Когда меня спрашивают о моей профессии, я отвечаю: «филолог», иногда добавляю «библеист». А когда меня представляют другим как библеиста, приходится напоминать: я еще и просто человек, муж, отец, гражданин России... наконец, христианин. А что же это значит: изучать и переводить Библию профессионально, получать за это деньги и ученые степени, и в то же время обращаться к ней как к Слову Божьему вместе со всеми остальными христианами? Я попробую рассказать о своем опыте.

К вере я пришел в семнадцать лет, студентом-перво- курсником. Только что Генеральным секретарем ЦК КПСС был избран М. С. Горбачев, но перестройка еще не началась, «за религию» могли выгнать из университета: не то чтобы строго следили, но если попадешься комсомольскому патрулю около церкви в пасхальную ночь, будут серьезные неприятности. Но люди все же приходили в храмы и на молитвенные собрания, читали книги, переданные из рук в руки в метро, официально ведь их было не достать... Одна Библия была в университетской библиотеке, на дом ее вообще не выдавали, а в читальном зале можно было ей пользоваться только тем студентам, которые оформляли особый допуск: они писали курсовые и дипломные работы по истории или литературе Средних веков, им требовалось «работать с источниками».

Было в нашем интересе что-то от моды и от фрондерства, но тогда мы обращались к христианству прежде всего в поисках смысла. Было понятно, что человек тем и отличается от животных, что важны ему не только физиологические потребности: еда, питье, отдых, размножение, — жить надо ра-

ди чего-то большего. Но ради чего? В строительство коммунизма не верил уже никто, включая самих коммунистических агитаторов. Кто-то шел в науку, кто-то в искусство, самые смелые — в правозащитное движение. Но все эти вещи, прекрасные сами по себе, не давали ответа на главные вопросы: зачем мы живем? что будет с нами после смерти? Об этом говорили только религии, и говорили по-разному.

Не скажу, чтобы мой поиск был очень долгим: чуть-чуть познакомился я с буддизмом, а точнее, с той эзотерической кашей на его основе, которая была в те годы популярна, но основной мой интерес был направлен на веру предков — христианство, прежде всего православное. Но я очень четко понимал, что ищу не конфессию, не обряд, не национальную традицию, а Истину. И помню момент, когда понял, что нашел.

Мы разговаривали с моим школьным другом, уже верующим, у него дома, и он говорил мне о вере, и я вдруг ощутил, что в комнате, кроме нас двоих, незримо, но явственно присутствовал кто-то третий. И с тех пор я так и понимаю суть христианства: это встреча людей со Христом и друг с другом ради Христа и в Его незримом присутствии. Будда или Сократ тоже говорили мудро и прекрасно, но они не шли за меня на смерть, они не предлагали мне помощь здесь и сейчас. Все это открывал мне только Христос.

Новый Завет я начал читать в Синодальном переводе (дома нашлось еще дореволюционное издание, купленное родителями за трояк у кого-то с рук), и хотя Евангелия были понятны, но на Посланиях я совершенно увял. Когда через пару лет одна француженка подарила нам с женой полную Брюссельскую Библию на папиросной бумаге (она и сейчас стоит у меня на книжной полке, сильно потрепанная), я взялся и за Ветхий Завет... но мало что в нем осилил.

Кстати, в 1988 году, когда я служил в Советской армии, старшина обнаружил и конфисковал у меня карманный Новый Завет, грозился страшными карами. А замполит полка книгу вернул, добродушно сказав: «Теперь можно». Старшина был в шоке! Это был год тысячелетия Крещения Руси — верить разрешили.

Понять эти сложные тексты мне помогли книги священника Александра Меня. Он писал о Библии и ее героях достаточно просто и в то же время подробно, а главное, он представлял персонажей библейских историй как живых людей, показывал их отношения с Богом и друг другом, и становилось ясно: это не просто «дела давно минувших дней», а нечто живое и настоящее, и оно помогает тебе найти свой путь в этом мире.

А еще мне помогала понять эту Книгу учеба в университете: мы изучали древние языки и античную литературу. Она далеко не во всем была похожа на Библию, но нас учили видеть за текстом совершенно другой мир древности, населенный точно такими же людьми, как и мы. Они совсем иначе одевались и вели себя, мыслили иными категориями, по- другому выражали свои мысли, но они испытывали те же самые чувства и потребности.

Древний текст позволял прикоснуться к этому миру, понять этих людей, но только надо было не торопиться, не переносить на них своих стереотипов и учитывать разницу в культуре и мировосприятии. Это касалось и Гомера, и Вергилия, и библейских авторов, которых мы почти не читали; замечательное исключение — спецкурс А. Ч. Козаржевского по Новому Завету, который в целях конспирации назывался западно-ионийским койнэ.

Я закончил университет в 1992 году, но заниматься би- блеистикой я совершенно не собирался. Меня привлекал мир византийской поэзии, которая отчасти сохранилась в современном православном богослужении, а отчасти была незаслуженно забыта. Но вышло так, что я «выиграл в лотерею по трамвайному билету»: оказался в нужное время в нужном месте и получил приглашение поехать в Амстердам учиться библейскому переводу. Если хотите, можно считать это случайностью. Приглашение я принял.

Это были курсы, организованные специально для людей из бывшего СССР. Это было ярко, интересно и востребованно... и с тех пор я больше всего занимался именно переводом Библии в качестве переводчика, редактора, консультанта, методиста и преподавателя.

Но как же сочетается обращение к Библии как к Слову Божьему с сухим научным анализом этого текста? Для многих это большая проблема. Одним кажется, что верующий христианин обязательно должен принимать каждое выражение Библии в буквальном и прямом смысле. Другие, напротив, находят в библейском тексте множество несогласованностей, позднейших исправлений, и на этом основании начинают редактировать содержание текста.

Эти споры бывают нескончаемыми и беспощадными, но для меня, как ни странно, они никогда не были особенно значимыми. Может быть, здесь помогла университетская выучка: я не ждал от текста больше того, что он может дать, и прекрасно понимал, что любой текст отражает реальность не напрямую. Мы говорим: «солнце встало» и «солнце село», хотя прекрасно знаем: это не Солнце движется по небу, а Земля вращается. Придавать таким внешним чертам текста статус непреложной истины просто неразумно.

С другой стороны, меня не смущают и данные науки, например, свидетельства о расхождениях между разными рукописями, порой весьма значительных. Четыре евангелиста не обо всем одинаково рассказали, потому что жизненный опыт каждого человека уникален и неповторим, и его личная встреча со Христом тоже окажется особенной, не такой, как у прочих. Не случайно первые христиане сохранили и приняли как

Писание именно четыре Евангелия в их полноте и разнообразии. И точно так же множество рукописей, доносящих до нас слова оригинала, составляют Библию, но никакая рукопись по отдельности Библии не равна. Сами по себе они не приближают к Богу, и их изучение не приближает. Текст Библии — пространство для Встречи, но еще не сама она.

На что похожа сама Встреча? Есть в Библии один красивый образ, который нечасто вспоминают: он теряется за другими образами, куда более звучными и красочными. Илия, великий пророк, в тяжелое для себя время, когда израильтяне преследовали его и поклонялись идолам, попросил Господа, чтобы Тот Сам явился ему. Ответ ему был дан такой: «... выйди и стань на горе пред лицем Господним, и вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом, но не в ветре Господь; после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь; после землетрясения огонь, но не в огне Господь; после огня веяние тихого ветра, и там Господь». По-славянски заключительные слова звучат еще ярче и загадочней: «Глас хлада тонка и тамо Господь» (3 Цар. 19:11-12).

Илия весь был — пламя и буря. Он обличал царя и истреблял языческих пророков, низводил огонь с неба и сам был вознесен на небо в огненной колеснице. Именно такому пророку Господь и показывает самым наглядным образом, что Он входит в человеческую жизнь не в вихре, не в землетрясении, не в пламени, а в чем-то тихом и неприметном. Как же так, ведь Закон на горе Синай был дарован народу как раз в землетрясении и в трубном гласе, и даже Иову ответил Господь из бури?

Но сам Ветхий Завет — он не про бури, а про то, как Господь избрал неприметный и ничем не знаменитый народ. У египтян были великие пирамиды, у вавилонян — каналы, шумеры изобрели первую письменность, а финикийцы — первый алфавит. Все эти народы создали великие и славные государства, могучую культуру, распространили свое влияние по окрестным странам, а вот древним евреям нечем было хвалиться, кроме Бога. Даже своим заклятым врагам филистимлянам и тем уступали они в культурном развитии: позже них научились обрабатывать железо.

Назначение избранного народа в этом мире — не в славе и силе, не в государственном величии и не в культурном и технологическом превосходстве, а в чем-то совсем другом. То же самое касается и Нового Израиля, церкви. Ведь всё самое главное, что мы находим в Новом Завете, дается не в буре и пламени, а именно что «в гласе хлада тонка». Рождение Младенца в вертепе, беседы с рыбаками на берегу озера, Вечеря с учениками в горнице частного дома — разве сравнится всё это с царскими праздниками Ирода, с великолепием храмовых обрядов, с мощью римского войска и многоученостью книжников и фарисеев?

Сегодня, как и во времена Илии, как и во времена Христа, внешний, языческий или атеистический мир поражает многим, но прежде всего своим блеском и шумом. Включаешь телевизор, открываешь новостной сайт в Интернете — на тебя обрушиваются и вихри, и землетрясения, и пламень. О рекламе уж и не говорю...

Сильные стимуляторы вызывают привыкание и перестают действовать, приходится придумывать всё новые, увеличивать дозу. Так компания подогретых пивом подростков кричит всё громче, размахивает руками всё шире — каждому надо перекричать остальных. Что нельзя прокричать, они уже не могут выразить: «Ну это... я, типа, такая... а он ващ- ще, блин, короче...»

Этому вихрю бессмыслиц нельзя подражать, с этим мозготрясением нельзя соревноваться. Всё равно проиграешь, а если вдруг даже выиграешь, сам тому не обрадуешься.

Но христиане нередко пытаются. Ничего, если потом не всё сказанное окажется честным и уместным, по крайней мере внимание привлечь удалось. Но перекричать рекламистов и «новостников», равно как и подростков с пивасиком, нам все равно не удастся. С тем же успехом мог бы Моисей взяться за строительство пирамид выше фараоновых или апостолы — за собирание империи обширней Римской. Впрочем, их преемники нередко пытались...

Вот почему я не люблю богословских дискуссий и обычно стараюсь от них уклоняться. В этих спорах я почти без исключений вижу одно и то же: разные и очень при этом пристрастные люди начинают объяснять друг другу, как устроен Бог. Как правило, каждый из них при этом кричит всё громче, ведь он точно знает: самые правильные схема действия и инструкция по пользованию находятся у него в кармане. Все остальное — только аргументы, которые подбираются под этот тезис.

Принципиальная схема такого спора всегда одинакова: «Бог на нашей стороне, и сейчас я всем это докажу». В лучшем случае начинается пинг-понговый обмен избранными цитатами, в худшем — бездоказательными обвинениями и пафосными восклицаниями, но все равно спор напоминает ссору малышей в песочнице: «А мой папа твоего побьет! Нет, мой сильнее!» И в роли папы здесь — Отец Небесный, а еще точнее, удобный идол, занявший Его место.

Всё это, конечно, не ново, было уже и в Ветхом Завете. И может быть, самое главное Откровение, которое принесли израильтянам пророки, в том, что Бога надо не использовать в качестве дубинки-аргумента, а... искать.

Что ж, соблюдая правила нашей богословской игры, приведем побольше цитат. Вот слова из книги пророка Исайи (55:6): «Ищите Господа, когда можно найти Его; призывайте Его, когда Он близко». Из книги пророка Амоса (5:14): «Ищите добра, а не зла, чтобы вам остаться в живых». И у Софонии: «Взыщите Господа, все смиренные земли, исполняющие законы Его; взыщите правду, взыщите смиренномудрие; может быть, вы укроетесь в день гнева Господня» (2:3). Хватит, пожалуй?

Пятикнижие, то есть Моисеев Закон, разве недостаточно точно и полно расписывает, как нужно жить? Как же это — «искать Бога»? Вот Его храм, вот священники, которые приносят Ему положенные жертвы и рассказывают о Нем народу, вот дарованный Им закон... Давайте лучше поспорим, какие жертвы самые угодные, какие слова самые правильные, какие священники самые духоносные.

Но Дух дышит, где хочет, правила и рамки установлены для нас, а не для Него. Собственно, это и пытались объяснить израильтянам пророки, призывая их искать Бога. А что это значит? Полагаю: сознавать в каждый момент своей жизни, как далеки мы от Него, как туманны наши представления о Нем... и в то же время стремиться приблизиться к Нему хоть на шаг.

Вчерашние правильные ответы и успешные методики не обязательно будут такими же правильными и успешными сегодня хотя бы потому, что меняемся мы и меняется окружающий мир. В общении с любимым человеком мы постоянно открываем что-то новое, мы ищем этого общения, не довольствуясь старыми письмами и фотографиями, которые нам бесконечно дороги, но они не заменяют собой живого. Тем более верно это о Боге. Пожалуй, единственное, о чем тут можно осмысленно говорить, — это о своем опыте поисков, находок, а иногда и потерь. Говорить, заранее признавая, что у каждого этот опыт разный, а общих рецептов нет.

Я понимаю, что эти мои слова можно понять как проповедь полного релятивизма: дескать, Бог у каждого в душе, все религии говорят об одном и все дороги ведут к нему. Я этого совершенно не имею в виду и так не считаю. Ошибки, грехи, отпадения, — все это безусловно существует, и если есть Истина, необходимо существует и ложь как ее отрицание и искажение. Я сейчас о другом.

Опыт христианина и вообще любого человека никогда не бывает безоблачным и безошибочным, но в этом и состоит его ценность. Христианство понимает путь святости не как постепенную «прокачку добродетелей до 80-го уровня», как в тех же самых компьютерных играх, а как поиск своего уникального пути, поиск трудный, полный проб и ошибок. Святой — не тот, кто не падал и не уставал, а тот, кто поднимался и шел дальше. И путь часто казался другим скандальным, неправильным, немыслимым. Но это всегда был его путь.

Наш мир, оглушенный криком, ослепленный фальшивым блеском, все-таки вспоминает иногда: да ведь было же и еще нечто важное, полузабытое, давнее, детское... И мы, может быть, сумеем ему об этом напомнить словами древней нашей Книги: веяние тихого ветра, глас хлада тонка — и там Господь.