшей эскалации радикального насилия (Borgonovo J. Spies, Informers and the «Anti‑Sinn Féin Society». The Intelligence War in Cork City, 1919–1921. Dublin, 2007. P. 38–40).