В XVIII в. и особенно во второй его половине происходили крупнейшие сдвиги в экономической и социально-политической жизни народов континентальной Европы. Этот период характеризуется успехами капиталистического производства и торговли, развитием производственных отношений, буржуазной идеологии. А конец XVIII в. ознаменовался буржуазной революцией во Франции, давшей толчок политическим движениям в других европейских государствах.

В России, где во второй половине XVIII в. сложился капиталистический уклад и в 1773-1775 гг. разразилась крупнейшая крестьянская война, просветительская идеология тоже стала пробивать себе дорогу. Но здесь она отличалась рядом особенностей. Своя специфика была присуща и просветительской идеологии в других европейских странах.

Просвещение приобретало различную направленность в соответствии с социальными нуждами и интересами выступавших против феодализма крупной буржуазии, мелкой буржуазии и рабочих. Различия эти особенно отчетливо проявлялись в отношении просветителей к разным формам собственности. Принципы просветительской идеологии определяли и характер исторических произведений, возбуждавших в читателях гнев против лжи и невежества, суеверия, фанатизма, тирании и угнетения масс, против религиозных и династических войн и кровавых дел инквизиции. Определяя главную задачу просветительской историографии, Вольтер писал: «Человек со здравым смыслом, читая историю, занят главным образом ее опровержением». Опровержение истории и отрицание исторического прошлого было исполнено могучей созидательной силой и гуманистического стремления, как говорил Вольтер, «научить людей не преследовать людей».

Когда в 1750-х гг. писалась «Древняя Российская история», Ломоносов усомнился в происхождении Москвы от Мосоха и от мосхов. «Великий перерыв времени, в кое о мосхах не упоминают внешние и домашние писатели, не позволяет утверждать о единоплеменстве мосхов и славян московских без должного свидетельства». Однако в деле критики исторического баснословия Ломоносов безусловно уступал Татищеву. Так, Татищев доказывал легендарность известия о пребывании апостола Андрея Первозванного в Киеве и Новгороде, а Ломоносов объявил Байера «полоумным» как раз за опровержение этого известия. Легенду о происхождении Рюрика от Августа, отвергнутую не только Татищевым в XVIII в., но и Юрием Крижаничем в XVII в., Ломоносов считал частично достоверной. По его предположению родственники какого- нибудь римского кесаря могли прибыть в балтийскую Русь, и, таким образом, Рюрик мог оказаться их «сродником».

В «Слове похвальном» Петру татарское иго объясняется тем, что бог был раздражен «предков наших враждами, неправдами, граблениями, и братоубийствами». Промысел божий в этом произведении усматривается и в том, что от времени до времени рождались великие государи. Впрочем, политическая деятельность этих государей приписывается им самим, а не направляющей деснице господа. Обращения к провидению, скорее, косят у Ломоносова характер риторических оборотов и не могут быть истолкованы как показатель провиденциалистского мировоззрения автора.

Если в исторической критике Татищев превосходил Ломоносова, то в литературности, доступности и красоте изложения первенствовал Ломоносов. Татищев сам это великолепно понимал. Когда он решил посвятить первый том своей «Истории Российской» великому князю Петру Федоровичу (Петру III), он попросил составить текст посвящения именно Ломоносова. Для сравнения стиля Татищева со стилем Ломоносова сопоставим вводные слова того и другого о значении исторических знаний.

В.Н. Татищев писал, что история нас «ово от своих собственных, ово от других людей дел учит о добре прилежать, а зла остерегаться». У М.В. Ломоносова история «дает государям примеры правления, подданным - повиновения, воинам - мужества, судиям — правосудия, младым - старых разум, престарелым - сугубую твердость в советах, каждому незлобивое увеселение, с несказанною пользою соединенное».

М. В. Ломоносов сочинил значительное количество од, посвященных торжественным датам и официальным празднествам и воспевавших императоров, и императриц периода дворцовых переворотов. Этому жанру литературы в России и на Западе всегда был присущ панегиризм, гиперболизм и непомерная восторженность оценок прославляемых, вне зависимости от того, были ли они действительно выдающимися деятелями или представляли собой совершенное ничтожество.

А. Н. Радищев писал, что не завидует Ломоносову, когда он, «следуя общему обычаю ласкати царям», «льстил похвалою в стихах Елизавете».30 Вместе с тем следует отметить, что какому бы царю ни посвящалась ода, Ломоносов переключал внимание своих читателей на Петра Великого и здесь уж достигал высокой художественной впечатляемости, так как стиль еды соответствовал восторженному отношению автора к герою. Мы уже говорили об отношении Ломоносова к Петру Великому. В одах, посвященных преемникам Петра, это отношение остается неизменным. В соответствии со своим пониманием задач истории, Ломоносов использует историческую тему в одах, чтобы дать государям пример мудрого правления.

Заканчивая характеристику ломоносовских работ по истории, напомним оценку С. М. Соловьева, признававшего, что В. Н. Татищеву и М. В. Ломоносову «принадлежит самое почетное место в истории русской науки в эпоху ее начальных трудов». С критическим отношением к историческому прошлому общества у просветителей или, во всяком случае, у некоторых из них сочеталось стремление понять законы, на которых основывается жизнь общества. Монтескье и другие ученые эпохи Просвещения настойчиво искали причины происходивших событий, законы истории. Было бы странно, считал Вольтер, если бы вся природа повиновалась законам и лишь человек, «небольшое животное в пять футов», мог бы действовать по своей прихоти. Подобно тому как все тела подчиняются закону тяготения, а грушевые деревья не могут приносить ананасы, каждое историческое событие подчинено необходимости. «Когда я хочу сделать то, что хочу, тогда я свободен: но я хочу в силу необходимости, ибо иначе я хотел бы беспричинно, что невозможно».'

Выдающиеся успехи естественных наук, открытие ранее неизвестных законов природы приводили ученых XVII в. к мысли о господстве закономерности и в обществе. Об этом, как мы видели, говорил Гоббс, и эту мысль просветители XVIII в. усвоили у философов XVII в. Аналогии, которые по традиции устанавливались между законом всемирного тяготения и законами общества, приводили иногда просветителей к механическим представлениям об общественной жизни. Законы, управляющие этой жизнью, представлялись такими же вечными и неизменно действующими, как закон тяготения. К таким же представлениям приводили традиционные идеи о неизменности человеческой природы, которая определяет причины человеческих поступков.

Но рядом с утверждениями о тождественности законов природы и общества и бесконечно повторяющихся в круговороте явлениях общественной жизни ученые XVIII в. развивали мысль о коренном различии природных и общественных закономерностей. Вольтер признавал прогресс и считал его движущей силой разум, идущий по пути накопления знаний. Новые научные открытия и распространение просвещения преобразуют человеческую жизнь, совершенствуют земледелие, ремесла, мануфактуры, развивают мореплавание и торговлю, повышают благосостояние людей. Человеческий разум приводит к достижениям искусств и преодолению суеверии, к нравственному возвышению и совершенствованию законов и социальных отношений.

Обобщая эти высказывания, Г. В. Плеханов отметил, что они состояли в объяснении «исторической эволюции эволюцией нравов и идей или, как говорили в XVIII веке, мнений». Плеханов показал, что тезис просветителей XVIII в. о том, что «мнения правят миром», характеризует исторические воззрения даже философов, которые в понимании природы стояли на материалистических позициях (Гольбах, Гельвеций). Этот тезис характерен и для Монтескье, отводившего немаловажную роль в истории географической среде.

Представления просветителей о закономерности общественной жизни и об историческом прогрессе, основанном на достижениях человеческого разума, противоречили их утверждениям о неразумности и противоестественности многовековой истории. Вольтер находил во всей прошлой истории только четыре периода, когда человечество делало большие успехи: век Филиппа Кондорсэ Ж. А. Эскиз исторической картины прогресса.

В эти периоды творили великие ученые, художники, гиганты культуры. На протяжении всей остальной истории человеческий разум был порабощен, и господствовали невежество, нетерпимость и инертность. При таком понимании закономерности общественного развития и прогресса возникает вопрос, почему на протяжении четырех коротких периодов разум побеждал нетерпимость и инертность, а на протяжении всей остальной истории человечества оставался побежденным. Ни Вольтер, ни другие просветители не давали ответа на этот вопрос.

Отрицая рабство, феодализм, деспотизм и другие многовековые формы социального и духовного гнета, просветители еще не открыли, что в ходе своего исторического развития одни и те же общественные институты из разумных и прогрессивных превращаются в неразумные, реакционные и нуждающиеся в ликвидации. Не умея диалектически подойти к явлениям прошлого, они, таким образом, не могли согласовать закономерное и прогрессивное развитие общества с революционной идеей отрицания и опровержения исторического прошлого. Но глубокая внутренняя противоречивость исторических взглядов просветителей не может служить помехой признанию их выдающихся философско-исторических достижений. Как критика и. опровержение феодальных порядков, идеологии и понимания истории, так и идеи закономерности и прогресса в общественной жизни были для своего времени крупным научным достижением.

К числу достижений просветительской историографии XVIII в. должно быть отнесено и расширение тематики исторических трудов. Мы уже отмечали, что, по сравнению со средневековыми историками, историки Возрождения и особенно XVII в. стали больше изучать правительственную деятельность, касающуюся просвещения, наук, судопроизводства, полиции, хозяйства и быта. Историки Просвещения сделали дальнейший шаг вперед. В поле их зрения не только правительственная политика, относящаяся к просвещению, экономике или народному быту, но и само развитие просвещения, экономики, быта, не только государи, но и ученые, художники, другие создатели нового. Вольтер писал, что под историей он понимает «не пустую и бесплодную науку о событиях и датах, которая ограничивается тем, что выясняет, когда умер такой-то человек, бесполезный или пагубный для мира; не науку, сообщающую одни только справочные сведения, которые обременяют память, не просвещая ума. Я говорю о науке, которая изучает нравы, которая, обнаруживая ошибку за ошибкой, предрассудок за предрассудком, рисует нам последствия человеческих страстей, показывает нам, какие бедствия причинили невежество или превратно понятая ученость, и в особенности прослеживает успехи искусства на протяжении веков, ознаменованных ужасающими столкновениями стольких держав и крушениями стольких царств. Вот чем мне дорога история». Приведенное высказывание Вольтера подчеркивает стремление просветителей подрывать устои прошлого. В этом они видели главную задачу исторической науки. В то же время высказывание Вольтера четко формулирует задачу перехода от чисто политической и военной истории к истории культуры.

В то же время характерная для многих просветителей надежда на просвещенных монархов и на возможность привлечения их к делу реформ, надежда на то, что философы смогут убедить монархов доводами, основанными на всемогуществе разума, побуждала просветителей искать в прошлом образцы великих реформаторов и разумных правителей. А это приводило к выдвижению на первый план великой исторической личности. Характерно, что Вольтер возмущался историками, которые ограничивались показом смены одного недостойного правителя другим. Такие же выдающиеся государи, как Генрих IV или Петр Великий, привлекали интерес историков Просвещения. Более того, они считали подобных государей способными коренным образом изменить жизнь и нравы своих подданных.

Существенной особенностью просветительской историографии является отказ от средневековых теорий избранных народов, от теории четырех монархий, от европоцентризма. Внимание просветителей привлекали и неевропейские, особенно азиатские народы. Вольтер считал Индию колыбелью знаний и обращал внимание на высокую цивилизующую роль арабов в период средневекового мракобесия в Европе. Чтобы хорошо познать человека, писал английский просветитель Болингброк, «мы должны видеть и понять его во всех возрастах, во всех странах, во всех государствах, в жизни и смерти — и только история может нам так его изобразить». Философские уроки могут быть извлечены из истории греков и римлян, европейских народов, перуанцев и мексиканцев, китайцев и татар. Географическое расширение исторической тематики объясняется не только тем, что просветители находили в прошлом неевропейских народов примеры, подтверждающие их концепции, но и их гуманистическим отношением к людям, которых сни считали равными от рождения.

Говоря об историографии Просвещения, необходимо остановиться на развитии источниковедческих приемов исследования. Срывая ореол святости и величия с религиозных и феодальных кумиров, просветители должны были решительнее критиковать исторические источники, создававшие такой ореол. Вольтер обращал внимание на широкое распространение лжи в печати даже в XVIII в., когда существовало тысячи книг, газет и журналов, способных опровергнуть эту ложь. Как же можно верить писателям древних времен, которые собирали слухи, писали все, что им в детстве рассказывали бабушки, и при этом твердо верили, что «никакая критика не откроет их погрешностей». «Ложь в фактах», распространенная во всей исторической литературе начиная с Геродота, приобрела разные формы. Самым грубым и в то же время самым соблазнительным «является чудесное: оно господствует во всех старых историях без единого исключения». Но историческая критика должна избегать и «ораторской лжи», которая заключается в том, что деятелям прошлого приписываются речи, которые они никогда не произносили, а также И «лжи в портретах, заключающейся в описаниях неизвестной внешности исторических лиц».

Критерий здравого смысла недостаточен для всесторонней критики источника, поскольку с его помощью можно только доказать недостоверность невероятных фактов. Но ведь известна множество показаний источников о фактах, которые вполне вероятны, а тем не менее являются вымышленными. Кроме того, необходимо учитывать, что самый здравый смысл не является вечно неизменной категорией. Марк Блок писал, что представления и логика людей прошлого далеко не всегда соответствовали современным. Вольтеровской критике, основанной на здравом смысле, он противопоставляет критику Мабильо-на, основанную на испытующем сомнении.

К историческим сочинениям Вольтера относятся: «История Карла XII» (1731 г.), «Век Людовика XIV» (1751 г.), «История Российской империи при Петре Великом» (1759 г.). Историей Петра Великого Вольтер заинтересовался еще в начале 1730-х годов, когда писал своего «Карла XII». И мысль о написании истории Петра с тех пор яе покидала его. В 1737 г. он сообщает, что ему хочется дать сокращенный пересказ не только «великих деяний Карла», но и «плодотворных дел Петра», ознакомить читателей с тем, «что сделал царь для блага человечества». Для осуществления этого замысла необходимы были документальные материалы. В 1740-е гг. Вольтер хлопотал о присылке таких материалов из России. Но канцлер Бестужев-Рюмин был против написания Вольтером задуманной им книги. Пересылка материалов стала осуществляться лишь во второй половине 1750-х гг., когда по ходатайству влиятельного вельможи И. И. Шувалова Елизавета Петровна официально поручила Вольтеру написать книгу о своем отце. В 1759 г. «История Российской империи при Петре Великом» была напечатана, а в 1760 г. - попала в руки русских читателей.

В связанном с работой над книгой письме, к И. И. Шувалову Вольтер писал о том, что «теперь хотят знать, как росла нация, каково было народонаселение в начале эпохи, о которой идет речь, и в настоящее время», какова была торговля изучаемой нации, «какие искусства возникли в самой стране и какие были заимствованы ею извне и затем усовершенствованы, каковы были приблизительно государственные доходы в прошлом и настоящем, как возникли и развились морские силы; каково было численное соотношение между дворянством и духовенством и монахами и между ними и земледельцами и т. д.». Вольтер задумал написать не биографию царя, а культурную историю народа. Недаром книга получила наименование «История Российской империи при Петре Великом », а не «Петр Великий».

Но решить поставленную перед собой задачу Вольтер не смог. У него было недостаточно знаний по истории русской культуры. Да и твердо усвоенная им концепция петровских реформ не вязалась с планом создания истории страны. Еще в «Карле XII» Вольтер утверждал, что ко времени Петра Великого Россия была менее цивилизована, чем Мексика в момент открытия ее европейцами. Один человек (Петр I) изменил строй самого большого государства. И через 28 лет, когда писалась «История Российской империи», Вольтер оставался при убеждении, что царь один преобразовал страну, превратив свой народ в «настоящих людей».

В примечаниях на книгу Вольтера М. В. Ломоносов отметил немало фактических ошибок в изображении допетровской Руси, как бы сотканной из одних недостатков. В этом не следует усматривать нарочитое стремление Вольтера унизить Россию. Главную роль играла тенденция изобразить Петра Великого творцом всего лучшего, что было в стране. Петр Великий и для других просветителей был образцом монарха-реформатора. Призывая установить новый, справедливый и разумный строй, просветители неоднократно ставили государям в пример Петра. Так, Мабли советовал герцогу Пармскому, для которого написал «Трактат об изучении истории», подобно Петру Великому, стремиться к созданию «новой нации». И для Вольтера царствование Петра было важно прежде всего, как назидание государям, которые согласились бы стать проводниками проповедуемой им разумной политики. Таким образом, с одной стороны, Вольтер стремится отказаться от традиционной истории государей и перейти к истории цивилизаций, а с другой стороны, ему нужно показать именно великие дела образцового государя. В своих исторических трудах он выдвигает на авансцену не народ и его культуру, а государя и его роль в изменении культуры.

Заказчики «Истории Российской империи» упрекали Вольтера за недостаточно возвышенный стиль при описании царской особы. Французский просветитель отвечал, что у хорошего писателя не должно появляться подобных выражений: «Его священное императорское величество соизволил принять лекарство». Превозносить через край всегда опасно, а прятать факты историку нельзя; исказив один факт, подорвешь значение остальных. Отстаивая свой стиль и свою подачу материала, Вольтер так же, как оплачивавшие его труд мехами и медалями сановные заказчики, оценивал Петра Великого как единоличного творца новой России. Он декларировал, что в результате реформ Петра процветали искусства и знания и даже «народилась новая нация». А ответа на основной вопрос, каковы были предпосылки петровских реформ, каковы были исторические условия народной жизни, их вызвавшие, почему реформы были проведены именно так, а не иначе, Вольтер не дал.

К числу «просвещенных монархов» Вольтер относил наряду с Фридрихом II и Екатерину II, которую называл своей истинной героиней. Но жизнь доказала иллюзорность этих надежд. Так возник вопрос, что делать, если не найдется монарха, устанавливающего разумный и гуманный принцип правления? По мере того как надежды Вольтера на «просвещенных монархов» ослабевали, всемогущество выдающегося политического деятеля в истории тоже переставало играть прежнюю роль, и свобода воли все больше уступала в его исторических воззрениях детерминизму. Именно к позднему периоду творчества Вольтера относятся приведенные выше слова о невозможности беспричинных действий и сопоставление исторической деятельности людей с законом тяготения.