Здесь я постараюсь обосновать необходимость такой модернизации и рассмотреть некоторые пути реализации этой задачи. Опираясь на изучение истории и теории вопроса, собственный опыт в выполнении междисциплинарных проектов в сферах городской социологии, изучения природных бедствий и техногенных катастроф, социальной экологии и общественных движений, я пришел к следующим выводам.

Прежде всего, это необходимость междисциплинарного подхода (далее МДС- подход) в гуманитарных науках диктуется сложным характером социальных явлений. По сути, все гуманитарные дисциплины уже давно были в той или иной степени комплексными. МДС-подход был присущ гуманитарным наукам со времен Ренессанса. Усложнение общества и интенсивное использование им достижений естественных и технических наук требовали развития именно такого подхода. Далее, современная глобализация - не линейный процесс, одни общества развивают унифицирующую англо-саксонскую модель модернизации, другие стремятся сохранить специфику своей культуры и образа жизни. Сегодня социальное конструирование как метод, теория и практика становится ведущим звеном глобальной динамики и социальной практики. Однако гуманитарное осмысление последствий этой динамики все более отстает от скорости перемен. Поэтому, с моей точки зрения, концепция глобального социума как СБТ-системы, сетевой характер ее структурно-функциональной организации, ее ускоряющиеся и нелинейные изменения являются теоретическими основами МДС- анализа.

Затем, глобальный мир существует в двух ипостасях, материальной и виртуальной, их взаимосвязь требует тщательного изучения. Драйвером этой динамики является производство научного знания, которое сегодня осуществляется во многих точках социального пространства. Поэтому логика МДС-исследования должна следовать логике развития этого сложного объекта. Соответственно, темпо-ритмы развития гуманитарного знания должны соответствовать динамике СБТ-системы. Наконец, ориентация современных научно-исследовательских коллективов на МДС- подход, опыт выполнения подобных исследований в прошлом и наличие ядра единомышленников, равно как и стремление создать что-то новое, терпение и коммуникабельность - суть важные предпосылки модернизации гуманитарного знания.

По моему глубокому убеждению, жизненный опыт и работа над сложными проблемами, играют в МДС-исследовании не меньшую роль, чем «книжное» знание или проведение очередного массового опроса. Моя профессиональная жизнь сложилась таким образом, что с детства и до последнего времени я был включен в среду людей, непосредственно участвовавших в реализации сверхсложных заданий и проектов национального и глобального масштаба (освоение Северного морского пути, геохимические исследования, геополитика и др.). Затем была многолетняя научная и практическая работа в таких сферах как градостроительство и городская инфраструктура, экологические исследования, изучение аварий и катастроф, взаимодействия государства и гражданского общества и т.д. Чем более я углублялся в изучение комплексных проблем и вникал в практическую реализацию «одномерных» градостроительных, экологических и других решений, тем более росло ощущение, что организация и динамика социологии и других гуманитарных наук все менее соответствует сложному нелинейному характеру процесса нараставшей глобализации. Преобладало познание отдельных социальных феноменов в их «статике», а не изучение их системной динамики. Создавалось стойкое ощущение, что одномоментные ее «срезы» не позволяют понять ее механизмы и поэтому не являются единственным инструментом для познания настоящего и будущего. Параллельно шел процесс

институционального закрепления дисциплинарных размежеваний. Наконец, бюрократические формы и процедуры научно-технической отчетности являются сегодня серьезным препятствием для свободы научного творчества, которую великие русские ученые Д.И. Менделеев, В.И. Вернадский, П.Л. Капица считали необходимой предпосылкой развития процесса познания.

На мой взгляд, растет критически важный, но еще плохо осознанный разрыв между комплексными (системными) формами жизни общества и инструментами их познания. Междисциплинарные размежевания растут, в то время как динамичная действительность рождает все новые «гибридные» формы мироздания. Сегодня природа и общество, природа и технические системы уже не существуют отдельно. В процессе современной глобализации возникло множество «гибридных» форм сосуществования человека и природы. Соответственно, привычный уху социолога дихотомический инструментарий типа «природа-общество», «город-деревня», «мы - они», «здесь - там» и т. д., уже не соответствует интегративному характеру изучаемых явлений и процессов действительности. Это, тем более, удивительно, что сама история науки полна примеров комплексного (интегративного) подхода к предметам ее изучения. Так было во времена Леонардо да Винчи, так было и в истории и практике российской науки конца XIX-начала XX вв., я имею в виду работы В.И. Вернадского, А.Л. Чижевского, К.Э. Циолковского и многих других [Вернадский, 1980; Чижевский, 1926, 1964].

Импульс к междисциплинарному исследованию возникает всякий раз, когда появляется новая жизненно-важная проблема, а времени и ресурсов на ее решение катастрофически не хватает. Как это было, например, необходимо для сохранения ядерного паритета СССР-США в 1940-1960-х гг. Еще несколько принципиальных сдвигов требуют осмысления. Первый, это - нелинейный характер динамики сложных систем самого разного масштаба, от локальных до глобальных. Те понятия и квалификации, которыми до сих пор пользовалась мировая социология (например, «турбулентность» или «неустойчивость»), недостаточно отражают сложность динамики глобальной реальности. Это также ее развитие в двух взаимосвязанных пространствах: материальном и виртуальном. Причем, отдельные события и даже индивидуумы могут «мигрировать» из одного пространство в другое. И чем дальше, тем больше ни политики, ни отдельные люди не могут отличить социальные факты от социально-сконструированных и направленно вброшенных в глобальное информационное пространство инсценированных фактов. В результате степень неопределенности состояния и динамика мир-системы повышается.

Далее, мы часто говорим о «последствиях», но очень редко анализируем их характер, собственную динамику и их обратное воздействие на систему, их породившую. Изучение отходов - да, это сегодня очень важно, но не менее важно понять и оценить степень их обратного влияния на их производителей, природу, жителей городов и сел и природу в целом. Сегодня ученые и практики бьют тревогу: околоземное космическое пространство уже настолько замусорено, что угрожает гибелью не только межпланетных станций, но и «отключением» глобальных информационных систем. А ведь именно на них держится вся глобальная жизнь, начиная от доставки грузов и товаров и до разрушения (или остановки) систем жизнеобеспечения, которые должны функционировать беспрерывно. Я имею в виду не только больницы, учебные заведения, но и всю систему государственного и муниципального управления. Риск ядерной войны, спровоцированный поломкой одной из спутниковых систем наблюдения в результате «мусорной атаки», возрастает.

Уже не раз отмечалось, что сегодня такие понятия как «малое» и «большое», локальное и глобальное стали относительными. Поначалу Чернобыль или Фукусима-1 казались событиями локального или, максимум, национального масштаба. Сегодня уже никто не сомневается в их глобальном характере. То же можно сказать и об эпидемиях или глобальных эффектах изменения климата, неважно будет это потепление, похолодание, или просто амплитуда атмосферного давления, температурных или геомагнитных колебаний резко возрастет. Ни рядовой человек, ни социальные науки пока не приняли во внимание тот факт, что человечество может существовать в весьма узких рамках температурно-влажностного режима.

Не менее важно, что весь теоретико-методологический аппарат современной социологии, созданный западными теоретиками, является в значительной мере прогрессистски ориентированным. То есть считается, что весь мир как следовал, так и будет следовать его линейной динамике, как полагали создатели Просвещения. И по сей день существует чрезвычайно мало социологических и других гуманитарных исследований, анализирующих жестокие глобальные ситуации, как например, Первая и Вторая мировые войны. Не парадокс ли, вот уже более столетия мир живет в напряженном ожидании и страхе «гибридной» войны, а социологи не создали ни одного капитального труда, анализирующего и обобщающего эти глобальные угрозы. Знаменательный факт: тема мировой войны и ее последствий глубоко разрабатывалась и продолжает исследоваться в художественной литературе и публицистике. Но большинство этих работ обернуто в прошлое. Нет и серьезных политологических работ по данной теме (я здесь не рассматриваю политически-ангажированные работы типа «Великая шахматная доска» З. Бжезинского), нацеленные не столько на объективный анализ, сколько на разрушение, трансформацию или «приручение» неугодных Богатому Северу режимов.

Отсюда чрезвычайная скудость работ, посвященных локальным, в том числе «городским войнам» и состоянию социальных сил и людей в них вовлеченных. Между тем, именно они не только сами по себе являются важным объектом МДС- исследования, но могут использоваться как модельные объекты для изучения глобальной динамики. Принцип релятивизма «микро» и «макро» здесь вполне уместен. Еще меньше работ, посвященных отдаленным последствиям не только двух мировых войн, но и таких событий как Холокост или война во Вьетнаме. То же можно сказать и об изучении отдаленных последствий лесных пожаров, ураганов, наводнений или локальных техногенных катастроф. Соответственно, как в РФ, так и во всем мире, система «наука—практика» построена на жестком разделении действий служб МЧС по ликвидации источника некоторой катастрофы и связанных с нею спасательных мероприятиях. Действия по адаптации пострадавших к новым условиям жизни и/или к своему нынешнему состоянию (больные, инвалиды, люди, потерявшие своих родных и близких) передаются в руки обычных гражданских социальных служб. Однако они далеко не всегда способны оказать нужную помощь глубоко травмированному человеку и, тем более, целому сообществу (например, населению сгоревшей или полностью разрушенной наводнением деревни). То есть в результате критических состояний возникает большой контингент маргиналов поневоле.

Есть и не менее показательный обратный пример: стремление к ускоренному объединению стран и народов с целью создания мощной политической и социально­экономической силы, способной играть роль одного из глобальных игроков. Речь, понятно, идет о создании Европейского союза. В результате «ускоренного объединения» не только Великобритания уже начала процесс выхода из его состава, но возникла доктрина «разных скоростей развития» отдельных стран ЕС, в результате которой этот Союз будет фактически поделен на страны первого, второго и третьего сорта. Что может вызвать новый каскад социально политических конфликтов, новые миграционные потоки, как извне, так и внутри ЕС и т. д.

Развитие МДС-исследований в гуманитарных науках

История МДС-исследований - это отдельная задача. Поэтому здесь лишь намечу важные для данной работы точки и тренды. Историческая наука, включая археологию и другие отрасли исторического знания, всегда были МДС-ориентированными. Другое дело, что роль естественных и технических наук в их динамике трактовались по- разному. Экономическая наука, на мой взгляд, развивалась «волнообразно». Классические работы в этой области знания, начав с комплексности (К. Маркс, М. Вебер, К. Бюхер), затем становились все более «монетарными», а сегодня вновь развивают МДС-подход, все более сближаясь с социологией и публичной политикой. Предмет политических наук, на мой взгляд, является, по сути, междисциплинарным, так как политическая жизнь общества слагается из множества процессов и обстоятельств. Вначале XX в. В.И. Ленин дал прекрасные образцы ситуативного политического мышления. Сегодня политическая наука все более интегрируется с публичной политикой, а та, в свою очередь, с медиа-политикой. Конструирование глобальных политико-экономических доктрин и отдельных политических фактов наиболее отчетливо проявляется именно в публичной политике.

В истории социологии мы видим противоречивую картину. В период своего становления социология, заимствовав многие методы и подходы у естественных наук (Г. Спенсер, Э. Дюркгейм, Р. Парк), затем постепенно вырабатывала свой специфически-социологический взгляд на общественную жизнь. К сожалению, дихотомический подход к ее изучению, включая противопоставление общества и природы, продолжал господствовать вплоть до начала 1960-х гг. Тот же подход превалировал и в изучении техники. Социология предпочитала изучать социальные последствия технологических проектов и решений, а не структуру, функции и динамику интегрированных социотехнических систем. То же можно сказать и об исследованиях в области этики ученого. До сих пор законодателем моды в данной области считается Р. Мертон, но созданный им «этос ученого» выражает лишь англо­саксонскую точку зрения.

Однако русские ученые Н.П. Анциферов, В.И. Вернадский, Д.С. Лихачев, Д.И. Менделеев, И.П. Павлов, В.С. Соловьев не мыслили научной деятельности в отрыве от своей гражданской активности [об этом см., например, Яницкий, 2007]. Современная западная теоретическая социология [Bauman, 2001, 2004; Beck, 1992, 1999; Castells, 1999; Giddens, 1992; Urry, 2008] представила глобальный мир как непредсказуемый, обремененный рисками и неожиданными событиями. Анализ какой- то одной проблемы (неравенства, бедности, развития гражданского общества или др.) производится «в контексте глобализации», однако какова его концептуализация не оговаривается. Иными словами, сама проблема комплексного МДС-анализа глобализации остается на периферии современной гуманитарии. Или исследовательская задача «переворачивается»: предлагается, например, сетевая модель процесса глобализации [см. The Global Risk Report, 2016], но ни характер взаимодействия между ее агентами, ни их совокупный результат, не эксплицируются.

Напротив, в теориях среднего уровня (в теориях урбанизации, социологии медицины, эко-социологии, социологии города и села, миграционных процессов и в военной социологии) МДС-подход практикуется достаточно широко, с привлечением данных естественных и технических наук, как в России, так и в остальном мире. Но тогда возникает вопрос: а где же граница собственно гуманитарного знания? Однако теоретически этот вопрос также остается неизученным именно потому, что тогда пришлось бы пересматривать всю институциональную организацию сферы научного производства.

Концепция СБТ-системы

Прежде всего, замечу, что сегодня биологические социальные и технологические системы в своих пространственных и функциональных параметрах интегрированы настолько тесно, что их следует рассматривать именно как единое целое. Противоречивое, развивающееся нелинейно, но целое. Пришедшее к нам с Запада и широко распространенное в социологической литературе понятие «взаимодействие» (interaction) не отражает всего разнообразия его форм (и временных параметров), прямых и обратных связей, социальных и иных последствий и т.д. Потом, и это самое главное, всякое «взаимодействие» скрывает множество форм односторонних изменений, взаимных трансформаций, поглощений и разрушений, что в научной литературе получило название метаболизма, биосоциального, социотехнического, собственно социального и т.д. То есть любая СБТ-система существует, развивается или, напротив, деградирует под воздействием метаболических процессов. К сожалению, если по отраслевым проблемам глобализации существует большая научная литература, то синтезирующих работ практически нет.

Далее, хотя структурно-функциональный анализ распространен повсеместно, отечественные и зарубежные социологи и политологи акцентируют свои исследования на изучении «устойчивых» структур: городов, регионов, государств и их альянсов. Недаром с середины 1980-х гг. во всей мировой литературе идея «устойчивого развития» получила столь широкое распространение. Показательно, что уже сегодня, когда сделаны первые шаги к реальному сближению естественных и социальных наук, оно происходит опять в рамках идеи «устойчивого развития». Это явное противоречие между глобальными интеграционными трендами и стремлением обрести пресловутую «устойчивость» я могу объяснить только одним обстоятельством: сохранить институциональные размежевания между науками, во что бы то ни стало. Но как тогда изучать нелинейную динамику СБТ-систем? Все они, от глобальных до локальных, имеют динамику, отличную от динамики их отдельных частей.

Другие причины междисциплинарного размежевания

Глобальная СБТ-система построена на сетевом принципе организации ее ведущих

игроков. Поэтому сегодня главный конфликт современности - геополитический. Речь идет о противостоянии между унифицирующим воздействием транснациональных систем (ТНК) и территориально-организованными общностями (государствами и их союзами), стремящимися сохранить свою экономическую независимость и культурную идентичность. Результатом этого противостояния может быть, как сохранение и усиление территориальных общностей посредством временных объединений, так и их тотальная хаотизация с выделением энергии распада в виде беженцев, вынужденных переселенцев, уничтожения материальных и культурных ценностей. Другим результатом этой конкурентной борьбы между ТНК и территориально­организованными социальными структурами является повышение неустойчивости и, следовательно, рискогенности глобальной СБТ-системы. Как уже неоднократно отмечалось, в мире уже не осталось абсолютно безопасных мест (территорий), есть только более или менее безопасные, и соотношение между ними все время меняется. Приведу лишь несколько примеров.

Так, повышение температуры океана у берегов Португалии привело к болезням прибрежного планктона, которыми питаются мидии, а их едят люди. Так возникла смертельная опасность для аборигенов и туристов, которую никто не предвидел. Другие, но не меньшие проблемы, есть и в РФ. Еще недавно для работы в стране привлекались сотни тысяч гастарбайтеров из Средней Азии и стран Ближнего Востока. Но этот приток породил двойную проблему. С одной стороны, гастарбайтеры вытесняют местное население с рынка труда, а с другой - дети гастарбайтеров не хотят адаптироваться к русской культуре и укладу жизни. Вот, по крайней мере, пять вариантов их не-адаптации в РФ, от вполне мирных и до радикальных: (1) заработать денег и вернуться домой; (2) жить здесь, чтобы кормить семью там; (3) РФ рассматривается как транзитный пункт, чтобы двигаться дальше, в страны Евросоюза; (3) жить на два дома, здесь и там; (4) сформировать свой этно-конфессиональный анклав, чтобы жить здесь и пропагандировать его правила и нормы среди «неверных»; и (5) рекрутировать молодежь в радикальные и экстремистские организации.

У этой проблемы есть другая сторона, развернутая во времени. Это - проблема совместного обучения детей мигрантов и аборигенов в школах. С одной стороны, такая возможность гарантируется Конституцией РФ. С другой стороны, такая совместность замедляет процесс получения знаний российскими школьниками, вызывает многочисленные размежевания и конфликты. Некоторые школьные работники полагают, что эти размежевания снимаются присутствием тех и других в социальных сетях, но, на мой взгляд, в них никакой этнокультурной интеграции не происходит. Раздельное обучение тех и других не предусмотрено, поэтому школа и учителя ведут с детьми мигрантов дополнительные занятия на свой страх и риск. Но если взглянуть на перечисленные выше пункты, то возникает законный вопрос: а кому нужно такое совместное обучение? В целом правы были У. Бек, Э. Гидденс, Д. Урри и другие западные социологи, которые квалифицировали современный мир как небезопасный, непредсказуемый и «нелинейный». Но до комплексного и динамического анализа подобных перемен дело пока и не дошло.

Наконец, совокупность названных процессов порождает в разных местах планеты «критические» точки, которые я назвал критическими зонами и процессами [Яницкий, 2014; Yanitsky, 2014, 2016]. Эти понятия не равнозначны таким понятиям общественной динамики, как экономический кризис или «турбулентность» социально­экономической обстановки. Кризисы периодически возникают и чаще всего, преодолеваются, а критические зоны и процессы могут существовать бесконечно долго и заканчиваться распадом государств и других социальных общностей, так как в них процессы производства рисков перманентно довлеют над процессами развития и накопления общественного богатства. Критические зоны являются одновременно «питательной средой» для крупного бизнеса, медиа и криминальных структур и бедствием для проживающего в них населения. Эти зоны, чаще всего, являются результатом вмешательства международного капитала с целью доступа к источникам ресурсов, еще находящихся под юрисдикцией национальных государств. В результате такого глобального противоречия большой бизнес и медиа-магнаты богатеют, а местное население страдает.

О структуре и динамике СБТ-систем

Они пока не стали предметом анализа гуманитарных наук. Существующий исследовательский инструментарий не «схватывает» разнообразие векторов нелинейной и разно-скоростной СБТ-динамики. Максимум чего удалось достичь, так это начать изучение глобальных сетевых систем и возникающих на их пересечении «конфликтных» узлов [The Global Risk Report, 2016]. Но это опять же был их «статичный», то есть одномоментный срез. Принципиально важным достижением была серия исследований в области структуры и динамики метаболических процессов [Яницкий, 2013; Society-Nature Relations across Time and Space, 2016]. И, наконец, необходимость в МДС-подходе отразилась в факте слияния двух авторитетных международных организаций ЮНЕСКО, ее Советов по естественным и социальным наукам, что ранее представлялось просто немыслимым.

Попытаемся понять причины долговременного отсутствия интереса к глобальному МДС-анализу. Отсутствие необходимых интеллектуальных и материальных ресурсов несомненно сыграло роль. Но если вспомнить, что такие попытки периодически встречаются в истории естественных и гуманитарных наук (работы В. Вернадского, А. Чижевского, П. Дракера, А. Тоффлера, З. Бжезинского и др.), то непонятно, почему они не получили продолжения. На мой взгляд, главной причиной здесь все же является «линейная» концепция исторического процесса, основы которой были заложены основателями Просвещения, и которая как нельзя лучше отвечает идее мирового господства «развитого Севера» над «недоразвитым Югом» (в частности, идее Pax Americana). Хотя очевидно, что идея и принцип однополярного мира сегодня уже не соответствуют глобальной реальности. И ранее выполненные и современные работы по глобальной динамике отвечают принципу «глобальной линейности», то есть идее распространения англо-саксонской модели развития по всему миру. Представляется, что именно принцип ее линейного развития определил концентрацию западных (и частично российских) исследователей на структурно­функциональных трансформациях только одной, вестернизированной модели, а не на сложной динамике глобального СБТ-целого. Вот некоторые примеры типологизации статичных социальных структур.

Рассмотрим знаменитый квадрант отношений государства и гражданского общества, предложенный У. Гэмсоном [Gamson, 1990] и широко используемый по сей день, который легко экстраполируется на сферу международных отношений. Гэмсон выделяет два их основных типа, внутри которых они затем удваиваются: принятие вызова некоторой группы граждан (ее полная легитимация или кооптация) и ее непринятие (включая перехват выдвинутой инициативы или ее подавление). Очевидно, что речь не идет о динамике отношений этих двух социальных субъектов. Или же - об их изменении в ходе их борьбы. Во всех случаях речь идет лишь о субъектах взаимодействия с их фиксированными свойствами и пространственными границами. То есть о статичной системе взаимодействия с четырьмя типами их взаимоотношений. А как тогда быть, если меняется все: и сами агенты, и их масштаб и политический вес, и их воздействие на глобальное соотношение сил? К тому же, как было отмечено выше, все они еще и изменяются под воздействием метаболических процессов!

Сегодня в исследованиях используется множество других дихотомических схем и подходов, например, богатые и бедные, развитые и развивающиеся страны, более и менее ресурсно-обеспеченные, более и менее зависимые от транснационального бизнеса, внутренне и внешне-ориентированные, относительно политически независимые и политически ангажированные и т.д. Археологи и историки справедливо возразят, что их науки изучают историю человечества, продвигаясь все дальше назад по стреле исторического времени. Но в доисторические времена и позже такого влияния человеческой деятельности на состояние планеты не было. Долгое время человеческие сообщества были «встроены» в глобальную космическую динамику и всецело ей подчинялись. Однако прошла еще не одна тысяча лет, пока народонаселение планеты, его потребности и совокупная технологическая мощь человечества стали оказывать растущее влияние на состояние и динамику глобальной СБТ-системы. Изучение этой динамики - чрезвычайно сложная задача, так как каждая из ее подсистем имеет свой ресурс и предел несущей способности. А каков предел устойчивости всей глобальной СБТ-системы, сейчас никто сказать не может. Наконец, если мы обратимся к концепциям глобальной социальной динамики, то, фактически, большинством западных исследователей на вооружение была принята концепция «осевого времени», хотя ее автор Ш. Эйзенштадт не раз подчеркивал, что модернизация порождает протест и дезинтеграцию [Эйзенштадт, 1999]. Тем не менее в работах этого автора упор сделан на внутренние структурно-функциональные изменения именно в системе «центр-периферия», а не на динамике глобального целого.

Гуманитарное знание развивается нелинейно?

Это - тема отдельного исследования, поэтому приведу лишь несколько фактов из истории науки. Изначально ее развитие было интегративным, отражавшим интегрированный взгляд человека на окружающий его мир. Не случайно, одной из первых наук была философия, которая в те далекие времена и была таким интегрирующим и объясняющим инструментом познания. Закономерно также, что в течение многих веков и вплоть до настоящего времени объяснительные модели религии и философии, а позже - многих наук и религиозных систем, то сближались, то резко расходились, то сосуществовали как бы независимо. Эта экзистенциальная двойственность сохраняется и сегодня. Тем не менее у религии и науки есть общее: одно дело - это вера и получение научного знания, а другое - это институты, их сохраняющие и воспроизводящие. Другая их общая черта - это надежда на лучшее будущее. Развивалась еще одна линия того же процесса, опережая потребности своего времени. Я имею в виду социотехническое конструирование в самом широком смысле этого слова.

Начиная с эпохи Возрождения, все городские утопии, как, например, «Город солнца», Т. Кампанеллы, «Утопия» Т. Мора, «Города будущего» Э. Говарда, город Чандигарх (Индия) Ле Корбюзье или «зеленый город» советских урбанистов М. Барща и М. Гинзбурга, были социальными конструкциями. В XVIII-XIX вв., писатели и публицисты изучали «физиологию» Парижа, Петербурга и других городов, естественно комплексно. Советские историки на основании анализа историко-литературных источников смог реконструировать ключевые характеристики средневековой культуры как исторической целостности. А в результате многолетних экспедиций член-корр. АН СССР А.В. Арциховского и акад. В.Л. Янина были реконструированы быт и обычаи Новгородской культуры.

В результате элементы комплексного гуманитарного знания создавались как на основе анализа исторических источников и археологических исследований, так и посредством социально-инженерного конструирования. То есть, фактически, ставились социальные эксперименты (или они моделировались на бумаге), результаты которых изучаются до сих пор. Новые археологические изыскания оказывают влияние на концепции российской истории, и в этом смысле ничего не изменилось. Кроме того, «устные истории», изучение архивных документов, особенно мемуаров и дневников, всегда были ценным материалом для исторического, историко-экономического или историко-культурного исследования. Дневники Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.И. Куприна ценятся сегодня как источник философского и социально­психологического знания о прошлом России. Совсем не случайно, что именно город рассматривался гуманитариями как основной источник знаний об обществе. Начиная с 12-томного труда «Картины Парижа» с детальным анализом всех сторон городской жизни, созданного французом Л.-С. Мерсье еще в XYIII в., и до «Петербургских трущоб» В.В. Крестовского, городская жизнь фактически была интегративной моделью жизни всего общества.

Представляется, что период XVIII-XX вв. был временем неослабевающего общественного интереса к внутренней механике (тогда ее называли физиологией) жизни общества и институционализации сложных сфер деятельности. Достаточно заглянуть в 30-томное издание сочинений Ч. Диккенса, эту энциклопедию городской жизни Англии XIX в. Были еще ряд причин, позволяющих утверждать, что этот исторический период был важным для становления междисциплинарного знания об обществе. Сама наука, включая ее естественнонаучные отрасли, видела много общего между функционированием социальных и природных организмов, именно тогда возник термин «экология» (Э. Геккель), а позже, уже в начале XX в. Р. Парк предложил понятие «человеческой экологии» (human ecology). Далее, большинство русских ученых, естественников и гуманитариев, конца XIX-начала XX вв. включилось в борьбу за гражданские права, как самих ученых, так и населения России в целом. Именно тогда В. Вернадский со своими коллегами создали свое «братство», неформальную общественную ячейку, просуществовавшую не один десяток лет.

Затем, развитие индустриального общества привело к четкому разделению времени основной массы трудящихся на труд и досуг. Что, в свою очередь, повлекло за собой создание ячеек гражданского общества в трудовой (профсоюзы) и во вне­трудовой сфере (клубы, благотворительные организации, научные общества). Потом, быстрый рост больших городов и рабочих поселков дал мощный импульс к развитию института социальной медицины (лечение алкоголизма, наркомании психических расстройств и других форм асоциального поведения). Кроме того, развитие со второй половины XIX в. таких наук как социальная антропология и этнография также были комплексными дисциплинами, изучать аборигенов и их анклавы в городах методами массовых опросов было просто невозможно. Недалеко от них ушли локальные исследования, служившие развитию местной жизни и методов самоуправления. Напомню о феномене российского земства, где разделить экономику, медицину и социальную помощь населению было просто невозможно. Мой дед, Ф.Ф. Яницкий, проработав земским врачом четыре года в Полтавской губернии, говорил, что этот опыт был для него бесценен как для врача, так и члена Пироговского общества. Наконец, началось развитие краеведения. Нет более интегрированной области гуманитарных, биосоциальных и технологических исследований и общественной деятельности, чем краеведение. Именно в ней органически соединяются ремесла и реставрация, музейное дело, природная экология и экология культуры (Д.С. Лихачев).

На этом фоне современная западная и российская социология выглядит не лучшим образом, хотя этому есть исторические причины. Ведь социология - молодая наука. Появившись на свет в XIX в., она еще долгое время не была самостоятельной отраслью знания, поскольку использовала эпистемологию и концепции истории, антропологии, географии, медицины и других смежных дисциплин. И параллельно должна была бороться за свою институционализацию. То, что в российском публичном пространстве принято называть «социологией» (соцопросы), постепенно сформировалось сначала в США в 1940-1960-х гг., а в СССР появилось в 1960-х гг. и позже.

Еще о динамике глобальной СБТ-системы

Речь пойдет не столько о сценариях ее динамики, сколько об уже обозначившихся трендах. В принципе нужно рассматривать три сценария: инерционный, критический и разрушительный («самоубийственный»). Из них наиболее вероятным мне представляется второй, то есть критический. Попробую обосновать этот тезис, исходя из уже обозначившихся трендов этой динамики. Напомню еще раз, что их совокупность может дать синергетический эффект, который существующими методами пока просчитать невозможно.

Прежде всего, народонаселение планеты продолжает расти, причем, если в «развитых» странах этот рост нулевой или минимальный, то население «развивающихся» стран быстро увеличивается, несмотря на приятые там меры по его сдерживанию. Притом, что их население не только быстро растет, но и перенимает потребительские стандарты богатого Севера. То есть рост народонаселения надо рассматривать в связке с ресурсами для их удовлетворения, которые на каждый момент времени всегда ограничены. С другой стороны, в «развитых» странах значительная часть энергетических и материальных ресурсов затрачивается на создание систем вооружений и, тем самым, омертвляется. Кроме того, локальные войны, ведущиеся этим оружием, приводят к омертвлению не только самих отходов этого производства, но и обширных территорий, которые надолго становятся непригодными для жизни. Или эти территории превращаются в зоны «замороженных конфликтов», на которых осуществляется лишь простое воспроизводство малограмотного населения. А длительное отсутствие развития приводит к социальной деградации людей, живущих в подобных зонах. Именно в них формируются радикальные и экстремистские настроения, которые позже превращаются в реальные действия, будь то формирование радикальных социальных общностей или движений или массовый наплыв мигрантов в страны богатого Севера. Далеко не все мигранты там адаптируются - часть из них стремится перестроить европейские порядки в соответствии с правилами и нормами жизни беднейших стран Ближнего Востока, Африки и Азии.

Их оружие «массового воздействия» - не столько вооруженные действия, сколько продвижение в страны богатого Севера своих этно-конфессиональных порядков. Причем такой миграционный поток может быть вызван как естественными побуждениями (желание жить лучше, дать образование детям и т.д.), так и быть социально-сконструированным в долговременных политических и этно- конфессиональных целях. Что, естественно, провоцирует политическую и социальную напряженность в ЕС. Все вышесказанное - лишь наиболее простой и наглядный пример критической глобальной динамики. Значит, нельзя сегодня анализировать только одну проблему, даже такую важную как рост населения планеты. Нет сегодня изолированных проблем - есть их очень длинные цепи, связь между которыми может носить самый разный характер: последовательная, совокупная, каскадная и т.д. Кроме того, я не знаю примеров, когда синергетический эффект приводил бы к неким позитивным переменам (сохранению природы, улучшению качества жизни или др.). Обычно такой эффект приводит просто к исключению некоторой территории вместе с ее населением из экономической и социальной жизни планеты. То есть, гуманитарии не создали такого методического инструментария, который позволял бы в реальном пространстве-времени выявлять и фиксировать комплексные перемены.

Как отмечалось, время протекания метаболических процессов есть критический фактор динамики СБТ-системы любого масштаба. Какова же их пространственно­временная динамика? Каким образом современные информационные технологии изменяют эти их критические параметры? Уже давно многие теоретики, например, П. Дракер, утверждали, что произошел «перерыв постепенности» в пространственно­временной связи исторических событий. «Завтра» уже не является простым продолжением «сегодня» и, тем более, «вчера». То, что информационные технологии позволили преодолеть пространственные барьеры, всем известно (так называемый феномен «инверсии пространства»). Современный, глобальный мир не столько интегрировался, сколько разделился на множество качественно-различных пространственно-временных систем. Дело не в том, что глобальный мир стал миром «разных скоростей», то есть еще одним подтверждением идеологии нелинейной глобальной динамики. Дело в том, что одни страны развиваются в ускоренном ритме, тогда как другие «стоят на месте» или двигаются назад по оси исторического времени. Причем двигаются отнюдь не в неизменном виде, а постоянно трансформируются, а иногда и просто разрушаются и исчезают.

Наконец, ведь «ускорение» англо-саксонской цивилизации было достигнуто благодаря не только инновациям, но, прежде всего, за счет захвата, разграбления и уничтожения других цивилизаций. Почему-то западные адепты «линейного» развития забывают, что оно было достигнуто отнюдь не в ходе мирного соревнования, а за счет грабительских войн, подкупа и насилия по всему земному шару. Зайдите в Британский музей и попытайтесь понять, каким образом его несметные сокровища оказались именно там, а не в тех странах, откуда они были вывезены, во многих случаях тайком. Значит, сама концепция оси исторического времени должна быть подвергнута сомнению. Далее, никакой «линейности» в современной глобальной динамике нет, одни двигаются вперед, другие «стоят», третьи деградируют и распадаются. Для гуманитарных наук это означает, что нельзя отождествлять течение социального времени с ходом астрономического времени, к тому же метаболические процессы в глобальной системе пока изучены недостаточно. Наконец, линейное развитие подвержено самоторможению, как в силу исчерпания внутренних ресурсов, так и по причине растущего сопротивления как социальных, так и иных сил.

Как быть дальше?

Попытаюсь оценить усилия мирового сообщества по улучшению его состояния. Я не рассматриваю здесь любые попытки передела мира в интересах «развитого» Севера под флагом установления демократии западного образца. С другой стороны, если бы таких усилий не было бы предпринято, наверное, ситуация в мире была бы еще более серьезной. Начнем с уже известной темы «глобального ускорения», которое привело к критическому отставанию существующих социальных институтов от скорости геополитических и других перемен. Установленные более полувека назад нормы международного права сыграли важную роль после Второй мировой войны. Но сегодня эти нормы постоянно нарушаются временными договоренностями и соглашениями, что обусловлено возникновением проблем, которые нужно решать «здесь и сейчас». На международной арене появились такие игроки, как международные и национальные НКО, которых ранее на этой арене просто не было. Далее, эти международные нормы размываются действиями Четвертой власти, когда социальные факты приравниваются к политически-сконструированным фактам. Поэтому ряд международных соглашений, принятых ООН, не выполняется или выполняется частично. «Зеленая революция» дала положительный эффект, но эффект весьма краткосрочный. А вот зависимость многих стран от монополистов, производящих семенной материал, растет изо дня в день. Следовательно, динамика «развивающихся» стран зависит от интересов тех же ТНК. Идея «устойчивого развития», также продвигавшаяся ООН [Brundtland and Khalid, 1987], мало что дала. Сегодня любая «устойчивость» - это индивидуальный феномен, всецело зависящий от геополитической ситуации и динамики локально-глобального контекста. И вообще, давно известно, что любая устойчивость (как при наличии благоприятных, так и неблагоприятных условий) достигается только через постоянные изменения.

Есть еще ряд не просчитанных последствий информационной революции. Во- первых, это удвоение жизненного пространства (материальное и виртуальное) любого социального агента, и, в первую очередь, человека. Тем самым любой социальный агент может ходить туда-сюда. Однако длительное пребывание в социальных сетях изменяют поведение человека, отрывая его от социокультурных корней (семьи, круга близких друзей, «Малой Родины» и т.д.). Социальная сеть - довольно зыбкая среда обитания, в которой легко можно потерять собственную идентичность, не приобретя никакой другой. Эти сети - действительно сети для ловли человеческих душ, недаром вовлечение в экстремистские организации осуществляется именно через социальные сети. Включаясь в глобальную сеть, человек добровольно ставит себя в зависимость от множества анонимных пользователей, которые могут иметь ему неизвестные цели. Все чаще эти рядовые агенты социальных сетей используются «втемную». Не станет ли в этих условиях индивид (учитывая растущие возможности его пространственной мобильности), в конце концов, человеком без роду и племени, эдаким «перекати-поле», то есть вечным маргиналом? Не случайно западные социологи говорят о необходимости пересмотра концепции «приватности», этого одного из краеугольных камней западной демократии. Наконец, К. Шваб и другие интерпретаторы Четвертой промышленной революции открыто предупреждают о грядущих изменениях на рынке труда, о дальнейшем размежевании общества на элиту ее идеологов и изобретателей и трудящуюся массу. Не есть ли это на новом витке возврат к первой стадии промышленной революции с ее изнурительным монотонным трудом?

Наконец, что же произошло с европейской демократией за последние 15-20 лет? Вплоть до конца 1990-х гг. гражданские инициативы и движения интенсивно изучались всеми ведущими европейскими социологами: М. Диани, М. Кастельсом,

Б. Кландермансом, Х. Кризи, Д. Делла Порта и десятками других. Эти исследователи полагали, что гражданские инициативы и движения и есть один из драйверов западной демократии. Но вот в середине 2000-х гг. Евросоюз полностью встал на ноги, а исследователи вернулись к изучению деятельности политических партий, их роли в функционировании его бюрократического аппарата и т.п., как бы забыв о своих недавних интересах. И это при том, что левые нестроения и националистические организации в Евросоюзе только растут. Не парадокс ли: сегодня Ирландия является одной из немногих в Европе стран, интенсивно развивающих исследования социальных движений. Это означает, на мой взгляд, что усилия мирового сообщества по улучшению его состояния не привели к желаемым результатам. Далее, благотворительности в мировом масштабе не бывает. Она всегда хорошо оплачена. Экономическая выгода от продвижения идеи «устойчивого развития» по англо­саксонскому образцу победила выводы фундаментальной науки. Информационная революция - двуликий Янус, так как соотношение ее будущих благ и бедствий не было просчитано. Свобода научной мысли и творчества остаются непреложными условиями модернизации научного знания.

Выводы

«Окончательных» выводов в столь динамичной глобальной ситуации просто не может быть, поэтому ограничусь некоторыми общими соображениями. Первое, гуманитарные науки, взаимодействуя с естественными и техническими науками, тем не менее должны сохранять некоторую дистанцию от них. Однако эта их дистанцированность не предполагает их дальнейшего обособления. Напротив, она предполагает уменье переводить данные естественных и технических наук на язык гуманитарных наук. Подобную дистанцию нужно сохранять и по отношению к масс- медиа. Понятно, что в информационный век без них не обойтись, но эта дистанция необходима, потому что, чем дальше, тем больше медиа рассматривают данные социологии и других гуманитарных наук как инструмент для подтверждения собственных сиюминутных позиций. Это, в свою очередь, означает, что научные факты должны быть отделены и институционально конституированы от политически сконструированных фактов. Чтобы этого достичь, гуманитарии должны стать вровень со скоростью медиа-реакции на глобальные перемены. Этого можно, в частности, достичь посредством развития методов непрерывного наблюдения и обработки их результатов. Это требует дополнительных средств, но далеко не всегда. Наконец, наиболее сложная задача - это понять динамику России в контексте взаимодействия нескольких цивилизационных моделей. В ней Россия тоже не стоит на месте, а движется по сложной, скорее всего, разно-векторной траектории, определяемой ее историей, культурой и географическим положением.