Меня часто называют библеистом — что же она такое, эта самая библеистика? И зачем она нужна верующему христианину?

В общем-то, не нужна — подавляющее большинство христиан без нее совершенно спокойно обходилось, и некоторые даже становились святыми. Не знаю, честно говоря, сколько в наших святцах библеистов и кого к ним причислять. Например, митрополит Филарет Московский, приложивший немало усилий к созданию русского Синодального перевода Библии, явно мой коллега. Но называл ли он себя библеистом? Не думаю.

Казалось бы, всё очевидно: библеистика — наука о Библии. Но ведь науки бывают разными, и библеистика на самом деле тоже целый набор достаточно разных дисциплин. Рассказывают, как некогда на заседании Академии наук СССР вице-президент Академии физик Владимир Стеклов заявил: «Науки делятся на естественные и противоестественные». А историк Сергей Платонов на это ответил: «Нет, на общественные и антиобщественные». Так «физики» и «лирики» обменялись любезностями, заодно в очередной раз убедились, что науки у них неодинаковые.

Образцовыми считались всегда науки естественные, вроде геологии, или точные, вроде математики. В них достижимы абсолютная устойчивость и повторяемость результатов: дважды два всегда будет четыре, молекула воды всегда будет состоять из двух атомов водорода и одного кислорода. На этой устойчивости основана вся современная технология: мы твердо знаем, что нажатие той или иной кнопки на нашем мобильном телефоне или, допустим, в кабине сверхзвукового самолета приведет к ожидаемому результату, и только это позволяет нам пользоваться данной техникой. Если вдруг какой-то самолет ведет себя непредсказуемо (что, как правило, приводит к аварии), немедленно запрещают полеты всех самолетов этой модели до тех пор, пока отклонение не будет объяснено и устранено.

Науки, посвященные живой природе, например биология, точны в гораздо меньшей степени. Живые организмы ведут себя не всегда по шаблону: можно изучать маршруты миграции перелетных птиц, но невозможно утверждать, долетит ли до конечного пункта данная конкретная птица и на каком конкретно дереве она совьет себе гнездо. А иногда бывает и так, что стая просто никуда не улетает — в Москве на Воробьевых горах который год подряд зимуют утки, неожиданно ставшие неперелетными.

Кстати, примерно так же устроена лингвистика, наука, которая изучает человеческие языки (мы поговорим о ней в 18-й главе). Они тоже подчиняются определенным законам, но каждый конкретный носитель каждого языка то и дело отклоняется от нормы или даже нарушает эти законы, да и сами они со временем изменяются, как и живые организмы.

Но всё это намного усложнится, если мы заговорим о поведении разумных существ, людей, или начнем задумываться не только над грамматическим строением фраз, но и над тем, что эти люди друг другу хотят сказать. Даже самый всеохватный социологический прогноз при самых честных и прозрачных выборах никогда не предсказывает результата этих выборов с точностью до долей процента — а что говорить о решениях куда менее формализуемых и гибких, которые каждый из нас принимает ежедневно? Поэтому социальные науки — еще один шаг прочь от незыблемости математических формул.

Но социолог, по крайней мере, имеет неограниченный доступ к объекту своего исследования и может опросить столько людей, сколько пожелает. Любому из них он может задать дополнительные вопросы, у любого может уточнить, что тот имел в виду. А что делать историку? Все люди, чьи голоса он слышит, уже мертвы, и ни о чем переспросить их нельзя. Если речь идет о недавней истории, например о Второй мировой войне, это компенсируется, по крайней мере, огромным количеством самых разнообразных свидетельств. И то не утихают споры о разных гипотезах: собирался ли Сталин напасть на Гитлера первым, допускал ли такую возможность? Верил ли в нерушимость договоров с ним или сам тайно готовился к войне?

Но если мы обсуждаем события, произошедшие несколько тысячелетий назад и отраженные всего в одном или двух источниках, наши затруднения вырастают до небес. Мы не только не можем повторить никакого результата, мы даже не в состоянии установить множество разнообразных деталей: а как оно там на самом деле происходило? Впрочем, ведь и астрофизики вынуждены судить, к примеру, о том, как устроены далекие светила, по косвенным данным, а взять пробу или провести эксперимент не могут. Всякая наука имеет предел, которого не может перейти, но вместе с тем старается его отодвинуть, расширить сферу возможного и доступного для ученых.

Но мы еще не закончили наше мысленное путешествие от естественных наук к... противоестественным? Или сверхъестественным? Во многих европейских университетах традиционно существуют теологические факультеты, но... Бога невозможно изучать, как древнюю рукопись, или тропическую бабочку, или пусть даже самую далекую звезду. Следовательно, теология или богословие — не наука о Боге, а скорее наука о том, как люди о Боге говорят. Богослововедение, если угодно, как и литературоведение — не обучение гениальных литераторов, а изучение их наследия.

Примерно то же самое, кстати, касается философии как светского аналога богословия. Науки ли это вообще, или какие-то другие области человеческого знания — на этот счет нет единого мнения.

И где же на этой шкале — от наук антиобщественных к наукам противоестественным — расположилась библеисти- ка? Да во многих местах — смотря, какая ее часть. Конечно, среди точных наук библейских дисциплин не обнаружишь, но вот текстология (исследование рукописей) и археология имеют нечто общее с науками естественными, хотя традиционно относятся к дисциплинам историческим. Они изучают то, что существует объективно: материальные объекты и рукописи, дошедшие до нас из древних времен. Зато эти дисциплины, по сути, самые «безопасные», в них не сделаешь еретического вывода: ну какая, по большому счету, разница, в каком веке был разрушен этот город или составлен этот манускрипт?

Лингвистическое изучение библейских языков и в особенности филологический анализ написанных на них текстов уже ставят вопросы об их сути. Что именно хотели нам сказать библейские авторы и как они это сказали? Как можно перевести это на современные языки, объяснить современному человеку? И это уже потенциально опасная наука: разве можно препарировать Священное Писание, словно обыденный текст? Многие смущаются.

Но можно пойти еще дальше — в историю. Можно задаться вопросом: а как всё сказанное соотносится с реальностью? Что там на самом деле было? И как оно было? Вот тут, на самом деле, лежит область, в которую большинство верующих ступать опасаются, и, наверное, не зря. Реконструкций много, они друг другу обычно противоречат, проверить истинность каждой из них практикой невозможно. И любая реконструкция говорит больше о самом реконструкторе, нежели о том, что он старается реконструировать.

Главное при этом — не путать одно с другим и всегда осознавать степень точности, с которой мы можем говорить. Книга по библейскому переводу, изданная в 1969 году двумя американскими лингвистами, Ю. Найдой и Ч. Тейбером, начиналась со следующей истории: «Один специалист по устному и письменному переводу в области самолетостроения сообщил, что в своей работе он не посмел применить принципы, которым зачастую следуют библейские переводчики. „У нас, — сказал он, — есть полное понимание вопросов жизни и смерти". К сожалению, переводчики религиозной литературы порой не испытывают такого же стремления к ясности выражений».

Иными словами, библейские представления о Боге должны излагаться с той же степенью точности, с которой авиаконструкторы обучают пилотов управлять своими творениями. Разумеется, это просто невозможно уже потому, что текст Библии — не техническая инструкция по пользованию Богом, а нечто совсем иное.

Итак, если библеистика — наука, то самое первое, что она должна для себя определить, — пределы своей компетенции. Это только «британские ученые» из желтой прессы доказывают всё на свете, и каждую неделю разное. А настоящие ученые (в том числе из Британии, где библеистика находится на высоте) прекрасно понимают, куда они могут и куда не могут лезть. Или... или не всегда единообразно понимают и даже зачастую спорят об этом.

«Наука мало что может сделать, но что она может, она может хорошо» — это определение, принадлежащее российскому лингвисту Я. Г. Тестельцу, мне кажется самым точным и верным. Вот простейший пример из области точных и естественных наук. В фантастике 60-70-х годов прошлого века наше нынешнее время рисовалось как время освоения дальнего космоса и колонизации далеких планет. Но наука так и не предложила конструкции звездолета, способного долететь хотя бы до ближайшей звезды.

Зато она занялась другой сферой человеческого опыта — компьютерами и средствами связи. В этой области она добилась таких успехов, какие не снились самым радикальным фантастам прошлого: в их произведениях звездолет дальней галактической разведки был оснащен единственным компьютером в виде огромного железного шкафа с лампочками, питающегося перфокартами. У простеньких мобильников в наших карманах несравнимо больше возможностей.

Примерно так оно и в гуманитарной сфере: есть задачи, где мы настолько же далеки от хорошего решения, как и полстолетия назад, когда проблема была всерьез поставлена. Пример — машинный перевод. В 1960-х годах казалось, что скоро можно будет научить машины переводить художественные тексты, сегодня мы видим, насколько корявы и неуклюжи эти попытки, притом что мощность самих машин возросла неизмеримо.

Зато неожиданного успеха лингвисты добились в областях, о которых тогда никто и не думал. Они научились гораздо лучше и точнее описывать, как используются человеческие языки для общения и представления информации. Прикладное применение этих теорий — знаменитые поисковики, способные за доли секунды пересмотреть колоссальный объем информации и предложить грамотному пользователю страницы и изображения, которые ему действительно интересны. А полвека назад этой проблемы просто не существовало, как не было тогда общедоступных компьютерных баз данных.

Как мы видим, границы возможного для науки постоянно раздвигаются, а кроме того, происходит уточнение задач, перенаправление поиска. И в самом деле, зачем мне звездолет, мобильник куда полезнее! Зачем компьютерный перевод

Шекспира, когда уже есть пастернаковский, а вот Гугл или Яндекс исключительно полезные ресурсы. Наука многие задачи пробует на зуб, но не все умеет решить, да не все и нужно на самом деле решать.

А еще очень важно бывает распознать неочевидное... Однажды двое ученых развлекались, наклеивая липкую ленту на графитовые стержни и отлепляя ее так, чтобы оставшийся на ней слой графита был как можно тоньше. Так будущие нобелевские лауреаты А. К. Гейм и К. С. Новоселов подошли к идее создания графена, принципиально нового материала: графитовой пленки толщиной в один атом.

Но вернемся к библеистике. Какие же задачи ставила она перед собой, какие удалось решить? Они, конечно, были разными в разные времена и для разных исследователей.

Можно ли проверить достоверность, к примеру, повествований об Аврааме и других праотцах? Или об исходе из Египта и заселении Ханаана? Или даже евангельских повествований? Когда-то, полвека назад, многие библеисты были настроены на этот счет очень оптимистично, сегодня оптимизма сильно поубавилось. Но проверить, жил ли некогда человек по имени Авраам и по какому маршруту он прошел, практически невозможно.

Но зато можно очень хорошо проследить историю «ав- раамической идеи»: как устроены тексты об Аврааме, о чем они говорят читателю, как понимались, цитировались, истолковывались эти тексты на протяжении последующей истории, что они значат для нас сегодня? Вот тут, пожалуй, библе- истшса добилась куда более серьезных успехов, чем можно было представить себе полвека или век тому назад, и об этом пойдет речь в некоторых из глав этой книги. А пока поговорим о вещах попроще.

Самая простая и очевидная задача любой науки — описание и классификация наличного материала: например, сравнение рукописей и содержащихся в них разночтений. И до сих пор мы читаем в русском Синодальном переводе 5-й главы Бытия: «Адам жил сто тридцать [230] лет и родил [сына] по подобию своему [и] по образу своему, и нарек ему имя: Сиф. Дней Адама по рождении им Сифа было восемьсот [700] лет». Слова, выделенные скобками, взяты из греческого текста, а те, которые стоят без скобок, — из еврейского (этот пример уже упоминался в 6-й главе).

Какой вариант изначальный, какой более правильный? Мы точно не можем сказать, у нас нет достаточных данных — оригиналы библейских книг до нас не дошли, равно как и параллельные жизнеописания Адама, независимые от Бытия, которые могли бы позволить проверить фактическую сторону. Уже стало немного неуютно? Что ж, дальше сомнений будет еще больше.

Раскроем 20-ю главу книги Судей. Там описан небольшой эпизод ранней израильской истории — сражение вениа- митян с прочими коленами или племенами Израиля у города Гива. Со стороны прочих колен в битве участвовало 400 000 человек. Со стороны вениамитян выступило всего 26 700 воинов. Сравним: в Бородинском сражении со стороны Наполеона принимало участие 138 000 солдат, с российской стороны чуть меньше. В самой грандиозной битве наполеоновских войн, сражении под Лейпцигом, французская армия насчитывала около 200 000 солдат, им противостояли объединенные силы союзников числом до 350 000, и получается, битва при Гиве Вениаминовой оставалась самым грандиозным сражением в мировой истории вплоть до 1813 года, но она не упоминается нигде, кроме Библии!

Попробуем разобраться. Для начала посмотрим, как описаны там потери сторон: «Воины племени Вениамина вышли из Гивы, напали на них — и перебили в тот день двадцать две тысячи израильтян... и в этот день вышли из Гивы, напали на израильтян — и перебили еще восемнадцать тысяч воинов, вооруженных мечами... Они, как и прежде, стали убивать израильтян, гнались за ними вдоль дороги, соединяющей Бет-Эль и Гиву. Они убили около тридцати израильтян» (20:21,25,31 перевод РБО).

Сначала цифры буквально наполеоновские — десятки тысяч убитых в день. И вдруг особо оговаривается потеря тридцати бойцов! Да что они значат на фоне десятков тысяч? И дальше точно такая же нелогичность: «В тот день израильтяне перебили в их войске двадцать пять тысяч сто человек, вооруженных мечами... Воины племени Вениамина убили уже около тридцати человек и думали: „Израильтяне разбиты, как и в первом сражении"... Они потеряли восемнадцать тысяч человек — и все это были могучие воины!» (20:35, 39, 44). Гибель тридцати человек выглядит как явная победа — и это на фоне многотысячных потерь!

А исход боя решила засада, которую устроили израильтяне: когда войско вениамитян увлеклось преследованием, эти воины неожиданно напали на город. И было их... 10 000 человек (20:34). Как можно было спрятать в укромном месте целую дивизию?

Здесь напрашивается простое предложение: убрать слово «тысячи». Тогда все выглядит очень логично и реалистично: в сражении участвовало 400 израильских воинов, а со стороны Вениамина было только 26 бойцов, зато к ним присоединились еще 700 пращников (20:15) — может, именно потому израильтяне н несли тяжелые потери, пока пращники обстреливали их с городских стен, оставаясь неуязвимыми. Эти потери составляли 22,18 и, наконец, 30 человек — действительно, существенный урон для отряда в 400 бойцов! Ну, а в засаде тогда могли быть всего лишь десять самых умелых воинов, которые в нужный момент нанесли решающий удар в тыл вениамитянам. Им было нетрудно спрятаться на пересеченной местности.

Есть гипотеза, что вместо слова «тысяча» в оригинале изначально стояло некое другое слово, означающее вооруженного воина (в отличие от ополченцев-пращников). Проверить, так это было или нет, мы едва ли можем, но звучит достаточно убедительно.

А могли ли вкрадываться подобные ошибки в священный текст? Безусловно, и мы видим тому ясные свидетельства. Вот что сообщает нам 2 Цар. 24:1-9: «Снова разгневался Господь на израильтян и стал подстрекать Давида действовать против них. Он дал такое повеление Давиду: „Иди, пересчитай Израиль и Иуду!“... Иоав предоставил царю данные переписи народа: в Израиле было восемьсот тысяч мужчин, носящих меч, и в Иудее — пятьсот тысяч».

А вот параллельный рассказ о той же переписи из 1 Пар. 25: 1-5: «Сатана напал на Израиль и стал подстрекать Давида устроить в Израиле перепись... Иоав предоставил Давиду данные переписи народа: в Израиле было миллион сто тысяч мужчин, носящих меч, и в Иудее — четыреста семьдесят тысяч». Здесь есть одна интересная проблема: в первой версии все происходит по воле Божьей, во второй — по наущению Сатаны. Мы бы сказали сегодня, что это было одновременно Божье попущение и искушение от Сатаны, но мы сейчас не об этом, а только о цифрах.

Итак, сколько там было человек? По одной версии — 800 000 и 500 000 взрослых мужчин, по другой — 1 100 000 и 470 000. Эти цифры невозможно свести воедино, они различаются, и различаются сильно. Единственный разумный вывод — в одну из версий вкралась при переписывании ошибка. В какую? Неизвестно.

А может быть, в обе? Итак, в Израиле при Давиде проживало около полутора миллионов взрослых мужчин, что да

ет нам общее население (включая женщин, детей и стариков) минимум в пять миллионов. Когда в 1922 году в британской Палестине провели перепись населения, там проживало всего 750 000 человек. К моменту провозглашения независимости государства Израиль в середине века это число выросло почти до двух миллионов, и им уже было довольно тесно на этой земле. Сегодня, разумеется, в государстве Израиль и на арабских территориях проживает еще больше людей, но прокормить и, главное, напоить себя они могут только с применением современных технологий.

Согласно приблизительным оценкам археологов, традиционные методы сельского хозяйства в Ханаане позволяли прокормиться примерно одному миллиону человек — кстати, примерно столько жило там во время Второй мировой войны, когда подвоз продовольствия извне прекратился, а хозяйство велось достаточно примитивными методами. Еды хватало, но в обрез.

Так что же, оба варианта неточны? Видимо, да. Может быть, слово «тысяча» (и это еще одна гипотеза!) обозначало здесь вовсе не 1000 человек, а некий военный отряд, ведь и считали не просто население, а бойцов, способных держать оружие. Вряд ли переписчики ходили по домам и лично считали каждого взрослого мужчину, тем более что днем все они были на работе, а ночью подсчетами заниматься неудобно. Скорее всего, они приходили к старейшинам каждого селения и спрашивали, сколько бойцов сможет селение выставить в случае необходимости.

«Тысячу!» — отвечал старейшина, и это могло быть хвастовством, столь привычным на Ближнем Востоке. А может быть, это было обозначением воинского отряда вроде казачьей сотни — в ней же не обязательно было ровно 100 казаков. В начале XX века казачья сотня в России насчитывала 120 штатных единиц в мирное время и 135 в военное, но это максимальный состав, конечно. В походе, неся потери убитыми, раненными и больными, сотня сокращалась в размерах, но не переставала называться сотней.

Может быть, и «пятьсот тысяч» надо понимать не как 500 000 бойцов в едином строю, но как пятьсот отрядов, каждый из которых назывался «тысячей», но насчитывал значительно меньше человек? Опять-таки, тут мы можем только догадываться. Единственное, что мы знаем точно, — понимать буквально эти огромные цифры израильского населения едва ли возможно с точки зрения науки.

Но ведь в древности и отношение к цифрам было другое. Вот контрольный вопрос: сколько было в Израиле колен или племен? Все, разумеется, ответят: двенадцать. А теперь давайте подумаем: у Иакова, он же Израиль, было двенадцать сыновей. От одного из них, Иосифа, произошло сразу два племени: Ефрем и Манассия, а от остальных по одному. Сколько это дает нам в сумме? Разумеется, тринадцать. Но тринадцать — некруглое число, «некрасивое», у него нет такого символического значения полноты, как у двенадцати. И вот Ефрем и Манассия засчитываются за одно «племя Иосифа» (которого в реальности не было), или же племя левитов, не имевших собственной территории, не входит в исчисление племен, и так сохраняется красивое число с символическим значением.

И последний пример. Как относится длина окружности к диаметру? Иными словами, чему равняется знаменитое число 7г? Наверняка первое, что придет в голову, — 3,14. Но это приблизительный ответ, это число не может быть абсолютно точно выражено с помощью нашей десятичной системы: 3,1415926535897932 — и дробь можно продолжать дальше, за каждым знаком будет следовать новый. Надо полагать, что при изготовлении высокоточного оборудования в вычислениях оно учитывается до какого-нибудь десятого знака после запятой, а в быту нам и одного бывает много.

В библейские времена, если подходить буквально, это число равнялось трем. Вот как 3 Цар. 7:23 описывает огромный медный чан для омовений, стоявший у входа в Храм: «Хирам сделал Море — литое, круглое; в десять локтей от края до края; высота его — пять локтей; окружность, если померить шнурком, — тридцать локтей». Нетрудно посчитать, что диаметр этого чана равнялся десяти, а окружность — тридцати локтям.

И ведь мы даже не знаем точно, чему был равен локоть — около полуметра, на наш счет, но эталона локтя, одинакового для всех (подобного современным эталонам метра, килограмма и т. д.), в те времена не существовало. Локоть у каждого был при себе, и у каждого был разный. При такой точности измерений достаточно было определять число ж с точностью до целого.

Цифры только выглядят одинаковыми во все времена. Их считают люди, а люди видят мир по разному, — и потому могут предъявлять к древнему тексту ожидания и требования, которые соответствуют нашей, а не древней реальности. Собственно, это и помогает нам понять библеистика.