Стабильность как устойчивость, сопротивляемость внешним и внутренним вызовам и мобильность как способность адаптироваться к постоянно изменяющемуся глобальному и местному контексту суть необходимые свойства современных субъектов действия любого масштаба. Стабильность и мобильность, приспособляемость - это две
стороны диалектической пары «устойчивость-развитие». Эта пара внутренне противоречива, поскольку современная глобализация есть двуединый процесс формирования унифицирующих всепроникающих сетевых систем и национальнотерриториальных образований. Внутренней основой этого противоречия является борьба двух форм общественного производства: информационного (виртуального) и материально-вещественного, которые производят как «блага», так и «бедствия». Как отмечалось выше, сегодня социальные процессы глобализации носят нелинейный, вероятностный характер, изобилуя неожиданными поворотами. А среда, в которой они совершаются, также подвижна, поскольку состоит из совокупности динамичных и статичных сил действия и противодействия, причем формы их взаимодействия имеют разные темпо-ритмы.
Переход российского общества от социалистического к капиталистическому способу производства, естественно, вызвал различные формы противостояния между уходящими в историю и вновь становящимися формами этого производства. Возникли новые «гибридные» формы производства и новые технологические и социальноэкологические общности и связи между ними. Естественно, что вся эта становящаяся система капиталистических отношений породила новые формы социального действия, которые пока остаются вне поля зрения общественных наук. Однако прошедшие два с половиной десятилетия показали, что гражданские организации и их сети сыграли важную роль в этой перестройке. Метаболические процессы играют важную роль в этом процессе социальной трансформации. Причем в ходе перехода к постиндустриальному обществу этим процессам будет принадлежать всевозрастающая роль. К сожалению, разрыв между темпо-ритмами этих трансформаций и их осмыслением общественными и другими науками пока лишь возрастает. Одна из причин этого разрыва заключена в высоких междисциплинарных барьерах, не позволяющих вести комплексные исследования. Другой причиной является «опережение» этого производства политическими процессами, подкрепляемыми действиями масс-медиа. Такая сиюминутная «стабильность» препятствует достижению глубокого понимания закономерностей постоянно изменяющейся глобальной системы.
Унификация и «партикуляризация»
Современная глобализация есть процесс унификации, идущей «поверх» любых социально-территориальных образований, и сохранения специфических национальнокультурных систем, будь то национальные государства или местные сообщества . Хотя соотношение этих двух процессов меняется в пользу первой, она не может существовать без территориально-локализованных узлов и ячеек второй. Дело в том, что глобализация, порождающая унификацию, - не линейный процесс. С одной стороны, динамические процессы, расходуя свою энергию, постепенно затухают или «переключаются» на новые цели, но с другой стороны, именно в территориально- локализованных узлах и ячейках накапливаются ресурсы для ее дальнейшего развития. Полный переход глобального сообщества на «сетевую» форму существования невозможен по причине глубоких национально-культурных и природно-климатических различий территориально-локализованных узлов.
Глобализация есть также экономически и социально-обусловленный процесс. Для одних государств, территориальных сообществ и групп населения она производит блага, тогда как для других - только бедствия. Это ее диалектика справедлива как для природных, так и для социально-сконструированных систем. Например, рост народонаселения планеты обостряет проблему питьевой воды и производства продуктов питания. Перенос «грязной» индустрии, улучшая экологическую обстановку в индустриально развитых странах, ухудшает ее в странах «третьего мира». То есть глобализация - всегда «глобо-локальный» общественный процесс. Не только потому, что глобальные игроки (ТНК и другие) кардинально изменяют местный природный ландшафт и разрушают локальные сообщества, но и потому, что асоциальные силы (террористические и радикальные международные сообщества и организации) способны сегодня нанести глобальный вред, который трудно предсказать.
В идеале тренды унификации и партикуляризации должны быть сбалансированы. Производство и распространение новых технологий по всему миру должно сопровождаться усилиями по сохранению социально-культурной специфики обществ и сохранению биологического разнообразия планеты, поскольку это разнообразие необходимо для охранения устойчивости нашей планеты как СБТ-системы. Односторонняя глобализация/унификация не только вызывает массовый протест «низов» и среднего класса, но приводит к возникновению антиглобалистских движений. Наконец, одностороннее ускорение процессов унификации обозначило еще одну фундаментальную проблему: отставание институциональных систем, начиная от международных организаций и до науки и образования, от темпо-ритмов происходящих перемен. Это - проблема не только запаздывания управленческих решений, но и растущего разрыва между многосторонним характером идущих перемен и их односторонней (моно-дисциплинарной) интерпретацией. И вот здесь множество вопросов к характеру развития института науки.
О динамике мировой и российской науки
Динамика мировой науки - предмет, выходящий далеко за пределы данной главы. Но на один факт из истории мировой науки я хотел бы обратить внимание читателя. В 1970 г., то есть почти полвека назад, известный специалист в области системной динамики Дж. Форрестер предложил Д.Л. Мидоузу, тридцатилетнему ассистенту Массачусетского технологического института в США, возглавить группу по разработке модели мирового развития. Модель должна была показать, что произойдет в мире, если существовавшие тогда тенденции развития мировой экономики и народонаселения Земли сохранятся. Замечу, что 50 лет назад никто из социологов глобализаций не занимался. В результате был сформирован междисциплинарный коллектив, который уже через два года представил мировой общественности свой коллективный труд «Пределы роста. Доклад Римскому клубу» [Медоуз и др., 1991]. Этот труд (уже как книга) был переведен на 35 языков, и за ним последовали еще семь Докладов Римскому клубу. Красной нитью через все эти работы проходила мысль, что материальное благосостояние не может расти до бесконечности, что человечеству грозит катастрофа, если не будут приняты меры по ограничению и регулированию производства и изменению критериев прогресса человечества. Однако воз и ныне там, что свидетельствует о том, что капиталистическая экономика не способна к самоограничению, она может развиваться лишь в условиях внешней и внутренней экспансии.
Но вернемся в Россию. Интерес к докладам Римскому клубу был, но в течение последующих десятилетий он постепенно угас в результате распада Советского Союза и перехода на рельсы капиталистической экономики. В течение последних 25 лет общественные науки России развивались по нескольким направлениям. Одно сосредоточилось на «транзите», то есть самом процессе перехода от социализма к капитализму. Эта группа ученых занималась проблемами именно этой «переходной» фазы. Они изучали фундаментальные трансформации российского общества по мере его включения в глобальную рыночную систему и одновременно были озабочены его стабилизацией и самосохранением. Другая группа ученых была сфокусирована на идеологии и теории этого перехода, то есть на проблеме борьбы между либерализмом западного толка и консервативной ориентацией, уходящей корнями в идеологию авторитаризма. Высказывались и более радикальные точки зрения. Так, Ю.Н. Давыдов, опираясь на работы выдающегося русского экономиста Д.Н. Кондратьева, подчеркивал опасность трансформации циклически-волнового характера социальной динамики в регрессивно-необратимый процесс. Причем, по мнению Давыдова, этот регресс имеет рукотворную природу [Давыдов, 1999, с. 114-116]. Ранее академик Л.И. Абалкин выразился еще более категорично: происходит развал, который «не несет в себе импульсов возрождения и подъема в отличие от циклического кризиса» [Абалкин, 1995, с. 132]. Выражаясь современным языком, речь идет о внесении хаоса в процесс трансформации социального порядка. Прогноз Давыдова о том, что такая динамика вызовет не только недовольство беднейших слоев населения, но и «нравственное возмущение» [Давыдов, 1999, с. 126], сегодня все более оправдывается. Годом ранее в своей капитальной монографии по современной социологической теории Давыдов заключил, что в результате «рыночной революции» у нас возник капитализм архаического социокультурного типа c сокращающимся объемом научного производства [Давыдов, 1998, с. 475, 501]. Насчет его архаизации требуется отдельный разговор, но то, что моно-ресурсная экономика надолго вытеснила научное производство - это факт. И только недавно наметилась обратная тенденция.
Так, по мере стабилизации хозяйства и социального порядка, стал расти интерес социологов к проблеме модернизации российского общества. Например, в 2016 г. было завершено несколько фундаментальных исследований по состоянию и трендам российского общества [Атлас.., 2016; Горшков, 2016; Дробижева, 2016 и др.]. Но чем больше российское общество включалось в глобальные сети (ресурсные, информационные, политические, культурные и др.), тем меньше эти процессы обсуждались российской социологией. По моим подсчетам, в 2016 г. не было опубликовано ни одной монографии непосредственно по социальным проблемам глобализации РФ, а в 2015-2016 гг. в ведущих российских социологических и политологических журналах практически не было статей именно по проблематике российской глобализации. И это при том, что в мире существует несколько журналов и публичных площадок, специализирующихся на данной проблематике (см., например, Global Dialogue). Теоретически такая ситуация оправдана только в одном случае: если глобальный контекст уже был учтен российскими исследователями, но не артикулирован в силу его второстепенности. Для сравнения: в 1960-1970 гг. в СССР было опубликовано не менее десятка индивидуальных и коллективных монографий по проблемам глобализации, и ее многосторонним последствиям.
Более того, история общественной мысли России XIX века свидетельствует, что две ее базовые дисциплины - история и филология - всегда были междисциплинарными, что и было закреплено институционально. Однако позже, хотя дифференциация наук продолжилась, их взаимодействие затормозилось. Тем не менее ряд российских исследователей российского «транзита» (Ю.Н. Давыдов, Т.И. Заславская, И.С. Кон, Д.С. Лихачев, Б.М. Фирсов, О.И. Шкаратан, О.Н. Яницкий и другие) высказывались в пользу междисциплинарного подхода к его анализу [см., например, Фирсов, 1999]. Показательно, что именно эти исследователи ранее работали в нескольких областях обществознания (социальной антропологии, истории, урбан- социологии, социальной экологии). И.С. Кон в своей автобиографии уделил этому вопросу особое внимание, процитировав афоризм Г.К. Лихтенберга, «кто не понимает ничего, кроме химии, тот и ее понимает недостаточно». Кон замечал, что систематически работать в одной определенной отрасли знания легче, чем на стыке разных наук. И далее он выдвигает принципиальное положение: «междисциплинарность имеет и личностный аспект. Если твоя проблематика представляет широкий общественный интерес, это приносит популярность, но одновременно обрекает на одиночество. Хотя тебя вроде бы все знают, ты везде остаешься более или менее посторонним. В трудные моменты никто не будет тебя защищать... С возрастом чувство посторонности генерализуется и усиливается. Даже если этот новый, незнакомый и быстро меняющийся мир тебя интересует, что совсем не обязательно, ты уже не можешь рассчитывать на взаимность. Максимально - на вежливую терпимость: говорят, что он когда-то что-то сделал...» [Кон, 2008: 392-393]. То есть междисциплинарные исследования суть, по существу, альтруистическая деятельность, не приносящая данному исследователю, ни славы, ни прибыли, что подтверждается деятельностью социальных экологов и антропологов, защитников природы, памятников истории и культуры и краеведов.
Почему для изучения глобализации необходим междисциплинарный подход? В этом процессе есть две актуальные задачи: понимание сетевого характера глобализации и их социальная и политическая интерпретация. Без такой интерпретации нельзя понять, какие задачи стоят перед социологами глобализации, строящими, например, прогноз социальных последствий глобального потепления. Как более 10 лет назад отмечали западные исследователи, идет «прогрессирующее размывание традиционных различий между экономической, политической, социальной и культурной сферами» [Хард, Негри, 2006: 140]. Эти же авторы отметили еще одну важную особенность формирующегося глобального общества, трактуя его как множество, но именно как единство разнообразия, которое не сводимо ни к «толпе», ни к «массе», ни к «народу». Если учесть при этом, невидимые для стороннего наблюдателя метаболические процессы как внутри, так и между разными агентами глобально-локальных трансформаций, необходимость разработки методического инструментария для междисциплинарного анализа становится еще более насущной. Структура и цели миграционного потока, хлынувшего из Африки и Ближнего Востока в Европу, эмпирически подтверждают это теоретическое положение.
На необходимость именно такого междисциплинарного подхода указывал Э. Гидденс: «история субстанционально прерывиста, ее работающей эволюционной модели не существует. Поведение людей всегда ситуативно, они действуют в конкретной среде, социальном и географическом контексте, который обуславливает их активность и на который они одновременно отвечают и реструктурируют его самым разным образом» [Sociology, Politics.., 2016]. То есть, чтобы адекватно анализировать закономерности «прерывистой» глобализации, надо уметь интерпретировать деятельность разных социальных агентов в качественно разных средах и их обратное воздействие на условия их существования. В этой связи замечу, что взрыв общественного интереса к экологическим проблемам в России можно лишь частично объяснить перестроечным процессом. Эта озабоченность возникла много раньше. Он объясняется субстанциональным характером природных условий, поддерживающих жизнь на планете.
Связь стабильности и мобильности сегодня
Позиция ведущих российских и зарубежных исследователей глобализации сходна в одном: наступил «век перерыва постепенности». Причем если одни полагают, что человечество все же движется вперед по оси исторического времени, то другие считают, что современный глобальный мир - это хаотическая совокупность разнонаправленных движений. Причем движения не только к ранним этапам развития капиталистического способа производства, но и к различным формам архаики и даже к полному распаду сложившегося ранее социального порядка. История человечества уже который раз свидетельствует, что ни капиталистическое, ни социалистическое общество не застраховано от возвратных движений, даже к худшим радикальным и тоталитарным формам стабильности. Значит, какой бы ни была форма социальной динамики, она сочетает в себе моменты стабильности и мобильности.
Далее, современные глобальные процессы имеют нелинейный и вероятностный характер. Эти их качества обусловлены как изменением внешних условий (меняющейся расстановкой политических сил на мировой арене, новыми альянсами или конфликтами), так и внутренними ресурсами данного социального процесса, силой его идеологии, возможностью мобилизации интеллектуальных и социальных ресурсов, способность к самоорганизации и т.д. Если вернуться к формулировке Гидденса, то очевидно, что каждый из упомянутых там факторов исторической динамики не является «самостоятельным», так как он взаимодействует со средой своего обитания. А эта среда - не инертна, она тоже состоит из множества агентов, каждый из которых или их совокупность является сложной системой, которая имеет свой предел стабильности и силу реакции на внешнее воздействие. То есть каждая из таких сложных систем имеет свою «несущую способность». Если она превышена, то среда обитания превращается в агента, который или дает «отпор» внешнему воздействию, или же сама, разрушаясь, превращается в источник риска.
Следующий момент, о котором уже шла речь, - это изменяющийся темпо-ритм всякого социального процесса. Здесь важно подчеркнуть, что развитие информационных технологий увеличивает его скорость. Но эти скорости различны. Если информация достигает любой точки земного шара практически мгновенно, то для добычи природных ресурсов или доставки товаров, услуг и др. требуется разное время. Если к этому присовокупить время на их потребление, переработку и утилизацию, то задача еще более усложняется. Но наиболее сложная для социальных наук междисциплинарная проблема - это процессы социально-экологического метаболизма, причем все дело в том, каков именно характер взаимодействия различных агентов этих динамических процессов. Отечественная и зарубежная социология только недавно начала осваивать эту проблематику, пока преимущественно с точки зрения структуры энергоресурсов с целью их экономии [Fisher-Kowalski, 1997; Fisher-Kowalski and Haberl, 2007]. С моей точки зрения, есть три типа метаболизма: «естественный», совершающийся в природных системах; «искусственный», то есть сконструированный человеком; и собственно социальный, когда взаимодействие индивидов, групп и социальных общностей изменяет их самих. К тому же, взаимоотношения между рекомендациями науки и практикой опосредуются политическими интересами, правоприменительной практикой и бюрократическими процедурами. Но и это еще не все. Еще недавно государственная мощь ассоциировалась в массовом сознании и политических решениях с развитой военной машиной, высококвалифицированным персоналом, наличием природных ресурсов, то сегодня вред, который может причинить единичный террорист, сопоставим с результатом крупной военной операции. Чем дальше, тем больше судьбу таких операций решают не фр онтальные сражения, а действия мелких мобильных групп. Этот феномен получил название «силы слабости».
Затем, экологический фактор приобретает сегодня качественно иной смысл. Социальная активность человека, вооруженного современной техникой, столь интенсивна и всепроникающая, что «чистой» природы на планете практически уже не осталось. Подчеркнем еще раз: сформировались сложные системы (СБТ-системы) разного масштаба, глобальные, региональные, местные. Причем их активность и влияние не ограничивается никакими административными границами и лишь несколько сдерживается особенностями природного ландшафта и климата. Напомню, что все на планете живет за счет солнечной энергии и подвержено резким ее колебаниям (выбросам).
Наконец, проблема соотношения скоростей перемещения различных ресурсов и их трансформаций в рамках глобальной СБТ-системы остается неизученной. Очевидно, что любая информация движется «быстрее», чем нефть по трубопроводу или грузы по морю или дорогам. Однако если на неделю остановятся глобальные ресурсные или товарные потоки, то ценность быстрой доставки информации резко снижается. А есть учесть при этом разные скорости метаболических процессов, то задача становится практически неразрешимой, и снова приходится полагаться на здравый смысл и субъективную оценку локальной ситуации. Получается, что формула «время - деньги» верна далеко не всегда. Логистика, то есть наука и навыки согласования движения и трансформаций отдельных агентов влияния (людей, информации, ресурсов, товаров), становится частью фундаментальной науки о процессах глобализации.
Драйверы модернизации и силы сопротивления ей
Это наиболее сложный вопрос. В мировой экономической и социологической литературе таким драйвером считается пара «технологическая революция и рыночные отношения» как совокупность двух взаимно стимулирующих сил. Информационные системы стимулируют глобализацию рынков сбыта и потребления, что, в свою очередь, дает новый импульс к развитию информационного производства, усилению геополитической мощи ТНК или группы государств и т.д. В течение долгого времени либерально-ориентированные исследователи полагали, что глобальной динамике этого тандема нет препятствий. Однако они не учли роста сил сопротивления.
Прежде всего, всякое технологическое новшество - обоюдоострый инструмент, который в руках «догоняющих обществ» может быть обращен против лидеров технологической модернизации. Что и случилось в ходе мощного миграционного удара по Европейскому Союзу со стороны стран Африки и Ближнего Востока. Либеральные теоретики не учли также фактора неравномерной демографической динамики. Они полагали, что, как и 30-40 лет назад, в мире всегда есть избыток дешевой и покорной рабочей силы, которую при необходимости можно привлечь и обучить. Однако оказалось, что эта «рабочая масса» может выдвигать свои требования. То, что европейцы создавали веками, эта «масса» захотела получить немедленно, хотя бы частично устранив веками создававшиеся неравенство и несправедливость.
К тому же в развивающихся странах сегодня накопился избыток квалифицированной рабочей силы, часть которой обучалась в странах «развитого мира» и потому знала свои возможности и имела высокие притязания в отношении жизненных стандартов. Европейцы, обеспокоенные старением своего населения, не захотели соотнести этот процесс с мировой социально-демографической ситуацией. В результате англо-саксонский мир ощутил на себе «эффект бумеранга», о котором предупреждал У. Бек, говоря о неэффективности существующей политической системы, унаследованной от прошлого этапа модернизации. Эта неэффективность имела две основных причины. Сверхконцентрация разных по уровню развития стран породил наднациональную бюрократию, независимую от стран-членов ЕС и жившую за их счет. Одновременно ускоренный перенос «грязной индустрии» в страны «третьего мира» создал эффект «ржавого пояса», то есть стагнации и деградации внутренних районов англо-саксонских стран, бывших драйверами модернизации в индустриальную эпоху. Наконец, политика глобального господства, проводимая администрацией США, вызывает растущее сопротивление со стороны России, так и в странах «третьего мира». Как уже неоднократно показал исторический опыт, внешняя политика как политика захвата и доминирования, не может быть единственным драйвером модернизации. Внешняя и внутренняя политика должны быть сбалансированы.
Что касается нового этапа модернизации России, то я могу высказать только некоторые гипотезы, которые требуют обсуждения и эмпирического тестирования. Во- первых, российские институты науки и образования в их нынешнем состоянии не могут быть драйверами нового этапа модернизации страны. Для того чтобы стать таковыми, они сами нуждаются в модернизации, в мощном притоке финансовых и человеческих ресурсов и, главное, в идеологическом обеспечении этого процесса. На все это требуется время. Во-вторых, в нынешних условиях автаркия возможна лишь в весьма ограниченных пределах. Поэтому должна быть восстановлена, модернизирована и развита сетевая структура связей между различными отраслями общественного производства на всех уровнях, глобальном, национальном и местном. Особого внимания требуют межрегиональные и межотраслевые связи.
В-третьих, моно-ресурсный принцип восстановления и развития, сыгравший свою роль на предыдущем, «переходном», историческом этапе развития страны, сегодня должен служить современным формам ее модернизации: информационным, социальным, образовательным и многим другим. Фактически, перед каждым драйвером модернизации стоит двуединая задача: создавать инновации и закр еплять их как институционально, так и в массовом сознании. В-четвертых, если в стране будет взят курс на всеобъемлющую модернизацию, то поначалу он вызовет сопротивление консервативных сил во всех слоях общества. Так уже сложилась наша история, что десятилетиями российское общество было, прежде всего, ориентировано на стабильность. Инновации на словах поддерживались, но на деле отторгались консервативной частью общества. Чтобы преодолеть или, хотя бы, нейтрализовать ее сопротивление потребуется мобилизация сил. Но каких именно, и в какой форме? - это вопрос открытый. Пока мы скорее имеем дело с мобилизационными усилиями, направленными на укрепление существующего социального порядка. Одно ясно: просто «рецидивирующей модернизации» (термин, введенный российским социологом Н.Ф. Наумовой) типа горбачевских «ускорения и перестройки», сегодня уже недостаточно. Проблема в том, что мы еще плохо понимаем, что такое российская модернизация и каким образом она «впишется» в глобальные процессы. То есть в общем виде - это все та же задача соотношения (баланса, взаимосвязи) глобальной динамики и территориально-фиксированных процессов.
Далее, в условиях нынешнего экономического кризиса и политики санкций, проводимых западными державами в отношении РФ, и недостатка наличных денег, предложения о мобилизации наличных денежных средств у населения, исходящие «сверху», представляется рискованными и даже чреватыми социальным взрывом. На мой взгляд, доверие населения к существующей власти и, следовательно, ее потенциал обновления российского общества будут расти параллельно с ее собственными усилиями по снижению существующего в нем неравенства и несправедливости. Уроки брюссельской супер-бюрократии должны быть учтены. Кроме того, в отличие от периода 1990-х гг., когда понятие социальный конфликт и сама конфликтная природа процесса российского обновления широко дискутировались, сегодня этот исследовательский подход и соответствующий инструментарий практически исчез из социальных наук. Как отмечал В.С. Семенов, «конфликты.на основе объективно возникающих противоречий при их разрешении продвигают общественный процесс вперед, способствуют наращиванию прогрессивных изменений» [Семенов, 1993: 73]. Другое дело, что предмет социальной конфликтологии чрезвычайно усложнился вследствие тесного взаимовлияния всех агентов социального действия посредством всепроникающих информационных сетей.
Наконец, в российской социологии уже более 20 лет имеют место негативные тренды. К ним относятся: общее падение престижа социологии как науки, ее сведение к политическому инструменту («социологи сказали.»); недостаточное развитие теоретической социологии, в том числе теорий «среднего уровня». Далее, сведение социологии до уровня «конкретной» эмпирической науки, изучение социальной структуры общества в статике, коммерциализация социологии, ее все большее подчинение СМИ [Руткевич, 1993]. Я бы к этому списку добавил бы еще три проблемы: практически полное отсутствие социологической прогностики, ложное противопоставление производства «научного» и обыденного знания и дискурсивный метод анализа и разрешения конфликтов.
Изменение институциональной структуры общества
В общественных науках сложилось понимание социальных институтов как наиболее общих принципов и стабильных правил игры. Если они не стабильные, то тогда зачем они нужны? Однако, как уже отмечалось, между стабильностью и мобильностью (изменчивостью) есть диалектическая связь. Каждая смена способа производства приводила к изменению правил игры или, как минимум, к их корректировке. Даже смысл таких «вечных» понятий как вера, доверие и справедливость сегодня изменяется. Изменение института семьи, этого наиболее, фундаментального социального института, наиболее яркий тому пример. Еще более характерный пример - это эволюция института церкви, которая сегодня, независимо от конфессиональных различий, стремится давать свои ответы на животрепещущие вопросы жизни.
Сегодня есть несколько фундаментальных проблем институциональной динамики, требующих анализа и обсуждения. Первая из них - это глобальное сообщество как социальный институт. Эмпирически оно уже сложилось, хотя и в противоречивом единстве. Международные институты, созданные более полувека назад, уже не отвечают на вызовы глобализации. Поэтому подобные институты все более подвергаются критике как несоответствующие современным реалиям. Одновременно политическая практика стремится преодолеть этот недостаток путем длительных переговоров, в ходе которых и состав их участников, и их позиции могут меняться. А также посредством временных соглашений (о перемирии, временном прекращении огня, «гуманитарных паузах», работе над «дорожными картами» и т.д.). Очередная трансформация формата и содержания Минских соглашений - наглядный пример. Сегодня обсуждается вопрос о введении на Украину международного миротворческого контингента. Другая не менее важная проблема - каковы должны быть институты функционирования глобальной СБТ-системы как целого, качественно отличные от прошлой совокупности институтов, опиравшихся на дихотомию «общество—природа»? Это вопрос, поставленный самой жизнью, на который у науки пока нет ответа. Сегодня каждый из глобальных и региональных игроков формирует свою картину мира, исходя из собственных приоритетов и целей. Для России, например, сегодня необходимо развитие социальных институтов, не только поддерживающих, но и стимулирующих ее модернизацию. Тогда как для многих стран Африки и Ближнего Востока стоит задача восстановления их базовых социальных институтов, то есть преодоление политического и социального хаоса. Но учитывая растущую мощь средств массового поражения, которой сегодня уже обладают многие государства мира, их согласие относительно «управления» этим новым глобальным организмом, абсолютно необходимо.
Третья задача - это принципы организации и функционирования сетевых институциональных систем, включая вопрос об их взаимодействии с территориальными институтами. Пока что эти сети рассматривались только как структурный элемент функционирования государств, корпораций и других глобальных институциональных образований. Однако уже очевидно, что глобальные информационно-коммуникационные магнаты начинают диктовать свои правила игры отдельным участникам процессов глобализации? Начинается борьба хакеров, компроматов и вбросов ложных сообщений. У. Бек ввел понятие «космополитических сообществ» [Beck, 2010], которые могут существовать только как сетевые системы. Исследования, проведенные в рамках Мирового экономического форума (2007-2016), подтвердили факт существования таких глобальных сетевых институтов [The Global Risks Report, 2015].
Остается также не проясненной масса других вопросов: каков характер связей, выявленных в данной серии глобальных исследований, они односторонние или многосторонние, равноправные или нет? Каково их содержание (контент), в одном случае это могут быть информационные связи, в другом - потоки природных ресурсов, в третьем - миграционные потоки и т.д. И что получается в результате функционирования каждого из них? Далее, ведь выявленные в данном исследовании связи могут со временем измениться, но как часто это происходит и каким образом? И, наконец, самый главный вопрос: кто те глобальные игроки, которые эти потоки переключают или перепрограммируют? Как показали исследования информационных потоков в медиа-пространстве, их главными регуляторами являются немногие игроки мирового масштаба [Arsenault and Castells, 2008].
Еще одна проблема касается путей изменения территориальных институтов и, в первую очередь, государств и принципов их административно-территориального деления. Ведь деление на институты федерального, регионального и местного значения тоже зависит от глобальной динамики, соотношения глобального и национального рынков. А также - от этапа модернизации, на котором данное государство находится. Как показал опыт СССР 1920-1930-х гг., тогда не только технические новинки, но и целые заводы пришлось импортировать, чтобы быстро догнать индустриально развитые страны. А восстановительный период после Великой отечественной войны был уже в основном выполнен своими силами. Кстати, в советский период межрегиональным производственным связям придавалось большое значение. Сегодня пока мы не преодолеем «ресурсную парадигму» развития, означающую превращение природных ресурсов в денежные потоки, надеяться на скорое развитие местной промышленности и восстановление межрегиональных производственных связей не приходится.
Вопрос о темпо-ритмах институциональных систем любого масштаба в период интенсивной модернизации. Структурно-функциональная динамика социальных институтов любого масштаба все более отстает от структурно-функциональной динамики глобальных перемен. Поэтому одна сторона этой проблемы заключается в том, что ускоряющийся темп этой динамики принуждает к быстрым (волевым) решениям, что исключает время на диалог и самоорганизацию. Значит ли это, что эта ускоряющаяся динамика подталкивает к авторитарной и даже тоталитарной форме правления? Другая сторона проблемы состоит в том, что стабильность властных структур, обладающих правом генерирования массы подзаконных актов, инструкций и временных правил, есть источник обогащения бюрократии и усиления ее властных полномочий. Каким образом совместить демократические процедуры выработки международных правил игры с непрерывно ускоряющейся глобальной динамикой - вопрос пока открытый. Наконец, нельзя забывать, что разрушение авторитарных порядков глобальными силами, как это произошло в Северной Африке и на Ближнем Востоке, привело к формированию устрашающих «гибридов», соединяющих варварские методы насилия и владение современными информационными технологиями [Sociology, Politics., 2016].
От исследования к масс-медиа и публичной политике
Использование информационно-коммуникационных технологий и сетей резко расширило доступ масс к самым разным отраслям знания, но одновременно привело к обесцениванию самого процесса научного исследования и производства научных фактов. Соответственно, произошло и расслоение научных кадров. Старшее поколение предпочло оставаться в своей «башне из слоновой кости», тогда как молодое поколение все больше сдвигалось в сферу публичной политики, маркетинга и пиара, что быстро приносило известность и материальный достаток.
Далее, в 1960-1980-х гг. в индустриально-развитых странах постепенно сформировался институт общественного участия, что одновременно расширило доступ молодежи к научным знаниям и позволило использовать метод привлечения широкой общественности к научному поиску (crowd-sourcing). Тем самым снижался барьер между «высокой наукой» и обыденным знанием. В этом сближении существенную роль сыграли такие междисциплинарные сферы науки-практики как экологическое движение и движение краеведов. Впоследствии, возник некий «гибрид», получивший название «общественно-научных исследований». Все более широкое признание получали такие качественные методы исследования как прямое наблюдение за действиями некоторого агента (follow the actor) и обучение практикой (learning by doing). Однако чем более распространялась идеология потребительского общества, тем более наука подчинялась масс-медиа, которые формировали и внедряли эту идеологию в массовое сознание. Для поддержания этой идеологии, необходимой для поступательной динамики капиталистического производства, потребовался корпус «конструкторов», умевших одновременно изучать потребительский спрос и направлять его в нужном для массового производства направлении.
Наконец, в ходе конструирования «гибридных систем» (СБТ-систем), произошел качественный перелом во взаимоотношениях этих двух институтов. Это могли быть «гибриды» типа человек-машина, «умный дом», «умный город» или др. Современная медицина, сельскохозяйственные науки, конструирование любых летательных аппаратов не обходится без учета «человеческого фактора». Но понятие «учет» здесь уже недостаточно. Качественный перелом состоит, прежде всего, в конструировании виртуальной реальности, в которой некоторое «мнение» (заявление, публикация в СМИ, репортаж, телепередача) начинает довлеть над фактами реальной жизни. Причина этого сдвига - это невозможность проникнуть в «кипящий котел» вооруженного конфликта, природной или техногенной катастрофы. Но другая причина еще более существенна: если некоторое «мнение» конструируется, а затем тиражируется респектабельными масс-медиа, то оно становится фактом социальнополитической жизни.
Выводы
Все, сделанное российскими учеными в изучении динамики «стабильность- мобильность» за последние четверть века, отнюдь не устарело. Напротив, оно является необходимой базой для дальнейших исследований с акцентом на глобальном контексте предстоящих трансформаций. Необходимо сосредоточиться на исследовании связки «российская модернизация - глобальная динамика». Разработка методов социальной диагностики позволяет сделать следующий шаг, к многомерному социальному прогнозированию. Следующие аспекты динамики «стабильность-мобильность» представляются наиболее важными.
Сегодня единой картины мира, которая устраивала бы всех «игроков», не существует. Каждый сначала стремиться обозначить и утвердить свои интересы на глобальном поле, а потом их институционально узаконить. Тем самым подтверждается мой тезис о том, что глобализация есть многомерный и противоречивый процесс, обремененный борьбой за ресурсы, власть или влияние. Поэтому в современном мире мобильность и стабильность - два взаимозависимых состояния. Устойчивость государств и других социальных институтов и социально-территориальных формирований не есть некое «стационарное состояние». Их устойчивость в каждый момент времени зависит от быстроты реакции их институтов на вызовы извне и изнутри, а также от способности к мобилизации и маневрированию ресурсами. В мире сегодня нет абсолютно «сильных» и «слабых», но в ходе непрерывной геополитической борьбы периодически возникают «сильные» и «слабые» игроки и их коалиции. Поэтому сегодня стабильность силы часто изображается посредством масс-медиа, нежели существует в реальности.
Возникновение на глобальной арене «гибридных» форм социального действия и порядка не случайно. Гибридные, в том числе сетевые, формы социального порядка и локально-глобальных субъектов действия получают все большее распространение именно вследствие их мобильности, способности к трансформации, смене политической окраски. Однако если эта борьба заканчивается полным распадом социального порядка некоторого государства или сообщества, то возникают «гибриды», сочетающие крайние формы насилия над инакомыслящими и владение информационными технологиями с целью установления глобального диктата. Наконец, «гибридность», понимаемая мною как метаболизм глобально-локальных связей, означает необходимость междисциплинарного подхода к их изучению, что, свою очередь, выдвигает на первый план задачу разработки методов социальной и экологической интерпретации «гибридных» процессов.
|
0%