Став третьим по счету президентом, вынужденным заниматься Индокитаем, Джон Ф. Кеннеди получил в наследство набор укоренившихся политических предпосылок. Как и его предшественники, Кеннеди рассматривал Вьетнам как важное связующее звено глобальной геополитической позиции Америки. Он точно так же, как и Трумэн и Эйзенхауэр, считал, что предотвращение победы коммунистов во Вьетнаме было жизненно важным американским интересом. И, подобно своим предшественникам, он рассматривал коммунистическое руководство в Ханое как неких заменителей Кремля. Короче говоря, Кеннеди соглашался с точкой зрения двух предыдущих администраций, считая, что защита Южного Вьетнама жизненно важна для осуществления всемирной стратегии глобального сдерживания.

Хотя вьетнамская политика Кеннеди во многих отношениях была продолжением политики Эйзенхауэра, существовали важные отличия. Эйзенхауэр рассматривал конфликт с точки зрения солдата – как войну между двумя различными образованиями, Северным и Южным Вьетнамом. Для команды Кеннеди нападения Вьетконга на Южный Вьетнам не представлялись традиционной войной, а скорее псевдогражданским конфликтом, характерной чертой которого стало сравнительно новое явление в виде боевых действий партизанского характера. Предпочтительным для команды Кеннеди решением было строительство при помощи Соединенных Штатов Южного Вьетнама в государство – в социальном, политическом, экономическом и военном плане – так, чтобы оно смогло нанести поражение партизанам, не ставя под угрозу американские жизни.

В то же время команда Кеннеди трактовала военный аспект конфликта даже в еще более апокалиптических тонах, чем ее предшественники. В то время как Эйзенхауэр рассматривал военную угрозу Вьетнаму сквозь призму обычной войны, команда Кеннеди полагала – как выяснилось, преждевременно, – что между Соединенными Штатами и Советским Союзом уже существует «ядерный тупик», что делает всеобщую войну, по словам министра обороны Макнамары, немыслимой. Администрация была убеждена, что наращивание вооружений не даст коммунистам возможности вести ограниченные войны типа корейской. Методом исключения она пришла к выводу, что партизанская война является предвестником будущего, а противостояние ей станет главным испытанием способности Америки осуществлять сдерживание коммунизма.

6 января 1961 года, за две недели до инаугурации Кеннеди, Хрущев охарактеризовал «национально‑освободительные войны» как «священные» и пообещал им советскую поддержку. С точки зрения родившейся при Кеннеди политики «новых рубежей» это обещание воспринималось как объявление войны надеждам на придание нового акцента отношениям Америки с развивающимся миром. Сегодня речь Хрущева широко воспринимается как нацеленная против идеологических мучителей из Пекина, которые обвиняли его в отходе от ленинизма, поскольку он только что в третий раз продлил срок действия ультиматума по Берлину и поскольку часто высказывал разные оговорки в отношении ядерной войны. В тот момент, однако, Кеннеди в своем первом послании конгрессу «О положении в стране» 31 января 1961 года рассматривал речь Хрущева как доказательство наличия у Советского Союза и Китая устремлений к мировому господству – устремлений, которые они убедительно отчетливо подтвердили совсем незадолго до этого»[1].

В сентябре 1965 года точно такое же недоразумение случится уже при Джонсоне применительно к Китаю, когда министр обороны Китая Линь Бяо[2] в своем манифесте о «народной войне» громко объявил об «окружении» промышленных держав мира революциями в странах «третьего мира»[3]. Администрация Джонсона истолковала это как предупреждение относительно возможности китайской интервенции на стороне Ханоя, игнорируя подтекст, имеющийся у Линя, а именно необходимость для революционеров «опираться на собственные силы». Подкрепленное утверждением Мао относительно того, что китайские войска не направляются за границу, это заявление к тому же еще и намекало достаточно отчетливо, что Китай не намерен больше участвовать в коммунистических освободительных войнах. Похоже, обе стороны извлекли из войны в Корее один и тот же урок, и они были преисполнены решимости больше подобных вещей не повторять.

Толкования коммунистических заявлений администрациями Кеннеди и Джонсона заставляло рассматривать Индокитай как нечто большее, чем просто одну из многочисленных битв в холодной войне. С точки зрения политики «новых рубежей» Индокитай являлся той самой решающей схваткой, которая позволила бы установить, можно ли прекратить партизанские действия и выиграть холодную войну. Интерпретация Кеннеди этого конфликта как скоординированного глобального заговора заставила его прийти к выводу, что именно Юго‑Восточная Азия является тем местом, где можно будет восстановить его авторитет после того, как над ним взял верх Хрущев на Венской встрече в верхах в июне 1961 года. «Теперь перед нами стоит проблема, – сказал Кеннеди Джеймсу Рестону, который был в то время ведущим обозревателем «Нью‑Йорк таймс», – постараться обеспечить веру в нашу мощь, и Вьетнам представляется именно тем местом, где это можно сделать»[4].

Словно в классической трагедии, где героя в его судьбе незаметно, шаг за шагом влекут, казалось бы, незначительные события, вступление администрации Кеннеди во Вьетнам произошло путем кризиса, от которого были избавлены ее предшественники, – по поводу будущего Лаоса. Мало можно найти народов, которые в меньшей степени заслужили бы выпавшие на их долю страдания, чем добрые, миролюбивые лаосцы. Зажатые между неприступными горными хребтами, обращенными к Вьетнаму, и широкой рекой Меконг, означающей границу с Таиландом, народы Лаоса хотели от своего воинственного соседа только, чтобы их оставили в покое. Но именно на это их желание Северный Вьетнам никогда не соглашался. Как только Ханой начал партизанскую войну в Южном Вьетнаме в 1959 году, его давление на Лаос неизбежно усилилось. Если бы Ханой попытался переправлять партизанские силы на Юг через вьетнамскую территорию, ему пришлось бы проникать сквозь так называемую демилитаризованную зону, разделяющую Вьетнам демаркационную линию, которая распростерлась примерно на 65 километров вдоль 17‑й параллели. Это расстояние могла наглухо запечатать армия Южного Вьетнама при американском содействии. Другим вариантом стало бы одно лишь непосредственное военное нападение через 17‑ю параллель силами регулярной армии, что наверняка повлекло бы за собой вмешательство Америки и, возможно, СЕАТО, – идти на подобный риск Ханой не желал вплоть до 1972 года, то есть ближе к концу вьетнамской войны.

Путем хладнокровных логических построений, характеризовавших коммунистическую стратегию на протяжении всей войны, Ханой пришел к выводу, что проникновение в Южный Вьетнам через нейтральные Лаос и Камбоджу повлечет за собой меньшие международные санкции, чем прямой прорыв через 17‑ю параллель. Несмотря на то что нейтралитет Лаоса и Камбоджи был гарантирован Женевскими соглашениями 1954 года и подкреплен договором об образовании СЕАТО, Ханой твердо придерживался принятого им решения. По существу, Ханой аннексировал узкую полосу суверенного Лаоса и организовал как на этой территории, так и в Камбодже базы, не встретив значительного противодействия со стороны мирового сообщества. В действительности то, что стали выдавать за мировое общественное мнение, совпадало с безумными объяснениями Ханоя: именно попытки Америки и Южного Вьетнама разорвать широкую сеть проникновения через нейтральную территорию стали осуждать как «расширение» масштабов войны.

Длинная узкая полоса лаосской земли обеспечивала северовьетнамцев маршрутами доступа под прикрытием джунглей на протяжении более 1000 километров южновьетнамской границы с Лаосом и Камбоджей. Свыше 6000 северовьетнамских солдат вошли в Лаос в 1959 году под предлогом оказания поддержки коммунистическому движению Патет‑Лао (Единому национальному фронту Лаоса), навязанному Ханоем после подписания Женевских соглашений 1954 года в северовосточных провинциях вдоль вьетнамской границы.

Как человек военный, Эйзенхауэр понимал, что защита Южного Вьетнама должна начинаться с Лаоса. Он со всей очевидностью рассказал Кеннеди во время передачи дел, что был готов осуществить интервенцию в Лаосе, если надо, то в одностороннем порядке. Первое заявление Кеннеди по Лаосу не противоречило рекомендациям Эйзенхауэра. На пресс‑конференции 23 марта 1961 года он предостерегал: «Безопасность всей Юго‑Восточной Азии окажется под угрозой, если Лаос лишится статуса независимого нейтрального государства. Его собственная безопасность зависит от безопасности всех нас – в его подлинном нейтралитете, который должны соблюдать все»[5]. И тем не менее, когда Кеннеди через пять дней после этого представлял свою новую политику по вопросам обороны, то настаивал на том, что «фундаментальные проблемы, стоящие перед миром сегодня, не поддаются военному решению»[6]. Хотя это заявление не совсем противоречило решимости защищать Лаос, оно все‑таки не было громким призывом к военным действиям. У Ханоя никогда не было никаких иллюзий по поводу ведущейся войны, и он был готов использовать все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы эту войну выиграть. Кеннеди же был более неоднозначным. Он надеялся, что ему удастся сдерживать коммунистов в основном политическими средствами и при помощи компромисса, если это вообще возможно.

В апреле 1961 года, потрясенный неудачей высадки в Заливе Свиней, Кеннеди принял решение не прибегать к интервенции, а вместо этого положиться на переговоры как средство подкрепления нейтралитета Лаоса. Стоило угрозе американского вмешательства исчезнуть, как на переговорах по нейтралитету обязательно должна была возобладать мертвая хватка Ханоя. По правде говоря, Ханой вторично предавал нейтралитет Лаоса, взяв на себя обязательство уважать его на Женевской конференции 1954 года.

Разрабатывая сеть материально‑технического снабжения, которую позднее назовут «тропой Хо Ши Мина», северовьетнамцы приостановили переговоры на целый год. Наконец, в мае 1962 года Кеннеди направил морскую пехоту в соседний Таиланд. Это привело к быстрому завершению переговоров. Все иностранные войска и советники должны были покинуть Лаос, пройдя через международные контрольно‑пропускные пункты. Все тайские и американские советники ушли в соответствии с графиком; из 6000 человек вьетнамского военного персонала, попавших в Лаос, ровно 40 человек (да, именно 40) отбыли через международные контрольно‑пропускные пункты. Что же касается остального контингента, то Ханой нагло отрицал, что он вообще вводился в Лаос. Теперь дорога в Южный Вьетнам была широко распахнута.

Эйзенхауэр оказался прав. Если Индокитай действительно являлся краеугольным камнем американской безопасности в районе Тихого океана, как утверждали вашингтонские руководители на протяжении десятилетия, то Лаос был более подходящим место для ее защиты, чем Вьетнам; по правде говоря, как раз только там, вероятнее всего, и нужно было защищать Индокитай. Даже несмотря на то, что Лаос был далекой страной без выхода к морю, северовьетнамцы, будучи там ненавистными чужеземцами, которых боялись, не могли заниматься на этой земле партизанщиной. Америка могла бы вести там войну обычного типа, которой была обучена армия, а тайские войска почти наверняка поддержали бы американские военные усилия. Перед лицом подобной перспективы Ханой наверняка отступил бы в ожидании более благоприятного момента для развязывания полномасштабной войны.

Такого рода трезвый стратегический анализ, однако, посчитали неподходящим для конфликта, воспринимаемого в основном в идеологическом плане. (Моя точка зрения в те времена тоже была не такой.) В течение десятилетия американские руководители выступали как ярые приверженцы идеи защиты Вьетнама, являвшегося, с их точки зрения, ключевым элементом азиатской оборонительной концепции; ревизия подобной стратегии посредством внезапного превращения далекого, отсталого горного королевства в центральное звено «теории домино» могла бы разрушить консенсус внутри собственной страны.

Исходя из всех этих положений, Кеннеди и его советники сделали вывод, что Индокитай следует защищать в Южном Вьетнаме, на чьей территории коммунистическая агрессия имела для американцев какой‑то смысл, независимо от того факта, что принятое ими решение делает поставленную задачу в военном смысле почти невыполнимой. Поскольку не только пути снабжения через Лаос были открыты, но и коварный и весьма активный правитель Камбоджи принц Сиануком, полагавший, что ставки сделаны, согласился с организацией цепи коммунистических баз на всем протяжении границы Камбоджи с Южным Вьетнамом. Возникла очередная безвыходная ситуация в духе «Уловки‑22»[7]: если районы баз на территории Камбоджи не трогать, то северовьетнамцы могли совершать нападения на юг страны и благополучно отходить в безопасные места на отдых и переформирование, что делало защиту Южного Вьетнама невыполнимой задачей; если атаковать территорию баз, то Южный Вьетнам и его союзники будут выставлены у позорного столба как совершающие «агрессию» против «нейтральной» страны.

Понятно было нежелание Кеннеди, с учетом Берлинского кризиса, идти на риск войны в Лаосе, на границе с Китаем, в стране, о которой и слышало‑то менее одного процента американского населения. Но альтернатива полного отказа от Индокитая даже не рассматривалась. Кеннеди не пожелал отказаться от обязательств, которых придерживались в течение истекшего десятилетия администрации от обеих партий, особенно после Залива Свиней. Уход из Индокитая означал бы также признание поражения перед лицом испытания, каким воспринималось противостояние новой коммунистической стратегии партизанской войны. И что самое главное, Кеннеди верил в данный ему совет, а именно в то, что американская помощь позволит южновьетнамским вооруженным силам одержать победу над коммунистическими партизанами. В те невинные дни ни один из ведущих американских руководителей, к какой бы партии он ни принадлежал, даже и не подозревал ни на гран, что Америка направляется прямиком в трясину.

Кеннеди был известен тем, что в течение десятилетия публично высказывался по вопросам Индокитая. Еще в ноябре 1951 года он ухватился за тему, с которой больше никогда не расставался: одной силы для того, чтобы остановить коммунизм, недостаточно; американским союзникам в этой борьбе следует построить политический фундамент.

«Сдерживать продвижение коммунизма на юг имеет смысл, но не только полагаясь на силу оружия. Задача скорее заключается в том, чтобы создать на месте прочное некоммунистическое настроение, полагаться скорее на него, а не на легионы генерала де Латтра (французского командующего в Индокитае) как на ударную силу обороны»[8].

В апреле 1954 года, во время организации Даллесом кампании «объединенных усилий» по спасению Дьенбьенфу, Кеннеди произнес в сенате речь, в которой возражал против интервенции до тех пор, пока Индокитай остается французской колонией[9]. В 1956 году, после ухода Франции и получения независимости Южным Вьетнамом, Кеннеди готов был подписаться под тогдашними традиционными воззрениями: «Это наше детище – и мы не можем его бросить на произвол судьбы». В то же самое время он подчеркивал, что этот конфликт представляет собой не столько военный, сколько политический и моральный вызов «в стране, где концепции свободного предпринимательства и капитализма мало что значат, где нищета и голод не являются врагами, грозящими с той стороны 17‑й параллели, но врагами, находящимися в ней самой. …Мы обязаны предложить им именно революцию – политическую, экономическую и социальную революцию, намного превосходящую то, что им могут предложить коммунисты». На карту была поставлена сама вера в Америку, ни больше ни меньше: «И если эта страна падет жертвой любой из опасностей, угрожающих ее существованию, – коммунизма, политической анархии, бедности и всего прочего, – тогда Соединенные Штаты более или менее оправданно будут нести за это ответственность, а наш престиж в Азии упадет еще ниже»[10].

Хитрость, на которую явно намекал Кеннеди, заключалась в том, чтобы жертва была менее податлива агрессии. В основе такого подхода лежала новая, ранее отсутствовавшая в дипломатическом словаре концепция, существующая у нас и поныне, – понятие «национального строительства». Предпочтительной для Кеннеди стратегией было усиление Южного Вьетнама с тем, чтобы он смог самостоятельно противостоять коммунистам. Упор делался на гражданскую активность и внутренние реформы, а официальная риторика была изменена и стала утверждать, что именно американский престиж и доверие к Америке, а не обязательно американская безопасность, поставлены на карту во Вьетнаме.

Каждая новая администрация, которой приходилось иметь дело с Индокитаем, похоже, все глубже увязала в трясине. Трумэн и Эйзенхауэр приняли программу военной помощи; акцент Кеннеди на реформах привел к росту американской вовлеченности в вопросы внутренней политики Южного Вьетнама. Проблема заключалась в том, что реформы и национальное строительство в Южном Вьетнаме могли принести плоды только через несколько десятилетий. В Европе 1940‑х и 1950‑х годов Америка обеспечила подъем уже существовавших стран с прочными политическими традициями, сделав это посредством распространения на них «плана Маршалла» и включения их в военный союз НАТО. Но Вьетнам был совершенно новой страной, и там не было институтов, на которые можно было бы опираться. Главной дилеммой стал тот факт, что политические цели Америки, направленные на укоренение стабильной демократии во Вьетнаме, не могли быть достигнуты за то время, которое требовалось для предотвращения победы партизан, то есть для достижения Америкой своей стратегической цели. Америке следовало менять свои либо военные, либо политические задачи.

Когда Кеннеди вступил в должность, партизанская война в Южном Вьетнаме достигла такого уровня насилия, при котором уже можно было помешать консолидации сил вокруг правительства Нго Динь Зьема, но пока еще без возникновения сомнений в его жизнеспособности. Кажущееся затишье в партизанской борьбе вызывало у администрации Кеннеди иллюзии, будто надо приложить еще одно небольшое усилие, и полная победа будет обеспечена. Временный спад, однако, был в первую очередь связан с занятостью Ханоя делами в Лаосе; как выяснилось, это оказалось затишьем перед бурей. Как только открылись новые пути снабжения через Лаос, партизанская война на Юге стала усиливаться и стоящие перед Америкой дилеммы постепенно превращались в неразрешимые задачи.

Администрация Кеннеди вступила на путь погружения во вьетнамскую трясину в мае 1961 года, когда в Сайгон направился вице‑президент Джонсон для «оценки обстановки». Такого рода миссии почти всегда являются свидетельством того, что решение уже принято. Ни один вице‑президент не в состоянии прийти к независимому суждению относительно ведущейся целое десятилетие партизанской войны за один визит в течение двух или трех дней. Хотя ему, как правило, доступны в самом широком плане сообщения разведывательного и аналитического характера (что зависит от конкретного президента), у него нет достаточно сотрудников, чтобы тщательно их проанализировать, и нет никого, кто мог бы все отследить. Заграничные миссии вице‑президентов обычно осуществляются для подкрепления американского престижа или для обеспечения доверия уже принятым решениям.

Поездка Джонсона во Вьетнам была классическим примером подтверждения подобных правил. Прежде чем объявить об этой миссии, Кеннеди встречался с председателем сенатского комитета по иностранным делам сенатором Дж. Уильямом Фулбрайтом и предупредил его, что американские войска могут быть направлены во Вьетнам и в Таиланд. Сенатор Фулбрайт обещал отнестись к этому положительно и оказать поддержку при условии, что сами эти страны запросят американское содействие[11]. Реакция Фулбрайта была типично американской. Какой‑нибудь Ришелье, Пальмерстон или Бисмарк задал бы вопрос, какому конкретно национальному интересу это послужит. Фулбрайта же более беспокоила правовая и моральная стороны поведения Америки.

Одновременно с отбытием Джонсона 11 мая Совет национальной безопасности подготовил директиву, согласно которой предотвращение коммунистического господства в Южном Вьетнаме объявлялось национальной задачей Америки. Стратегия заключалась в том, чтобы «создать в этой стране жизнеспособное и все более демократизирующееся общество» посредством действий военного, политического, экономического, психологического и тайного характера[12]. Сдерживание превратилось в национальное строительство.

Джонсон докладывал, что самую большую опасность в Индокитае представлял не вызов со стороны коммунистов, – который он по необъяснимым причинам назвал «преходящим», – а голод, невежество, нищета и болезни. Джонсон счел Нго Динь Зьема замечательным человеком, но «далеким» от собственного народа; у Америки, утверждал он, нет другого выбора, кроме как либо поддерживать Нго Динь Зьема, либо уходить[13]. Южный Вьетнам можно было бы спасти, если бы Соединенные Штаты действовали быстро и решительно, Джонсон не объяснил, как Соединенные Штаты могут искоренить голод, нищету и болезни за тот срок, который был бы соразмерен с темпами нарастания партизанской войны.

Провозгласив принцип, администрация была обязана выработать соответствующую политику. И тем не менее в течение следующих трех месяцев она была занята Берлинским кризисом. К тому моменту, когда она снова оказалась в состоянии обратиться к Вьетнаму, к осени 1961 года, ситуация в области безопасности ухудшилась до такой степени, что могла быть восстановлена лишь посредством какого‑либо рода американского военного вмешательства.

Главный военный советник президента генерал Максвелл Тэйлор и директор совета планирования политики Государственного департамента Уолт Ростоу были направлены во Вьетнам для разработки подходящей политики. В отличие от вице‑президента Тэйлор и Ростоу принадлежали к ближайшему кругу советников Кеннеди; но, подобно Джонсону, они придерживались давно сформировавшихся взглядов на американскую политику во Вьетнаме, с которыми они и покинули Вашингтон. Истинной целью их миссии было определение масштабов и способов увеличения степени вовлеченности Америки во вьетнамские дела.

Как оказалось, Тэйлор и Ростоу рекомендовали значительное увеличение роли американских советников на всех уровнях вьетнамской администрации. Следовало командировать так называемый отряд военного материально‑технического обеспечения в количестве 8 тысяч человек под предлогом оказания содействия в борьбе с наводнениями в дельте реки Меконг. Отряд должен быть оснащен достаточным количеством военного снаряжения, чтобы защитить самих себя; значительное увеличение числа гражданских советников также являлось частью рекомендаций.

Результатом явился фактически компромисс между теми представителями администрации Кеннеди, кто хотел бы ограничить участие Америки во Вьетнаме советнической ролью, и теми, кто выступал за немедленное введение боевых подразделений. Представители последнего течения были далеки от единства по вопросу о характере миссии американских войск; но все они очень сильно недооценивали масштабность проблемы. Исполняющий обязанности заместителя министра обороны Уильям Банди подсчитал, что введение во Вьетнам вплоть до 40 тысяч военнослужащих боевых частей, как это было рекомендовано Объединенным комитетом начальников штабов, давало 70‑процентный шанс «заморозить происходящее»[14]. Поскольку в партизанской войне не существует середины между победой и поражением, «замораживание происходящего» просто‑напросто, разумеется, откладывало разгром, ставя при этом на карту веру в Америку в глобальном масштабе. Банди пророчески добавил, что описанные им 30 процентов шансов на неудачу могут повлечь за собой такой же исход, который постиг Францию в 1954 году. Одновременно министр обороны Роберт Макнамара и Объединенный комитет начальников штабов подсчитали, что для достижения победы потребуется присутствие 205 тысяч американцев в случае открытого военного вмешательства Пекина и Ханоя[15]. Как оказалось, это было вполовину меньше войск, в итоге направленных Америкой для борьбы с одним лишь Ханоем.

Бюрократический компромисс часто отражает подсознательную надежду на то, что по ходу дела произойдет нечто, отчего проблема рассосется сама собой. Но в случае с Вьетнамом не было никакого разумного основания для подобных надежд. При том, что официальные расчеты варьировались между 40 тысячами человек для сохранения положения в неизменном виде и 205 тысячами человек для достижения победы, администрация Кеннеди должна была рассматривать командирование 8 тысяч человек либо как удручающе недостаточное количество, либо как представляющее собой лишь первую партию для демонстрации все более важной роли Америки. Если вероятность в 70 процентов за «замораживание происходящего» могла бы казаться привлекательной, то их следовало бы положить на чашу весов рядом с глобальным воздействием катастрофы, сравнимой с той, которую потерпела Франция.

Дело шло со всей очевидностью в сторону количественного наращивания вовлеченности, так как Кеннеди не изменил свою оценку поставленного на карту. 14 ноября 1961 года он сказал сотрудникам своего аппарата, что реакцию Соединенных Штатов на коммунистическую «агрессию» будут «изучать по обе стороны «железного занавеса» …в качестве мерила намерений и решимости администрации». Если Америка предпочтет путь переговоров вместо направления подкрепления, ее «могут на деле счесть еще более слабой, чем в Лаосе»[16]. Он отверг предложение Честера Боулза и Аверелла Гарримана о проведении «переговоров» относительно выполнения Женевских соглашений 1954 года, эвфемизма отказа от усилий, связанных с Южным Вьетнамом.

Но если идея переговоров отвергалась, а направление подкреплений трактовалось как неизбежность, не ограниченного временем американского обязательства можно было бы избежать лишь в том случае, если бы Ханой отступил. Для этого, однако, потребовалось бы массированное, а не пошаговое направление подкреплений, если таковое вообще было осуществимо. Америка не была готова браться за это трудное дело и понять, что истинный выбор следует делать между тотальной вовлеченностью и уходом, а постепенная эскалация является самым опасным курсом.

К сожалению, постепенная эскалация была в то время модной. Предназначенная для остановки агрессии без излишнего применения силы, она выполняла более широкую задачу исключения того, чтобы военное планирование обгоняло политические решения, как это случилось накануне Первой мировой войны. Строго рассчитанный ответ был, согласно первоначальному замыслу, сущностью стратегии ядерной войны – пошаговая эскалация, позволяющая избежать всеобщего уничтожения. Но применительно к партизанской войне она таила в себе риск бесконечной эскалации. Каждое действие ограниченного масштаба таило в себе опасность толкования подобной сдержанности как нежелания делать решительный шаг и тем самым поощряло бы противника лезть по лестнице эскалации еще выше. По его мнению, у него будет достаточно времени на урегулирование, когда и если риски станут невыносимыми.

Более внимательное отношение к анналам истории навело бы на мысль о том, что лидеров в Ханое нельзя было заставить отказаться от задуманного при помощи понятных лишь посвященным американских стратегических теорий, что эти люди гениально преодолевали западную технологию и что демократия не была ни их конечной целью, ни обожаемой ими системой. Радости мирного созидательного труда ничуть не привлекали закаленных ветеранов французских тюремных одиночек и десятков лет партизанских сражений. Американская версия реформ вызывала у них презрение. Они всю свою жизнь боролись и страдали лишь для того, чтобы создать единый коммунистический Вьетнам и избавиться от иностранного влияния. Единственной их профессией была революционная война. Если бы Америка вела поиски по всему миру, она не нашла бы более непокорного противника.

По мнению Роджера Хилсмена, бывшего в то время директором бюро разведки и исследований Государственного департамента, целью Америки было низведение Вьетконга до уровня «голодных банд стоящих вне закона мародеров, тратящих все свои силы на то, чтобы остаться в живых»[17]. Но в какой партизанской войне в истории предполагался прецедент подобного рода? В Малайе она отняла жизни 80 тысяч британских и вдвое большего числа малайских военнослужащих. Она потребовала почти 13 лет на то, чтобы победить противника, составлявшего не более 10 тысяч человек, которые не имели значительной поддержки со стороны или надежных линий коммуникаций и у которых было мало возможностей для увеличения своей численности. Во Вьетнаме партизанская армия исчислялась десятками тысяч, а Север превратил себя в тыловой район вооруженной борьбы, создал базовые территории на протяжении сотен километров границы и сохранял за собой право выбора, когда именно ввести в действие опытную в боевом отношении северовьетнамскую армию, если партизанские войска окажутся под чрезмерным давлением.

Америка своими маневрами загнала себя в такую ситуацию, которую в лучшем случае можно было бы назвать тупиком. Ей потребовалось, по оценкам Банди, 40 тысяч военнослужащих, а в наличии их было гораздо меньше. Когда Кеннеди вступил в должность, численность американского военного персонала во Вьетнаме не превышала 900 человек. К концу 1961 года цифра возросла до 3164; к моменту убийства Кеннеди в 1963 году цифра дошла до 16 263. Еще больше народа готовилось к отправке. В 1960 году число погибших американцев составляло пять человек. В 1961 году – 16, в 1963 году – 123, а в 1964 году, в последнем мирном году до подключения американских боевых подразделений, число погибших выросло до 200 человек. Военная ситуация, однако, улучшилась лишь незначительно.

Чем больше росла военная роль Америки в Южном Вьетнаме, тем настоятельнее делался упор на политической реформе. И чем настойчивее вел себя Вашингтон в отношении внутренних перемен, тем заметнее он американизировал войну. В своем первом обзоре по вопросам обороны 28 марта 1961 года Кеннеди вновь подчеркнул свою главную тему: независимо от мощи американских стратегических вооружений, ее могут медленно теснить на периферии «посредством подрывной деятельности, проникновения, запугивания, косвенной или скрытой агрессии, внутренних революций, дипломатического шантажа, партизанской войны»[18] – то есть опасностей, которые в конечном счете можно было бы преодолеть только социально‑политическими реформами, позволив потенциальным жертвам оказать помощь самим себе.

Администрация Кеннеди воспринимала как банальную истину некий трюизм, то, что потом станет одной из множества неразрешимых дилемм, связанных с Индокитаем; настоятельное требование одновременного осуществления политических реформ и достижения военной победы создавало порочный круг. Партизаны в широких пределах имели возможность самостоятельно определять степень интенсивности боевых действий, а следовательно, и уровень безопасности, который в краткосрочном плане совершенно не зависел от темпов реформ. Чем меньшим был уровень безопасности, тем деспотичнее становилось сайгонское правительство. А чем больше Вашингтон воспринимал успехи партизан как результат, пусть даже частичный, отставания с проведением реформ, тем больше расширялась свобода маневра Ханоя, тем самым увеличивая давление со стороны Америки на сайгонское правительство, которое Северный Вьетнам жаждал и стремился подорвать. Оказавшись зажатыми между фанатично настроенными идеологами в Ханое и неопытными идеалистами в Вашингтоне, правительство Нго Динь Зьема впало в жестокость и в итоге было сброшено.

Даже политический лидер, в меньшей степени подвластный мандаринским традициям, чем Нго Динь Зьем, счел бы для себя опасным строительство плюралистического демократического общества в разгар партизанской войны, да еще в стране, раздробленной на регионы, секты и кланы. Нехватка доверия была присуща всему этому предприятию Америки, и не столько потому, что ее руководители обманывали общественное мнение, сколько потому, что они обманывали самих себя относительно собственных возможностей, включая предполагаемую, по их мнению, легкость перенесения знакомых институтов в среду иной культуры. В основном администрация Кеннеди претворяла в жизнь вильсонианские аксиомы. Точно так же, как Вильсон полагал, что американское понимание демократии и дипломатии можно привить Европе посредством «Четырнадцати пунктов», администрация Кеннеди стремилась приобщить вьетнамцев к истинно американским правилам самоуправления. Если на Юге можно будет свергнуть деспотов и привести к власти хороших демократов, то конфликт, бушующий в Индокитае, угаснет сам собой.

Каждая новая американская администрация стремилась поставить увеличение помощи в зависимость от проведения реформ. Эйзенхауэр поступил так в 1954 году; Кеннеди добивался того же в 1961 году еще настойчивее, увязывая солидное расширение объемов помощи с предоставлением Соединенным Штатам советнической роли на всех уровнях управления. Как и следовало ожидать, Нго Динь Зьем отказался; лидеры борьбы за независимость редко видят выгоду в опеке. Сенатор Мэнсфидд, посетивший Вьетнам в конце 1962 года, пересмотрел свое прежнее суждение (см. двадцать пятую главу), признав, что правительство Нго Динь Зьема «как представляется, скорее отходит, чем приближается к достижению ответственного перед народом и ответственно действующего правительства»[19].

Это суждение было верным. И тем не менее ключевой вопрос заключался в том, до какой степени эти условия сложились в результате несостоятельности правительства, наличия культурной пропасти между Вьетнамом и Америкой или из‑за разрушительных набегов партизан. Отношения между администрацией Кеннеди и Нго Динь Зьемом ухудшались в течение всего 1963 года. СМИ, славшие информацию из Сайгона, до того всецело поддерживавшие американскую вовлеченность в Индокитае, становились враждебными. Критические замечания не касались целей Америки, как это будет позднее, но ставили под сомнение возможность возникновения демократического некоммунистического Южного Вьетнама при наличии во главе него столь репрессивного лидера, как Нго Динь Зьем. Нго даже стали подозревать в поисках компромисса с Ханоем – того самого курса, за отказ от которого подвергнется осуждению следующий южновьетнамский президент Нгуен Ван Тхиеу.

Окончательный разрыв с Сайгоном был вызван конфликтом между южновьетнамскими буддистами и Нго Динь Зьемом, правительство которого издало распоряжение, запрещающее публичное использование собственных флагов сектам, религиозным группам или политическим партиям. Выполняя приказ, войска обстреляли буддийскую демонстрацию протеста, убив несколько человек в Хюэ 8 мая 1963 года. У протестующих были реальные поводы для жалоб, вскоре подхваченные международными средствами массовой информации, – хотя отсутствие демократии в их число не входило. Буддисты, столь же авторитарные, как и Нго Динь Зьем, отказались назвать условия, на которые должен был бы согласиться Нго, будь у него к этому склонность. В конечном счете, вопрос стоял не столько о демократии, сколько о власти. Парализованное партизанской войной и недостатками собственной деятельности, правительство Нго Динь Зьема на уступки пойти отказалось. Вашингтон многократно усилил давление на Нго Динь Зьема, чтобы заставить его пойти на это, и настаивал на отстранении от власти его брата, Нго Динь Ню, стоявшего во главе сил безопасности. Нго Динь Зьем воспринял этот демарш как силовые игры, имеющие целью отдать его во власть его врагам. Окончательный разрыв произошел 21 августа, когда агенты Нго Динь Ню произвели налет на ряд пагод и арестовали 1400 монахов.

24 августа вновь прибывший посол Генри Кэбот Лодж получил инструкции потребовать от Нго Динь Зьема устранения Нго Динь Ню и передать ему предупреждение, что в случае отказа Соединенные Штаты «должны будут оказаться перед лицом невозможности сохранения у власти самого Нго Динь Зьема»[20]. Сайгонских военных руководителей следовало официально предупредить, что будущая американская помощь зависит от устранения Нго Динь Ню с поста, а вьетнамские собеседники Лоджа поняли это так, что Нго Динь Зьема следует свергнуть. Кеннеди и Макнамара постоянно повторяли публично, по существу, одни и те же требования. А чтобы генералы поняли намек лучше, им сообщили, что Соединенные Штаты обеспечат их «прямой поддержкой в течение любого переходного периода на случай выхода из строя механизма центрального правительства»[21]. Южновьетнамским генералам понадобилось почти два месяца, чтобы собрать всю свою отвагу и начать действовать в ответ на подталкивания своих настойчивых союзников. Наконец, 1 ноября они свергли Нго Динь Зьема, убив его и Нго Динь Ню в ходе переворота.

Поощряя свержение Нго Динь Зьема, Америка прочно закрепила свою вовлеченность во Вьетнаме. Любая революционная война, в конечном счете, затрагивает легитимность правительства; подрыв законной власти является основной целью партизан. Свержение Нго Динь Зьема оказалось бесплатным одолжением Ханою. Следствием феодального характера системы управления при Нго Динь Зьеме явилось то, что устранение Нго повлияло на все звенья гражданской администрации вплоть до уровня отдельной деревни. Структуру власти следовало восстанавливать снизу доверху. А история учит железному закону революций: чем более всеохватный характер носит устранение существующей власти, тем больше ее преемники должны полагаться на голую силу в целях самоутверждения. Поскольку, в конце концов, легитимность включает в себя признание власти без принуждения, а отсутствие легитимности превращает любое соперничество в силовой поединок. До совершения переворота существовала, хотя бы чисто теоретически, возможность того, что Америка откажется от непосредственного участия в военных операциях, во многом так, как это сделал Эйзенхауэр, когда остановился у опасной грани десятилетие назад в связи с Дьенбьенфу. А поскольку оправданием переворота явилось требование обеспечения более эффективного ведения войны, уход теперь уже исключался как политический вариант.

Устранение Нго Динь Зьема не сплотило народ вокруг генералов, как на то надеялся Вашингтон. Хотя «Нью‑Йорк таймс» восхваляла переворот как возможность «отражения дальнейших коммунистических вторжений на всем пространстве Юго‑Восточной Азии»[22], произошло как раз противоположное. Основой плюралистического общества является консенсус основополагающих ценностей, что четко ставит границы претензиям соперничающих личностей и группировок. Следует начать с того, что во Вьетнаме такого рода консенсус был слаб. Переворот разрушил структуру, создаваемую на протяжении целого десятилетия, оставив на ее месте группу соперничающих генералов, не имеющих ни политического опыта, ни политических последователей.

За один лишь 1964 год правительство менялось еще семь раз, и ни одна из этих перемен не повлекла за собой возникновения даже подобия демократии, и все они были результатом того или иного переворота. Преемники Нго Динь Зьема, не имевшие его престижа борца за национальное освобождение и не представляющие собой фигуры отца нации в мандаринском стиле, не имели иного выбора, кроме как вверить ведение войны американцам. После свержения Нго Динь Зьема справедливо утверждалось, что «вопрос будет заключаться не в том, как способствовать появлению в Южном Вьетнаме режима, который бы поддержала Америка, а в том, как найти такой режим, который будет поддерживать Америку в борьбе против торжествующих коммунистов»[23].

«Серые кардиналы» в Ханое мгновенно ухватились за предоставившуюся возможность. На заседании Центрального комитета коммунистической партии в Ханое в декабре 1963 года была принята новая стратегия: партизанские подразделения следовало усилить, а проникновение на Юг ускорить. Что самое главное, предусматривалось также подключение северовьетнамских регулярных частей: «Настало время для Севера увеличить помощь Югу, Север должен с еще большим старанием играть роль революционной базы для всей страны в целом»[24]. Вскоре после этого 325‑я северовьетнамская регулярная дивизия начала передвижение на Юг. До переворота инфильтрация с Севера проводилась в основном силами перегруппировавшихся в 1954 году южан; после этого число северян стало неуклонно расти, а после наступления в праздник Тэт 1968 года почти все проникавшие уже были северовьетнамцами. С введением регулярных северовьетнамских армейских формирований каждая из сторон перешла свой Рубикон.

Вскоре после свержения Нго Динь Зьема был убит Кеннеди. Новый президент Линдон Бэйнс Джонсон воспринял вмешательство в конфликт регулярных северовьетнамских частей как классический случай неприкрытой агрессии. Разница заключалась в том, что Ханой следовал определенной стратегии, а Вашингтон имел в своем распоряжении множество конкурирующих друг с другом теорий, ни одна из которых не была доведена до логического конца.

Временно оказавшись в подвешенном состоянии между стремлением одержать победу невоенным путем и предчувствием военной катастрофы, Америка очутилась в центре трагической дилеммы. 21 декабря 1963 года Макнамара докладывал новому президенту, что ситуация в области безопасности в Южном Вьетнаме становилась все тревожнее. Америка больше не может уклоняться от выбора, который уже давно напрашивался сам собой: или значительная эскалация военной вовлеченности, или крах Южного Вьетнама. Администрация Кеннеди опасалась вступать в войну на стороне недемократического союзника; администрация Джонсона боялась бросить на произвол судьбы новое недемократическое сайгонское правительство больше, чем своего участия в войне.

Если посмотреть в ретроспективе, то последний момент, когда Америка могла уйти из Вьетнама, заплатив терпимую – хотя по‑прежнему достаточно высокую – цену, был перед самым свержением Нго Динь Зьема или сразу же после него. Администрация Кеннеди была права в своих оценках относительно невозможности победы с Нго Динь Зьемом. Администрация Джонсона питала иллюзии, поверив в возможность одержать победу с его преемниками. В свете того, что последовало за переворотом, Америке было бы легче самоустраниться и дать Нго Динь Зьему возможность свалиться вследствие собственной несостоятельности или как минимум не стоять на пути переговоров, которые, как подозревали, он планировал вести с Ханоем. Кеннеди оказался в аналитическом смысле совершенно прав, отвергая любые планы подобного рода на том основании, что воплощение их на практике неизбежно привело бы к захвату власти коммунистами. Проблема заключалась в том, что Америка не была готова ни смотреть в лицо последствиям спасительных решений, ни смириться с возможными осложнениями в случае пуска дела на самотек.

Кое‑кто из бывших членов администрации Кеннеди утверждал, что после президентских выборов 1964 года их президент собирался вывести американские войска, численность которых пока что увеличивалась. Другие столь же высокопоставленные лица это отрицали. Все, что можно было бы сейчас сказать об обсуждении окончательных намерений Кеннеди, так это то, что каждое последовательно направляемое подкрепление во Вьетнам ужесточало возможности выбора, а последствия, как полной вовлеченности, так и ухода, становились все более болезненными и дорогостоящими. И с каждым месяцем ставки Америки поднимались выше, поначалу затрагивая только военный аспект, но вскоре также и международное положение Америки.

Убийство Кеннеди сделало уход Америки из Вьетнама еще более затруднительным. Если Кеннеди действительно почувствовал горечь понимания того, что страна пошла неустойчивым курсом, то ему предстояло отменить лишь свое собственное решение. Джонсон же со своей стороны вынужден был бы выбрасывать за борт очевидную для всех политику уважаемого павшего предшественника. Это особенно подчеркивалось тем обстоятельством, что ни один из советников, унаследованных им от Кеннеди, не давал рекомендации выйти из этого дела (заметным исключением был заместитель государственного секретаря Джордж Болл, который, однако, к ближайшему кругу не принадлежал). Требовался руководитель, исключительно уверенный в себе и обладающий огромными знаниями, чтобы предпринять отход подобного масштаба сразу же после занятия должности. А когда речь шла о вопросах внешней политики, Джонсон чувствовал себя исключительно неуверенно.

Если смотреть в ретроспективном плане, то новый президент поступил бы правильно, если бы сделал анализ на предмет достижимости военных и политических целей, во имя которых Америка положила на алтарь уже так много. А также если бы он проанализировал, какие для этого нужны средства и в течение какого отрезка времени, – фактически понял, верны ли были исходные предпосылки, породившие эти обязательства. Помимо того факта, что опытные советники, унаследованные Джонсоном от Кеннеди, единодушно выступали за то, чтобы попытаться добиться победы во Вьетнаме (и вновь исключением оказался Джордж Болл), сомнительно, что если бы и предпринимался такого рода анализ, то результат существенно отличался бы. Министерство обороны под руководством Макнамары и аппарат Белого дома под руководством Банди были охочи до всевозможных анализов. Оба руководителя были людьми исключительного ума. Но им недоставало критерия оценки вызова, настолько отличавшегося от имевшегося американского опыта и американской идеологии.

Исходной мотивацией вовлеченности Америки было представление о том, что утрата Вьетнама приведет к краху всей некоммунистической Азии и заставит Японию примириться с коммунизмом. Если применять категории подобного анализа, то Америка, защищая Южный Вьетнам, вела войну ради себя самой, независимо от того, был ли Южный Вьетнам демократической страной и способен ли он когда‑либо стать таковой. Такого рода анализ, однако, был бы для американцев чересчур геополитичен и чересчур сориентирован на соотношение сил, и потому его вскоре сменил вильсонианский идеализм. Одна администрация за другой пыталась ставить перед собой двуединую задачу, каждая из частей которой, взятая по отдельности, была трудновыполнимой сама по себе: поражение партизанской армии, обладающей безопасными базами по обширной периферии, и демократизация общества, не имевшего традиций плюрализма.

Во вьетнамском «котле» Америка должна была понять, что есть пределы даже самым священным верованиям, и должна была смириться с тем, что может возникнуть пропасть между силой и принципом. И именно потому, что Америка весьма неохотно усваивала уроки, противоречащие ее собственному историческому опыту, она также обнаружила, что чрезвычайно трудно уменьшить количество собственных потерь. В силу этого боль, ассоциирующаяся с этими двумя разочарованиями, была результатом ее лучших, а не худших качеств. Отказ Америки от восприятия национального интереса как основы внешней политики обрек страну на плавание по волнам единообразного морализаторства.

В августе 1964 года предполагаемое северовьетнамское нападение на эскадренный миноносец «Мэддокс» повлекло за собой американский ответный удар по Северному Вьетнаму, почти единодушно одобренный сенатом в так называемой «Тонкинской резолюции». Этой резолюцией пользовались, в свою очередь, чтобы оправдать воздушные налеты возмездия несколькими месяцами ранее. В феврале 1965 года нападение на казармы американских советников в расположенном на Центральном нагорье городе Плейку стало причиной ответного американского воздушного налета на Северный Вьетнам, что быстро превратилось в систематическую бомбардировочную кампанию под кодовым названием «Раскаты грома». К июлю 1965 года американские боевые части были полностью введены в действие, а число американских военнослужащих стало расти, составив к началу 1969 года 543 тысячи человек.

Впоследствии вопрос о том, была ли администрация Джонсона целиком и полностью откровенна с американским народом относительно нападения на «Мэддокс», стал частью весьма острых дебатов по Вьетнаму. Это вопрос использовался для того, чтобы дискредитировать «Тонкинскую резолюцию» и участие Америки в боевых действиях. Безусловно, «Тонкинская резолюция» и впрямь не основывалась на всей совокупности фактов, даже с учетом суматохи боя. Но эта резолюция и не была главным фактором, побудившим Америку к участию в наземных боевых действиях во Вьетнаме. Она скорее была маленьким шажком по дороге, ведущей Америку в тот же пункт назначения с учетом убежденности главных персонажей в правильности избранного пути.

Методы, при помощи которых было обеспечено принятие «Тонкинской резолюции», сегодня были бы невозможны, и американская демократия порука тому. В то же время ни тактика, ни прямота Джонсона не отличались в значительной степени от соответствующих качеств Франклина Делано Рузвельта, когда тот направил Америку на участие во Второй мировой войне. К примеру, не совсем откровенный рассказ Рузвельта о торпедировании эсминца «Гриер» стал предлогом вовлечения Америки в морскую войну в Атлантическом океане в 1941 году. В каждом случае президент в одностороннем порядке определял, что Америка не потерпит германские победы в 1940‑е годы, захват Индокитая в 1960‑е годы. Оба президента были готовы поставить вооруженные силы своей страны на пути против зла и дать ответ, если это зло и на самом деле столкнется с ними, что было вполне вероятно. В каждом случае окончательное решение вступить в войну базировалось на соображениях гораздо более широкого плана, чем непосредственно вызвавшие их инциденты.

Кошмар Вьетнама заключался не только в способе вступления Америки в войну, но и в том, почему она вступила без более выверенной оценки вероятных издержек и возможных исходов. Страна не должна направлять полмиллиона своих молодых людей на далекий континент или ставить на карту свой международный престиж и внутреннее единство до тех пор, пока ее лидеры не способны вразумительно раскрыть свои политические цели и предложить реалистическую стратегию их достижения – как это позднее сделал президент Буш в связи с Войной в Заливе. Вашингтону следовало задаться двумя основными вопросами: было ли возможно более или менее одновременно установить демократию и добиться военной победы? И добавить еще один, гораздо более важный: стоит ли овчинка выделки? Президенты и президентские советники, которые вовлекли Америку в сухопутные военные действия во Вьетнаме, считали положительный ответ само собой разумеющимся.

Успешное ведение партизанской войны требует тонкого объединения военной и политической стратегии. Американские военные руководители, однако, никогда не чувствовали себя уверенно, подчиняя военных политическим целям. На протяжении всей вьетнамской войны средства для достижения заданных целей оказывались недостаточными, а цели были достижимы – это еще вопрос – только при рисках, на которые Вашингтон не был готов идти.

Одним из основных уроков Корейской войны должен был бы быть следующий: что продолжительные, не приводящие к бесспорному результату войны разрушают внутренний консенсус Америки. Тем не менее Вашингтон, как представляется, извлек урок совершенно противоположного свойства: что причиной крушения планов в Корее явилось продвижение Макартура к реке Ялу и его стремление к полной победе. В свете этого исход корейской войны заново истолковывался как успех, поскольку удалось не допустить китайской победы. Американская вовлеченность во Вьетнаме оказалась сознательно сведена к подобной же цели: не провоцируя китайского вмешательства, продемонстрировать Северному Вьетнаму, что ему не будет позволено захватить Южный Вьетнам и что, следовательно, единственным выбором для него являются переговоры. Переговоры, но с какой целью, особенно с учетом того, что противник приравнивает компромисс с поражением. Американские руководители наверняка позабыли, что в последние два года войны в Корее и весь период маккартизма американское общество было почти расколото на части из‑за неопределенности сложившегося положения.

Теоретически только два варианта стратегии имеют шанс выхода на передний план во время партизанской войны. Один представляет собой целиком оборонительную стратегию, целью которой является лишить противника возможности контроля над населением. Такого рода стратегия предполагает обеспечение практически полной безопасности для достаточного числа населения с тем, чтобы успехи партизан среди остальной его части оказались недостаточными для какой‑либо вразумительной политической базы. Генерал Максвелл Тэйлор, по‑видимому, имел в виду именно этот вариант стратегии, когда рекомендовал создать цепь анклавов, защищенных американскими войсками, в то время как южновьетнамская армия старалась бы не допустить укрепления четко очерченной коммунистической зоны, не стремясь денно и нощно удерживать каждый заштатный район. Вторым возможным вариантом стратегии являлись бы атаки на цели, которые партизаны вынуждены были бы защищать, такие, как, к примеру, схроны, продовольственные склады и основные места базирования, – например, перерезать «тропу Хо Ши Мина» наземными силами и установить блокаду как северовьетнамских, так и камбоджийских портов, обслуживающих убежища‑схроны. Такая стратегия – по крайней мере, концептуально, – не исключено, сделала бы войну на истощение относительно короткой, к чему так стремились американские военные, и вынудила бы в итоге пойти на переговоры для достижения согласованных результатов.

Заведомо не могла сработать стратегия, которую фактически приняла Америка: призрачное обеспечение 100‑процентной безопасности на 100 процентах территории страны и попытки измотать партизан операциями по их розыску и уничтожению. Независимо от численности экспедиционных сил, их всегда окажется недостаточно для борьбы с врагом, линии снабжения которого находятся за пределами Вьетнама и у которого имеются обширные лагеря‑убежища и железная воля. В конце 1966 года северовьетнамский премьер‑министр Фам Ван Донг сказал Гаррисону Солсбери из «Нью‑Йорк таймс», что, хотя Соединенные Штаты неизмеримо сильнее в военном отношении, они в конце концов проиграют, так как умереть за Вьетнам готово гораздо больше вьетнамцев, чем американцев, и воевать так долго, сколько потребуется, чтобы продержаться дольше американцев[25]. Его оценка оказалась верной.

Джонсон решительно отвергал какое‑либо «расширение» войны. Вашингтон убедил себя, что четыре государства Индокитая являются самостоятельными образованиями, несмотря на то что коммунисты в течение двух десятилетий трактовали их как единый театр военных действий и проводили скоординированную стратегию применительно ко всем четырем. Более того, оценка Вашингтоном конфликта в более широком международном аспекте заставила его чересчур много думать о возможности китайского вмешательства, не обращая внимания на заявление Линь Бяо о том, что китайские армии не отправятся за рубеж, которое было подтверждено Мао в беседе с американским журналистом Эдгаром Сноу, симпатизировавшим китайским коммунистам. Мао сказал Сноу, что у Китая нет войск за пределами собственных границ и что у него нет намерений сражаться с кем бы то ни было, если на его территорию не будет совершено нападение[26]. Таким образом, случилось так, что в продолжение двух отдельных войн, отстоящих друг от друга на полтора десятилетия, Америка заплатила соответствующую цену за то, что не воспринимала всерьез китайские заявления: в Корее она проигнорировала китайские предупреждения и отправилась до самой Ялу, спровоцировав китайское вмешательство; во Вьетнаме она проигнорировала заверения китайцев о том, что они не собираются вмешиваться, тем самым заставив отвергнуть единственную стратегию, которая наверняка обеспечила бы ей победу.

Опасаясь китайского вмешательства, будучи преисполненным решимости сохранить возможность ослабления напряженности с Советским Союзом, а также желая поддерживать консенсус вокруг внутриполитической программы создания «великого общества», Джонсон предпочел пойти по пути полумер, которые поставили на карту международный престиж Америки, не позволив достичь поставленных целей. Пытаясь примирить цель нанесения поражения глобальному заговору с желанием избежать глобального конфликта, американская политика смогла только выставить себя на посмешище.

Войны на истощение не получилось, поскольку партизаны были в состоянии выбирать, когда и где сражаться. Воздушные операции против Северного Вьетнама, задуманные для того, чтобы создавать постоянно нарастающую боль, оказались неубедительными, так как транспортная система Северного Вьетнама находилась в рудиментарном состоянии, чтобы можно было что‑то разрушить, и совершенно не представляла никакого значения, чтобы стать болевой точкой. Тупиковая ситуация была на руку Ханою – особенно такой тупик, который ограничивался бы территорией Южного Вьетнама и наносил бы тяжкие потери Америке. Все эти разочарования дали толчок росту оппозиции войне внутри Америки – оппозиции, призывавшей прекратить эту самую бомбардировочную кампанию, смысл которой как раз и заключался в том, чтобы убедить Ханой, что он не сможет победить.

Вашингтон пытался доказать, что агрессия не оправдывает себя и что партизанская война вовсе не станет неизбежной тенденцией будущего. Но ему, однако, не удалось понять, как его противник умудрился подсчитать издержки и выгоды. Джонсон полагал, что выход заключается в демонстрации умеренности, в проявлении готовности успокоить Ханой, предложив ему компромисс. Тем не менее все эти действия, по‑видимому, скорее вызывали у Ханоя желание проявлять бо́льшую настойчивость и по ходу дела преподать Америке урок, заключающийся в том, что за поражение вследствие проявления умеренности и сдержанности наград не дают. Джонсон же разъяснял цели Америки следующим образом: