Одним из слагаемых успеха московских князей в XIV веке были единство и сплоченность, которые им удавалось поддерживать на протяжении нескольких поколений. В основе этой семейной солидарности лежала верность памяти предков и отцовским заветам. Вот как эти идеалы выразил великий князь Семен Иванович Гордый (дядя Дмитрия Донского) в своем завещании, написанном незадолго до смерти (1353):

А по отца нашего[1] благословенью, что нам приказал жити заодин, тако же и яз вам приказываю, своей братьи, жити заодин. А лихих бы есте людей не слушали, и хто иметь вас сваживати, слушали бы есте отца нашего, владыки Олексея[2], тако же старых бояр, хто хотел добра отцю нашему и нам. А пишу вам се слово того деля, чтобы не перестала память родителий наших и наша, и свеча бы не угасла.

А по отца нашего благословению, что приказал нам жить в согласии, так же и я вам приказываю, своим братьям, жить в согласии. А злых бы людей не слушали и тех, кто станет вас ссорить, слушали бы отца нашего, владыку Алексея, а также старых бояр, которые хотели добра отцу нашему и нам. А пишу вам это слово для того, чтобы не прервалась память о родителях наших и о нас, и чтобы свеча не угасла.

Солидарные действия потомков Калиты – на фоне распрей в других княжеских домах – приносили правителям Москвы немалые выгоды, но в княжение Василия I (1389–1425) былое единство дало трещину. Яблоком раздора стал вопрос о престолонаследии.

На протяжении XIV века какой‑то определенный порядок передачи власти в Московском княжестве не сложился. В первой половине столетия преобладало наследование по боковой линии – от брата к брату: после смерти основателя московской династии Даниила Александровича (1303) княжили один за другим его сыновья – Юрий (1303–1325) и Иван Калита (1325–1340). Затем пришел черед сыновей Калиты: Семена (1340–1353) и Ивана (1353–1359). Во второй половине XIV века престол переходил по прямой линии – от отца к сыну: Ивану Красному наследовал его 9‑летний сын Дмитрий (будущий Донской), а тому, в свою очередь, – старший сын Василий Дмитриевич. Но всякий раз обстоятельства складывались таким образом (в том числе из‐за эпидемии середины века, вероятно, чумы, не пощадившей и княжескую семью), что наследник оказывался старшим в роде и соперничества не возникало.

При Василии I впервые возникла ситуация, когда возможны были оба варианта престолонаследия. От брака с Софьей Витовтовной (дочерью великого князя литовского) у Василия Дмитриевича было пятеро сыновей, но трое из них умерли в младенчестве, а сын Иван, с которым великий князь связывал особые надежды и которого сделал своим наследником, внезапно скончался в 1417 году в двадцатилетнем возрасте во время мора (эпидемии). В живых остался только самый младший – Василий, которому к моменту смерти отца не исполнилось еще и десяти лет. Перспектива оказаться в подчинении у малолетнего племянника (а точнее, у его матери‑вдовы) едва ли радовала взрослых братьев Василия I – Юрия, Андрея, Петра и Константина. Великий князь явно не доверял следующему по старшинству брату Юрию, небезосновательно видя в нем соперника своему сыну‑наследнику: показательно, что ни в одном из трех сохранившихся завещаний Василия I имя Юрия не упомянуто среди душеприказчиков. В последнем завещании (1423) нет и имени самого младшего брата великого князя – Константина Дмитриевича: это стало следствием конфликта между ними, когда Василий I, по словам летописи, попытался «подписать» младшего брата «под» своего малолетнего сына, т. е. заставить Константина признать старшинство юного племянника. Константин отказался, и великий князь в гневе отнял у него вотчину.

В итоге Василий I, объявив своим наследником малолетнего сына, поручил его опеке матери, великой княгини Софьи, а душеприказчиками назначил тестя, великого князя литовского Витовта, и свою «младшую братию» – князей Андрея и Петра Дмитриевичей, а также троюродных братьев (сыновей Владимира Андреевича Храброго) – Семена и Ярослава Владимировичей. Интересно, что о перспективе занятия сыном великокняжеского престола (в отличие от собственно московских владений) Василий Дмитриевич говорит в завещании с надеждой, но без полной уверенности: «А даст Бог сыну моему великое княженье, ино и яз сына своего благословляю, князя Василья». Подобная осторожность объяснялась необходимостью получения ханского ярлыка, что в условиях вероятного соперничества со стороны брата завещателя – князя Юрия Звенигородского – или иных претендентов делало судьбу владимирского престола не вполне ясной.

Как только Василий I скончался (27 февраля 1425 года), начался открытый конфликт между опекунами его малолетнего сына‑наследника и удельным князем Юрием Дмитриевичем. Митрополит Фотий, самая влиятельная фигура при московском дворе, пригласил Юрия в столицу для принесения присяги новому великому князю, но тот уклонился от этой поездки, уехал в свои заволжские владения, в Галичскую землю, и стал собирать войска. С большим трудом, прибегнув к «челночной дипломатии», Фотию удалось примирить дядю и племянника, но заключенное в 1428 году перемирие продержалось только три года. Осенью 1431 года соперники отправились в Орду, чтобы вынести свой спор о великом княжении на суд хана Улуг‑Мухаммеда.

К тому времени уже не было в живых могущественных покровителей юного Василия II – его деда, великого князя литовского Витовта (он умер в октябре 1430 года), и митрополита Фотия (скончался летом 1431 года), поэтому князь Юрий Дмитриевич мог рассчитывать на успех. Выступая в ханской ставке, он подкреплял свои претензии на престол «летописцы старыми… и духовною отца своего великого князя Дмитрея». Очевидно, из летописи Юрий приводил примеры наследования княжеского престола от брата к брату, как это не раз бывало в XIV веке, но основным юридическим аргументом ему служило завещание его отца – Дмитрия Донского. Действительно, в этом документе был пункт, который удельный князь мог истолковать в свою пользу:

А по грехом, отъимет Бог сына моего, князя Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княж Васильев удел, а того уделом поделит их моя княгиня[.]

А если, за грехи [наши], отнимет Бог сына моего, князя Василия, и кто будет следующий [по старшинству] сын мой, тому сыну моему – удел князя Василия, а [прежний] его удел разделит между ними [сыновьями] моя жена[.]

Так распорядился великий князь Дмитрий Иванович. Однако это завещание было составлено в 1389 году, когда у старшего сына великого князя, Василия Дмитриевича, еще не было детей. Кроме того, речь в процитированном пассаже шла об «уделе», т. е. земельных владениях Василия в Московском княжестве, а судьба великого княжения в случае смерти наследника в завещании не оговаривалась.

Советники Василия II избрали другую тактику: в своей речи перед ханом боярин Иван Дмитриевич Всеволожский искусно подчеркнул, что его господин «ищет» великого княжения не по старым грамотам, а исключительно на основании ханского пожалования: «Наш государь князь великий Василей, – передает летописец слова боярина, – ищет стола своего великого княжениа, а твоего улуса, по твоему цареву жалованью и по твоим девтерем[3] и ярлыком, а се твое жалованье перед тобою. А господин наш князь Юрьи Дмитреевич хочет взяти великое княжение по мертвой грамоте отца своего, а не по твоему жалованью волного царя, а ты волен в своем улусе, кого восхочешь жаловати на твоей воле». К этому ловкий дипломат прибавил, что Василий II получил великое княжение от своего отца, Василия Дмитриевича, «по твоему же жалованью волнаго царя», и «уже который год сидит на своем столе, а на твоем жалованье», выражая‑де хану должное почтение.

Речь И. Д. Всеволожского возымела действие: Улуг‑Мухаммед историческим и юридическим аргументам Юрия Звенигородского предпочел изъявление покорности от имени его юного племянника. В итоге великое княжение получил Василий II, а его дяде Юрию в «утешение» был дан Дмитров – вотчина умершего незадолго до того Петра Дмитриевича.

Летом 1432 года соперники были отпущены ханом на Русь. В октябре Василий II был торжественно посажен специальным ордынским послом на великокняжеском престоле во Владимире, а его дядя Юрий вскоре бежал из только что полученного Дмитрова (находившегося в опасной близости к Москве) в далекий Галич и приступил к сбору войска. Дипломатия уступила место открытым военным действиям, в которых удача была поначалу на стороне галицких князей. В битве на реке Клязьме в апреле 1433 года Василий II потерпел сокрушительное поражение. Юрий Дмитриевич стал великим князем, а его племянник вынужден был довольствоваться коломенским уделом.

Но затем случилось непредвиденное: «Москвичи же вси, – говорит летописец, – князи и бояре, и воеводы и дети боярские, и дворяне, от мала и до велика, вси поехали на Коломну к великому князю, не повыкли бо служити уделным князем» (ибо не привыкли служить удельным князьям. – М. К. ). Тогда князь Юрий, почувствовав, «яко непрочно ему седение на великом княжении», уступил его Василию II, а сам вернулся в свой удел.

Этот эпизод свидетельствует о том, что сложившаяся в Москве корпорация служилых людей (воевод, дворян и детей боярских) представляла собой внушительную силу, от поддержки которой в значительной степени зависела судьба великого княжения. Понятно, почему эти люди предпочли 18‑летнего Василия II его 50‑летнему дяде: дело заключалось не в личных симпатиях и не в выдающихся способностях юного князя (их, по всей видимости, не было), а в преимуществах того высокого статуса, который он по наследству занимал. Великокняжеская служба была престижнее и выгоднее, чем служба в уделах. За несколько поколений сложились прочные связи, и теперь появление на московском престоле представителя боковой ветви княжеской династии грозило разрывом этих традиционных связей, изменением сложившейся иерархии и выдвижением на первый план бояр и дворян из Звенигородско‑Галичского удела.

Потенциально настроения служилого люда сулили юному Василию Васильевичу успех в династической войне, но этот потенциал еще нужно было реализовать: воинам был необходим талантливый полководец, а великому княжеству в целом – искусный политик, способный найти союзников, нейтрализовать противников и т. д. Этими качествами наследник Василия I, как быстро выяснилось, не обладал, хотя ему и нельзя было отказать в личном мужестве.

Перемирие оказалось недолгим: уже осенью 1433 года военные действия возобновились: войско Василия II было разбито сыновьями Юрия Звенигородского – Василием Косым и Дмитрием Шемякой (сам Юрий в тот момент еще хранил верность договору со своим племянником), а весной 1434 года, после неудачного похода Василия II на Галич, москвичи потерпели еще более сокрушительное поражение от соединенной рати галицких князей, которую вел сам Юрий Дмитриевич. Победитель занял Москву и вновь объявил себя великим князем.

Традиционно в исторической литературе Василий II изображался как прогрессивный деятель, носитель «нового порядка» и сторонник политической централизации, а его соперники, галицкие князья, – как приверженцы удельной «старины». Но опубликованные в 1990‐х годах новаторские исследования А. А. Зимина и Я. С. Лурье способствовали пересмотру этих представлений. Стало ясно, что все участники междоусобной войны боролись за власть над страной, а не за расширение своих уделов. Показательно также, что в период недолгого пребывания на московском престоле Юрий Звенигородский, а позднее его сын Дмитрий Шемяка стремились к усилению великого княжения и ограничению самостоятельности других княжеств (в частности, Рязанского и Нижегородского). Таким образом, борьба за престол носила личный и клановый характер, и нет оснований интерпретировать ее как столкновение сил «реакции» и «прогресса».

Второй срок великого княжения Юрия Дмитриевича оказался столь же коротким, как и первый: 5 июня 1434 года он умер. Находившийся при отце старший сын, Василий Косой, провозгласил себя великим князем – к негодованию его братьев, Дмитрия Шемяки и Дмитрия Красного, которые заявили ему: «Аще не восхоте Бог, да княжит отец наш (если Бог не пожелал, чтобы княжил отец наш. – М. К. ), а тебя и сами не хотим», – и перешли на сторону Василия II.

Как объяснить это странное решение братьев Василия Косого? Можно, конечно, предположить, что они оставались верны родовому принципу наследования престола, который отстаивал их покойный отец, ведь после смерти Юрия Дмитриевича старшим в роде Калиты стал именно Василий II. Однако последующее поведение Дмитрия Шемяки заставляет сомневаться в том, что он руководствовался какими‑либо принципами. Поэтому весьма правдоподобным выглядит предположение А. А. Зимина о том, что братья Юрьевичи решили поддержать Василия II, считая его слабейшим кандидатом на престол, в то время как Василий Косой внушал им опасения решительностью своих действий.

Лишившись поддержки братьев, Василий Юрьевич продолжил борьбу за престол в одиночку (творя жестокости в захваченных им городах), но в мае 1436 года потерпел сокрушительное поражение в бою с Василием II, был взят в плен и ослеплен. Затем в междоусобной войне наступило временное затишье. Между великим князем Василием и Дмитрием Шемякой поддерживались внешне миролюбивые отношения (подкрепленные договорами в 1436 и 1442 годах), но за взаимными клятвами двоюродных братьев скрывались вражда и недоверие.

Последний акт кровавой драмы, напоминающей сюжеты шекспировских пьес, начался летом 1445 года, когда неудачливый полководец Василий II был разбит в битве под Суздалем татарами из орды Улуг‑Мухаммеда (основавшего к тому времени новое ханство на Средней Волге, в Казани, и беспокоившего своими набегами соседние русские земли) и взят ими в плен. Власть в Москве перешла к Дмитрию Шемяке, как старшему в княжеском роду, но он не захотел с нею расстаться и после того, как Василий Васильевич был отпущен из плена (1 октября) на условии выплаты огромного выкупа. Пока великий князь в сопровождении внушительного татарского отряда возвращался на Русь, Шемяка распространял слухи, будто Василий «всю землю свою царю (хану. – М. К. ) процеловал и нас, свою братью».

Против Василия II возник заговор, в котором, помимо Дмитрия Шемяки, приняли участие князь Иван Андреевич Можайский и некоторые московские бояре. Улучив момент, когда великий князь с семьей отправился на богомолье в Троицкий монастырь, заговорщики, не встретив сопротивления, заняли Москву. Одновременно отряд во главе с Иваном Можайским захватил в Троицкой обители Василия II, который был доставлен в столицу (в ночь с 13 на 14 февраля 1446 года) и ослеплен. Затем Василий Темный (это прозвище он получил у историков из‐за постигшего его тогда несчастья) был отправлен в заточение в Углич.

Тем временем Дмитрий Шемяка торжествовал победу. На монетах со своим именем он велел выбить гордую надпись: «Осподарь всея земли Русской». Между тем вероломство и жестокость Шемяки вызвали ропот в стране. Сохранившие верность Василию II князья (вроде Василия Ярославича Серпуховского) и служилые люди нашли убежище в Литве и собирались с силами, готовясь идти освобождать своего великого князя.

Видя себя, по словам летописца, «отвсюду обидима и от всех наругаема и поносима, зане (ибо. – М. К. ) неправедно вьзем великое княжение и великого осподаря израдив (предав. – М. К. ) на крестном целовании», Дмитрий Шемяка обратился за советом и помощью к духовенству. Церковные иерархи настойчиво рекомендовали ему примириться с поверженным противником. Последовав их совету, Шемяка в сентябре 1446 года освободил двоюродного брата из заточения, взяв с него клятвенное обещание «не искать» больше великого княжения, и дал ему в удел Вологду. Сюда стали стекаться сторонники Василия II. Игумен Кирилло‑Белозерского монастыря Трифон освободил его от крестного целования, данного Шемяке, ибо он целовал крест «неволею». Затем Василий II по приглашению великого князя тверского Бориса Александровича (постоянно лавировавшего между враждующими сторонами) отправился к нему и заключил с ним союз против Шемяки, скрепленный помолвкой старшего сына московского князя, Ивана Васильевича (будущего Ивана III), с дочерью тверского князя Марией Борисовной.

Теперь уже чаша весов склонилась на сторону Василия Темного. На Рождество его отряды вместе с тверскими воеводами взяли Москву, а 17 февраля 1447 года сам великий князь триумфально въехал в свою столицу. В течение нескольких лет Дмитрий Шемяка еще пытался сопротивляться, но взятие в январе 1450 года его оплота – хорошо укрепленного города Галича – поставило точку в длившейся четверть века династической войне. Галицкий князь укрылся в Великом Новгороде, но «рука Москвы» настигла его и там: в 1453 году он внезапно скончался, как сообщают летописи, – от «лютого зелья», или «отравы».

На завершающем этапе династической войны большую поддержку Василию Темному, наряду с московскими боярами и служилыми людьми, оказало духовенство. Как уже было сказано, именно по настоянию церковных иерархов Дмитрий Шемяка выпустил своего пленника из заточения в Угличе, а совершенное кирилловским игуменом освобождение Василия II от данных им клятв развязало ему руки для дальнейшей борьбы за престол. Более того, в декабре 1447 года епископы, архимандриты и игумены – члены собора русской митрополии – направили послание Шемяке с обличением его вины перед великим князем Василием Васильевичем и призывом покаяться и под страхом церковного отлучения выполнить все пункты заключенных им со «старейшим братом» договоров. Сохранились также грамоты митрополита Ионы начала 1450‐х годов в Вятскую землю (владение галицких князей) с требованием покориться великому князю Василию.

Для того чтобы понять позицию духовенства и персонально митрополита Ионы, решительно ставших в конце 1440‐х годов на сторону Василия II, нужно взглянуть на положение Русской церкви после смерти в 1431 году митрополита Фотия. Его преемник был назначен константинопольским патриархом только через несколько лет: им стал смоленский епископ Герасим. Осенью 1433 года новый митрополит прибыл в Смоленск, а в Москву не поехал, поскольку, как заметил по этому поводу псковский летописец, «князи руския воюются и секутся о княженьи великом на Руской земли»: действительно, это был самый разгар борьбы Василия II с Юрием Звенигородским и его сыновьями. Летом 1435 года Герасим трагически погиб: он был казнен литовским великим князем Свидригайлом по обвинению в заговоре.

Следующий митрополит, грек Исидор, прибыл в Москву в апреле 1437 года, в момент относительного затишья в междоусобной войне. Вскоре он отправился в Италию на собор, посвященный вопросу о соединении (унии) католической и православной церквей. Греки надеялись таким путем спасти свою гибнущую под натиском турок империю. Поэтому они проявили уступчивость в догматических вопросах, и в начале июля 1439 года на соборе во Флоренции уния была заключена. Исидор, ставший убежденным сторонником и проповедником унии, вернулся в Москву в марте 1441 года. Когда он во время литургии в Успенском соборе помянул первым не патриарха, а папу Евгения IV и зачитал с амвона папскую буллу о соединении церквей, это вызвало возмущение русского духовенства и великого князя. По распоряжению Василия II Исидор был арестован и заточен в Чудовом монастыре. Спешно собранный церковный собор обвинил его в «латынстве». В сентябре 1441 года Исидору удалось бежать из заточения (вероятно, с молчаливого согласия властей, поскольку погони за ним не было); через Тверь и Литву он добрался до Рима. С тех пор в течение семи лет русская митрополия, по выражению того времени, «вдовствовала», т. е. оставалась вакантной. Только в декабре 1448 года на соборе русских епископов был поставлен новый митрополит – им стал рязанский владыка Иона.

Отвергая унию с Римом и избирая митрополита без санкции патриарха, русские иерархи вовсе не намеревались разрывать отношения с Константинополем: существовала надежда, что на смену патриарху‑униату придет приверженец истинного православия. Но фактически с 1448 года Русская церковь стала автокефальной (т. е. независимой, самоуправляющейся). Это событие следует рассматривать в русле общеевропейской тенденции к «национализации» местных церквей, их обособления от вселенской церкви (соответственно католической или православной) и подчинения светской власти той или иной страны. Аналогичным образом галликанская церковь во Франции на основании Прагматической санкции 1438 года, а затем Болонского конкордата 1516 года получила в ряде вопросов автономию от папской власти и перешла под контроль короля. Еще радикальнее эта тенденция проявилась в ходе Реформации начала XVI в странах Центральной и Северной Европы, где монархи провозгласили себя главами соответствующих церквей.

В более широком плане все государства раннего Нового времени, включая и Османскую империю, опирались на религию, а их правители активно использовали лозунги защиты веры. Не стало исключением и Московское государство, которое с момента своего возникновения в середине XV века и вплоть до конца XVII столетия строилось как православное царство.

Русская митрополия, епархии которой охватывали всю страну, объективно была заинтересована в прекращении княжеских усобиц и укреплении политического единства. Возможно, некоторым иерархам был близок византийский идеал «симфонии» светской и церковной власти. Поэтому поддержка обладателя великокняжеского титула выглядела вполне осознанной политикой предстоятелей церкви, что, однако, не исключало проблемы выбора между претендентами на великокняжеский престол.

Рязанский епископ Иона был родом из Галичской земли, и поэтому неудивительно, что поначалу он ориентировался на галицких князей. В 1446 году он не только признал власть Дмитрия Шемяки, но и выполнил его деликатное поручение, бросившее тень на репутацию рязанского владыки: после ослепления Василия II он забрал из Мурома его детей, нашедших там приют под опекой оставшихся верными свергнутому великому князю бояр, и доставил их к Шемяке, который, несмотря на данные Ионой публично гарантии безопасности сыновей Василия Темного, отправил мальчиков в заточение к отцу в Углич. Однако вскоре растущая оппозиция Дмитрию Шемяке заставила рязанского владыку изменить свою позицию, и в последующие годы, как уже говорилось, он активно поддерживал вернувшего себе престол Василия II. Его лояльность была щедро вознаграждена: в декабре 1448 года собор епископов с одобрения великого князя избрал Иону митрополитом. До 1458 года его власть распространялась и на православные епархии Литвы, но после того, как киевским митрополитом стал униат Григорий (ученик Исидора), границы митрополии Ионы сузились до Московской Руси, что усилило зависимость владыки от великокняжеской власти.

Однако главным вкладом церковной иерархии в формирование российской государственности стали, конечно, не словесные громы и молнии в адрес Шемяки и его сторонников, а непосредственное участие митрополичьей канцелярии в выработке нового титула великого князя, главным элементом которого стало слово «господарь».

В описываемую эпоху наблюдалась явная «девальвация» княжеского титула. В домонгольский период этот титул был самодостаточен, и самые могущественные правители именовались просто князьями (хотя в посмертных летописных панегириках они могли награждаться эпитетом «великий»). Монгольские завоеватели санкционировали особый статус великих князей владимирских, считавшихся старшими среди князей Северо‑Восточной Руси. Но со второй половины XIV века «великими» считались также тверские, суздальско‑нижегородские и рязанские князья, а порой этот титул употреблялся и по отношению к смоленским и ярославским князьям. Иными словами, все князья, сохранявшие независимость от Москвы или Литвы и самостоятельно получавшие ярлыки в Орде, могли гордо именоваться «великими». В XV веке великокняжеский титул обесценился настолько, что его стали использовать для обозначения старшинства в том или ином княжестве: например, Новосильское княжение считалось «великим» по отношению к входившим в него Воротынскому и Одоевскому уделам.

В этой ситуации в Московской Руси получил распространение новый титул – «господарь». Само это слово было известно с древности: так обозначали хозяина, владельца имущества, холопов и т. д. Но с начала XV века его стали употреблять по отношению к князьям, подчеркивая их права как вотчинников, наследственных владельцев своих земель. Первый известный случай такого словоупотребления содержится в духовной грамоте (завещании) игумена Кирилла Белозерского (1427), основателя знаменитого северного монастыря, носящего с тех пор его имя: созданную им обитель Кирилл передавал под защиту и опеку «своего господаря» – князя Андрея Дмитриевича Можайского и Белозерского, на земле которого монастырь был построен.

В близком по смыслу значении интересующий нас термин использован в договорах 30‐х – начала 40‐х годов XV века между Василием II и его двоюродным братом Дмитрием Шемякой: по поводу бояр и детей боярских там говорилось, что во время военного похода «кто кому служит, тот со своим осподарем и идет». Но к концу династической войны слово «господарь» начало приобретать новый смысл – верховного правителя страны. Выше я уже цитировал надпись, которую в 1446 году велел выбить на своих монетах Дмитрий Шемяка, когда он ненадолго захватил великокняжескую власть, ослепив Василия II: на лицевой стороне читаются слова «князь [велики] Дмитри Юрьевич», а на обороте – «оспо[дарь] [зе]мли руские». Как только Василий Темный вернул себе престол в начале 1447 года, он стал чеканить монеты от своего имени с аналогичными надписями: «осподарь всея Руси», «осподарь всея земли Руския». Однако в официальные документы, в том числе международные договоры, этот новый титул вошел только при сыне и наследнике Василия Васильевича – Иване III.

Между тем митрополичья канцелярия уже во второй четверти XV века зашла гораздо дальше в конструировании образа великого князя как суверенного правителя Руси и защитника православной веры. Так, митрополит Фотий в своем завещании (1431) наказывал Василию II беречь церковное имущество, полученное владыкой «в отчине великаго вашего господарьства и от ыных земель, господарьств, великих княжений, и от Литовской земли…» В этой фразе наше внимание привлекает употребленное дважды слово «господарьство»[4]: в первом случае оно означает почтительное обращение к владетельным особам (юному Василию и его матери Софье), что‑то вроде позднейшего «Ваше величество», а во втором выступает синонимом земель и великих княжений, т. е. самостоятельных политических единиц, приближаясь по смыслу к нашему термину «государство».

В грамотах митрополита Ионы конца 40‐х – 50‐х годов XV века слово «господарьство» устойчиво использовалось для обозначения крупных политических образований: Великого княжества Литовского, Польского королевства и даже Казанского ханства. В том же ряду упоминается и Русское «господарьство». Его главу, великого князя Василия Васильевича, Иона именует «здешнего православнаго великаго самодержьства господином» и даже «великим господарем царем руским». А в приговоре членов собора Русской митрополии (декабрь 1459 года) Василий II назван «всея Русскиа земли самодръжцем».

Таким образом, уже к середине XV века митрополия выработала идеологическую платформу и титулатуру для великокняжеской власти, которые значительно опережали политическую практику: русское «господарьство» мыслилось полностью независимым и суверенным («самодержавным»), хотя в реальности еще не была ликвидирована зависимость русских князей от ордынских ханов, и правители разных татарских юртов – наследников распавшейся Золотой Орды по‑прежнему считали себя сюзеренами московских великих князей. Что касается титулов, то московским правителям понадобилось больше ста лет, чтобы реализовать всю ту амбициозную «программу», которую наметил митрополит Иона в 1450‐е годы: господарем/государем всея Руси провозгласил себя официально Иван III в последние десятилетия XV века; царский титул присвоил себе Иван IV после коронации в 1547 году, а самодержцами русские цари стали величаться только начиная с Федора Ивановича (1584–1598).

Династическая война второй четверти XV века стала поворотным моментом в истории Московской Руси: великое княжение, которое еще в конце правления Василия I представляло собой рыхлую политическую структуру, уже к середине столетия превратилось в монархию с явной тенденцией к единодержавию. Многие уделы были ликвидированы в ходе междоусобной борьбы, а те, что остались или были заново созданы по завещанию Василия II (1462), или потеряли былую автономию, а их владельцы из «братии молодшей» великого князя превратились в его, «великого господаря», подданных.

Важные перемены произошли за годы правления Василия Темного в административно‑территориальной структуре Великого княжества Московского: на смену удельной чересполосице пришла уездная система; уезды управлялись наместниками великого князя. Так постепенно формировалась единая в административном, судебном и финансовом отношениях территория государства.

Победа Василия II в многолетней междоусобной войне стала плохой новостью для соседей Москвы, тщетно надеявшихся сохранить свою самостоятельность. В 1456 году войско великого князя совершило поход на Великий Новгород, и, хотя мир был заключен «по старине», новгородцам пришлось признать над собой верховную власть московского господаря. В том же году умер великий князь рязанский Иван Федорович, передав перед смертью княжение и своего малолетнего сына под опеку Василия II. Так вокруг формирующегося Московского государства образовалась цепь полуавтономных земель и княжеств, находившихся под патронатом великого князя.

Наконец, не менее важные сдвиги произошли и в сфере идей: появились понятия «господарьства» и «самодержьства», которые несли в себе идею суверенитета, соединенную с представлением о неограниченной власти наследственного владельца (вотчинника), причем в качестве вотчины теперь могли рассматриваться целые княжества и обширные земли.

Все эти тенденции, свидетельствовавшие о складывании государства в политических реалиях и в умах людей, получили продолжение при сыне и преемнике Василия Темного – Иване III.

[1] Речь идет об Иване Калите, князе московском (1325–1340), великом князе владимирском с 1328 года.

[2] Митрополит киевский и всея Руси Алексий.

[3] Дефтерь – ханская грамота, определявшая виды и размер дани с перечисленных в ней городов и иных поселений.

[4] В оригинале это слово написано сокращенно, под «титлом» (волнистой черточкой над строкой): «гсдрьство». В современных научных изданиях это сокращение принято раскрывать как «государьство», но, как показал венгерский славист Андраш Золтан, для такой интерпретации нет оснований: в XV и на протяжении большей части XVI века нормой оставалось написание «господарь» и «господарьство», и лишь позднее эти формы были вытеснены привычными для нас теперь словами «государь» и «государство».