Продолжение дел Алексея Михайловича

В 1678 году начата первая в истории Московии всеобщая перепись населения.

В 1679 году проведена реформа налогообложения и введено подворное обложение.

Проведена реформа официальной одежды – все государственные чиновники должны были носить польское платье. Официальные лица в старомосковской одежде в Кремль и в царский дворец не допускались. Рекомендовано брить бороды. Хочу подчеркнуть – не приказано, а рекомендовано.

Вообще, пропольская ориентация Федора Алексеевича не нуждается в доказательствах, «…на Москве стали волосы стричь, бороды брить, сабли и польские кунтуши носить, школы заводить», – говорили современники. А сам Федор принадлежал к кружку интеллектуалов, о которых говорили, что они «чтут книги ляцкие (польские. – А.Б.) в сладость».

Объяснять эту пропольскую ориентацию влиянием жены, по меньшей степени, наивно уже хотя бы потому, что ориентация появилась гораздо раньше, чем в царскую семью вошла Агафия Грушецкая. Интереснее попытаться понять: что же стояло за этой ориентацией? Только ли некое неосознанное тяготение ко всему польскому, так сказать, «полонофилия»? Или же культурные заимствования из Польши были только символом, внешним проявлением каких‑то более глобальных явлений? Во всяком случае, получается так, что все эти польские заимствования расширяли зону свободы на самой Руси, а царь вводил их в такой форме, что подданным предоставлялся выбор, а их жизнь не только украшалась, но и разнообразилась, усложнялась.

Еще раз отмечу: молодой царь бывал и крут, даже очень крут, если считал это необходимым. Порой более крут, чем его отец. Именно по его приказу сожжен в Пустозерске Аввакум с несколькими сподвижниками, ухудшены условия содержания в монастыре бывшего патриарха Никона.

Но при всем этом Федор всегда старался разрешать, а не запрещать, и его реформы только в самой слабой степени основаны на борьбе с чем‑то или на отрицании чего‑то. Похоже, он не любил насилия, не любил запретов и старался их избегать, если получалось.

Свои самые замечательные реформы провел Федор Алексеевич в последние годы его до обидного короткой жизни: когда он сравнительно возмужал и когда уже не клан Милославских стоял за ним, а когда царь по собственной воле окружал себя, кем хотел, и, кому хотел, поручал те или иные дела. Когда первую скрипку при нем играли И. М. Языков, А. Т. Лихачев и князь В. В. Голицын, о котором речь еще впереди.

В 1679 и 1680 годах смягчена процедура суда и следствия, отменены судебные жестокости, в том числе отсечение рук и ног: «Которые воры объявятся в первой или в двух татьбах, тех воров, пытав и учиня им наказание, ссылать в Сибирь на вечное житье на пашню, а казни им не чинить, рук и ног и двух перстов не сечь, ссылать с женами и детьми, которые дети будут трех лет и ниже, а которые больше трех лет, тех не ссылать».

Мужеубийц по‑прежнему закапывали в землю по шею, чтобы они так и умирали закопанные, но, как видно, общество уже стало более цивилизованным. В 1677 году во Владимире, на торговой площади, закопали крестьянку Жукову, которая отсекла мужу косой голову. Сутки пробыла она в земле, когда владимирское духовенство подало челобитную, чтобы ее вынуть из земли и постричь в монахини. Государь велел сделать то, что просят духовные.

В 1682 году был такой же случай в Москве: двух преступниц закопали, но они уже в земле попросили разрешения постричься в монахини, и царь велел их выкопать и постричь.

В 1679 году велено, чтобы мужья не имели права продавать и закладывать имущества жен, действуя от их лица. Основанием к этому указу тоже была челобитная – служилые люди просили царя вмешаться: мол, их родственниц избивают мужья, приневоливают, чтобы те отдали им свои вотчины.

В 1680 году велено было никого и ни за какие преступления в колодках и цепях долго не держать до рассмотрения дела, решать дела быстро.

Проведены церковные реформы, из которых главнейшая – отмена «собственных икон». До 1681 года в Московии в церквах висели вовсе не «общие» иконы. Каждая икона принадлежали данной семье, молиться на нее имели право только члены семьи или нескольких связанных родством семей – рода. Члены другой семьи или рода не имели права молиться на эту икону. Если они нарушали правило, их подвергали штрафу. Иконы рассматриваются не как изображение, а как своего рода воплощение святого. От них требуют исполнения желаний семьи и обещают жертву: украшают цветами, вешают яркие тряпочки; свечка тоже рассматривается как жертва. Бывали случаи, когда иконы мазали куриной кровью или салом. Если иконы не исполняли просьб, их наказывали: выносили из церкви, поворачивали лицевой стороной к стене, вешали вверх ногами, секли розгами.

Чем такое «христианство» отличается от идолопоклонства и чем такая икона отличается от вырезанного из дерева семейного божка‑идола, я не очень понимаю.

К середине XVII столетия самые вопиющие пережитки язычества все‑таки делаются крайностью, оттесняются в самые глухие районы. Но «собственные иконы», семейные идолища, остаются наряду с общими иконами, не принадлежащими всей общине и никому конкретно.

Теперь же «собственные иконы» велено или вынести из церкви и держать в красном углу у себя дома, или сделать их общим достоянием, чтобы каждый имел право молиться на эту икону.

В том же 1680 году отменена неприличная форма в челобитных: «Чтоб государь пожаловал, умилосердился как Бог», – писали тогда. А было велено писать: «Для приключившегося которого праздника и для его государского многолетнего здравия».

Тогда же издан указ, запрещавший требовать от священников раскрытия тайны исповеди и любых сведений о грехах кающихся.

В 1679 году отменены выборные лица: «горододельцы, сыщики, губные старосты, ямские приказчики, осадные, пушкарские, засечные, житницкие головы». Все их дела велено делать воеводам, то есть, конечно же, не лично воеводам, но их аппарату.

В это же время отменен обычай, согласно которому люди, бежавшие с поля боя, обязаны были показываться прилюдно только в женских охабнях.

12 января 1682 года Федор назначил чрезвычайное сидение с боярами, патриархом, архиереями и выборными начальниками монастырей. После долгой речи царь спросил присутствующих: «По нынешнему ли выборных людей челобитью всем разрядам и чинам быть без мест или по‑прежнему быть с местами?»

Патриарх отозвался о местничестве: «Аки от источника горчайшего вся злая и Богу зело мерзкая и всем вашим царственным делам ко вредительству превосходило…» Впрочем, говорил патриарх долго, и все в том же духе, а в заключение благодарил «за премудрое ваше царское благоволение».

Думные люди тоже дружно говорили, что «в прошлые годы во многих ратных, посольских и всяких делах чинились от тех случаев великие пакости, нестроения, разрушения, неприятелям радования, а между ними богопротивное дело – великие продолжительные вражды». И даже: «Да погибнет во огни оное богоненавистное, враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее местничество и впредь да не воспомянется во веки!» После чего царь «с просветленным лицом» велел предать огню все разрядные книги, в которые вписывались заслуги всех людей того или иного рода – «поместные росписи», кто кого выше или ниже и кому за кем сидеть или стоять. В передних дворовых сенях разложили огонь и тут же сожгли разрядные книги.

Картина может показаться чересчур уж идиллической – ведь Боярская дума как раз и была местом, где заседали потомки древнейших родов! Вроде бы странно ждать от нее такой необъяснимой ненависти к местничеству. Но тут есть два очень важных обстоятельства, заставляющих отнестись к общей готовности отменить местничество с доверием.

Во‑первых, в Думе было не так уж много представителей знатнейших фамилий. Политика Алексея Михайловича, да и Федора Алексеевича привела к тому, что 35 из 57 членов Думы были выдвиженцами, которые сами сделали карьеру, и уж на них‑то местничество никогда не «работало», а только мешало им и очень часто унижало.

Во‑вторых, в Думу попадали если и «по великой породе», то ведь не всякий представитель сановного рода. Реально думные чины все чаще имели те, кто вполне мог бы их получить и без ссылки на разрядные книги. То есть и потомкам знатных родов, сидевших в Думе, очень часто местничество только мешало, не давало видеть их личные заслуги там, где они, может быть, и были.

Получается, что московитское общество вполне готово к отмене местничества, и царь – вовсе не насильник, принуждающий общество изменяться, а только его лидер, возглавляющий общее движение. Вероятно, именно поэтому «вековой обычай» оказался отменен «не железною волею Петра, но волею слабого, умирающего Федора».

На конец 1670‑х – начало 1680‑х приходится очень большая передвижка собственности, в том числе и земельной. Думские чины из «неразрядных» скупают собственность у «родовитых», и страна оказывается на пороге еще более масштабных перемен.

Самое сомнительное новшество

Наверное, создание Академии или университета странно называть «сомнительным» нововведением. Странно скорее, что интеллектуал желание царя завести в Московии университет воспринимает как нечто сомнительное.

Но судите сами. Славяно‑греко‑латинская академия была чисто учебно‑научным заведением и в этом смысле – почти полным аналогом университета. А царь Федор Алексеевич планировал завести Академию, которая в главном была бы очень похожа на Академию, которую ввел Петр, – это должно было быть и научное учреждение, и одновременно учебное, и одновременно крупное ведомство, чиновники которого выполняют некую важную функцию в государстве. Только Академия Петра Алексеевича работала на государство и к религии оставалась совершенно равнодушной, а Академия Федора Алексеевича призвана была поддерживать официальную религию Московии – местную версию православия.

По планам царя в штате Академии будут учителя и блюстители. Если учителя – это преподаватели, пусть и идеологически выдержанные, то уж блюстители – чистейшей воды чиновники на должностях цензоров. Их функция вытекает из названия – блюсти то, что государство считает правильным.

В блюстители и учителя берут людей, исключительно благочестивых и от благочестивых родителей родившихся и крепких в вере. Кто будет определять их благочестие и крепость в вере, разъяснения не дается.

Новообращенные из римской веры, из лютерской, кальвинской и прочих ересей в учителя и тем паче в блюстители не допускаются. Даже если эти люди письменно утверждают крепость православия и даже если находятся «благочестивые люди», согласные подтвердить их крепость в православии. А то сперва они, новообращенные, притворяются православными, а потом в свои поучения «развратные слова всевают и непорочную целость веры нашей терзать начинают».

Если на место учителей и блюстителей претендуют греки, то и они должны быть уже в Московии «крепко в вере освидетельствованы».

Блюстители и учителя целуют крест на то, что будут крепко и нерушимо охранять православную веру от всех других вер и ересей.

В Академию допускаются люди всех сословий и возрастов. Преподаются все не запрещенные Церковью науки. Эта прогрессивная мера поддерживается тем, что правительство готово платить стипендию бедным успешным студентам. Царь обещает свое благоволение и любовь хорошим выпускникам, разовые выплаты за освоение курсов и за знание иностранных языков, а также, говоря современным языком, «хорошее трудоустройство» по окончании Академии: немаленькие чины в государственном аппарате.

Не научившихся «свободным наукам» в государские чины, в стольники, в стряпчие и другие не допускают никого, кроме благородных. Неблагородные допускаются только за явные заслуги на войне и в других государственных делах. То есть опять же – благородное сословие пополняется за счет выходцев из всех сословий, но Академия, в которую принимают людей всех сословий, дает дополнительный и нешуточный шанс выучиться и за счет этого стать «благородным».

В общем, бюрократическая идиллия на фоне изучения наук и искусств. Не очень понятно, правда, как быть с науками, которые вздумает запретить Церковь? Что, если ей не понравится, например, химия? Тем более что сразу, без всякого церковного решения по этому поводу, запрещается магия. Более того – всех учителей этой науки вместе с учениками надо сжигать. Опять же возможен вопрос: с какого возраста сжигаются ученики, как определяется степень их виновности и кто решает – магия это или не магия? А то ведь многие химические реакции могут наводить на самые разные мысли… Особенно людей, основным интеллектуальным багажом которых остается «крепость в православии».

Никто не смеет держать домашних учителей иностранных языков, потому что от таких учителей, особенно иностранных и иноверных, может быть принесена противность вере и разногласия. Кто хочет учить иностранные языки – ступай в Академию!

Все ученые иностранцы, приезжающие в Московию, подвергаются испытанию в Академии и только после него имеют право преподавать. Не получившие одобрения Академии изгоняются из государства.

Список новообращенных из других вер дается специальному блюстителю, который наблюдает за их поведением, и если они в вере пошатнутся, их надо ссылать подальше – на Терек, в Сибирь и т. д.

Блюстители и учителя должны заботиться, чтобы ни духовные, ни мирские люди не держали у себя книг волшебных, чародейных, гадательных, богохульных и вообще не одобряемых Церковью.

Людям неученым запрещено держать у себя и читать книги польские, латинские, немецкие, лютерские и кальвинские и вообще еретические. Запрещено обсуждать в них написанное и иметь между собою споры по этим книгам. Такие книги велено жечь или относить к блюстителям и учителям.

Государственная же библиотека передается в сохранение Академии, блюстителям и учителям.

Если какой‑либо иностранец или русский будет обвинен в хуле на православную веру, он отдается на суд блюстителям и учителям. Если обвинение подтвердится, то его надо сжечь. Также сжигать надо всех, кто перешел из православия в другую веру.

Того, кто перешел из католицизма в лютеранство, надо сослать в ссылку.

Еще раз согласимся с С. М. Соловьевым: Федором Алексеевичем «наука призывается с практическою целию: разница в том, что при Федоре она призывается на служение Церкви, а при Петре – на служение государству».

Пожалуй, надо отметить еще одно важнейшее обстоятельство – Академии придаются не только функции государственного ведомства, блюдущего «идеологическую чистоту» подданных московского царя, но и инквизиционного трибунала. Наивные люди искренне считают, что для Православной церкви совершенно несвойственна инквизиция и что костры с еретиками полыхали исключительно в Европе. Увы, но это далеко не так. И примеров крутой расправы с «еретиками» на Руси можно найти немало, вплоть до сожжения живых людей. И примеров использования государством вполне инквизиторских методов тоже куда больше, чем хотелось бы.

В случае же с Академией, задуманной Федором в кругу придворных интеллектуалов, просто не знаешь, к худу или к добру то, что осталась она на бумаге и не была воплощена на практике. С одной стороны, реальная возможность получить образование всякому, кто хочет этого достаточно сильно, – за 60 лет до Ломоносова! Очень легко могло сложиться так, что институт блюстителей так и не развился бы настолько, чтобы чиновники могли реально следить за каждым «подозрительным» и «вольнодумным», – скажем, не хватило бы денег на все сразу и царь начал бы развивать именно учебное заведение. Или не удалось бы найти блюстителей достаточно рьяных и злобных. Или изменилась бы позиция самой Церкви…

В общем, есть много механизмов, при действии которых Академия превратилась бы в самый обычный европейский университет, не хуже и не лучше иноземных.

Но возможен и другой поворот событий: царь делает выбор не в пользу учителей, а в пользу блюстителей. Или Церковь тут же использует возможность еще сильнее подчинить себе общество. Или постепенно «линия блюстителей» государственного инквизиционного трибунала, «министерства любви» XVII века, считается все более важной, и пусть даже развивается университет – он болтается ненужным привеском возле государственного ведомства, и его главная функция – поставлять образованных и оттого особенно рафинированных блюстителей.

Вот потому мне и кажется идея создания Академии, по крайней мере именно этот проект, чем‑то довольно сомнительным. Не сомневаюсь, что намерения и у царя Федора, и у Сильвестра Медведева были самые наилучшие, но слишком уж много было у Академии шансов превратиться в совершенно жуткое учреждение.

Реформы государственного аппарата

Много раз правители поумнее, поактивнее пытались реформировать приказную систему так, чтобы сделать ее эффективнее, стройнее, рациональнее.

При Алексее Михайловиче созданы приказы Тайных дел и Счетный, которые контролировали деятельность остальных приказов и подчинялись непосредственно царю, – что‑то вроде «личные Его Императорского Величества Канцелярии» XIX века.

В 80‑е годы XVII века Федор, а потом Софья с Голицыным попытались провести целую приказную реформу: свирепо боролись с коррупцией, пытались сконцентрировать однородные функции в одном ведомстве, определяли границы компетенции каждого приказа… Похоже, им просто не хватило времени для действительно масштабных изменений.

Дело в том, что приказы создавались в разное время, от случая к случаю, и главной проблемой стало разделение функций и определение границ компетенции каждого приказа и каждого стола. Но если решить эту проблему (а она успешно решалась!), приказы становились очень эффективной формой работы государственного аппарата. Каждый приказ мог разрастаться, создавая новые подразделения – столы. Уже тогда было понятие «столоначальник», дожившее до XX века. Приказы стремились подбирать самых образованных людей и умели использовать их ум и талант. Приказы имели подчиненные им учреждения на местах. Разрядный приказ имел подчиненные ему разряды – военные округа. Рейтарский, Стрелецкий, территориальные и финансовые приказы (Сибирский, Казанский) – подчиненные центру учреждения‑«избы» на местах.

Приходится признать, что приказы были своего рода министерствами и представляли собой шаг не назад, а вперед по сравнению с петровскими коллегиями. Это ведь как раз коллегии не имели подчиненных учреждений на местах.

В последние годы жизни Федор вынашивал проект об отделении гражданских чинов от военных и об упорядочивании чинов. Все чины, и военные, и гражданские, разделялись на семь «степеней», от высших до низших. Проект этот очень сырой, корявый, и его внедрение в том виде, в котором он обсуждался, вряд ли могло бы привести к чему‑то хорошему. Но ведь Федор правил всего 6 лет… Если уж он начал совершенствовать систему управления страной и пытался ввести первый, первобытный вариант Табели о рангах, он ведь мог бы и довести дело до конца…

Завершение военной реформы

А кроме того, при Федоре завершена военная реформа, начатая еще Уставом 1621 года. И связано это, конечно же, с войной с Оттоманской империей 1676–1681 годов. Отказаться от этой войны не было ни малейшей возможности – слишком уж далеко зашло дело на Украине. Может быть, кто‑то и готов был отказаться от приобретений в этой сложной стране, из‑за которой воевали Речь Посполитая, Швеция, Московия, а теперь еще и Турция. Но сделать это Московия не могла под угрозой утраты уже не завоеванной было территории (что само по себе не так страшно, территория это еще не была ею освоена), а международного престижа.

Уже ко времени войны 1676–1681 годов сложились некоторые принципы формирования войска. На удивление передовые и современные принципы, надо сказать!

Во‑первых, сложились разряды – своего рода военные округа XVII века. Разряд – это группа уездов, во главе каждого из которых стоит боярин знатного рода, в подчинении которого находятся буквально все вооруженные люди на этой территории. Все! И помещики с их частными отрядами и отрядиками, и внутренние войска‑стрельцы, и все части иноземного строя, размещенные на этой территории. В 1645 год создан Белгородский разряд, а из него впоследствии выделились Севский, Псковский, Новгородский, Смоленский. Число разрядов росло, к 1670‑м годам вся страна была поделена на такие разряды, Казанский, Томский, Тобольский, Владимирский и т. д. И это очень облегчало мобилизацию – тыловые разряды вели комплектование и подготовку армий, которые потом только отправлялись в район боевых действий.

Во‑вторых, сложилась очень удобная смешанная система набора войск. Специалисты называют такую систему «наемно‑милиционной», потому что при ней часть военных людей мобилизуется на время, пока идут военные действия. Ведь «милиция» в своем первоначальном значении и означает вооруженный народ, а вовсе не полицейские части. Большевики стали так называть создаваемую ими и преданную их идеологии полицию, но это смешение понятий пусть остается на их совести. Нас так учили, и трудно привыкать к мысли, что слово «милиция» на самом деле означает вовсе и не то… Это ведь, как говорили Стругацкие, уже совсем другая история.

Итак, милиция, «даточные люди», призываемые на время войны от сохи или от своего ремесла. Московия жестоко страдала оттого, что эти люди шли на войну необученными – но кто, собственно, мешал обучать их достаточный срок? Ко времени войны с Турцией это уже решилось. И когда в 1678 году проводили набор даточных людей, число брали точно такое же, как и в 1634 году, – по 1 из 20–25 дворов. Но обучение этих людей и новобранцев 1634 года различалось, как день и ночь, потому что солдат регулярно собирали на военные сборы. Крестьяне же очень охотно шли служить, потому что служба делала их «государевыми людьми», обеспечивая неприкосновенность и личности, и их имущества.

Наемными были в первую очередь военные специалисты, например пушкари. И пушкари полковые в походной артиллерии (их учили по‑европейски и числили в полках «нового строя»), и пушкари тяжелой осадной артиллерии, которые продолжали служить по‑старомосковски, – все это служащие без срока, наемные воинские люди.

Если качество артиллерии было высоко и не нуждалось в нововведениях, то количество стволов быстро росло. Если Иван IV под Казанью имел 150 орудийных стволов, то в 1633 году под Смоленском их было уже 256, а в 1679 году – 400. Соответственно росло и число пушкарей.

Кроме того, наемными, постоянными военнослужащими являются все офицеры, сержанты и корпоралы – так назывались в те времена капралы.

Наемно‑милиционная система XVII века точь‑в‑точь соответствовала принципам формирования тогдашней британской территориальной армии. А в наше время идею наемно‑милицейской армии вынашивал в Российской Федерации генерал А. И. Лебедь. Так что система это и эффективная, и вполне современная.

В 1680 году состав вооруженных сил Московии был таков:

Дворянская конница – 15 797.

Московские стрельцы – 20 048.

Рейтары – 30 472.

Солдаты – 61 288.

Надо, конечно, иметь в виду, что пушкари (4–5 тысяч человек) и городовые стрельцы (не менее 15 тысяч человек) не выделены и либо оказываются за списком, либо скрыты в числе «солдат». Странно, что не названы казаки и татары, воевавшие «своим природным обычаем», под руководством беков и ханов, почти как во времена Батыя.

Но даже с этими поправками уже из этих цифр видно, что стрельцы и дворянское ополчение составляют решительное меньшинство в армии. Но и стрельцы, и дворянское ополчение – это совсем не некие «старозаветные» войска, сохранившиеся в неизменности со времен Смоленской войны.

В стрелецких полках вводились европейские военные звания, стрельцов гоняли на учения.

И у стрельцов, и в полках «нового строя» производство в старшие офицерские чины еще зависело от принадлежности к дворянству. Что же касается младшего и среднего командного состава, то война дала свои уроки, и решено было «в ротмистры и поручики назначать из стольников, стряпчих, дворян и жильцов, изо всех родов и чинов… чтобы были между собой без мест и без подбора, в каком чине государь быть укажет».

В 1681 году проведено «рассмотрение и лучшее устроение», а говоря попросту – переформирование дворянского ополчения. Раньше дворяне выступали в поход, объединяясь в территориальные сотни, выбирая сами себе сотников из тех, кто больше уважался в уезде. Теперь помещиков расписали по ротам, во главе с капитанами, которых ставило правительство. Рота оставалась территориальной, и ее солдаты знали друг друга с детства, а правильнее сказать – знали семьи друг друга поколениями. Правительство было даже заинтересовано в таком формировании армии, потому что территориальная рота действовала как артель или как бригада людей, имевших множество возможностей узнать друг друга и действовать как одно целое. Но, естественно, капитан мог происходить вовсе и не из этого места, и правительство, получая мощную «воинскую артель», одновременно обезглавливало ее и ставило тем самым под контроль.

Стоит добавить, что дворянское ополчение было полностью вооружено карабинами и другим огнестрельным оружием, саблями и палашами, седельными пистолетами и что у всех помещиков были панцири и каски.

Такое дворянское ополчение уже мало что хранило в себе от средневековой поместной системы. Скорее, это дворянская конная армия Нового времени, мало чем отличающаяся от шведской или французской.

Приходится нам согласиться с мнением Николая Михайловича Дружинина: к 1680 году в Московии исчезла старомосковская армия, ее заменила армия европейского образца.

Армии Нового времени нуждались в промышленности, работающей на войну. Что ж, приведу несколько фактов и цифр. Уже говорилось, что «новомосковское царство» имело почти втрое больше орудийных стволов, чем «старомосковское». Но и качество артиллерии несравнимо. В армии, идущей под Чигирин, не было ни одной кованой пушки, то есть орудий, стволы которых скованы из металлических полос. Все эти пушки литые, с несравненно более прочными цельными стволами из чугуна или меди.

В огнестрельном оружии фитильный замок уступал место ударно‑кремниевому, который и легче, и куда надежнее.

Если раньше существовали только казенные Пушечный двор, Гранатный двор, Оружейная палата и пороховые заводы, то теперь работает целая система частных заводов в Туле, Кашире и других местах.

О масштабе производства на частных оружейных заводах Московии говорит хотя бы такой факт: в 1646–1648 годах тульские заводы продали за рубеж больше 800 пушечных стволов разного калибра. Экономика слаборазвитой страны? Гм…

А в 1668–1673 годах только тульские заводы дали 25 тысяч ручных гранат, а общее их число превысило 150 тысяч; качество гранат было ничем не хуже европейских. Если не лучше – иностранные послы отмечали размеры и качество «русских гранат». Чугуна и железа высокого качества выплавили 40 тысяч пудов (600 тонн), выпустили 25 тысяч пушечных гранат и 42 718 ядер. Французская промышленность вовсе не была мощнее московитской, а войну с Турцией выиграла не только армия, но и новая московитская промышленность.