Именно администрации Никсона пришлось вытаскивать Америку из первой на ее счету неудачной войны и освобождать от первых в истории внешнеполитических обязательств, при которых моральные убеждения Америки вступили в противоречие с реальными возможностями. Немногие внешнеполитические задачи оказывались более мучительными; ни одной стране не удавалось совершить подобный переход без душевных страданий.

Хотя уход Франции из Алжира неоднократно предлагался Америке в качестве примера для подражания, де Голлю на деле потребовалось несколько больше, чем четыре года, понадобившиеся Никсону для прекращения вовлеченности Америки в Индокитае. Организуя выход Франции из Алжира, де Голль был вынужден взвалить на себя бремя, заключающееся в том, что он оставил на произвол судьбы миллион французских поселенцев, многие их семьи жили там уже не одно поколение. Выводя американские войска из Вьетнама, Никсон обязан был отказаться от обязательства, которое четыре американских президента на протяжении двух десятилетий объявляли жизненно важным для безопасности всех свободных народов.

Никсон принял на себя столь прискорбное задание в самой неспокойной внутренней обстановке со времен гражданской войны. Даже теперь, по прошествии 25 лет, неожиданность краха общенационального консенсуса по Вьетнаму действует шокирующе. В 1965 году Америка посвятила себя – при наличии всеобщего одобрения – делу победы в партизанской войне против того, что воспринималось тогда как глобальный коммунистический заговор, и строительства институтов свободного мира в Юго‑Восточной Азии. Двумя годами позже, в 1967 году, это же самое дело стало восприниматься не только как провальное, но и как ошибочная политика помешанных на войне политиканов. В какой‑то момент интеллектуальное сообщество праздновало приход молодого, прогрессивного президента Кеннеди. И почти сразу же оно стало осуждать его преемника, обвиняя в зверствах, систематической лжи и воинственности, несмотря на то что стратегия нового президента – или, по крайней мере, его стратегов – была в основном точно такой же, что и у его оплакиваемого предшественника. В 1968 году, к концу своего президентского срока, Джонсон не мог больше появляться на публике, разве что на военных базах и в других подобных местах, где приверженцы методов бурного протеста могли бы быть физически отгорожены. Несмотря на то что Джонсон был действующим президентом, он даже не нашел для себя возможным появиться в 1968 году на общенациональном съезде собственной партии.

После перерыва, длившегося всего несколько месяцев, яростная оппозиция войне возобновилась и даже усилилась при преемнике Джонсона Ричарде Никсоне. Внутриполитические споры становились особенно острыми и такими почти неразрешимыми еще и потому, что обнародованные разногласия были всего лишь подменой глубинных внутренних философских противоречий. Никсон готов был вести переговоры о почетном уходе, и этот уход мог заключать в себе все, только не передачу северовьетнамским коммунистам миллионов людей, которых его предшественники раньше подталкивали к опоре на Америку. Он воспринимал понятия доверия и чести всерьез, поскольку они предопределяли способность Америки формировать мирный международный порядок.

С другой стороны, лидеры движения за мир считали войну до такой степени отвратительной, что почетный выход из Вьетнама стал звучать для них абсурдно. То, что администрация Никсона воспринимала как потенциальное национальное унижение, протестующие по поводу Вьетнама трактовали как желаемый национальный катарсис. Администрация искала исход, позволивший бы Америке продолжать играть свою послевоенную международную роль опоры и защиты свободных народов, – именно ту роль, с которой многие в движении за мир хотели покончить, рассматривая ее как фанаберию и заносчивость давшего трещину общества.

На протяжении жизни одного поколения Америка прошла через Вторую мировую войну, войну в Kорее и полтора десятилетия кризисов холодной войны. Вьетнам оказался в смысле напряжения сил излишним, а в смысле жертв – слишком непереносимым, поскольку все это так противоречило традиционным американским ценностям и ожиданиям. В 1920‑х и 1930‑х годах, когда поколение Никсона и Джонсона вступало в пору юношества, американцы полагали себя выше макиавеллистских деяний европейцев. В течение 1940‑х и 1950‑х годов, когда это поколение достигло совершеннолетия, Америка была уверена в том, что она призвана выполнять праведную глобальную миссию. И действительно, она стала бесспорным лидером свободного мира. К тому времени, как эти люди достигли пика политической карьеры в 1960‑е годы, движение за мир во Вьетнаме поставило эту глобальную миссию под сомнение. К 1970‑м годам на сцену вышло новое поколение американцев, которое более не считало Америку воплощением святости. Чтобы заслужить право действовать в мировом масштабе, Америке требовался, по его мнению, период времени на то, чтобы сосредоточиться на собственном совершенствовании.

Таким образом, смена поколений произошла в тот самый момент, когда Америка оказалась перед лицом самого неоднозначного морального вызова за весь послевоенный период. Критики были потрясены наглядным отражением на телевидении жестокостей войны и были все более и более неуверены в отношении морального состояния союзника Америки. Будучи убеждены в том, что просто обязан существовать какой‑то выход, способный немедленно положить конец убийствам, они страшно разочаровались. Американская исключительность легла в основу одной из самых великих эпох в истории американской политики благодаря своему идеализму, своей наивности и своей самоотверженности; теперь она стала непреклонной в требовании того же самого морального совершенства и к союзникам Америки и устранения двусмысленности при их выборе Америкой. В отсутствие этого в перспективе виделся лишь позор для Америки и гибель ее союзника.

Моральная правота Америки мешала гибкой дипломатии. Вьетнам в лучшем случае представлял собой несовершенные альтернативы и разочаровывающие варианты выбора. Интуитивным импульсом движения за мир было отвращение к этому миру, стремление остановиться на первоначальном видении Америкой самой себя как неколебимого столпа добродетели. Возможно, харизматический лидер типа Франклина Рузвельта, Джона Кеннеди или Рональда Рейгана нашел бы способ справиться с подобного рода тоской по прошлому. Но даже в целом исключительных талантов Ричарда Никсона оказалось для этого недостаточно. В отличие от Джонсона, Никсон очень хорошо разбирался в международных делах. Он вступил в должность президента, будучи убежден, как и многие противники войны, что однозначная победа во Вьетнаме больше невозможна, если она вообще была когда‑либо возможна. С самого начала Никсон понимал, что судьба втянула его в неблагодарное занятие по организации отступления и своего рода выхода из деморализующего конфликта. Понятно, что он хотел выполнить эту задачу с честью, что вполне естественно для президента, – это его работа. С чем он не мог совладать, в эмоциональном или интеллектуальном плане, так это с тем, что выпускники лучших учебных заведений и члены правящей элиты, кем он восхищался и кому сильно завидовал, настаивали на таком курсе действий, который, с его точки зрения, приводил к унизительному краху для Америки и предательству ею своего союзника.

Никсон предпочитал истолковывать часто бурные протесты со стороны тех, кого он считал привилегированными, как кульминацию личных нападок против него идеологическими противниками всей его жизни. В его представлении это превращало вопрос о Вьетнаме в политическую баталию. И тут, такой проницательный и тонкий в вопросах дипломатии, Никсон, едва дело коснулось внутренней политики, становился настоящим уличным бойцом, опирающимся на методы, в отношении которых он не прекращал верить, что они входили в арсенал средств его предшественников.

Никто никогда не узнает, смог бы акт милосердия со стороны президента успокоить яростное возмущение, которое стало нарастать задолго до вступления Никсона в должность. К концу 1960‑х годов безудержные протесты студенчества превратились в глобальный феномен, охвативший также Францию, Нидерланды и Германию, – ни одна из которых не сталкивалась с ситуацией, сравнимой с Вьетнамом, или имела расовые проблемы в американском смысле. Во всяком случае, положение Никсона было слишком непрочно и слишком уязвимо, чтобы на данном этапе попытаться начинать наводить мосты на той стадии его жизни.

Справедливости ради следует отметить, что Никсон получал мало поддержки со стороны истэблишмента, который, когда все уже было сказано и сделано, оставил его лицом к лицу с его проблемой. Высшие чиновники предыдущих администраций, вовлекших Америку во вьетнамскую войну, разделяли многие из убеждений администрации Никсона. Люди, подобные Авереллу Гарриману или бывшему министру обороны Кларку Клиффорду, были в числе главных проводников послевоенной идеи двухпартийного консенсуса по вопросам внешней политики. При обычных обстоятельствах они посчитали бы обязательным сохранять определенную степень национального единства во времена кризиса и сплотили бы теснее ряды с осажденной администрацией по какой‑то взаимоприемлемой мирной программе‑минимум.

На этот раз, однако, создатели послевоенного внешнеполитического консенсуса не смогли заставить себя поддержать своего президента. Фактически они сами оказались первыми мишенями демонстраций в защиту мира – и это событие воспринималось ими с особой горечью, так как в авангарде движения за мир находились люди, которыми они восхищались и которых давно считали своим основным электоратом. Они были когда‑то пехотинцами движения к «новым рубежам» и метафорически, если не реально, видели в протестующих своих последователей. Не одобряя методов движения за мир, ключевые фигуры администрации Джонсона скатились к союзу «де‑факто» с наиболее радикальными из протестующих. Их бесконечный обстрел кажущимися умеренными возражениями в адрес политики администрации приводил к тому, что им всегда было недостаточно уступок, что приводило к срыву соглашения с Никсоном и усугубляло недовольство президента по поводу того, что они тем самым делали недосягаемым национальный консенсус.

Никсон решил не сдавать позиций во имя достижения почетного мира. И поскольку я был его главным помощником в осуществлении этих усилий на практике, на мой рассказ об этом неизбежно оказывает влияние та роль, которую я играл, и мое согласие с основными ее предпосылками.

В промежутке между выборами и инаугурацией Никсон попросил меня проинформировать северовьетнамцев о своей приверженности достижению результатов путем переговоров. Ответом было предъявление нам стандартного с того времени требования Ханоя: безоговорочный уход Америки вкупе со свержением правительства Нгуена Ван Тхиеу в Сайгоне.

Ханой даже не задался целью проверить искренность заявлений Никсона. Через три недели после инаугурации Никсона северовьетнамцы пошли в новое наступление – так называемое наступление мини‑праздника Тэт, – во время которого убивали в среднем по тысяче американцев ежемесячно в течение последующих четырех месяцев. Совершенно очевидно, что компромиссное предложение Никсона не вызвало у непреклонных руководителей‑коммунистов ни малейшего желания пойти ему навстречу. Ханой также ни в малейшей степени не чувствовал себя связанным достигнутым в 1968 году «взаимопониманием» с администрацией Джонсона о том, что он не станет злоупотреблять прекращением бомбардировок.

Администрация Никсона приступила к исполнению своих обязанностей в надежде достичь национального консенсуса на основе разумных компромиссных предложений и тем самым выступить перед Ханоем как в значительной мере единая нация. Вскоре стало ясно, что, подобно своим предшественникам, Никсон недооценил упорство и решимость Ханоя. Хо Ши Мин все больше утверждался в том, что в условиях некомпетентного руководства в Сайгоне и с учетом колебаний по поводу американской вовлеченности силы Ханоя могли бы одержать безоговорочную победу. Будучи практиком реальной политики, Realpolitik , Хо Ши Мин не собирался отдавать за столом переговоров то, что, как он ожидал, можно было бы завоевать силой оружия.

Не могло быть менее подходящих адресатов для предложений о компромиссном мире, чем те непреклонные герои, из которых состояло ханойское руководство. Когда администрация Никсона приступила к исполнению своих обязанностей, Демократическая партия, затеявшая вьетнамскую авантюру, резко раскололась на две части: на официальную платформу и на платформу «голубей», оказавшихся в меньшинстве (но получивших поддержку от таких руководителей, как сенаторы Тед Кеннеди, Джордж Макговерн и Юджин Маккарти), позиция последних была отвергнута национальным съездом Демократической партии. Через девять месяцев после вступления в должность республиканская администрация Никсона превзошла даже платформу «голубей» в Демократической партии. Ханой беззастенчиво складировал каждую американскую уступку без малейшего намека на взаимность и неуклонно следовал своим требованиям зафиксированного и безоговорочного срока вывода американских сил и замены сайгонского правительства тем, что было фактически коммунистическим режимом. Ханой настаивал на том, что, если оба эти требования не будут удовлетворены одновременно, американские пленные не будут освобождены. Требование Ханоя сводилось к капитуляции, сопряженной с позором.

Президенты, однако, не могут отказаться от выполнения задачи по той только причине, что она оказалась более трудной, чем ожидалось. Еще до своей инаугурации Никсон распорядился подготовить системный обзор на тему, как добиться завершения войны. Были проанализированы три варианта: односторонний уход, окончательное урегулирование с Ханоем путем сочетания военного и политического давления, а также поэтапный перенос ответственности за ведение войны на сайгонское правительство с тем, чтобы позволить Соединенным Штатам постепенно устраниться.

Первый вариант, а именно односторонний уход, позднее станет предметом широких ревизионистских спекуляций. Утверждалось, что после вступления в должность Никсону следовало объявить дату ухода и кончить войну односторонним американским решением[1].

Вся эта история была бы чистейшей воды журнализмом. Хотя президенты имеют достаточно большую свободу выбора, она, эта свобода, зависит от политической окружающей среды и подчинена практической реальности. Когда Никсон вступил в должность в 1969 году, ни одна из политических партий не выступала за односторонний уход и ни один опрос общественного мнения не показывал какой‑либо поддержки такого ухода. Платформа «голубей», отвергнутая в 1968 году национальным съездом Демократической партии, призывала к ограничению проводимых Соединенными Штатами наступательных операций, взаимному выводу внешних сил (включая северовьетнамские) и поддержке политики взаимного примирения между сайгонским правительством и Фронтом национального освобождения. В основе ее лежал принцип взаимности, и об одностороннем выводе сил не было никакого упоминания.

Мирная программа администрации Джонсона была выражена в «манильской формуле», в которой предлагалось начать вывод американских войск только через полгода после ухода северовьетнамцев и лишь тогда, когда снизится уровень насилия. Даже в этом случае во Вьетнаме должны были остаться значительные американские силы по образцу Кореи. Официальная демократическая платформа призывала к свободному политическому состязанию в Южном Вьетнаме, но лишь после окончания военных действий. Наконец, республиканская платформа призывала к «деамериканизации» войны, перемене военной стратегии и переговорам, базой которых не будет служить ни «мир любой ценой», ни закамуфлированная капитуляция. Когда Никсон пришел к власти, таким образом, каждое крыло обеих главных политических партий требовало таких исходов, которые, без исключения, делали упор на условиях, которые Ханой должен был бы выполнить до ухода Соединенных Штатов. Все варианты предполагали компромисс, но не капитуляцию.

Немедленный, безоговорочный и односторонний американский уход поставил бы также непреодолимые практические проблемы. Более полумиллиона американцев воевали на стороне южновьетнамской армии, насчитывавшей около 700 тысяч человек. Им противостояло по меньшей мере 250 тысяч военнослужащих регулярной северовьетнамской армии и такое же число партизан. В начальный период деятельности администрации Никсона принятие обязательства по немедленному одностороннему уходу из Вьетнама загнало бы обширный американский экспедиционный корпус в западню между глубоким возмущением южных вьетнамцев, преданных Америкой союзников, и неизбежным нападением со стороны северных вьетнамцев.

Согласно оценкам Министерства обороны, упорядоченный вывод войск мог бы быть организован самое меньшее чем через 15 месяцев, в течение которых позиции американских войск будут постепенно ослабевать до такой степени, что оставшиеся войска могут стать заложниками обеих вьетнамских сторон. Даже если предположить, что южновьетнамская армия скорее будет разбита, чем повернет против своего американского союзника, результатом все равно будет уход посреди неописуемого хаоса, тем более что Ханой обязательно постарается воспользоваться своим господствующим положением, чтобы навязать как можно более жесткие условия мира. Односторонний уход имел все предпосылки стать страшным и кровавым фиаско.

Прежде всего, администрация Никсона была убеждена в том, что односторонний уход способен превратиться в геополитическую катастрофу. Уверенность в надежности Америки с муками создавалась в течение 20 лет. Она была ключевым компонентом структуры свободного мира. Поворот на 180 градусов в отношении принимавшегося последовательно четырьмя администрациями главного американского обязательства президентом, до того ассоциировавшимся с консервативным внешнеполитическим курсом, вызвал бы глубочайшее разочарование среди союзников Америки, особенно среди тех, кто в наибольшей степени зависел от американской поддержки, вне зависимости от их согласия с деталями американской политики во Вьетнаме.

В такой обстановке администрация Никсона пришла к выводу, что ей требуется выработать стратегию, которая поколебала бы расчеты Ханоя на неизбежность полной победы и на его способность навязать американцам односторонний уход. В силу этого рассматриваемый второй вариант предполагал быстро довести дела до конца посредством сочетания политических и военных мер. Эта стратегия была мне лично по душе, поскольку я полагал, что она положит конец изнуряющей внутренней борьбе и позволит администрации перейти к выполнению задач, в большей степени нацеленных на объединение. Этот вариант включал в себя три следующих компонента. Во‑первых, согласие конгресса на продолжение войны. Во‑вторых, крупномасштабные усилия на переговорах, где Америка будет вправе делать любые возможные уступки, за исключением тайного сговора в захвате власти коммунистами. И в‑третьих, измененная военная стратегия, которая в пределах Южного Вьетнама сосредоточится на защите густонаселенных районов при одновременных попытках нарушить линии снабжения Ханоя. Предполагалось перерезание «тропы Хо Ши Мина» в Лаосе, ликвидация плацдармов в Камбодже и минирование северовьетнамских портов. В течение четырех лет все эти меры были, в конечном счете, приняты, что заставило Ханой согласиться в 1972 году на те условия, которые он последовательно отвергал в течение десятилетия. Если бы все эти меры были представлены одновременно и тогда, когда у Америки во Вьетнаме еще были крупные наземные силы, воздействие их могло бы оказаться решающим.

В самом начале своего президентского срока Никсон, возможно, и обратился бы к конгрессу, очертил бы свои идеи относительно почетного окончания войны во Вьетнаме и попросил бы их одобрения, подчеркнув, что из‑за продолжающейся войны у него не останется иного выбора, кроме одностороннего ухода, какими бы ужасными ни были последствия. Никсон отклонил совет по этому поводу по двум причинам. Во‑первых, он рассматривал такой шаг как отказ от ответственности, возложенной на него как на президента. Во‑вторых, отработав в течение шести лет членом конгресса, он был убежден – и почти наверняка был прав – в том, что конгресс обязательно избежит ясно выраженного решения и даст ему – в лучшем случае – весьма двусмысленное одобрение, подстрахованное таким количеством условий, что лишь усугубит проблему.

Поначалу Никсон не решался нанести удар по вьетнамской системе снабжения. Отношения с Советским Союзом и Китаем, по‑прежнему остававшиеся непрочными, могли еще больше ухудшиться, и взаимоотношения в рамках треугольника, которые позднее придали американской внешней политике столь необходимую гибкость, могли бы сложиться гораздо позже или вовсе были бы сорваны. Подорванные надежды общественности на ослабление напряженности во Вьетнаме могли бы далее воспламенить пыл участников движения за мир. Результат военных действий выглядел слишком неопределенным, а внутренние последствия могли оказаться неуправляемыми. При этом «стратегия прорыва» могла встретить столь сильное сопротивление со стороны ближайших советников Никсона, что ее можно было бы претворить в жизнь только после перетряски кабинета, а такого рода трата президентской энергии могла бы лишь помешать осуществлению жизненно важных инициатив долгосрочного характера.

Американский народ, похоже, требовал от своего правительства одновременного достижения двух несовместимых целей: им хотелось, чтобы война окончилась и чтобы Америка не капитулировала. Эти двойственные чувства разделялись также и Никсоном, и его советниками. Стремясь провести американскую политику через это море противоречий, Никсон избрал третий вариант – так называемый путь «вьетнамизации» – и не потому, что, по его мнению, это был некий «бог из машины», своеобразная палочка‑выручалочка в трудной ситуации, а потому, что, согласно его суждению, это был относительно безопасный способ сохранить равновесие между тремя ключевыми составляющими выпутывания Америки из Вьетнама. Речь идет о поддержании морального состояния внутри Америки на должном уровне, предоставлении Сайгону шанса честно прочно встать на ноги и обеспечении стимула для Ханоя к урегулированию вопросов. Поддержание всех этих трех сложно сочетающихся политических факторов в каком‑то управляемом формате стало бы решающей проверкой умения Америки выпутаться из Вьетнама.

Американскую общественность следовало бы успокоить выводами американских войск и серьезными усилиями на переговорах; Южный Вьетнам смог бы получить подлинную возможность защищать себя при помощи крупномасштабной американской помощи и подготовки персонала; Ханою же был бы предложен как пряник в виде мирных инициатив, так и кнут в форме периодических акций возмездия, которые привели бы к его истощению и служили бы предупреждением о том, что сдержанность Америки имеет границы. Будучи сложной стратегией, «вьетнамизация», так или иначе, таила в себе огромный риск того, что она может не сработать в плане синхронизации трех элементов стратегии. Просто не хватит времени, и вся эта политика закончится громким провалом. Само это мероприятие было в лучшем случае ненадежным, поскольку каждый уход поощрял бы Ханой, а каждый прощальный выстрел подогревал бы движение за мир.

В направленной мною памятной записке Никсону от 10 сентября 1969 года, значительная часть которой была подготовлена Энтони Лейком, тогда являвшимся моим старшим помощником, позже занимавшим пост советника по национальной безопасности президента Клинтона, я обратил внимание на все риски, связанные с «вьетнамизацией»[2]. Если «вьетнамизация» потребует слишком много времени, как утверждалось в памятной записке, общественное беспокойство могло бы скорее возрасти, чем ослабнуть. В таком случае администрация окажется на ничейной территории между «ястребами» и «голубями» – слишком много дающей противнику, с точки зрения «ястребов», и слишком воинственной, с точки зрения «голубей». Правительственные заявления, рассчитанные на то, чтобы умиротворить обе эти группы, возможно, и «собьют с толку Ханой, но также и закрепят его на позиции выжидания нашего ухода»:

«…«Вьетнамизация» превратится во все более серьезную проблему по мере нашего следования по этому пути.

– Вывод войск США превратится в нечто подобное соленым арахисовым орешкам для американской публики: чем больше американских войск отправится домой, тем больше она будет требовать возврата остальных. Это в конечном счете может завершиться требованиями одностороннего ухода – возможно, в течение года.

– Чем больше войск будет выведено, тем больше это придаст уверенности Ханою…

– Каждый выводимый солдат США будет в относительном плане представлять все большую важность для осуществления усилий на Юге, поскольку будет представлять собой более значительный процент сил США, чем его предшественник…

– Станет все труднее и труднее поддерживать моральный уровень тех, кто остается, не говоря уже об их матерях.

– «Вьетнамизация» может не привести к снижению потерь в войсках США вплоть до самых окончательных этапов, так как наш уровень потерь может не соотноситься с общей численностью американских войск в Южном Вьетнаме. Чтобы убивать примерно 150 солдат США в неделю, противник должен атаковать лишь незначительную часть наших сил…»[3]

В памятной записке утверждалось, что если все это соответствует действительности, то Ханой сосредоточит свои усилия на том, чтобы нанести Соединенным Штатам психологическое, а не военное поражение; он будет затягивать войну, загонять переговоры в тупик и выжидать, как будет разворачиваться ситуация внутри Америки, – это предсказание в общем и целом оказалось верным.

Памятная записка предвидела многие из наших будущих трудностей, но на нее не обратили никакого внимания. С одной стороны, хотя она и была передана президенту, я не проследил за ее прохождением в Овальный кабинет. В Вашингтоне идеи без рекламы не работают. Авторы меморандумов и памятных записок, не желающие за них бороться, скорее всего, увидят потом в своих словах оправдания задним числом, а не руководство к действию. Отступив перед решительным противостоянием и внутренними беспорядками, которые могла бы повлечь за собой альтернатива попытки подталкивания столкновения с Ханоем, я так и не настоял на тщательном рассмотрении этого варианта. Да и президент не стал их изучать, несомненно, по этой же самой причине. У Никсона не было стимула пересматривать ранее принятое решение в пользу «вьетнамизации», коль скоро ни одно из государственных учреждений, имеющих отношение к Вьетнаму, не высказало никаких возражений. А их не последовало в первую очередь потому, что они были до такой степени выбиты из колеи демонстрациями, что были не в силах выйти в опасную зону передовой.

Я переосмыслил все мучения выбора, чтобы показать, что к тому времени, как Никсон вступил в должность, во Вьетнаме любой выбор был одинаково плох. Тот факт, что «вьетнамизация» может оказаться мучительно трудной, не делал другие варианты более привлекательными. Эта фундаментальная истина ускользала от внимания критиков вьетнамской войны, как она ускользала от внимания значительной части американского общества и в других случаях: внешняя политика зачастую влечет за собой принятие решений в условиях выбора между плохим и плохим. Выбор, перед лицом которого стоял Никсон во Вьетнаме, надо было делать между противными вариантами. После 20 лет сдерживания Америка платила свою цену за перенапряжение. Не оставалось вообще никаких выборов.

Хотя «вьетнамизация» была рискованным курсом, в целом она была наилучшим из всех имеющихся. Она имела то преимущество, что постепенно приучала американский и южновьетнамский народы к неизбежности ухода Америки. И если бы в процессе неумолимого сокращения численности американских сил Америке удалось бы укрепить Южный Вьетнам, – а администрация Никсона надеялась именно на это, – цели Америки были бы достигнуты. Если бы ей не удалось это сделать и единственным оставшимся вариантом был бы односторонний уход, то окончательное выпутывание могло бы произойти после того, как американские силы во Вьетнаме уменьшились бы до такого, который сократил бы до минимума риски хаоса и унижения.

По мере претворения этой политики в жизнь Никсон преисполнился решимости сделать крупное усилие в направлении переговоров и попросил меня заняться этим делом. Французский президент Жорж Помпиду дал краткое резюме того, что меня ожидало впереди. Поскольку его аппарат взял на себя организационные мероприятия, связанные с моими секретными переговорами в Париже с северными вьетнамцами, я кратко информировал его после каждого раунда переговоров. Во время одного из таких случаев, когда я был в удрученном состоянии по поводу, казалось бы, непреодолимого тупика, Помпиду заметил сухим, как бы ничего не значащим тоном: «Вы обречены на успех».

Государственные лица не выбирают конкретное время служения своей стране и стоящие перед ними задачи. Если бы я обладал в данном вопросе правом выбора, я бы безусловно предпочел более покладистого партнера по переговорам, чем Ле Дык Тхо. Опыт усилил то, чему обучила идеология его самого и его коллег по ханойскому политбюро, – что партизанская война знает только победу или поражение, но не компромисс. На ранних этапах «вьетнамизация» не производила на него никакого впечатления. «Как вы можете рассчитывать взять верх при помощи одной только южновьетнамской армии, если она не смогла победить при содействии 500 тысяч американцев?» – спрашивал до предела уверенный в себе Ле Дык Тхо в 1970 году. Это был навязчивый вопрос, который тоже мучил нас. За четыре года усиление Сайгона в сочетании с ослаблением Ханоя делало положительный ответ, казалось бы, вполне реальным. Но даже при этих обстоятельствах потребовались блокада, провал северовьетнамского наступления и интенсивные бомбардировки, чтобы вынудить Ханой заключить соглашение.

Феномен абсолютно непримиримого противника, незаинтересованного в компромиссе, – а фактически стремящегося превратить тупиковую ситуацию в оружие, – был чужд американскому опыту. Все большее число американцев жаждало компромисса. Но ханойские лидеры развязали войну, чтобы победить, а не чтобы заключить сделку. В силу этого категории, которыми оперировали во время внутриамериканских дебатов – множество предложений о прекращении бомбардировок, прекращении огня, назначении крайнего срока вывода американских сил и о создании коалиционного правительства, – никогда не входили в расчеты Ханоя. Ханой начинал торговаться только тогда, когда на него оказывалось серьезное давление, – в частности, когда Америка возобновляла бомбардировки, и чаще всего тогда, когда были заминированы северовьетнамские порты. И тем не менее именно возврат к оказанию давления более всего распалял критиков внутри страны.

Переговоры с северовьетнамцами шли на двух уровнях. Имели место официальные встречи четырех сторон конфликта в отеле «Мажестик» в Париже, в которых участвовали Соединенные Штаты, правительство Тхиеу, ФНО (южновьетнамская организация‑ширма Ханоя) и ханойское правительство. На протяжении многих месяцев время уходило на споры вокруг формы стола, за которым Фронт национального освобождения мог бы сидеть так, чтобы это не подразумевало признания его Сайгоном, так что официальные переговоры немедленно застопорились. Форум оказался слишком велик, общественное внимание было слишком пристальным, а Ханой оказался слишком упрямым в своем нежелании предоставить равный статус не только Сайгону, но, если на то пошло, даже собственному сателлиту, ФНО.

Поэтому администрация Никсона продолжала вести так называемые закрытые переговоры – то есть секретные, – в которых принимали участие только американская и северовьетнамская делегации и которые были начаты еще Авереллом Гарриманом и Сайрусом Вэнсом в последние месяцы деятельности администрации Джонсона. Характерно, что прибытие Ле Дык Тхо в Париж означало готовность Ханоя к очередному раунду переговоров. Хотя в ханойской иерархии он занимал пятое место, причудой Ле Дык Тхо было называть себя специальным советником Суана Тхюи[4], функционера из Министерства иностранных дел, который формально являлся главой северовьетнамской делегации в отеле «Мажестик».

Американская переговорная позиция заключалась в разграничении военного и политического аспектов, она оставалась неизменной и после 1971 года. Эта программа призывала к прекращению огня, за которым последовал бы полный вывод американских войск, а также окончание пополнения снабжения и живой силы с Севера. Политическое будущее Южного Вьетнама оставалось бы на усмотрение свободной политической борьбы. Ханой вплоть до прорыва в октябре 1972 года требовал установить срок безоговорочного вывода всех американских сил и ликвидации правительства Нгуен Ван Тхиеу. Установление этого срока было своего рода входной платой, обязательным условием для начала переговоров по всем другим вопросам, его необходимо было соблюдать, независимо от успеха обсуждения других тем. Америка хотела добиться компромисса, Ханой – капитуляции. Срединного пути не было до тех пор, пока баланс сухопутных сил не сделал компромисс временно возможным, – а он продолжался ровно столько, сколько сохранялся баланс сил.

Встречи неизменно запрашивала американская сторона через генерала Вернона Уолтерса, военного атташе посольства Соединенных Штатов в Париже. Уолтерс затем сделал заметную карьеру в качестве заместителя директора Центрального разведывательного управления, постоянного представителя в Организации Объединенных Наций и посла в Германии, а также выполняя весьма деликатные президентские миссии. Маневрирование с тем, чтобы Соединенные Штаты делали первый шаг, было одним из излюбленных приемов Ханоя, направленным на обеспечение психологического превосходства. Эта тактика показывает, как ловко сумел Ханой использовать внутриамериканский кризис. Если бы во время продолжительного пребывания Ле Дык Тхо в Париже правительство Соединенных Штатов не вступило бы с ним в контакт, он, несомненно, намекнул бы журналистам или приезжающим туда членам конгресса на неспособность администрации Никсона воспользоваться очевидными миролюбивыми намерениями Ханоя. С учетом американских внутриполитических противоречий такого рода намеки непременно получили бы широкое распространение, а он был способен закидывать удочку даже тогда, когда переговоры уже велись по существу.

Во время каждого приезда Ле Дык Тхо в Париж в промежутке между 1970 и 1972 годами состоялось пять или шесть встреч на протяжении несколько месяцев. (Имел место также ряд встреч с одним Суаном Тхюи. В отсутствие Ле Дык Тхо они оказались пустой тратой времени.)

Переговоры следовали стереотипной процедуре. Будучи формально главой вьетнамской делегации на переговорах, Суан Тхюи имел обыкновение начинать встречу бесконечным повторением вьетнамской позиции, знакомой нам по встречам в отеле «Мажестик». Затем он «предоставлял слово специальному советнику Ле Дык Тхо». Безупречно одетый в коричневый или черный «маоцзэдуновский френч», Ле Дык Тхо произносил столь же пространную речь, сфокусированную на философских вопросах, как он их понимал, и насыщенную эпическими повествованиями на тему предшествовавших войн вьетнамцев за независимость.

Почти до самого конца переговоров тема высказываний Ле Дык Тхо оказывалась неизменной: баланс сил сложился в пользу Ханоя и будет все больше таковым; войны ведутся ради достижения политических целей, отсюда американское предложение о прекращении огня и обмене пленными является абсурдным и неприемлемым; политическое решение следует начать со свержения Соединенными Штатами южновьетнамского правительства. В какой‑то момент Ле Дык Тхо даже услужливо предложил метод осуществления выполнения этой задачи – убийство Нгуен Ван Тхиеу.

Все это представлялось с безупречной вежливостью, холодным обращением, несущим в себе осознание морального превосходства, и при помощи марксистского словаря, непонятного отсталым империалистам, которые не имели права его перебивать. Ле Дык Тхо не упускал ни малейшей возможности, чтобы заняться по любому, даже самому пустяковому, поводу идеологическим просвещением. Однажды мне надо было сделать перерыв в переговорах, используя для этого, по моему мнению, довольно тактичную марксистскую формулировку – о том, что «объективная необходимость» делает перерыв необходимым. Это, однако, побудило Ле Дык Тхо прочесть очередную десятиминутную лекцию на тему недопустимости для империалиста вроде меня использования марксистской терминологии.

Базовой стратегией, лежащей в основе ледяной холодности Ле Дык Тхо во время переговоров, было желание довести до нашего сведения, что время работает на него, поскольку он в состоянии использовать внутренний раскол Америки себе на благо. В ходе первых раундов встреч в период с февраля по апрель 1970 года он отверг прекращение огня, 15‑месячный график вывода войск[5], деэскалацию боевых действий и обеспечение нейтралитета Камбоджи. (Довольно интересно, что в весьма подробном перечне жалоб Ле Дык Тхо ни разу не упомянул «тайные» бомбардировки схронов на территории Камбоджи.)

Во время второго раунда переговоров, с мая по июль 1971 года, Ле Дык Тхо дошел до небывалого уровня цинизма. На открытом заседании ФНО предложил план из семи пунктов. Ле Дык Тхо на закрытых переговорах предложил несколько отличную от этого плана и более конкретную схему из девяти пунктов, специально подчеркнув, что именно она послужит основой для настоящих переговоров. В то же время представители коммунистов требовали ответа на публично объявленный план из семи пунктов, и администрация Никсона оказалась под обстрелом в связи с тем, что не отвечает на предложение, по поводу которого сами вьетнамские участники переговоров ясно заявили, что обсуждать его не собираются. Эта шарада продолжалась до тех пор, пока Никсон публично не разоблачил этот маневр, после чего Ханой обнародовал состоящее из двух пунктов «развитие» состоявшего из семи пунктов плана. Это вызвало очередную волну общественного давления на Никсона. После окончания переговоров я спросил Ле Дык Тхо, что именно развивали эти два пункта. «Ничего», – ответил тот с улыбкой.

Во время третьего раунда переговоров, проходившего с августа 1972 года по январь 1973 года, произошел прорыв. 8 октября Ле Дык Тхо отказался от стандартного требования к Америке свергнуть сайгонское правительство и согласился на прекращение огня. С этого момента дело стало быстро двигаться к завершению. Ле Дык Тхо продемонстрировал, что он так же изобретателен в поиске решений, как был непреклонен в период жесткого противостояния. Он даже изменил содержание вступительной речи, которая, не будучи короче тех, что звучали прежде, превратилась в проповедь, нацеленную на прогресс. Однако он не позволил, чтобы начало серьезных переговоров ограничивало его склонность к тому, чтобы выглядеть противным. Каждое утро он, как начало новой молитвы, произносил одну и ту же фразу: «Вы делаете большое усилие, и мы сделаем большое усилие». Однажды утром он опустил прилагательное, заявив, что Америке следует сделать «большое усилие», на которое будет отвечено просто «усилием». Для того чтобы нарушить монотонность этой речи, я обратил внимание Ле Дык Тхо на отсутствие определения. «Рад, что вы это заметили, – сказал мой невозмутимый собеседник. – Ведь вчера мы сделали большое усилие, а вы сделали просто усилие. Так что сегодня мы поступим наоборот: вам следует сделать большое усилие, мы же сделаем просто усилие».

Беда отчасти заключалась в том, что Ле Дык Тхо преследовал только одну цель, в то время как Америка, будучи сверхдержавой, должна была иметь множество. Ле Дык Тхо хотел завершить свою карьеру революционера победой; Америка же должна была находить равновесие между соображениями внутреннего и международного порядка, между проблемами будущего Вьетнама и сохранением глобальной роли Америки. Ле Дык Тхо обращался с американской психикой, как опытный хирург мог бы оперировать своего пациента; администрация Никсона была обязана сражаться на таком множестве фронтов, что ей весьма редко предоставлялась возможность вести наступательную дипломатию.

И действительно, с самого начала и в течение всего времени проведения переговоров администрация Никсона вынуждена была тратить огромное количество энергии, чтобы отбивать нападки, ставившие под сомнение ее добрые намерения. Несмотря на множество односторонних, не встретивших взаимности жестов, совершенных Никсоном в адрес Ханоя, президент почти сразу же после вступления в должность стал подвергаться критике по поводу того, что он недостаточно предан делу мира. К сентябрю 1969 года Соединенные Штаты предложили участие ФНО в политическом процессе и смешанных избирательных комиссиях, вывели 10 процентов своих вооруженных сил и согласились на полный вывод остальных после урегулирования, – не получив в ответ на эти уступки ничего, кроме бесконечных повторений коммунистами стандартных заученных текстов с требованием одностороннего ухода и свержения сайгонского правительства.

Тем не менее 25 сентября 1969 года сенатор‑республиканец от штата Нью‑Йорк Чарльз Гуделл объявил, что внесет резолюцию с требованием вывода всех американских вооруженных сил из Вьетнама к концу 1970 года. 15 октября по всей стране состоялись демонстрации в рамках так называемого национального моратория. 20‑тысячная толпа направилась на полуденный митинг в финансовом районе Нью‑Йорка, чтобы послушать, как Билл Мойерс, который был когда‑то помощником и пресс‑секретарем президента Джонсона, осуждает войну. 30 тысяч собрались в Нью‑Хэйвен‑Грине. 50 тысяч заполнили пространство возле памятника Вашингтону, близко к Белому дому. В Бостон‑Коммоне, историческом центре города, 100 тысяч человек внимали речам сенатора Макговерна, в то время как специальный самолет нарисовал вверху в небе символ мира, символизируя тем самым, что администрация отвергает желательность мира.

Как это закреплено в движении за мир, американская исключительность не допускала возможности обсуждения практической стороны выпутывания из сложившейся ситуации и трактовала попытки такого рода как сокровенное желание администрации продолжать войну. Превратив войну во внутренний конфликт между добром и злом в своей стране, движение за мир предпочло бы – по соображениям, которые оно считало высокоморальными, – крах Америки во Вьетнаме любому исходу, который, именно по той причине, что его могут рассматривать как «почетный», разжег бы аппетит правительства к новым заграничным авантюрам.

Вот почему оказалось невозможным найти точки соприкосновения между движением за мир и администрацией. Никсон сократил численность американских войск во Вьетнаме в продолжение трех лет с почти 550 тысяч до 20 тысяч человек. Потери сократились примерно с 16 тысяч, то есть 28 процентов от общего количества, в 1968 году примерно до 600, то есть до приблизительно одного процента от общего количества, в 1972 году, последнем году войны. Это не уменьшило ни недоверия, ни боли. Поскольку фундаментальное разногласие не могло быть преодолено: Никсон хотел покинуть Вьетнам с честью, а движение за мир полагало, что честь диктует Америке, по существу, безоговорочный уход из Вьетнама.

Если окончание войны становилось единственной целью, то сайгонское правительство воспринималось глазами его критиков скорее препятствием, чем союзником. Прежняя убежденность в том, что Южный Вьетнам является ключевым элементом американской безопасности, была давным‑давно отброшена. Оставалось только ощущение того, что во Вьетнаме Америка находится в дурной компании. Новым стандартным утверждением критиков стало требование заменить правительство Нгуен Ван Тхиеу на коалиционное правительство, если надо, то путем снижения американского финансирования Южного Вьетнама. Идея коалиционного правительства превратилась в панацею, предлагаемую во время внутриполитических дебатов как раз именно тогда, когда северовьетнамские участники переговоров дали ясно понять, что, согласно их собственному определению, коалиционное правительство является всего лишь эвфемизмом захвата коммунистами Юга.

Северные вьетнамцы на деле разработали весьма продуманную формулу, позволившую сбить с толку американских слушателей. Они утверждали, что их целью является создание «трехстороннего» «коалиционного» правительства, состоящего из ФНО (их пешки), нейтралистских элементов и членов сайгонской администрации, выступающих за «мир, свободу и независимость». Как и со всеми хитроумными маневрами Ханоя, надо было читать текст мелким шрифтом, в котором излагается истинный смысл подобных якобы рациональных предложений. И только тогда стало ясно, что этот трехсторонний орган должен был не управлять Сайгоном, но вести переговоры с ФНО об окончательном урегулировании. Иными словами, орган, подвластный коммунистам, вел бы переговоры с чисто коммунистической группировкой относительно политического будущего Южного Вьетнама. Ханой предлагал кончить войну посредством диалога с самим собой.

Однако в ходе внутриамериканских дискуссий этот вопрос ставился вовсе не в такой плоскости. В книге «Гигант‑калека» сенатор Джеймс Уильям Фулбрайт утверждал, что речь идет о сведении счетов между соперничающими тоталитаристами[6]. Сенатор Макговерн, который в 1971 году представлял себе некое «смешанное правительство» в Сайгоне, в 1972 году, накануне выдвижения своей кандидатуры от Демократической партии на пост президента, настаивал на выводе войск США и на резком сокращении военной помощи Южному Вьетнаму[7]. Администрация Никсона была готова рискнуть правительством Нгуен Ван Тхиеу ради свободных выборов под международным наблюдением. Но она отказывалась свергнуть союзное правительство, созданное при предыдущей администрации, чтобы обеспечить вызволение Америки.

С точки зрения движения за мир критерием успеха был просто сам факт окончания войны. И если ответ был отрицательным, то переговорная позиция Америки воспринималась как ошибочная. Движение за мир не осуждало Ханой ни за его позиции на переговорах, ни за метод ведения войны, что тем самым давало Ханою стимул заниматься саботажем. К 1972 году Соединенные Штаты в одностороннем порядке вывели 500 тысяч военнослужащих. Сайгон официально предложил провести свободные выборы, а Америка выведет все остающиеся войска в течение четырех месяцев с момента заключения соглашения. Нгуен Ван Тхиеу согласился подать в отставку за месяц до выборов. Соединенные Штаты предложили создать смешанную комиссию для наблюдения за выборами, все это обусловливалось прекращением огня под международным контролем и возвращением военнопленных. Но ни одна из этих мер не ослабила нападки на их мотивы и политический характер.

Прошли месяцы, дебаты внутри страны все больше сосредоточивались на поставленном Ханоем предварительном условии, что Соединенные Штаты определят в одностороннем порядке фиксированный срок вывода американских войск в качестве формулы окончания войны. Предложения по установлению фиксированных сроков вывода войск быстро превратились в стандартное содержание антивоенных резолюций конгресса (в 1971 году их было примерно 22 и в 1972 году – 35). То, что они носили необязательный характер, для их авторов лучше и быть не могло: отмежевание от администрации без какой‑либо ответственности за последствия. Ничего, казалось, не было проще, чем окончить войну путем простого ухода с поля боя, – с той, однако, оговоркой, что во Вьетнаме все было не так просто, как казалось.

После встречи с участниками переговоров со стороны Северного Вьетнама и ФНО члены американского движения за мир непрестанно заявляли, что они «знают», что освобождение военнопленных и урегулирование других вопросов последует после того, как Соединенные Штаты примут на себя обязательство по конкретному, не подлежащему изменению сроку вывода войск. На самом деле Ханой никогда не давал подобного обещания, придерживаясь того же старого сценария с теми же самыми соблазнительными двусмысленностями, которые он использовал по поводу прекращения бомбардировок в 1968 году. Установление крайнего срока, как утверждал Ле Дык Тхо, создаст «благоприятные условия» для решения остальных проблем. Но когда дело дошло до конкретного обсуждения, то он настаивал на том, что этот крайний срок, будучи установлен, останется обязательным, независимо от того, что произойдет на других переговорах относительно прекращения огня или освобождения военнопленных. На деле Ханой обусловливал освобождение пленных и прекращение огня свержением сайгонского правительства. Как беспрестанно объяснял Ле Дык Тхо, словно вел семинар по политологии для начинающих, в первую очередь именно поэтому и велась война.

Самой большой иронией американских внутренних дебатов оказалось то, что Ханой на деле вовсе был не заинтересован в одностороннем выводе американских войск. Этот вопрос до сих пор трактуется ошибочно в большей части литературы о войне. Вплоть почти до самого конца Ханой никогда не отклонялся от своей стандартной формулы: неотменяемый срок вывода американских войск наряду с обязательством Америки свергнуть при уходе южновьетнамское правительство. Ему было принципиально не интересны нюансы различных вариантов графика вывода, которые благонамеренные члены конгресса готовы были бросить к его ногам, за исключением случаев, когда они способствовали расколу американского общества. Подсластить пилюлю, предложив более утешительный график, вовсе не означало смену позиции Северного Вьетнама. Исход конфликта, как это мыслилось Ханою, будет определять только сила. Он охотно проглатывал любые подслащенные пилюли, но это не влияло на его переговорную позицию. Критики войны полагали, что Ханой стал бы вести себя разумно, если бы Америка продемонстрировала ему готовность предпринять дополнительные усилия. Тут они глубоко ошибались. Все, что слышал Вашингтон от Ханоя, сводилось к повторяющемуся требованию о капитуляции: безоговорочный уход, за которым должно было последовать свержение тогдашней администрации в Южном Вьетнаме и ее замена ханойскими марионетками. Затем, когда у Америки на руках вообще не останется карт, пройдут переговоры относительно военнопленных, которых легко можно будет задержать у себя для того, чтобы выжать дополнительные уступки.

Как выяснилось позднее, дебаты на тему вывода войск оказались поворотным пунктом во Вьетнамской войне, показав, что многие из побед администрации были на самом деле пирровыми. Никсон твердо придерживался той точки зрения, что на фиксированную дату вывода войск можно соглашаться лишь в том случае, если в обмен на это будет обеспечено достижение других весьма важных для Америки целей. Но он должен был заплатить свою цену согласием на полный уход уже после того, как эти условия будут выполнены. Южный Вьетнам, таким образом, был поставлен в положение, при котором должен был бы защищать себя самостоятельно от гораздо более непримиримого противника, чем те, с которыми приходилось сталкиваться другим союзникам Америки, и при таких условиях, на которые Америка не вынуждала идти никого из других своих союзников. Американские войска находились в Европе на протяжении жизни двух поколений; перемирие в Корее защищалось американскими силами уже более 40 лет. И только во Вьетнаме Соединенные Штаты, в силу внутренних разногласий, согласились не оставлять никаких войск; на этой стадии они лишили себя какого бы то ни было порога безопасности, когда речь пошла о защите уже достигнутого соглашения.

Никсон изложил американские условия урегулирования в двух своих основных выступлениях – 25 января и 8 мая 1972 года. Условия эти были таковы: прекращение огня под международным наблюдением, возвращение и выяснение судьбы пленных, продолжение экономической и военной помощи Сайгону и решение политического будущего Южного Вьетнама вьетнамскими политическими партиями на основе свободных выборов. 8 октября 1972 года Ле Дык Тхо принял ключевые предложения Никсона, и Ханой наконец отказался от требования соучастия Америки в установлении коммунистического правления в Сайгоне. Он согласился на прекращение огня, на возвращение американских военнопленных, на предоставление отчета по поводу пропавших без вести. Правительство Нгуен Ван Тхиеу оставалось на месте, а Соединенным Штатам разрешалось продолжать оказывать ему военную и экономическую помощь.

До этого Ле Дык Тхо вообще отказывался обсуждать подобные условия. И поэтому он внес собственное предложение, означавшее, по существу, прорыв на переговорах, сопроводив его следующим заявлением: «…это новое предложение полностью совпадает с тем, что предлагал сам президент Никсон: прекращение огня, конец войны, освобождение военнопленных, вывод войск… и мы дополнительно предлагаем ряд принципов по политическим вопросам. Вы также их предлагали. А урегулирование этих вопросов мы оставляем на усмотрение южновьетнамских сторон»[8].

Ни одна из последующих трагедий и дискуссий не в состоянии стереть из памяти чувство воодушевления, охватившее тех из нас, кто формировал американскую политику, когда мы осознали, что находимся на пороге достижения того, к чему стремились на протяжении четырех мучительных лет, и что Америка не бросит на произвол судьбы тех, кто на нее положился. Никсон заявлял неоднократно, что, как только его условия будут приняты, он быстро пойдет на урегулирование. 14 августа 1972 года я заявил Нгуен Ван Тхиеу, что, если Ханой примет предложения президента Никсона как есть, Америка быстро заключит соглашение. Мы обязаны сдержать слово. И у нас нет иного выбора, кроме как его сдержать. Если бы мы промедлили, Ханой опубликовал бы свое предложение, заставив тем самым администрацию объяснять, почему она отвергает свои же собственные условия, и это ускорило бы голосование в конгрессе за сокращение выделяемых средств.

Сочетание ряда факторов заставило Ханой принять то, что он до этого постоянно отвергал: все большее сокращение запасов в результате минирования северовьетнамских портов, удары по схронам на территории Лаоса и Камбоджи в 1970 и 1971 годах, провал его весеннего наступления в 1972 году, отсутствие политической поддержки из Москвы и Пекина, когда Никсон возобновил бомбардировки Севера, и страх перед тем, что Никсон, будучи переизбранным, доведет дело до решительного столкновения.

Решающим фактором, возможно, было то, что, оценивая последствия президентских выборов 1972 года, тщательно рассчитывающий все свои шаги Ханой на этот раз совершил крупный просчет. Ханой, похоже, поверил, что весьма убедительная победа Никсона на выборах развяжет ему руки в отношении ведения войны. Администрация Никсона знала, что новый конгресс не будет более благожелательно настроен по отношению к политике Никсона во Вьетнаме и, возможно, будет к нему лично еще более враждебен. Могла пройти одна из буквально множества резолюций конгресса по сокращению финансирования войны – возможно, в приложении к дополнительному закону, который должен был быть представлен на утверждение конгресса в начале 1973 года в связи с разгромом весеннего наступления коммунистов в 1972 году.

Я приветствовал перспективу мира в надежде, что он позволит Америке начать процесс национального выздоровления и вновь выковать двухпартийный консенсус, сформировавший американскую послевоенную внешнюю политику. В конце концов, движение за мир добилось своей цели обеспечения мира, в то время как те, кто стремился к почетному завершению войны, могли чувствовать себя удовлетворенными, поскольку их терпение принесло свои результаты. В моем кратком сообщении, в котором были обрисованы условия окончательного соглашения, я обращался к оппонентам в четырехлетних внутренних распрях: «…теперь должно быть ясно, что никто в связи с этой войной не обладает монополией на страдания и что никто из участников этих дебатов не имеет монополии на моральное понимание; и теперь, когда мы, наконец, достигли такого соглашения, по которому Соединенные Штаты не навязывают политическое будущее своим союзникам, соглашения, которое сохраняет достоинство и самоуважение для всех сторон, мы, залечивая раны в Индокитае, сможем начать залечивать раны в Америке»[9].

Слабые перспективы национального единства, однако, необратимо рассеялись из‑за проблемы Камбоджи. Поскольку Камбоджа была единственным театром войны в Индокитае, не унаследованным Никсоном от своих предшественников, она разожгла огонь межпартийных дебатов, превратив их в самое непримиримое разногласие вьетнамской эры.

В мои намерения не входит вновь напоминать об этих противоречиях. Подробности их уже рассмотрены в других трудах[10]. По сути дела, обвинения со стороны критиков администрации сводятся к двум центральным пунктам: что Никсон необоснованно расширил войну, распространив ее на территорию Камбоджи, и что в этом процессе именно американская политика обязана нести ответственность за геноцид, осуществленный коммунистическими «красными кхмерами» после одержанной ими победы в 1975 году.

Сама идея того, что Никсон легкомысленно расширил границы войны, явилась перерождением стратегической концептуальной ошибки по поводу Лаоса, относящейся к 1961–1962 годам. Речь идет о том, что роль Америки в войне может быть ограничена Южным Вьетнамом, несмотря даже на то, что Ханой вел войну во всех трех странах Индокитайского театра военных действий. Северовьетнамская армия построила внутри Камбоджи целую сеть базовых лагерей непосредственно по ту сторону границы с Южным Вьетнамом, откуда совершались нападения в масштабе дивизий на американские и южновьетнамские войска. Лагеря снабжались либо по «тропе Хо Ши Мина» через Лаос, либо через камбоджийский морской порт Сиануквилль – все это представляло собой откровенное нарушение нейтралитета Камбоджи. По мере ускорения ухода американских войск боевые позиции как южновьетнамских, так и американских сил было бы невозможно защищать, если бы сеть снабжения осталась нетронутой, а уменьшающимся американским войскам противостояли бы по‑прежнему многочисленные северовьетнамские части с неограниченными возможностями снабжения извне. В силу этого администрация Никсона приняла тактическое решение нанести удар по территории лагерей с воздуха в 1969 году и наземными силами в 1970 году. Воздушные удары были ответом на волну северовьетнамских атак на Юге, во время которых убивали по 400 американцев в неделю и которые представляли собой нарушение «взаимопонимания» Ханоя с президентом Джонсоном, достигнутое во времена прекращения бомбардировок в 1968 году. Наземные удары были стратегическим ходом для защиты уходящих американских войск численностью в 150 тысяч военных в год.