Хотя церковь в мистическом смысле — тело Христово, но в социологическом плане она — плоть от плоти нашего общества, происходящего из СССР. Причем, что естественно, она остается одной из самых консервативных частей этого общества. Это не хорошо и не плохо, это естественно.

Советское общество отличалось от западного, помимо прочего, полным отсутствием слышимого диалога по общественно значимым вопросам. Власть объявляла народу свою волю, народ на собраниях поддерживал и одобрял, на кухнях ругал или не обращал внимания, но понять, что на самом деле происходит, было трудно.

Самой же большой загадкой в СССР было — чего на самом деле хочет власть? Понятно, что и в Политбюро были разные идеи и дискуссии, что, к примеру, Косыгин был умеренным реформатором-экономистом, а Суслов — сторонником жесткой идеологической линии. Но народ, как и западные политологи, мог догадываться о соотношении сил по косвенным признакам вроде расстановки фигур на Мавзолее и высоте, на которую поднималась ладонь Брежнева, приветствующего первомайскую демонстрацию.

Если нынешняя Россия возвращается во времена СССР, то прежде всего в этом отношении. Какая у власти сегодня программа, не может внятно объяснить никто, а что такое оппозиция, вообще непонятно. Надо ли удивляться, что руководство РПЦ еще в меньшей степени, чем политическое руководство страны, склонно выступать с программными заявлениями или раскрывать внутренние разногласия? Не только общество в целом, но и те, кто определяет сегодня церковную политику, сложились как личности в советское время.

С другой стороны, все те десятилетия для советского государства главным было развитие и освоение новых пространств, а православные были предельно консервативны. Поместный собор 1917-1918 годов, указавший путь для развития и преобразований, собрался слишком поздно — в стране начиналась Гражданская война, ее продолжила жесточайшая диктатура убежденных атеистов, церковь была подвергнута гонениям, беспрецедентным в отечественной истории. Основной, а то и единственной задачей церковных людей стало сохранение всего, что еще можно было сохранить.

Отсюда берет начало и психология осажденного лагеря: ничего не менять внутри, не до того сейчас, но отбивать яростные атаки врагов и переходить при малейшей возможности в наступление; она стала определяющей на все постперестроечные годы церковной жизни, а теперь еще и очень удачно совпала с официальной государственной идеологией.

Наблюдатели отмечают, что в публичных речах руководства РПЦ крайне мало говорится о Христе, Боге, Евангелии. Кто-то делает поспешный вывод, что вера для них мало значит, но это далеко не единственное возможное объяснение. Скорее можно сказать, что догматы веры понимаются как нечто раз навсегда решенное и подтвержденное временем, так что лишний раз говорить об этом не приходится.

Характерный пример — «благодатный огонь», который зажигается накануне Пасхи внутри Храма Гроба Господня в Иерусалиме. Многие верят, что огонь этот нисходит с небес и обладает особыми свойствами (хотя церковь никогда не делала это частью своего вероучения): огнем можно, например, умывать лицо, не обжигаясь. Для значительной части православных это и есть главное, самодостаточное доказательство истинности православной веры, ведь снисходит-то он на православную, а не западную Пасху.

Да, несколько лет назад были серьезно реформированы или созданы заново институции, в которых мог начаться содержательный диалог о вере и церковной жизни: прежде всего, это Межсоборное присутствие и Библейско-богословская комиссия. Диалог действительно начался, но скоро стало понятно, что органы эти носят консультативный характер: в них отобраны подчеркнуто лояльные люди разных взглядов, и все документы, которые они принимают, должны быть рассмотрены архиерейским собором или совещанием (в последнее время совещание все чаще заменяет собор). Без их одобрения никакие решения не имеют никакой силы.

То есть пространство для дискуссии по теоретическим вопросам расширилось, а пространство принятия решений — нет. Ключевым термином здесь служит слово «священноначалие», то есть высший епископат во главе с патриархом, которые выступают консолидировано. Это не простое начальство, а священное, оно говорит от имени церкви. Отдельный епископ может ошибаться, и его старшие собратья (и только они) могут его поправить, но священноначалие в целом принимается за непогрешимое.

С этим связана важнейшая структурная проблема: отсутствие адекватной обратной связи и «заднего хода». Раз за разом иерархи оказываются втянутыми в скандалы, где выгоды сомнительны, а репутационные потери огромны. Но давайте вспомним, что эти люди десятилетиями живут в среде, в которой фраза «ваше высокопреосвященство, в данном случае вы неправы» просто немыслима. Наверх подается почти исключительно позитивная информация, а редкий негатив маркируется как «происки врагов», которым, конечно, ни в чем нельзя уступать, с ними нужно бороться.

Зато активно осуществляются программы по строительству храмов, прежде всего в Москве. Это логика экстенсивного развития, знакомая нам по тому же советскому прошлому: важен план по валу, а не смена ассортимента. И особенно важно максимально широко обозначить свое присутствие на географической карте.

Собственно церковная жизнь понимается как закрытая и самодостаточная, главная задача церкви как института заключается в том, чтобы максимально расширить сферу своего влияния. Это касается не только храмов, но и смыслов, которые на этом языке называются традиционными ценностями.

Самоочевидными полагаются предпосылки: христианство на территории России и большинства стран бывшего СССР — это православие, православие — это церковь, церковь — это РПЦ МП и все ее структуры, а любая критика любой части этих структур есть «информационная война против церкви» и, в конечном счете, против Бога, причем вне зависимости от того, насколько критика справедлива.

Многие считают, что за этим стоит всего лишь обычная корпоративная этика, когда наши по определению всегда правы, а любая критика есть вражеская инсинуация. Но мне представляется, что за этим подходом есть и определенное богословие — проще говоря, сегодняшнее русское православие испытывает прививку кальвинизма. Об этом подробнее.

Центральное для христианского богословия понятие — это спасение, пребывание человека в вечности с Богом и Его святыми. Своими собственными усилиями человек спастись не может, это происходит только по милости Божией, когда человек принимает веру во Христа и присоединяется к Его церкви.

А вот дальше начинаются тонкости. Как это получается, что одни люди обретают спасение, а другие нет? И что тут зависит от самого человека? В классическом кальвинизме, одной из основных ветвей протестантизма, всё выглядит достаточно просто. Бог сам предназначает одних людей для спасения, других — для погибели, и сам человек ничего изменить не в состоянии. Спасенные входят в церковь и всегда пребывают в ней, их задача — вести достойную жизнь и укреплять свою церковь. Остальные обречены.

Кальвинистская модель сулит процветание: принявшие его Швейцария и Нидерланды, а равно и пуританские колонисты в Америке добились экономического успеха во многом благодаря именно тому, что вопросы духовной жизни оказались раз и навсегда разрешенными и можно было заняться торговлей и ремеслами. При этом, стоит заметить, Жан Кальвин установил в городе Женеве настоящую тоталитарную диктатуру, где богословские и бытовые вопросы равно решались единообразно и на самом высшем уровне.

А при чем тут русское православие? Впервые я встретился с подобными идеями, когда более десяти лет назад единственный раз в своей жизни участвовал в богословском диспуте о книге никому тогда не известного С. Л. Худиева, она называлась «Об уверенности в спасении». Краткое содержание: православный христианин может и даже должен быть уверен в том, что ему обеспечено спасение уже в силу его принадлежности к церкви. Именно в этой уверенности он находит силы для духовной борьбы, для проповеди христианства внешнему миру.

Мы с моим другом Михаилом Зеленым написали на книгу развернутую рецензию. Да, говорили мы, Худиев приводит корректные цитаты, но он их приводит не все. И для православия другой подход более характерен: никто ни в чем не может быть уверен до самого конца, потому что каждый из нас слаб. Нерушима лишь верность Бога Своим обещаниям и Его милосердие, дающее нам надежду.

Тогда, в самом начале двухтысячных, этот спор показался мне интеллектуальным упражнением, имеющим мало отношения к практике христианской жизни, тем более, что по подавляющему большинству практических вопросов у нас с Худиевым не было разногласий.

Но время шло, и в последние пару лет я все чаще слышу от других и сам себе задаю вопрос: что же происходит с нашей церковью? Почему в ней все больше формализма, отчетности и помпезности? Почему церковное руководство все громче и настоятельнее говорит о ценностях и прочих идео- логемах и все меньше — о Христе и Евангелии? И почему все строится по кремлевской модели ручного управления?

И тогда я вспомнил о наших спорах с Худиевым, теперь самым известным в стране православным публицистом, абсолютно лояльным ко всему, что нисходит от священноначалия. И он раз от разу объясняет почему. Если спасение человека, то есть его судьба в вечности, целиком и полностью определяются фактом его принадлежности к церковной организации, его основная задача — укреплять, защищать, развивать эту самую организацию. Он подобен пассажиру, плывущему на корабле во время бури: главное, чтобы корабль был исправен и команде никто не мешал, не до споров нынче о том, в чем прав или неправ капитан.

Церковь так часто и изображают, в виде корабля, где кормчий — Христос. Впрочем, есть в Евангелии и другой образ: апостолов, которые пересекают Галилейское море без Христа. У них свои какие-то задачи и потребности, и вот на море начинается буря, они в ужасе — ив этот момент они замечают Христа, идущего по волнам. Им остается только просить Его о спасении. И апостол Петр даже решается на безумие: он идет по воде к Спасителю. Его веры хватает всего на несколько шагов, но все-таки он не стал смолить борта, а шагнул по водной глади к Тому, без Кого и борта не помогут.

Впрочем, хватит аллегорий, вернемся к нашей реальности. С приходом патриарха Кирилла связывались многие надежды: на обновление церковной жизни, на решение назревших вопросов, таких, как богослужение на современных языках и новый перевод на них Библии и святоотеческой литературы, и многое другое. Обновление последовало, но почти исключительно в административной области (новые епархии и синодальные структуры и т. д.).

Повторюсь: если спасение гарантировано самим фактом принадлежности к церковной организации, важен лишь ее церковной рост и количественные показатели. И конечно же первое условие для процветания любого большого предприятия в нынешней России — это, безусловно, хорошие отношения с Кремлем.

Потому в области политики и церковно-общественных отношений церковь как раз исключительно активна. Своеобразным показателем может служить самый представительный церковный форум — ежегодные Рождественские чтения в Москве. На них приезжают люди со всех епархий, и вот из года в год можно слышать десятки докладов о взаимодействии с правоохранительными органами, о патриотическом воспитании, о миссии в местах заключения и возрождении казачества. А вот секция про Библию была всего пару раз — в остальных случаях не набиралось достаточное количество докладчиков, желающих порассуждать о толковании Библии.

Раз все главные вопросы уже решены и церковная жизнь налажена, то остается только ее поддерживать и воспроизводить, а также как можно шире раздвигать в общественном пространстве границы «воцерковленного». А под «воцерковле- нием» зачастую понимается просто умножение числа «православных маркеров»: иконок, крестиков, молебнов и т. д.

Правда, примерно половина той самой Библии говорит о другом: в кризисные, сложные моменты отдельные люди и целые народы должны обратиться к голосу своей совести и что-то изменить в своей жизни. Исайя начал свою проповедь так: «Вы приходите предстать предо Мной — но кто требует от вас во дворах Моих топтаться? ... Простираете ко Мне руки — Я тогда отвожу глаза; множите молитвы — Я не слышу: руки ваши полны крови. Омойтесь, очиститесь! валите злодеяния свои прочь с глаз Моих, прекратите творить зло; научитесь творить добро, ищите правды, порицайте угнетателей, окажите справедливость сироте, правый суд подайте вдове. Вот тогда приходите, и рассудим! — говорит Господь».

Это называется «покаяние» (см. 14-ю главу). Но в богословии нового типа покаяние понимается по упрощенной схеме: это нечестивцы-враги должны перед нами покаяться, и тогда мы их простим. Сами мы, положим, тоже не безгрешны, но у нас отлажены механизмы исповеди, личные грехи и недостатки каждого из нас не лишают сам церковный организм признака непогрешимости.

А ведь не только правителям, но и людям простого звания гораздо проще бывает поручить заботу о спасении души безошибочным профессионалам, а самим ограничиться эпизодическим участием в обрядах и соблюдением некоторых простых внешних запретов. Есть в православных газетах и на православных сайтах такая популярная рубрика «вопросы батюшке». Стоит ее почитать, чтобы составить представление о чаяниях народных. Богословские вопросы там отсутствуют напрочь (сложно и скучно), нравственные наставления относительно редки (с этим каждый сам разбирается). Львиная доля вопросов — о том, что можно есть, что можно носить, в какие места можно целовать жену (реальный пример!), чтобы не нарушить какого-нибудь табу. И еще поиски совета в конкретных житейских ситуациях: какие молитвы читать, если муж пьет или жена гуляет.

У этих людей никто не отбирал свободы и ответственности, они сами с готовностью перекладывают их на плечи священнического сословия. Собственно, так всегда и жило большинство людей. Именно потому и появлялись люди, подобные библейским пророкам или средневековым юродивым, они будили совесть, они заставляли пересматривать привычные представления и возвращаться к самым истокам веры.

Но если отнести Христа к области чего-то раз и навсегда решенного, если видеть себя в лагере уже отобранных для спасения праведников, никакое средство в конечном счете не покажется неприемлемым для достижения тактического преимущества. Ведь стратегическая победа нам уже гарантирована. И, слушая некоторых православных, видишь порой, что корпоративная этика у них едва ли не полностью поглотила евангельскую.

Ни в коем случае не хочу обвинять никого в ереси и порицать сам факт кальвинистского влияния. Когда-то и колокола пришли в Россию с Запада, православный Восток их не знал. Вопрос не в том, откуда что пришло, а в том, насколько оно полезно. И как раз ударные дозы кальвинизма, на мой взгляд, породят куда больше проблем, чем решат.