Пропуск в бессмертие

И всё‑таки при всей значимости «трёх восьмёрок» произведённый ими внешний и практический эффект несравним с эффектом возвращения Крыма. В крымской истории много противоречий. Много «неоднозначностей», каким бы смешным ни был этот знаменитый мем с «крымчанкой, дочерью офицера». Много неизвестных. Но вот одно можно сказать точно: если бы Путин ушёл с президентского поста, не имея в активе ничего, кроме возвращения Крыма, то этого с лихвой хватило бы для надёжного закрепления Путина в перечне благодетелей русской земли. Историческое бессмертие Путину уже обеспечено, и ему нужно основательно «постараться», чтобы это бессмертие потерять. И в этой главе я попробую этот тезис раскрыть и подтвердить.

Сначала давайте констатируем факт: Крым – часть России. Давайте не игнорировать другой факт: Крым был частью Украины. И УССР, и невнятного, но независимого государственного образования под названием «Украина»[1].

И все разговоры «Крым всегда был русским!» – пустопорожняя болтовня. И «всегда» – неверно (иначе на чёрта наши предки его отбивали у турок и татар, если он и так был русским?), и «русским» – тоже неточно (что понимается под «русским» – что жили только русские? Нет. Что владели русские? Тоже нет). Я вам так скажу: если бы Крым «был русским всегда», его не пришлось бы возвращать. Поэтому то, что Крым был частью Украины, – такой же факт, как то, что сегодня он наш.

Другое дело, что, будучи частью Украины юридически, Крым культурно оставался русским. И не просто русским, а советским. Каковым был, конечно, не всегда. Но достаточно давно. Это стало основным фактором, благодаря которому возвращение Крыма вообще оказалось возможным. Я, кстати, не идеализирую вот эту самую крымскую версию советской русской культуры. И вот почему. Ничего не могу сказать о Крыме советского времени, но в период независимой не известно от чего Украины, особенно во второй половине девяностых, после свержения Юрия Мешкова и отмены крымской конституции, Крым по настроениям и ежедневным практикам был в наихудшем смысле курортным полуостровом. Почему в наихудшем смысле? Потому что значительная часть крымчан предпочитала накручивать цены на распадающиеся хибарки в своих дворах по принципу «куда вы денетесь – и в таком проживёте». И это распространялось в Крыму (особенно на побережье) почти на всё: делать ничего не делаем, на сервис, чистоту и политику плюём, лупим бешеные бабки с приезжих и считаем себя большими молодцами. На фоне загаженных набережных и грязных пляжей (хоть платных, хоть бесплатных), на фоне своеобычного хамства, на фоне татарских рынков с разбавленным самогоном вином никакими – ни большими, ни маленькими – молодцами крымчане не были. Добавьте к этому тот факт, что на определённое количество небезразличных людей (которые и политическую деятельность пытались вести, и сопротивлялись ползучей украинизации в культуре, политике и экономике) приходилась масса людей, абсолютно индифферентных ко всему вокруг, руководствовавшихся типично украинской логикой: отдыхающие ко мне едут, деньги платят, поэтому ремонтировать я ничего не буду (куда они денутся!), и на политику мне наплевать, потому что никто мне не запрещает говорить по‑русски. Да, это не что иное, как та самая «хата с краю». Просто с другого краю, и всё.

И конечно, это могло постепенно превратить Крым в огромное социальное болото (каковым, кстати, его усиленно пытаются выставить сегодняшние киевские национал‑фашисты). Спасли Крым от этой судьбы те самые группы людей, которых принято называть «пассионарными»[2] и которые попросту не прекращали предавать огласке разнообразнейшие примеры украинизации Крыма, начиная от развития всяческих «украинских осэрэдкив» и заканчивая олигархизацией народных богатств. Спасло и то, что Украина все двадцать три года ничего не делала на полуострове – только растаскивала земли и присылала наместников. Это «невмешательство» позволило Крыму остаться незатронутым так называемым «украинским мировоззрением». Тем не менее определённая мещанская «болотистость» осталась, и значительная часть крымчан по сей день искренне уверена в том, что им должны все и всё, а сами они не должны никому и ничего. Они привычно, ещё «по‑украински»[3], ругают и поругивают государство, что бы оно ни делало, находят повод для жалоб и нытья даже там, где даже Пьеро улыбался бы до ушей. Они не готовы даже пальцем пошевелить, чтобы от дыхающие ехали к ним с охотой, а не только из‑за закрытия Турции. В общем, курортное сознание не умолимо и, пожалуй, неискоренимо; вот оно‑то мне и не по душе.

Вместе с тем с этнокультурной точки зрения сознание крымчан – русско‑советское. Украинский морок не затронул его никоим образом: никаких объективных оснований для этого не было (южнорусские культурные особенности, из которых в XIX и XX веках усиленно конструировали «украинскость», Крым никак не зацепили, а уж западной, австро‑польской версии украинства и вовсе не на что было опереться), и проникновение материкового пропагандистского тумана тоже было заметно затруднено, хотя и не заблокировано вовсе. Огромную роль играл, без условно, русский язык: Крым оставался русскоязычным все постсоветские годы, и даже гиперактивная крымскотатарская диаспора никак не меняла этого состояния, напротив: крымские татары (за исключением меджлиса, влияние которого ограничивалось сугубым меньшинством крымскотатарского населения) регулярно демонстрировали очевидную близость к русскоязычному и русскокультурному общественному пространству Крыма, в то время как материковое украиноязычное пространство оставалось для них непонятным и посторонним.

Кстати, вопреки стереотипному восприятию взаимоотношения русско‑советского населения Крыма и крымскотатарского не были априори конфликтными. Да и с чего конфликтовать? Знаменитые «земельные самозахваты», во‑первых, чаще всего совершались меджлисовцами, во‑вторых, противоречили интересам «крымско‑киевских» жиртрестов‑олигархов, которые претендовали на эту землицу сами. Поэтому конфликтными были скорее взаимоотношения крымских татар с Киевом. Объяснялось очень просто: Киев не только не препятствовал Турции активно поддерживать меджлис, но и сам заигрывал с экстремистами и всячески их улещивал, видя в них удобное «антимоскальское» орудие. Так было всегда: и в первый «пророссийский» срок Кучмы (когда Крым лишился своей конституции), и при «пророссийском» Януковиче, не говоря уже обо всех остальных периодах. Но при этом меджлис никогда не объединял всех татар полуострова. Он не был «меджлисом крымскотатарского народа», он всегда функционировал как сектантская организация. И поскольку эта сектантская организация всеми силами обостряла (а то и создавала на пустом месте) межнациональные и прочие конфликты, то те крымские татары, которые к меджлису не принадлежали, относились к нему крайне враждебно, ведь своими провокациями и инсинуациями чубаровы‑джемилёвы усложняли жизнь всех крымских татар, а не только своих сторонников. При этом для самих меджлисовцев, особенно для руководства, создаваемые ими проблемы и конфликты проходили совершенно безболезненно: элита есть элита, проблемы она создаёт для плебса, а себе оставляет плюшки и ништяки. Так и получилось, что «неомеджлисенные» крымские татары воспринимали меджлис как источник проблем и точно так же – всех внешних спонсоров меджлиса. Между прочим, решающим образом позицию крымских татар определил фальстарт междлиса, который незамедлительно признал свершившийся в Киеве переворот и заявил о полной и безоговорочной поддержке новой «власти». Учитывая, что даже тогдашние крымские власти ещё в декабре 2013‑го официально осудили Евромайдан и руливших там экстремистов; учитывая, что игравшие на Евромайдане одну из главных скрипок ультранационалисты не скрывали намерения лишить Крым автономного статуса и ни в коем случае не отдавать его крымским татарам (которых они вместе с русскими прямо именовали врагами); учитывая, что «требование» меджлиса снести памятник Ленину в Симферополе, озвученное 23 февраля, вкупе с попыткой блокировать Верховный Совет Крыма тремя днями позже фактически противопоставляло всех крымских татар (помимо их воли) русскому большинству населения полуострова.

В общем и целом Крым был русским в силу того, что русских было большинство, а советским – потому что межнациональные отношения оставались вполне советскими, то есть нормальными (если не считать невменяемых из меджлиса) и, главное, восприятие «своей страны» большинством населения подразумевало отсылку скорее к Советскому Союзу, чем к Украине. Столицей была Москва – так же, как у всех нас, кто был вынужден пребывать в состоянии «украинского», «молдавского», «литовского» или ещё какого‑нибудь там гражданства, но сохранял в памяти советский статус‑кво как единственно верный. Поэтому при всей своей курортности идеологические угрозы Крым распознавал и осознавал очень хорошо и достаточно быстро. Когда Киев в очередной раз «перевернулся» и стал готовиться к отправке в Крым «поездов дружбы» во главе с «Правым сектором»[4], сомнений у крымчан в дальнейшем развёртывании событий не было никаких. Надо отметить, что ультраправые приложили максимум усилий, чтобы эти сомнения не возникли; не нужна была никакая «пропаганда» для того, чтобы удостовериться: националисты декларируют ровно то, что собираются сделать, без каких‑либо преувеличений. И стоит пустить их на полуостров, на нём начнётся резня.

Знаю, что многие любят кривить нос и ворчать: да что за ерунда, какая резня, нигде ж не началась до того, как Крым отобрали, и там бы не началась… Так вот, простите, но началась. Масштабы, может быть, кому‑то показались «незначительными», но это не аргумент. Уже то, что происходило на «Эуромайдане» в отношении беркутовцев и солдат внутренних войск; растерзанный ни за что ни про что инженер офиса Партии регионов; избитые до полусмерти дураковатые леваки, вышедшие на «революцию» со своими «антиукраинскими» лозунгами о неравенстве и транснациональном капитале – свидетельствовало о страстной потребности как ультранационалистов, так и рядовых эуромайдановцев уничтожить хоть какого‑нибудь врага. В Крыму этих «врагов» был целый полуостров. Резня была бы несомненно, даже с учётом возможного сопротивления крымчан: если бы это сопротивление не выходило на уровень отделения, то пришедший в себя за пару‑тройку дней Киев отправил бы на полуостров подмогу для «правосеков». Благо в нацистах там недостатка не было, уж поверьте мне: их хватало уже в середине нулевых что в Киеве, что в Харькове, что во Львове. Уж как‑нибудь на Крым набралось бы достаточное количество, способное справиться с мирными жителями. Это я по Харькову знаю. Готовность к резне «евромайдановцы» открыто продемонстрировали 19 февраля в Корсунь‑Шевченковском Черкасской области. Тамошний инцидент получил неофициальное название Корсунь‑Шевченковский погром: вооружённое «евромайданное» зверьё заблокировало с десяток автобусов, которые возвращали в Крым тамошних «антимайдановцев». Людей вытащили из автобусов, автобусы сожгли, а крымчан избили до полусмерти. Ещё раз повторю: резня на тот момент уже начиналась, и провокации крымских татар и «правосеков» 26 февраля перед зданием крымского парламента лишь засвидетельствовали твёрдость намерений материковых «чистильщиков».

В чём же тогда заключаются «неоднозначности», с которых я начал эту главу? Ведь пока всё вырисовывается однозначно: Крым ожидал резни и готовился сопротивляться. Однозначно. Однако нет, этот рефрен имени Владимира Вольфовича Жириновского здесь вовсе не уместен, как могло показаться по последним двум абзацам. О некоторой «курортности» сознания крымчан я уже написал: это делало ситуацию неоднозначной. Почему? Да потому что сопротивление могло захлебнуться в надежде, что «как‑нибудь перемелется» – перемалывалось же в 1995‑м и в 2005‑м, значит и сейчас перемелется. В курортных широтах вообще возникает безосновательное ощущение безмятежности, ведь проблемы – они там, на материке, а тут сплошной и бесконечный отпуск.

Второй пункт неоднозначности – поведение политических «элит» в Крыму. Думаю, не надо объяснять, что в современном мире любые масштабные социально‑политические процессы гораздо в большей степени зависят от воли руководящих и властвующих групп. Надеюсь, вы помните, что к словечку «элиты» я отношусь крайне негативно и если пользуюсь им, то лишь потому, что другого короткого и правильного слова нет. Так вот, настоящие революции в современных обществах происходят крайне редко, потому что у правящих и руководящих групп гораздо больше инструментов и средств контроля, чем раньше. Все эти СМИ, социальные сети и прочая ерунда – это именно их инструменты, а отнюдь не наши, не массовые. Можно сколько угодно утешаться анонимностью «Телеграма» и неподконтрольностью «Фейсбука», но ничего, кроме смеха, эти иллюзии не вызывают. Ну, а доступность традиционных СМИ обычным гражданам давно уже равняется нулю. В сочетании с полным отсутствием каких‑либо силовых ресурсов у граждан (никакая, даже самая многочисленная толпа ничего не может противопоставить вооружённому спецназу или армейским подразделениям) всё это делает революции без поддержки «элит» невозможными. И точно таким же невозможным делает массовое сопротивление организованному насилию, которое как раз «элитами» поддерживается.

Так вот, крымские политические «элиты» в большинстве своём были настроены на выжидательно‑коллаборантские позиции по отношению к киевскому перевороту и его выгодополучателям. Подождать‑потерпеть, пока утрясётся; поторговаться‑повымогать, а там, глядишь, и договориться; им ведь не впервой было, всем этим «элитам», потому что даже в Крыму они были прежде всего «украинские». Это на социальном уровне всё оставалось русско‑советским, а уровень политический полностью воспринял модель ведения дел, которая хорошо известна публике по злополучной Партии регионов: торговаться и договариваться со всеми, даже с самим чёртом. Я до сих пор помню, как в 2012 году, когда в Верховный совет (тот, который Рада) прошло ВО «Свобода» (не могу называть этот сброд «партией», поэтому «прошло»), сразу несколько высокопоставленных «регионалов» (и среди них, если мне не изменяет память, Елена Бондаренко[5]) немедленно поведали в телеэфире, как они уважают выбор украинцев и что у ВО «Свобода» тоже есть свои избиратели и Партия регионов готова и намерена искать точки соприкосновения с любой политической силой, пользующейся доверием украинцев. Таких «готовых к сотрудничеству» коллаборантов хватало и в политической элите Крыма. И, собственно, первые же дни «русской весны» в Крыму показали, что тамошние политические бонзы основательно растеряны, но вовсе не готовы присоединяться или даже возглавлять общенародную волну сопротивления перевороту и его вестникам в «поездах дружбы». Показательным в этом отношении было поведение «главы АРК» «регионала» Анатолия Могилёва (кстати, считавшегося до того чуть ли не «ястребом» у них пророссийским, ага), всячески старавшегося избежать малейшей ассоциации его имени с крымским ополчением и открыто признавшего постпереворотную Верховную Раду – вопреки всем предыдущим заявлениям крымских властей. Никаких сомнений нет в том, что Могилёв был готов к коллаборации с Киевом в любых масштабах. Не стоит забывать и о том, что возглавивший в определённый момент на политическом уровне крымское сопротивление Сергей Аксёнов в собственно политическую «элиту» полуострова не входил, хотя и обладал некоторым политическим весом на уровне населения. А Сергей Цеков и Владимир Константинов, принявшие деятельное участие в крымской части «русской весны», скорее выражали чаяния населения, чем интересы «элитных» групп. Некоторые из «элит» были готовы – точно так же, как чуть позже Ахметов со товарищи – «понажимать» на Киев ради преференций, но, безусловно, не собирались идти ни на референдум, ни на присоединение к России.

В общем так или иначе, а крымские политические круги и не думали поддерживать крымское сопротивление. Крымский «беркут» действовал на свой страх и риск, не получив никакого приказа; ополчение до определённого момента также действовало скорее из невозможности бездействовать, а не по чьему‑либо указанию или при чьей‑то поддержке. И я практически уверен: крымское сопротивление было бы рано или поздно подавлено, если бы не российская поддержка. Не потому, что «русская весна» не имела достаточной поддержки в массах, а потому, что массы бессильны сегодня против «элит». И я не сомневаюсь, что, когда крымское ополчение справилось бы с нашествием ультраправых (с этими‑то справились бы, тут без вариантов: «бойцы» из «правосеков» и прочей швали только на расстоянии хороши, когда лупят из гаубиц по жилым кварталам), Турчинов бросил бы на Крым спецназ и обитателей крымских военных баз. И всё. Да простят меня мои крымские друзья, я вовсе не стремлюсь умалять их заслуги, но и преувеличивать их подвиг тоже оснований не вижу. Поскольку это было не только их подвигом, но и успехом российского руководства, то есть Владимира Владимировича Путина.

Думаю, вы не станете спорить с тем, что от решения Путина судьба Крыма в тот момент зависела ничуть не меньше, чем от воли народов Крыма. Я вам легко это докажу, напомнив про всё тот же 1995 год. Когда у Крыма был свой президент, была своя конституция, но не было согласия тогдашних «элит» полуострова с пророссийской позицией Мешкова, а также отсутствовала поддержка самой России (я почти уверен в том, что если бы Ельцин не «сдал» Крым в первом же телефонном разговоре с Кучмой, а хотя бы намекнул на то, что, мол, ребятки, не суйтесь, то Киев бы отошёл в сторонку и там тихонько стоял, да ещё и собственноручно утилизировал бы разнообразное УНА‑УНСО, которое попыталось бы этот Крым «отвоёвывать»), народы Крыма ничего не смогли противопоставить киевскому произволу. И вопреки воле народов Крыма полуостров лишился значимых признаков государственности, превратившись в невразумительное автономное образование в унитарном государстве… Кстати, если проводить аналогии, то эта история наводит на мысль о том, что Каталония рано или поздно от Испании всё равно отколется, коль в этот раз им ограничили автономию практически до минимума. В общем так или иначе, а либо «элиты», либо поддержка извне – без этих дополнительных факторов никакая воля народа, никакая пресловутая «пассионарность» не способна повлиять на геополитические реалии.

Судьбу Крыма в 2014 году решила именно поддержка извне. И она не была предопределена развитием событий, вовсе нет. Путин вполне мог пойти если не по ельцинским стопам, то дорогой согласований и переговоров. Оставить Крым Киеву, проигнорировать порыв народов Крыма и поддержать тамошнюю «русскую весну» на уровне заявлений и «острой озабоченности». Можно было даже выторговать у Киева в тот момент какую‑либо преференцию для Черноморского флота – подписать какое‑нибудь секретное приложение к такому же секретному протоколу и в обмен на невмешательство в крымские события получить ещё пять лет базирования флота на местных базах. Что, невозможно было? Да бросьте. Ещё как возможно. Киев бы на это пошёл аж бегом, ещё бы и американские друзья его простимулировали. А Путин бы соблюл все идиотские условности международного лицемерия, по злосчастному стечению обстоятельств именуемого «правом», и даже какое‑то время пожинал бы плоды расположения к нему зарубежных партнёров, которые с удовольствием отмечали бы: вот, надо же, все думали, что Путин – изверг европейской политики, а он вовсе даже ручной…

Да, мне тоже очень тяжело представить такое поведение Путина, но рациональной частью сознания я понимаю, что оно вполне было возможно. И тогда возникла бы ситуация абсолютно безнадёжная для всего постсоветского пространства, не говоря уже о Крыме. К счастью, Путин решил не порывать со своей стратегической линией во внешней политике и принял правильное с государственной точки зрения решение, которое не только отпугнуло резвых киевских нацистов, но и поставило в тупик их зарубежных хозяев: было совершенно очевидно в первые дни появления «зелёных человечков» в Крыму, что американцы и Евросоюз растеряны и обескуражены, они не рассматривали вариант активного мирного вмешательства РФ в крымский вопрос. Я не ошибся, именно «мирного», поскольку задействование «зелёных человечков» дало возможность разрешить образовавшуюся дилемму именно мирным образом. Сколько выстрелов прозвучало за всю крымскую часть «русской весны»? По пальцам пересчитаете. Сколько жертв? Двое погибших в митингах 26 февраля, как раз после которых и были введены «вежливые люди». Да, 27 февраля «вежливые люди» включились в крымские события именно после того, как меджлисовцы недвусмысленно показали, что намерены решать конфликт силой. Я напомню: 26 февраля меджлис не просто блокировал парламент Крыма, а пытался его захватить. Фактически в Крыму повторяли киевский сценарий. «Зелёные человечки», заблокировавшие украинские военные базы и обеспечившие работу крымского парламента, не дали возможности этот сценарий развернуть и вовлечь вооружённые силы Украины в конфликт. А вовлечь их было легче лёгкого: полдесятка провокаций, которые были заготовлены меджлисом и «правосеками», – и солдаты‑срочники просто вынуждены были бы открыть стрельбу. У них, знаете ли, приказы, а разобрать, кто прав, кто виноват, трудно, тем более что все на взводе. «Вежливые люди» не только сами не сделали почти ни одного выстрела – они избавили украинских военных от необходимости стрелять. Эту гипотетическую стрельбу военнослужащие украинской армии, находившиеся в Крыму, не простили бы себе: большинство из них были коренными крымчанами (поэтому, кстати, так легко и соглашались поддержать восставший против киевского переворота народ Крыма) и даже вынужденную стрельбу в соотечественников оправдать бы не смогли. Даже кто‑то из украинских журналистов, на тот момент ещё не окончательно двинувшихся умом, отметил: «Да, похоже, Украина потеряла Крым, но зато Крым избежал полноценной войны на своей территории». И у меня нет сомнений, что это заслуга не только отрядов самообороны и крымских силовиков, но в неменьшей степени «зелёных человечков». А значит, и Путина.

И это тоже неоднозначно. Участие «зелёных человечков» оказалось решающим? Да. Можно ли тогда считать, что Россия не «захватила» Крым, а Крым сам вернулся в Россию? На мой взгляд, можно, но что такое мой взгляд? Ерунда на фоне мировых процессов. Можно ведь почти бесконечно спорить, на что именно повлияло участие «зелёных человечков» – только ли на бескровный характер возвращения или на сам его факт. Вернулся бы Крым, если бы Путин не стал отправлять спецназ и военных для обеспечения безопасности крымчан? Думаю, всё‑таки нет, потому что не дали бы вернуться. Можно ли сказать, что Крым вернулся исключительно потому, что пришли «зелёные человечки»? Тоже нельзя. Представьте себе на секундочку, что в Крыму не было бы ни почти сплошной народной поддержки возвращения, а украинские военные на своих базах оказали бы открытое сопротивление. Получилось бы у «зелёных человечков» вернуть Крым? Нет. Захватить – получилось бы, а вернуть – нет. Поэтому списывать произошедшее только на счёт «народного волеизъявления» или только на счёт «путинского решения» нельзя. В те дни произошло редчайшее совпадение движения истории с решением государственного лидера.

Исчерпал ли я запас неоднозначностей, связанных с возвращением Крыма? Нет, не исчерпал. Есть ряд неоднозначностей сугубо политических. Я их сначала опишу, а потом попытаюсь показать, почему они были неизбежны и почему Путин скорее прав, что решился на эти неоднозначности вместо того, чтобы «облегчить себе жизнь». Речь идёт, конечно же, о референдуме. История самого референдума начинается с проникновения «зелёных человечков» в здание парламента Крыма. Я совсем не склонен называть это «захватом» – не потому, что поддерживаю то, как всё это происходило, а исключительно из любви к точности. Захват – это то, что осуществляется с применением силы. «Зелёные человечки», безусловно, были вооружены, однако взятие под контроль здания парламента происходило без какого‑либо насилия. Если вспомнить, что осуществлено это взятие под контроль было только после того, как действительно захватить парламент попытались меджлисовские и ультраправые провокаторы, то картина вырисовывается ясная: это был не захват. Задачей «зелёных человечков» было создание условий, в которых крымские парламентарии могли бы спокойно работать и выполнять свой долг перед народом Крыма. Что, собственно, и было сделано после «озеленения» парламента: полностью принявший постпереворотную киевскую власть Могилёв был отправлен в отставку (не расстрелян, кстати, и даже не арестован, хотя было за что), а сам парламент после назначения нового правительства начал готовить референдум. Вот тут первая неоднозначность: голосование крымского парламента за назначение референдума прошло за закрытыми дверьми. Я не очень склонен верить словам одного из тогдашних крымских депутатов, что на сессии в тот день не было кворума. Это заявление противоречит обвинениям как раз с киевской стороны. Помните все эти трогательные рассказы о том, как депутаты крымского парламента специально не шли на сессию, потому что боялись голосовать за референдум (мол, вдруг завтра опять в Крыму будет Украина?), а за ними приезжали вооружённые люди и силой отвозили в парламент? Давайте на секунду признаем эти рассказы правдой. Признали? И что, кому‑то хоть на секунду кажется вероятным, чтобы при «силовом» принуждении депутатов к посещению сессии «зелёные человечки» допустили бы отсутствие кворума? Это даже не смешно. Так что, полагаю, кворум был.

Но если он был, почему тогда не дать трансляцию или хотя бы видеозапись? В чём проблема‑то? В том, что видны были бы стоящие в зале вооружённые люди? Не так уж сложно было их не снимать, а даже если бы и были видны – в киевских событиях что на майдане, что в Раде уж кого только не было видно – и что? И ничего. А так получилось совершенно лишнее нарушение «прозрачности» процедуры. Я не то чтобы придавал такое значение процедурным вопросам: я не какой‑нибудь там напыщенный брюссельский чиновник, я бюрократию с демократией не путаю. Но если уж решили возвращать Крым демократическим путём (каким и возвращали), если уж готовили это возвращение заранее (Путин лично признал, что готовили), то почему нельзя было обеспечить такой простой элемент, как видеосъёмка? Поневоле ведь заподозришь: было что скрывать. И простой технический вопрос превращается в проблему нравственно‑политическую – демократически или недемократически назначали референдум? Представьте себе, насколько проще было бы действовать в том числе и на международной арене, если бы весь процесс демонстрировали в прямом эфире или даже в записи с небольшим смещением (как это почти всегда делают в странах Запада, исходя из не вполне внятных «соображений безопасности»). Неоднозначность? Неоднозначность.

Ещё одна неоднозначность из этой же области – вопросы, вынесенные на референдум. Тут хочу сразу отметить: никаких вопросов по поводу переноса даты крымского референдума не возникает. Вообще никаких. Надо быть полным идиотом, чтобы не понимать: реакция Киева на первые же известия о референдуме не оставляла крымским властям ни малейшего выбора, ни секунды на раздумья и промедление. Только инерцией мирного сознания я могу объяснить первоначальное назначение референдума на 25 мая; только этой же инерцией могу объяснить и первый перенос на 30 марта, потому что никакие организационные трудности не оправдывали промедления. Референдум сразу необходимо было назначать на максимально близкую дату, каковой, собственно, и было 16 марта. Потому что всё, что происходило после переворота в Киеве, недвусмысленно указывало на то, что узурпаторы кардинально отличаются от себя самих образца 2004 года. Они намерены устанавливать свою власть силой и максимально жёстко, не соглашаясь ни на какие компромиссы. Так что для меня выглядит странно не перенос референдума на 16 марта, а скорее его первоначальное назначение на 25 мая.

Но вот ситуация с окончательными формулировками вопросов, признаться, ставит меня в тупик. Первоначальный вопрос – о возвращении конституции автономной республики Крым образца 1992 года – был, безусловно, недостаточным. Он, с одной стороны, демонстрировал этакую взвешенность нового крымского руководства, отсутствие у него намерений изменять территориальную целостность Украины, а с другой стороны… подождите‑подождите. Что это за ерунда? А с чего бы это вдруг 27 февраля (когда уже абсолютно всё с новым Киевом было ясно, когда уже был и Корсунь‑Шевченковский погром, и захват евромайдановцами обладминистрации в Харькове после попытки свалить памятник Ленину) у нового крымского руководства отсутствовали вышеупомянутые намерения? Да уже последнему олуху было очевидно, что на этот новый Киев надо или идти войной, или бежать от него со всех ног! И, собственно, крымский народ недвусмысленно требовал не расширенной автономии, а независимости. Поэтому, конечно, первая формулировка вопроса на референдуме была недостаточной. Должен был быть в обязательном порядке, исходя из социального запроса, сформулирован вопрос о полной независимости Крыма. Да, этот вопрос должен был бы соседствовать с вопросом о возвращении конституции, но он был совершенно необходим.

Но в то же время совершенно очевидно, что в бюллетене, если уж решили использовать модель из нескольких вопросов, должен был присутствовать и вариант сохранения статус‑кво. Из тех же соображений, из которых нужна была видеосъёмка. Ведь нет никаких сомнений, что этот «украинский» вариант не набрал бы и близко больше 5 %. Ну и прекрасно! Был бы ещё один железобетонный аргумент, который можно было бы регулярно совать под нос всяческим критиканам из европейских и американских глубин: вот вам, ребятушки, какой «популярностью» пользовалась ваша Украина на полуострове. Тем более когда в конечный вариант бюллетеня включили вопрос о вхождении Крыма в состав России. Согласитесь, куда менее предосудительным выглядел бы бюллетень, в котором присутствовали бы четыре вопроса: сохраняющий статус‑кво, расширяющий автономию, фиксирующий независимость и утверждающий вхождение Крыма в состав России. Я не настолько наивен, чтобы полагать, что подобное наполнение бюллетеня побудило бы Евросоюз или США признать референдум легитимным. Нет, конечно. Но у них было бы гораздо меньше контраргументов, а само волеизъявление от такого поворота нисколько бы не пострадало. Не пострадало бы оно и в том случае, если бы в каждом вопросе присутствовал вариант «нет». Опять же: коню, да что там коню – даже Кличко или Парубию ясно, что этот вариант был бы отмечен в 3–4 % бюллетеней. И почему бы его в таком случае не сделать, если он ничем не угрожает, зато позволяет снять одну из формальных проблем? Ведь именно нарушение процедуры наряду с «голосованием под стволами» вменяют в вину организаторам референдума. Так почему было не избежать подобных обвинений, если это так легко? Обратите внимание: я ведь не говорю о том, что лучше было бы сначала объявить независимость Крыма, а уже потом вводить его в состав РФ. Не говорю, хотя это действительно было бы лучше. Просто понимаю, что как раз на это времени не было «от слова “совсем”». Очнулись бы американцы, очнулся бы окончательно Киев, а статус «независимого» Крыма не давал возможности Путину в полной мере использовать военные средства защиты полуострова. Но отчего бы не соблюсти своеобразный этикет и не дать в бюллетене референдума варианты «нет» при расширенном наборе вопросов? Неоднозначность, вне всяких сомнений.

И тем не менее на некоторые из этих неоднозначностей можно найти ответ. Я не могу сказать, что ответ этот мне по душе; не могу я и сказать, что полностью согласен с тем механизмом выведения Крыма из состава Украины, который был избран. Мне до сих пор кажется, что было бы куда меньше проблем на международном уровне, если бы всё было обставлено более «цивилизованно». Но, как мне кажется, я могу объяснить, почему всё произошло именно так. Дело в том, что слишком велика была угроза не только внешней агрессии против крымчан – как киевской, так, кстати, и зарубежной: да, американцы пребывали в некоторой заторможенности и сами никуда бы не полезли, но где гарантия, что не предприняли бы какие‑нибудь сумасшедшие попытки те же турки или, например, румыны? Всех этих больших друзей Украины и сам Киев от применения силы в Крыму могло остановить только одно: масштабное присутствие значительно превышающей их возможности силы. Такой силой была только Россия; её присутствие на полуострове было ограничено договорами по Черноморскому флоту. Естественно, ускорение перехода Крыма в независимый от Украины статус решало проблему присутствия российских войск в любом количестве. Как я уже сказал, была велика угроза не только внешней агрессии, но и внутреннего разброда и шатания. Путину во что бы то ни стало нельзя было допустить кровопролития на полуострове. А оно могло начаться и без прямой внешней агрессии. Крым был наводнён всяческим ультранационалистическим сбродом, агентами СБУ, меджлисовцами и ультраисламистскими радикалами. В любой момент они могли попытаться арестовать новую крымскую власть. В любой момент они могли подстрекнуть обитателей украинских военных баз на стрельбу. В любой момент они могли спровоцировать переход пусть и напряжённого, но всё же мирного положения в кровопролитные столкновения русских с татарами, татар с украинцами, украинцев с русскими и бог знает кого с кем. И с каждым днём таких «любых моментов» становилось всё больше. Необходимо было торопиться. Отсюда и отказ от переходного статуса независимости Крыма: такой переходный этап хоть и приблизил бы процедуру к формально правовой, но потребовал бы подготовки ещё одного референдума, на который однозначно не было времени. А вот отсутствие в бюллетене пунктов по сохранению статус‑кво и возможности дать отрицательный ответ объяснялось ориентацией на реальный социальный запрос. Как признавался позже сам Путин, у него на руках были результаты исследований и социологических опросов. Он прекрасно знал, какие варианты интересуют крымчан, а какие нет. И стремясь избежать усложнения процедуры голосования на референдуме, сократил перечень вопросов и вариантов до необходимого. Отсутствие же варианта статус‑кво было кивком в адрес Киева, чтобы там поняли: о Крыме можно забыть раз и навсегда. И безусловно, после попыток Киева объявить всё происходящее в Крыму нарушением украинских законов и конституции (надо же, какие законопослушные нашлись: а назначать Турчинова и. о. президента при действующем и находящемся в Харькове, то есть на территории государства, Януковиче – не нарушение конституции?), а также демонстрацией намерений арестовать Аксёнова и Константинова, этот кивок был совершенно необходим. Целесообразными были и все остальные «неоднозначности». И то, что Путин рискнул пойти на них, свидетельствует о том, что даже в такой сложной ситуации он сохранял индивидуальный подход к решению политических задач.

Почему всё‑таки я считаю, что именно возвращение Крыма вписало Путина в историю раз и навсегда? Потому что это действительный и несомненный успех геополитического масштаба. И как всякий геополитический успех, он вызвал «эхо» на самых разных уровнях – от культурно‑идеологического до повседневно‑обывательского. То, что сам Крым необходимо было «брать» в первую очередь по военным соображениям, никакой не секрет. Если бы возвращение Крыма не состоялось, то, как правильно писал в своё время Константин Кеворкян, вся система обороны России потеряла всякий смысл. Под контроль американцев (а вы как думали? После февраля 2014 года где Киев – там американцы) попала бы «решающая» территория. Но эти соображения не были единственной причиной. Я даже не уверен, что они преобладали над другими соображениями, в частности об интересах народа, который нуждается в защите, который десятилетиями продолжал считать себя частью России и который ждёт от неё поддержки. Умение Путина реагировать не только на политические, но и на социальные запросы проявилось в «крымской весне» максимально масштабно. Возвращением Крыма Путин окончательно поставил точку в ельцинской модели внешней политики и окончательно вернул миру настоящую Россию, которая своих не бросает. Именно поэтому Крым – пропуск в бессмертие. Мне бесконечно больно, что судьба Крыма оказалась недоступна для Донбасса, для моего родного Харькова, для Одессы. Но я понимаю, почему так получилось. Потому что во всех этих городах – даже в Донецке и Луганске – не было возможности избежать внутренней агрессии, то есть кровопролития на улицах. Крым можно было полностью взять под контроль без единого выстрела; у крымского «Беркута» был Чонгар, был перешеек, на котором достаточно было поставить два десятка пулемётов. А в Харькове, на Донбассе ничего этого не было. Не было возможности исключить полномасштабную агрессию Киева, даже если бы Харьков присоединился к Донецку и Луганску. Но главное – не было возможности избежать кровопролития в самом Харькове, где, к сожалению, пророссийское большинство не было ни таким абсолютным, как в Крыму, ни таким сплочённым и подготовленным. И хотя любые разговоры о «подвиге крымчан» в сочетании с обвинениями харьковчан или одесситов в «сливе» – это подлость, ложь и предательство, но разница в условиях была слишком значима. И эта значимая разница сделала бы российское вмешательство в этих городах опасной авантюрой. Опасной не для России, а для мирных жителей. Конечно, трагедия Донбасса, который Киев стремится стереть с лица земли, не может быть оправдана никакой целью, но эту трагедию Россия попыталась смягчить так, как только это было возможно, обеспечив Донбассу всю возможную поддержку. И пожалуй, я вынужден признать: обеспечив возвращение Крыма, Путин стал бессмертным русским политиком. Но если бы Россия ввела свою армию в Харьков, в Одессу или на Донбасс, Путин стал бы захватчиком. Да, мы в Харькове встречали бы этого захватчика цветами, но, боюсь, тех последствий, к которым бы привёл этот захват, не простили бы в дальнейшем Путину ни мы сами, ни русские России. И он, осознавая, что у него нет возможности и средств контролировать все эти возможные последствия, был вынужден на время остановиться. Рискнув народной поддержкой, симпатиями и доверием жителей Юго‑Восточной Украины, рискнув многим, но сохранив существенно большее число жизней, чем то, которым пришлось пожертвовать.

[1] Я не ёрничаю. Вы обращали когда‑нибудь внимание на то, что почти все государства мира содержат в названии указание на свою форму? Например: Республика Франция, Соединённое Королевство Великобритания, Российская Федерация, Республика Беларусь, Республика Молдова, Соединённые Штаты Америки и т. д. Потому что это не просто страны, а го‑су‑дар‑ства. А Украина – просто Украина. Никакого уточнения. Поволжье, Полесье, Шварцвальд, Елисейские поля и Украина, примерно так. Вывод напрашивается, да? Тем более что кроме Украины такая же ситуация только у Румынии.

[2] Ничего не объясняющее словцо, как, впрочем, и вся теория «этногенеза» Льва Гумилёва, грамотного в некоторых (но не в этом) исторических вопросах вдохновенного шарлатана.

[3] Ясное дело, никакого «национального» фактора тут нет, это просто отсылка к условно «украинскому» периоду. То, о чём я пишу, свойство, к несчастью, универсальное. Да и вообще много ли вы знаете сугубо «национальных» свойств у того или иного народа? Расхожие стереотипы наподобие «пунктуальных немцев» или «пьющих русских» – это ведь редкая глупость, а уж какая‑то «национальная психология» – вообще лютое шарлатанство. Не то чтобы все народы были одинаковыми, но существующие между ними отличия – это отличия культурные, а не психологические, и в современном мире с его глобализацией они достаточно редки.

[4] Многие потом говорили: «Так это ж только собирались отправлять!» А я вам так скажу: если путчисты первым делом выпускают из тюрьмы национал‑фашистов вроде Мосийчука, который заявляет о намерении отправлять в Крым «поезда дружбы», то можно считать, что «поезда» уже отправлены, иначе зачем было выпускать очевидного террориста?

[5] Нет, память мне не изменяет. См. В ПР заявили о готовности сотрудничать с ВО «Свобода» // Цензор. нет. 6.03.12 // https://censor.net.ua/news/199382/v_pr_zayavili_o_gotovnosti_sotrudnichat_s_vo_svoboda