«Деньги счет любят», – гласит народная мудрость. Эта истина хорошо знакома многим главам семей, старающимся свести концы с концами. Однако на государственном уровне тщательный учет всех доходов и расходов возник далеко не сразу: средневековый монарх, по словам известного французского медиевиста Бернара Гене, не знал ни суммы своих доходов, ни суммы расходов. Бюджет королевства отличался от бюджета семьи одного из его подданных не только масштабом. Он складывался из многих, разных по происхождению источников: доходов от домена, платежей вассалов по феодальному праву, прямых и косвенных налогов и пошлин, королевских регалий. Администрирование доходов и расходов казны требовало большого штата хорошо обученных чиновников.

Не случайно «пионером» финансового учета выступило Английское королевство, одним из первых вставшее на путь государственной централизации, – самый ранний дошедший до нас отчет Английского казначейства (так называемый «свиток» – pipe roll) датируется 1129 годом. Во Франции подобная система сложилась почти на столетие позднее – первый сохранившийся финансовый отчет относится к 1202–1203 годам. В Кастилии количественные данные о размере королевских доходов появляются с 1369 года, а об их отдельных источниках – с 1429 года.

Разумеется, полноту и точность этой средневековой статистики не стоит преувеличивать. Так, историки английских финансов предупреждают нас о том, что отчеты королевского казначейства XIV–XV веков точнее отражали доходы, чем расходы, и что бюджеты того времени имели целью убедить Парламент в необходимости вотировать новые субсидии и потому изображали дефицит средств, даже когда его на самом деле не было. Тем не менее подобные количественные данные служат важным ориентиром при изучении экономического развития той или иной страны, а само их появление может рассматриваться как показатель зрелости соответствующей финансовой системы.

В Северной и Восточной Европе относительно полная и надежная финансовая отчетность появилась значительно позже, чем на богатом Западе. Так, в Дании при короле Кристиане II (1513–1523) поступления в казну регистрировались в специальных книгах королевской канцелярии; в результате историки имеют реалистическую картину доходов, которыми располагал этот король. Применительно к XVI веку есть также надежные количественные данные о финансах Швеции и Речи Посполитой.

Что касается России, то вплоть до XVII столетия отечественные архивы не сохранили каких‑либо документов, позволяющих судить о совокупных доходах и расходах царской казны. Однако мы располагаем свидетельством иностранца – английского посла Джайлса Флетчера, побывавшего при дворе царя Федора Ивановича в 1588–1589 годах. Хотя он провел в России менее года, ему удалось собрать разнообразную информацию о стране, ее климате и природных богатствах, политическом строе, войске, религиозных обрядах, нравах и обычаях жителей. Помимо собственных наблюдений, посол воспользовался рассказами Джерома Горсея, агента английской торговой компании («Московской»), много лет прожившего в России. По возвращении на родину Флетчер изложил свои впечатления в книге под названием «О Русском государстве» (Of the Russe Commonwealth). Получился целый трактат или краткая энциклопедия, выдающая привычку автора к ученым занятиям (Флетчер учился, а затем преподавал в Кембридже). Поскольку книга содержала нелицеприятные суждения об образе правления царей, которое Флетчер называет «тираническим», а это могло повредить торговым интересам англичан в России, она была запрещена сразу после выхода в свет (1591), и почти весь тираж был уничтожен. Но для историка трактат английского дипломата и ученого представляет немалый интерес, поскольку некоторые сообщаемые им сведения уникальны.

Это, в частности, относится к главе о царских доходах. Глава наполнена цифрами, которые не с чем сравнить, поскольку сопоставимых источников отечественного происхождения того же времени в нашем распоряжении нет. Вот что пишет Флетчер о ежегодном доходе царя: «Сумма, поступающая каждый год в царскую казну одними деньгами, такова: 1) из Дворцового приказа – 230 000 рублей; 2) из четырех четвертей сошных и подушных денег – 400 000 рублей; 3) из приказа Большого прихода пошлин и других сборов – на 800 000 рублей.

Итак, всего 1 430 000 рублей чистого дохода, не включая сюда расходов на содержание дворца и постоянное жалованье войску».

Флетчер верно назвал важнейшие финансовые учреждения страны. Так, Дворцовый приказ (приказ Большого дворца) собирал доходы с царской вотчины. Четверти, или чети, к концу 1590‐х годов также оформившиеся в отдельные приказы, были организованы по территориальному принципу (известны Костромская, Новгородская, Устюжская и другие чети) и ведали сбором оброка (кормленого окупа), которым были заменены платежи и повинности в пользу наместников после отмены кормлений в 50‐х годах XVI века (см. предыдущую главу). Наконец, приказ Большого прихода занимался сбором таможенных пошлин и разнообразных налогов, вроде ямских, пищальных денег и т. д. Однако приведенные Флетчером цифры вызывают серьезные сомнения. Историк С. М. Середонин, опубликовавший в конце XIX века подробный разбор сочинения английского дипломата, пришел к выводу, что тот дважды посчитал некоторые промежуточные суммы и в итоге сильно завысил величину царских доходов конца XVI века.

Недоверие к цифрам Флетчера усиливается при сопоставлении их с более поздними данными. Применительно к 60‐м годам XVII века мы располагаем относительно надежной оценкой доходов царской казны, сделанной беглым подьячим Посольского приказа Григорием Котошихиным: по его словам, эти доходы составляли два миллиона рублей в год. Но за почти 70 лет, разделяющие между собой сочинения Флетчера и Котошихина о Русском государстве, покупательная способность рубля упала в четыре раза, а площадь страны, напротив, значительно увеличилась; выросли и налоги. Поэтому бюджет времен царя Алексея Михайловича (1645–1676) должен был не на треть, а в несколько раз превосходить смету доходов и расходов при Федоре Ивановиче (1584–1598).

Нет никаких сомнений в том, что Флетчер сам произвел подсчеты, сложив полученные им от информаторов разрозненные данные, и вывел впечатляющую сумму почти в полтора миллиона рублей. При этом выпускник Кембриджа ориентировался на хорошо известную ему английскую модель управления финансами и невольно придал русской налоговой системе более стройный и централизованный вид, чем она в то время имела. Он, несомненно, ошибался, когда писал, что «все приказы, как‑то: Дворцовый, Четверти и Большой приход – передают поступающие в них доходы в главное казначейство, которое находится в ограде царского дворца в Москве». На самом деле в описываемое время Казна, или Казенный двор, отнюдь не была главным финансовым органом страны, наподобие Английского казначейства; к концу XVI века Казна сохранила за собой лишь функции сокровищницы: здесь хранились царские регалии, парадная одежда, предметы придворного обихода, а также особо ценные документы.

Из сохранившихся документов мы точно знаем, что жалованье служилым людям выдавалось напрямую из приказа Большого прихода и Четвертных приказов. Но если все собранные средства не концентрировались в одном учреждении, то, следовательно, не было возможности и, похоже, необходимости их полного учета. Да и кому мог бы понадобиться подобный финансовый отчет? Ведь русский царь в XVI веке, в отличие от английского короля, не должен был обращаться за субсидиями к своему «парламенту», т. е. собору.

Так что не стоит слишком строго судить Флетчера: он, конечно, ошибся в своих подсчетах, но едва ли кто‑либо в Москве 1589 года – даже фактический правитель страны, боярин Борис Федорович Годунов, – мог бы назвать точную сумму доходов царя. И дело не только в том, что сбор налогов и пошлин был разделен между несколькими ведомствами и никакой счетной палаты еще не существовало[1]. В слабо монетизированной экономике, каковую представляла собой Россия, богатства накапливались не только в денежной форме (хотя значение денег возросло во второй половине XVI столетия), но и в виде натуральных продуктов. Как пишет тот же Флетчер, «кроме дохода, вносимого в казну деньгами, царь ежегодно получает еще на значительную сумму из Сибири, Печоры, Перми и иных мест мехов и других податей, которые продаются или вымениваются для вывоза за границу на разные иноземные товары купцам турецким, персидским, армянским, грузинским и бухарским».

Если правители Московского царства, даже не зная в точности, какими средствами они располагают, все же как‑то сводили концы с концами, то этим они были обязаны обширному земельному фонду, верховным распорядителем которого был царь. Земля была своего рода «подушкой безопасности» и истинным материальным фундаментом патримониального государства. Для служилых людей, от провинциальных детей боярских до столичных думных чинов, денежное жалованье было хотя и важным, но все‑таки дополнительным источником дохода, а основным был поместный оклад – определенное количество десятин земли.

Хотя финансовая система России XVI века выглядела весьма архаично на фоне более развитых в торговом и промышленном отношениях монархий Запада, ей были присущи некоторые общие тенденции, характерные для всего Европейского континента в начале Нового времени, и прежде всего увеличение налогового бремени вследствие непрерывно растущих военных расходов.

Важной новацией 50‐х годов XVI века стал перевод основных государственных повинностей на деньги; в результате, по подсчетам Г. В. Абрамовича, выполненным по материалам Северо‑Запада России (история этого региона страны лучше других обеспечена массовыми источниками), платежи выросли более чем в 16 раз по сравнению с началом столетия. Они продолжали расти и в дальнейшем: за вторую половину 1550‐х годов (судя по тем же новгородским материалам) – на 32 %, а за 1561–1570 годы – еще на 40 %.

Рост налогов был непосредственно связан с затяжной и разорительной Ливонской войной (1558–1583). На военные нужды, а точнее на содержание стрелецкого войска, шли пищальные деньги. В 1550‑е годы был введен новый сбор, предназначенный для выкупа попавших в плен к татарам людей – полоняничные деньги. С 1580‑х годов под этим названием известно уже два сбора: один – на выкуп русских пленных, а другой – на содержание взятых в плен царской армией воинов противника («полоняникам немцам на корм»). Наконец, если учесть, что один из основных налогов того времени – кормленый окуп – использовался для выплаты жалованья служилым людям, то связь налогообложения с военной функцией государства станет еще более наглядной.

Эффективность налогообложения во многом зависела от наличия или отсутствия привилегий в этой сфере. Европейская практика знала два подхода к данной проблеме: в Англии уже в XIV веке утвердился принцип, согласно которому все сословия, включая знать и духовенство, должны были платить налоги; на континенте же владения аристократии и церкви, как правило, освобождались от государственных податей. Налоговая политика великокняжеской, а затем царской власти в России конца XV–XVI века представляла собой постоянные колебания между этими двумя полюсами.

Камнем преткновения стали земельные владения церкви. При монголах они освобождались от уплаты податей; к тому же времени восходит слово «тархан» – у тюрков и монголов оно означало «вольный человек», свободный от любых поборов и повинностей. На Руси этим словом обозначались особые грамоты, предоставлявшие освобождение от основных налогов, а также владельцы таких грамот.

Первое серьезное ограничение податных привилегий светских и духовных землевладельцев было предпринято Иваном III в 90‐е годы XV века. Но со второго десятилетия XVI столетия его сын и наследник Василий III вернулся к прежней практике широкой раздачи налоговых льгот монастырям. Новое решительное наступление на «тарханы» развернулось при Иване IV в 50‐е годы XVI века; 43‑я статья царского Судебника гласила: «Торханных [грамот] вперед не давати никому, а старые тарханные грамоты поимати у всех».

Сотни монастырей лишились тогда своих привилегий. Однако провозглашенная правительством финансовая политика проводилась непоследовательно – например, в 1551 году были подтверждены щедрые пожалования прежнего государя Иосифо‑Волоколамскому монастырю. Право беспошлинной торговли крупными партиями соли сохранили Кирилло‑Белозерский и Соловецкий монастыри.

Еще дальше от провозглашенного ранее курса Иван Грозный отошел в годы опричнины: нуждаясь в поддержке со стороны влиятельных церковных обителей, он возобновил щедрую раздачу податных привилегий. Для понимания причин этих колебаний следует принять во внимание особое положение церкви в Русском государстве: защита православия с самого начала стала знаменем его внешней и внутренней политики. Такие церковные деятели, как игумен Иосиф Волоцкий или митрополит Макарий, обладали большим влиянием при государевом дворе. В таких условиях проводить бескомпромиссный курс на ликвидацию финансовых привилегий церкви было весьма затруднительно. К этому нужно прибавить, что виднейшие бояре – советники царя являлись вкладчиками крупных монастырей, т. е. дарили им земли, деньги, иконы на помин души своих предков; естественно, такой вельможа склонен был радеть об интересах «своей» обители.

Тем не менее финансовые нужды страны в конце концов взяли верх над прочими соображениями. В июле 1584 года, спустя четыре месяца после смерти Ивана Грозного, на церковном соборе было торжественно принято решение о том, «чтоб вперед тарханом не быти». Любопытна мотивировка этого постановления: прежде всего, в соборном приговоре подчеркивалось, что поскольку с земель митрополита, архиепископов, епископов и монастырей, находившихся «в тарханех», никакая царская дань не платилась, то налоговое бремя перекладывалось на служилых людей: «воинство – служилые люди те их земли оплачивают, и сего ради многое запустение за воинскими людми в вотчинах их и в поместьях, платячи за тарханы». Еще одну несправедливость, которую служилые люди терпели по вине «тарханов», т. е. освобожденных от уплаты налогов церковных землевладельцев, участники собора видели в том, что «крестьяне, вышед из‑за служилых людей, живут за тарханы во лготе, и от того великая тощета (нищета. – М. К. ) воинским людем прииде». Иными словами, помещики разорялись от того, что их крестьяне переселялись на соседние земли монастырей, где можно было не платить податей.

И вот теперь, гласил приговор, тарханы надлежало «отставити» до лучших времен, пока «земля поустроитца и помочь во всем учинитца царским осмотрением». Недавние обладатели привилегий отныне должны были платить «всякие царские подати <…> со всеми людми ровно всей земле». И, хотя в последующие годы крупные монастыри не раз получали финансовые льготы (на провоз товаров, варку соли и т. д.), основных налогов они не касались. Так к исходу XVI столетия налогообложение охватило наконец все категории населения страны.

Тогда же была принята еще одна обеспечительная мера, направленная на сохранение доходов казны и поддержание материального положения служилых людей: к 80–90‑м годам XVI века относятся первые известия о прикреплении к местам жительства крестьян и посадских людей (горожан). Посады получили право возвращать своих «тяглецов» (налогоплательщиков), переселившихся было на новые места, но числившихся за этим посадом по писцовым книгам. Может показаться странным, что посадские хлопотали о лишении права передвижения, т. е. по сути о закрепощении, своих же собратьев, но их мотивы нетрудно понять, если учесть, что убыль городского податного населения означала (при той же раскладке налогов и повинностей) рост налогового бремени для оставшихся жителей.

В деревне тогда же установился режим «заповедных лет» (сначала на отдельных территориях, а к концу 1590‑х годов повсеместно): крестьяне временно потеряли право покидать своих господ в Юрьев день (26 ноября), а беглые подлежали по суду выдаче своим законным владельцам. Однако эта мера носила декларативный характер, поскольку системы государственного сыска беглых крестьян тогда не существовало (она появится только во второй половине XVII века). Помещикам предлагалось самим разыскивать своих беглецов (что было под силу лишь немногим богатым землевладельцам!) и затем подавать в суды иски об их возврате. Впрочем, первая попытка закрепощения податного населения оказалась недолгой: уже в 1601 году в связи с разразившимся в стране страшным голодом царь Борис Годунов издал указ, разрешивший крестьянский выход в Юрьев день.

[1] Особое контрольно‑финансовое учреждение под названием «Счетный приказ» появится в середине XVII века; самые ранние упоминания о нем относятся к 1647 году.