Кризис исторической науке на рубеже XIX-XX вв. Понятие «кризиса науки» теснейшим образом связано с понятием революции в науке. Кризис выступает как проявление «разбалансированности» парадигмы как сигнал к смене инструментов.

Различные трактовки этого термина отразили серьезную эволюцию научного сообщества, преодолевающего идеологические тиски и стандарты.

В 1920-1940-е гг. понятие кризиса относится к исключительно буржуазной науке. Историки обращают внимание на реакционную окраску поворота исторической науки от материалистического к идеалистическому мировоззрению, констатируют тяготение буржуазных историков к теологии, к «средневековому мракобесию», направленность против идей социализма.

С середины 1950-х гг. в связи с некоторым ослаблением идеологического прессинга, возрождается интерес к проблеме кризиса историографии. Так, А.И. Данилов в статье посвященной анализу идейно-методологических взглядов ДМ. Петрушевского подчеркивает, что этот кризис был прежде всего методологическим. В публикации М.А. Алпатова сделал новаторский вывод о том, что «кризис буржуазной исторической науки не означает, что прекращается всякое развитие этой науки».

В 1960-1980-е гг. Л.В. Черепнин считал, что кризис буржуазной историографии «... нашел наиболее яркое выражение в широком распространении реакционных, идеалистических, субъективистских теорий, ставших методологической основой взглядов и концепций».

Неудовлетворенность указанной теоретической моделью кризиса отчетливо обнаружилась в конце 1970-1980-х гг., когда исследователи стали обращать внимание на закономерность, сложность и противоречивость данного процесса, на его социальные и гносеологические корни, хотя постоянно подчеркивался уход от концептуального осмысления истории и широких обобщений. Усложняется само понимание кризиса науки. Исходя из того, что кризисы выступают как существенные моменты в движении внутренних противоречий, присущих явлениям и процессам, авторы (И.Д. Ковальченко и А.Е. Шикло) пытаются обозначить механизм этого движения.

В этот период авторы призывали учитывать внутренние и внешние факторы развития науки. Однако в попытках определить этапы кризиса на первый план выходили проблемы социальности. Такие исследователи как О.В. Волобуев, Е.В. Гутнова, А.И. Данилов, Б.Г. Сафронов, начало кризиса связывают с крахом либерализма в ходе революции.

М.А. Алпатов, И.Д. Ковальченко, А.М. Сахаров, Л.В. Черепнин началом кризиса считали 90-е годы XIX в., когда происходило соединение стихийного рабочего движения с марксизмом. С точки зрения А.Г. Слонимского начало кризиса относится ко времени первой революционной ситуации в России. В отличие от всех вышеназванных авторов, Слонимский акцентирует внимание на процессе создания собственно новых концепций исторического процесса.

В 1990-е гг. был поставлен вопрос: на рубеже XIX-XX вв. был кризис или расцвет исторической науки? Многие исследователи стали рассматривается рубеж веков как взлет, расцвет и т.д. Интерес представляют в этом плане материалы круглого стола, организованного Научным Советом АН СССР по историографии и источниковедению в Москве в конце 1989 г. Здесь И.Д. Ковальченко и А.Е. Шикло определили кризис как нормальное состояние развития исторической науки, как завершение определенного этапа в развитии явления или процесса. Разрешение кризиса, по их мнению, приводит к возникновению нового качества, т.е. к приобретению новой внутренней сущности, а, следовательно, и нового соотношения единства и борьбы присущих им

противоположностей. В дальнейшем кризис стал рассматриваться исключительно как явление политического порядка, и при этом игнорирование внутренних закономерностей развития науки, и противопоставление логик развития советской историографии и зарубежной (европейской и американской), стало общим местом новых историографических работ.

По мнению Б.Г. Могильницкого, «кризис - это такое состояние науки, когда старая парадигма уже разрушена, или разрушается, а новая еще не создана и в сообществе историков возникает сознание, что что-то не то, что-то не так». Эта позиция историка послужило толчком для перевода проблемы в новую плоскость - изучение формирования нового идеала исторической науки, который является, как правило, плодом длительной рефлексии историка о своей науке; изучение научного сообщества с его настроением.

Конкретные историографические практики, посвященные данному сюжету, убеждают нас, что кризис науки - это явление не только закономерное, но и плодотворное, отмеченное небывалым интеллектуальным напряжением.

Говоря о кризисе в русской исторической науке на рубеже XIX-XX веков еще раз подчеркнем, что это не был период «худосочия» научной деятельности, упадка сил историко-научного сообщества. «Плоды созревают осенью». Действительно, именно в этот период появляются работы, являющиеся фундаментальными для совремнных историков и сохранящие свою научную ценность. Это труды В.О. Ключевского и Н.И. Кареева, стремительным шагом входила в науку новая плеяда молодых историков П.Г. Виноградова, П.Н. Милюкова, С.Ф. Платонова, А.С. Лаппо-Данилевского, Н.П. Павлова- Сильванского и др. Выдающиеся историки второй половины XIX в. неизменно входили в круг интеллектуальной элиты своего времени и их влияние простиралось далеко за узкопрофессиональные рамки.

В трудах этой генерации ученых мы встречаемся с фиксацией собственного смутно возникавшего настроения неудовлетворенности, уходил мир ясной наглядности. «Мы знаем, что в исторической жизни, как и во всем мироздании должна быть своя закономерность, необходимая связь причин и следствий, но при наличных средствах исторической науки наша мысль не в состоянии проникнуть в эту логику жизни и довольствуется наблюдением преемственности ее процессов», - писал в 1903 г. в дневнике В.О. Ключевский.

Главной онтологической причиной кризисных явлений в историографии следует признать усложнение существования человечества в ХХ в., связанное с его вхождением в индустриальную эпоху, эпоху неуклонного развития техники, быстрых политических и социальных преобразований и катастрофического изменения устоев жизни.

Мир на рубеже веков совершенно неожиданно открылся очень глубоким, проявились многие его грани, которые раньше были скрыты от внешнего взора. Телеграфное сообщение, радио «сжало» горизонталь, смогло моментально передавать мысль на громадные расстояния за очень короткие промежутки времени. Открытие сложности и бесконечности атома послужило точком к изучению микрочастиц. Просыпалось ощущение того, что если физически мир чрезвычайно разнообразен и глубок, то под всем этим кроется глубокая метафизическая основа. В умонастроениях просвещенной публики весьма отчетливо прослеживались мистические ноты, сочетающие безумный восторг, надежды и ужасные предчувствия и внутреннее содрогание от неотвратимости войны и социальных потрясений.

Постепенно начал ощущаться кризис естественнонаучного знания, не поспевающего за широкомасштабными элементами нового в физической, политической, социальной реальности. Начало нового века и нового неклассического естествознания совпали с точностью до нескольких месяцев (открытие рентгеновского излучения, радиоактивности, электрона, явления фотоэффекта, выдвижение гипотезы квантов и теории относительности). Главным из изменений была постепенная девальвация механицизма как универсального подхода ко всем природным и социальным явлениям. Стихийноматериалистическое мышление физиков, сформированное предшествующей эпохой, оказалось не подготовленным к существенной ломке традиционной картины мира. Был найден выход к феноменализму и агностицизму, центральным тезисом так называемого «физического идеализма» начала века стал тезис «материя исчезла».

Кризис физической картины мира нашел свое отражение и в комплексе социальных наук, где глобальность и сложность социальных изменений и слабость научноисследовательского и философского инструментария для их осознания были поняты многими учеными. Скепсис по отношению к идее социального прогресса, связанный с научной критикой позитивистского представления о прямолинейности прогресса, упал на благоприятную почву.

Совершенно особым своеобразным мы видим отражение онтологических и гносеологических причин кризиса познания на примере русской исторической науки. В стране, где имела место многоукладная экономика, где еще не завершился процесс капиталистической индустриализации, не закончились процессы классообразования, где лишь зарождались элементы гражданского общества остро стоял вопрос о выборе пути развития. Историческая наука балансировала между стремлением отвечать на запросы жизни, что подпитывалось претензиями позитивизма и классическим историзмом, и желанием отстраниться от идеологической борьбы и политических баталий.

Прежний идеал научного работника, годами и десятилетиями просиживающего за домашним рабочим столом или в архиве постепенно уходил в прошлое. Русские историки активно принимали участие в избрании в Думу (В.О. Ключевский, П.Н. Милюков, А.А. Кизеветтер), публиковали острые общественные статьи, участвовали в создании и функционировании политических партий. Ресурс времени, который мог быть использован для плодотворной научной деятельности для некоторых историков все больше поглощался непрофессиональной, слабо или вовсе не связанной с исследовательской работой (Н.А. Рожков, М.Н. Покровский).

Быстротекущие социальные процессы смели многие прежние схемы объяснения прошлого. Это настроение разочарования и неуверенности подпитывалось и логикой внутреннего развития науки, что можно проследить по нескольким направлениям.

Перед лицом новых исследовательских задач добротный профессионализм европоцентристской модели оказался неэффективным, а сложившиеся под влиянием позитивистской парадигмы методы исследования необходимо было преодолеть. Задачи обобщения, генерализации требовали, преодолеть эту связь с источником путем повышения статуса субъекта исследователя. Позитивистские исследования в самых различных областях истории с неизбежностью привели к постановке проблем о глубоких и разносторонних связях культур и цивилизаций, и, как отметил Л.Февр, познания наши превысили меру нашего разумения.

В начале ХХ века в историографии наблюдаются генерализирующие тенденции, связанные с новым этапом самосознания науки. Глубинные основания данного процесса просматриваются в кризисе позитивистской доктрины, в осознании ценности «целокупного» знания, закономерной смене дифференциации наук интеграцией.

Возросшее самосознание научного сообщества находит отражение в мемуарной и юбилейной литературе, посвященной академической традиции, в новых формах институциализации и организации науки. В связи с этим, особое внимание обращают на себя такие грандиозные, коллективные проекты, как: празднование 200-летия со дня рождения М.В.Ломоносова, создание спеиуальных комиссий («Ломоносов и Елизаветинское время», по празднованию 300-летия дома Романовых, «Русская наука» и др.).

Таким образом, еще на рубеже XIX-ХХ веков, мы можем наблюдать первые шаги на пути смены индивидуального стиля работы - коллективным. То есть, ситуация в исторической науке подтверждает тезис историка науки С. Д. Хайтуна о соответствии определенных организационных форм науки этапам ее легитимации. При этом он выделяет три этапа эволюции этих форм:

• преимущественно индивидуального научного труда;

дисциплинарной науки;

науки, организованной по проблемному принципу.

Такая ситуация в науке, безусловно изменяла конфигурацию традиционных научных школ и сопровождалась конфликтностью.

В историографии проблемы кризиса все исследователи отмечали методологическую напряженность, диалогичность в области поиска новой теории исторического процесса, в частности, обратили внимание на смену методологической проблематики с вопроса о движущих силах исторического процесса к проблемам познания исторического процесса.

Последнее с наибольшей последовательностью и отчетливостью нашло отражение в новой методологической доктрине неокантианства. При этом отечественные историографы проделали эволюцию от отрицательной оценки такой переориентации к признанию значительного вклада в разработку проблем исторического познания и в интерпретацию исторического источника как сгустка культуры., а в конкретноисторическом исследовании расширение проблематики Общее направление изменения образа науки в конце века достаточно выяснено: разрушалось представление о науке как застывшей форме знаний, содержащей в окончательной форме ответы на все вопросы, утверждался образ науки, находящейся в постоянном движении. В связи с этим остро встал вопрос о субъекте познания, специфике исторического познания. При этом строителями нового образа науки выступили неокантианцы, но проблемы исторической интерпретации разрабатывались и в позитивистской, и в марксистской историографии. Хотя, в целом, тенденция релятивизации исторической гносеологии прошла мимо марксизма, который без гносеологического оптимизма не мог обосновать свою практически-идеологическую значимость. При становящемся типе научности истории, множественность интерпретаций была не просто уделом переходного периода, но нормой самого типа научности, так как нормой становился поиск.

Таким образом, нарастающий перелом, искания новых методологических оснований, новых ценностных ориентиров, переживаемый всей культурой захватывает историческую науку, как социальный институт и одновременно, имманентный. В основе этого сложного процесса лежит совокупность следующих причин:

онтологических, связанных с масштабностью и быстротой изменения

основ физического и антропологического бытия в ХХ в.,

гносеологических, базирующихся на кризисе естествознания

вызванного этим появления многообразия историко-научных доктрин,

аксиологических и мировоззренческих изменений, обусловленных

трансформацией идеала научного знания под влиянием социальных реалий начала ХХ века и возрождения религиозных основ мировоззрения представителей русской интеллигенции.

Подводя итог данному разделу, заметим, что в истории науки бывают такие периоды, когда нужно взять паузу. Представляется, что категория «кризис науки» в данном историческом контексте не то чтобы исчерпала свои эвристические функции, но приобрела устойчивый оценочный (хотя и диаметрально противоположный) стандарт, что не способствует рациональному осмыслению интереснейшего периода в истории русской исторической науки.

Исторические взгляды А.С. Лаппо-Данилевского. Другим представителем Петербургской научной исторической школы стал А.С. Лаппо-Данилевский, на формирование мировоззрения которого сильное воздействие оказал его глубокий интерес к религии и философии. Он с ранней юности сильно и глубоко был проникнут «религиозностью..., постоянно владевшую им мыслью о Боге, неослабном стремлении озарить повседневность образами высшего, вечного, встать под покровительство абсолютного начала». Постоянный, глубоко интимный интерес к идеальному способствовал формированию, в конечном счете, как историка-неокантианца.

Для духовного облика А.С. Лаппо-Данилевского характерной является вера в науку и вера в Бога. Еще будучи молодым человеком, он записывает свои идеи в альбом, хранящий отпечаток духовного богатства автора. «Как ум наш не может постигнуть бесконечности Вселенной, так душа не может осознать абсолютного божества - Бога».

А.С. Лаппо-Данилевский своим творчеством знаменовал преодоление классического позитивизма и становление неокантианства. Уже в ранних работах историк придавал первостепенное значение общим понятиям для уяснения процесса исторического развития.

В одном из лекционных курсов по русской истории (1891-1892 гг.) А.С. Лаппо- Данилевский воспроизводит позитивистскую модель исторического исследования. Изучение истории должно сводиться к:

собиранию материала;

его классификации;

критике;

объяснению;

осмыслению.

Русская история, по Лаппо-Данилевскому должна заниматься изучением явлений развития, обнаружившихся в живом взаимодействии духовных, хозяйственных и правовых интересов древнерусского населения. Толкование причинности исторического процесса также вполне вписывается в позитивистский дискурс - ее необходимо разложить на мельчайшие производные. Изучая причинность в соотношении исторических фактов, историк приближается к изъяснению внутреннего содержания явления.

На рубеже веков в русской философской и обществоведческой литературе разворачивается критика норм позитивистской парадигмы. Важным звеном в этой критике, претендующим на подведение определенных итогов, явился сборник статей «Проблемы идеализма» (1902 г.). Московским Психологическим обществом.

Позитивистская концепция не устраивала ученых из-за ее догматического отношения к вопросам теории познания и неспособности решить морально-этические проблемы.

А.С. Лаппо-Данилевский представил в сборник небольшую монографию «Основные принципы социологической доктрины О.Конта», раскрыв ограниченность философской системы основоположника позитивизма. Историк обвинил Конта в «грубом реализме», догматическом утверждении тождественности социальных и естественных законов, недоучете значения психологии в истолковании общественной жизни. Свой пафос критики он направил против механической трактовки Контом «живого» исторического процесса.

Исследователь полагал возможным решить противоречия, присущие доктрине Конта, путем сознательного применения психологии к объяснению социальных фактов и обращения к теории познания О.Конта, что, по его мнению, способствовало бы превращению «социальной физики» в «особую науку, отличную от наук физических». Лаппо-Данилевский в своей критике Конта осуждал «не научную положительность его стремлений и инициативу основания новой положительной науки, социологии, а то, что первой он не дал прочного обоснования, а ко второму приступил без обоснованных предпосылок».

Историческая концепция А.С. Лаппо-Данилевского разрабатывалась в целом ряде трудов. («Организация прямого налогообложения в Московском государстве со времен Смуты до эпохи преобразований». «Императрица Екатерина II. Очерк внутренней политики», «Русские промышленные и торговые кампании в первой половине XVIII в.», «The Development of Science and Learning in Russia», «Очерк развития русской историографии», «История русской общественной мысли и культуры XVII-XVIII вв.» и др.).

Магистерская диссертация А.С. Лаппо-Данилевского «Организация прямого обложения в Московском государстве со времен Смуты до эпохи преобразований» (1890 г.) сделала историка известным. Автор руководствовался позитивистской моделью исследования, да и сама избранная проблема, связанная с финансовой, социальноэкономической историей была в русле позитивистских интересов. Она была актуальна как с точки зрения интересов современной науки, так и общественной жизни России и Западной Европы.

В первой главе речь идет о распределении податного бремени между отдельными классами населения и подробно разбираются «классы тяглого населения» в их взаимоотношении (крестьянская община, посадская община, влияние правительства на состав тяглой общины, борьба тяглых интересов посадского и сельского населения. Во второй рассмотрены вопросы раскладки податей: о правительственном окладе и способах его составления, о народных переписях, об измерении податных объектов податной единицей, о составлении окладных росписей и сметных списков. Взимание податей составляет тему третьей главы, сосредоточившись на деятельности органов местного самоуправления и областной администрации. В четвертой главе анализируются главнейшие виды как личных повинностей, так и натуральных сборов. Наконец, в пятой главе рассмотрен порядок в распределении поступлений по центральным учреждениям.

В структуре исследования чувствуется ориентация на междисциплинарность - проблемы требовали обращения к историко-юридическим, историко-экономическим, социологическим, источниковедческим сюжетам. Лаппо-Данилевский избрал вопросы хозяйства Московской Руси центральным предметом изучения, финансовую историю России, связав ее с общегосударственной жизнью и в этом заключается особенность его темы, требующая обращения и к историкам-юристам, и к исследованиям финансового характера. Отличительной особенностью работы является широкое применение источников (рукописные материалы из московских архивов Министерства юстиции и Министерства иностранных дел, из Публичной библиотеки в Петербурге, писцовые книги).

В этом труде Лаппо-Данилевский обращается к идее государства как к важному системообразующему фактору народной жизни, как кристаллизации национального самосознания. Уже здесь намечается его глубокий интерес к идейным факторам в истории, что со временем выльется в целенаправленное исследование человеческого сознания. С точки зрения Лаппо-Данилевского уже в XVI в. обрисовываются важнейшие черты государственного строя, но лишь в XVII в. они достигают определенного, устойчивого взаимоотношения, которые дает возможность представить себе известный государственный тип. Развитие великоросской национальности в этот период было односторонним. Оно сказывалось в прогрессивном росте правительственных органов и их функций, а не в разностороннем историческом движении всей совокупности народных сил.

Идея государства осуществилась в восстановленном правительстве Михаила Романова. Для достижения своих внешнеполитических целей московское государство было вынуждено вести ряд долговременных войн. Все общественные силы привлекались к удовлетворению этих главных потребностей государства, поэтому все население делилось на две группы: на людей тяглых и людей служилых. С точки зрения Лаппо- Данилевского, милитаризм вызывал образования репортационной системы налогообложения.

Выводы, к которым приходит Лаппо-Данилевский могут быть сведены к следующему:

До последней четверти XVII в. в Московском государстве не существовало строго определенной и теоретически выработанной системы налогов.

Тягловые интересы в XVII в. составляли центр тяжести общественной жизни, как в крестьянской, так и в посадской общине, что обусловило особенный интерес правительства к общине и стремление прикрепить тяглецов к месту.

Финансовая система Московского государства носила репартиционный характер.

Происходило поглощение частных интересов государственными.

В работе «Идея государства в России» он исследует эволюцию государства в сложнейших переплетениях православной и светской мысли, различных культурных и политический влияний. По Лаппо-Данилевскому, из среды православного духовенства вышли первые доктринеры, рассуждавшие о русском государстве, «они формировали его принципы с православной точки зрения и в соответствии с некоторыми византийскими идеями, в особенности, с понятием о «василевсе», православном наместнике Божием и самодержце, царствующем во имя Христово и под Его руководительством». Религиозная идея о государстве в России, с точки зрения истиорика прошла некоторую эволюцию и постепенно стала сближаться со светской идеей о государстве. Важным этапом в этом направлении он называет трактат Стефана Яворского, в котором осмысливаются определенные принципы государства на основе естественного права. Данные идеи нашли отражение на практике - Московское законодательство Федора Алексеевича, отмена местничества.

В качестве других факторов, содействовавших секуляризации политической мысли историк называет литературное движение, вышедшее из среды жидовствующих, Возрождение и Реформацию. Благодаря Возрождению практическая философия обособилась от религии и «стала служить более независимым основанием для политических теорий». Влияние на развитие политических идей в Московском государстве проводилось через посредство Польши. Лаппо-Данилевский подчеркивает, что практическая юриспруденция проникала в Россию во многом благодаря связям России с протестантским миром. В связи с этим, он отмечает и оппозицию католической мысли (теория «умеркованного господства» Ю. Крижанича).

Утилитарная идея государства прошла в России несколько стадий развития, прежде чем приобрела светский и политический характер. XVII - начало XVIII вв. характеризуются доктринами, для которых было характерно смешение православия и идей утилитаризма. Доктрина государственного интереса постепенно начинает освобождаться, обособляться от других интересов - религиозных, сословных и т.д. Для Петра Великого характерно светское и утилитарное понимание характера государства и государственного интереса. Он отождествлял понятия «польза государя» и «пользы государства», жестко регламентируя частную жизнь.

В XVIII в. естественное право стало широко распространяться в России в виде двух различных учений:

теория Гоббса, которую легко было приспособить к самодержавной власти царя - Петр I и Ф. Прокопович;

теорию Гроция и его последователей, реализованная в «затейке верховников» 1730 г. - князь Д.М. Голицын и В.Н. Татищев.

При всех различиях в интерпретации теории естественного права Лаппо-Данилевский говорил о том, что и Прокопович и Татищев усвоили юридическую идею государства и понимали отношения между государем и подданными как договор, имманентный государству.

Историк рассматривает историю государства в генезисе и выступает по преимуществу как историк культуры и науки. Его интересовали закономерности эволюции мысли. Он подчеркивает случайность и обезличенность этого процесса, фиксирует культурный разрыв между ценностными установками доктрин и уровнем их бытований. В этой общей концепции государства он указывает наиболее динамическую составляющую - отношение между государем и подданными.

В Петровское время государственная власть по-прежнему не давала возможности для развития личного начала и общественных союзов, но она, с точки зрения историка, но новая образованность и оживление хозяйственной деятельности создали духовную и материальную опору для проявления индивидуальной инициативы и самодеятельности.

Во второй четверти XVIII в. правительственная власть ослабла и начали развиваться общественные силы, прежде всего благодаря освоению идей естественного права, полицейского государства, общественного блага. Важнейшим моментом в истории XVIII в. Лаппо-Данилевский считал «прогрессивную деятельность обновленного правительства и зачатки обновленного строя», апогеем развития - либеральные отношения просвещенного абсолютизма к зарождавшемуся русскому обществу, что позже привело у 14 декабря 1825 г.

Историк посвящает несколько работ правлению Екатерины II. Эта эпоха привлекала внимание тем, что здесь он видел истоки идеи эмансипированной личности в русском образованном обществе. К этому же времени он относил и первые проекты формирования русского общественного строя, важнейшим показателем данных процессов является русское право. Отмечая противоречивость царствования Екатерины II, историк подчеркивает «выдающееся его место в прогрессивном ходе нашей отечественной истории», высоко оценивает государственную деятельность императрицы, в которой отразились «передовые особенности своего времени». Екатерина II в первую половину своего царствования пыталась осуществить связь между престолом и гражданами и «народное благосостояние». Результатом деятельности явились «Обозрение» и «Свод" законов», обнаруженные историком среди рукописей московского румянцевского музея.

В начале XX в. Лаппо-Данилевский изучает вопросы крепостного права в правление Екатерины II, исходя из критерия абсолютной ценности государства и его ведущей роли в социальном развитии. Он фиксирует в законодательных документах малейшие изменения юридического статуса крестьян и приводит данные, свидетельствующие об «ограничении» крепостной зависимости (манифест о секуляризации церковных имений), который фактически повлек за собой «освобождение» почти миллиона сельского населения, приравняв их к государственным крестьянам; ограничение помещичьей власти лифляндским ландтагом; предоставление вольницы питомцам Воспитательного дома и запрещение вступать в брак с крепостными людьми и т.д.

Одновременно он фиксирует противоречивость крестьянской политики Екатерины II, отмечая, что императрица дарила своим' приближенным деньги для покупки крестьянских душ, характеризует ряд ее указов распространявших крепостную зависимость на малорусские и южнорусские губернии, утверждавших право продажи крестьян без земли помещикам белорусских областей. Лаппо-Данилевский констатирует неизменность существенных принципов крепостного права во о время правления императрицы Екатерины II.