Сегодня в мировой и российской обществоведческой литературе широко обсуждаются два ключевых вопроса: модернизация российского общества и его информатизация. Однако о какой именно модернизации идет речь? И что в первую очередь необходимо модернизировать? - эти вопросы чаще всего остаются без ответа. Тот же вопрос касается и второй части проблемы. Какая именно технологическая революция происходит сегодня в мире? Насколько она затрагивает российское общество и если - да, то в какой степени и форме? О «цифровой революции» говорит сегодня почти каждый, но какова она? И в как именно форме она осуществляется сегодня в России? Эти фундаментальные проблемы невозможно разрешить в одной статье или главе, их сегодня решает весь мир. Поэтому ниже будет рассмотрен только один аспект этого качественного перехода: о соотношении между концептами органической модернизации и информационной архаизацией российского общества. Под первой понимается диалектически достижимый баланс между двумя мировыми трендами: сетевой глобализацией способа производства и сопротивлением национальных государств как территориально-организованных систем.

Международный опыт свидетельствует, что переход к органической модернизации уже обременен социальными конфликтами, гибридными войнами и взаимопроникновением обозначенных выше трендов. Эти сдвиги ставят такие теоретические вопросы, как исследование движущих сил этих перемен и источников их ресурсов. Для отечественной науки и практики вопрос о преодолении сопротивления сторонников ресурсно-ориентированной и политически-консервативной модели развития части российского населения является критически важным. Как отмечалось выше, органическая модель модернизации предполагает осознание ее разработчиками того непреложного факта, что наша планета превратилась в СБТ-систему, то есть в гибридного социального агента со своими закономерностями развития и рисками. В свою очередь это означает, что для создания «органической модели» развития нашего общества необходим переход к проблемно-ориентированной и междисциплинарной структуре всего института науки. Российская социология должна, наконец, преодолеть «методологический гегемонизм» англо-саксонских теорий глобальной социальной динамики. Вместе с тем, очевидно, что переход к органической модели модернизации будет обременен социальными и политическими рисками.

Основные тренды в науке

Сегодня в российском обществознании дискутируется вопрос о соотношении органической модернизации и информационной архаизации [см., например, Абдрахманов, Бурчанин, Демичев, 2016]. Как понимать органическую модернизацию отдельной страны в мире, находящемся в ходе очередной перестройки под одновременным воздействием Третьей и Четвертой научно-технической революций? Другой, принципиальный вопрос: сохраняется ли в названных переходных условиях архетип капиталистического производства, в основе которого лежат прибыль, борьба за дефицитные ресурсы и мировое господство? И третий вопрос: каковы формы и ресурсы перехода от современного состояния российского общества к фазе органической модернизации?

До сих пор большинство исследователей экономических и социальных последствий технологических революций следовали «эволюционной» парадигме глобальной истории. Согласно этой парадигме, человечество постепенно (иногда частями, «ареалами», иногда плавно или скачками, в одних случаях действительно постепенно, тогда как в других - под сильным давлением внешних сил) переходило от архаического способа производства к индустриальному его архетипу, затем - к постиндустриальному, потом - к информационному типу и т. д. Показательно, что архетип социалистического способа производства трактовался этими учеными, скорее, как исключение из этого эволюционного ряда, чем закономерный его этап. Однако, с моей точки зрения, если считать нещадную эксплуатацию, как человека, так и природы, главным признаком социалистического типа производства, то он вполне укладывается в эту схему.

К. Маркс, М. Вебер и их современники не зря внимательно изучали учение Ч. Дарвина. Потому что, при явном отрицании любых форм «организмизма» или «физикализма» (О. Конт, Г. Спенсер) в их учениях явно просматривается биологическое начало: «Борьба всех против всех». Или, говоря современным языком, человек и вчера, и сегодня продолжает жить и действовать как биологический вид. Маркс выразил этот принцип достаточно лаконично, «Человек живет природой», то есть за ее счет, за счет других живых существ, растений и животных, и их экосистем. И масштабы этой эксплуатации возрастают ежегодно и ежечасно, настолько быстро, что лидеры капиталистического способа производства сегодня обеспокоены проблемой глобального дефицита ресурсов для поддержания темпов капиталистического накопления. И никакие предупреждения в адрес «сильных мира сего», идущие как от рефлексирующих западных интеллектуалов (например, от авторов серии докладов Римскому Клубу в 1970-1980-х гг.), или же от лидеров глобального экологического движения (Р. Дюбо, Ф. Капра, Б. Уорд, Ю. Одум, А. Яблоков), этими глобальными игроками не принимались во внимание.

Уверенность этих «сильных мира сего» основывалась на том, что капитализм, какие бы кризисы с ним ни случались, стратегически его эволюционная динамика будет продолжаться. И хотя критики этой уверенности, как, например, И. Валлерстайн, М. Буравой и другие западные социологи, предупреждали, что «эра спокойного солнца» этой системы заканчивается (о том же, по сути, говорил великий русский ученый Н. Кондратьев), эти «сильные мира» игнорировали эти предупреждения. Отсюда политически не случайно широкое распространение доктрины «устойчивого развития» (sustainable development), ставшей на много лет «путеводной звездой» и западной, и российской социальной науки. Лишь пять-шесть лет назад в западном экономико-политическом дискурсе появился термин «турбулентное развитие», но опять же оно трактовалось лишь как преходящий этап эволюции мировой капиталистической системы. Только в 2016 г. представители социальных наук собрались в Вене на форум, предполагавший обсуждение темы «какие будущие нас ожидают?» (множественное число в этой постановке вопроса было не случайным). Но в результате дискуссии никаких альтернативных вариантов моделей этого будущего выявить не удалось. Замечу, что более 20 лет назад тренд к «архаизации» (в форме феодализации российского общества) уже анализировался в российской литературе [Покровский, 1995].

Не менее удивительно, что никто не подсчитывал общей цены, которую заплатило человечество, скажем, с XV в., то есть с начала той эпохи, которая очень интеллигентно была названа «веком великих географических открытий». Хотя этот период принес народам Америки, Африки, Азии и других регионов неисчислимые потери и бедствия как плату за движение по пути капиталистического развития. Не зря этих «географов-открывателей» назвали конкистадорами, то есть завоевателями. А они были не только завоеватели, но и безжалостными губителями древних цивилизаций и их населения. Причем, покорители Северной и Центральной Америки не только грабили, убивали или забирали в рабство аборигенов, но и изменяли коренным образом экосистемы целых континентов. Однако на Западе до сих пор это уничтожение и завоевание именуют «цивилизующим влиянием европейской культуры». Возможно, только Китай смог переработать это влияние в свою пользу, но и он понес серьезные потери в ходе истории. К сожалению, приходится признать, что за редким исключением «социалистическая цивилизация» тоже стоила миллионов человеческих жертв и разрушенных природных экосистем. Не зря П. Сорокин еще вначале 1920-х гг. ввел понятие отрицательной социальной селекции.

Англо-саксонские обществоведы, теоретики смены способов общественного производства избегают понятия война, предпочитая ему гораздо белее мягкое и нейтральное понятие «социальный конфликт». И это при том, что их военные теоретики и спецслужбы разрабатывают концепцию «неотразимого» ядерного удара. Получается, что подобные конфликты и «неотразимые» удары по вероятному противнику являются необходимой платой за прогресс европейской цивилизации. Но разве сама война не является самой худшей и наиболее разрушительной формой эволюции этой цивилизации? Причем, войны сначала велись в отношении «нецивилизованных» стран, но с начала XX в. они превратились в мировые войны. Вторая мировая война принесла неисчислимые потери и страдания одними и гигантские прибыли другим. Американские банкиры вложили в послевоенное восстановление Европы (по плану Маршалла) десятки млн. долларов, а получили прибыль во многие сотни млрд. долларов. Значит, война есть важный механизм увеличения прибыли.

Наконец, есть мнение, что Вторая мировая война сделала прививку народам Европы от фашизма. Да, на какое-то время сделала, но опять же, какая цена за это была заплачена?! А сегодня фашизм и экстремизм в столь благополучной Европе снова возрождаются. Невольно закрадывается мысль, что вирус фашизма неистребим, а под каким соусом он каждый раз возрождается - это вопрос второстепенный, ситуативный. Вирус фашизма, как палочка Коха, может очень долго жить в человеческом теле, а потом «вдруг» активизироваться. Напрашивается аналогия с человеческим организмом, необходимостью его периодического осмотра, профилактики, лечения и т.д. Напомню, что наиболее успешные западные социологи (Т. Парсонс, Э. Фромм, И. Гоффман) вышли из врачебной среды.

Предпосылки органической модернизации

Поскольку Россия находится под совокупным воздействием Третьей и Четвертой НТР, а, значит, и под воздействием глобальных ресурсных и информационных сетей и других внешних сил, проблема такой модернизации должна рассматриваться в локально-глобальном контексте. Иногда его называют геополитическим. Этот контекст не един, напротив, он конфликтен, поскольку в нем действует множество разнонаправленных сил. Поэтому всякий процесс территориально-локализованной модернизации страны или региона неизбежно будет «встроен» в постоянно изменяющуюся диспозицию конкурирующих сил на международной, региональной и местной геополитических аренах. Очевидно, что структурной основой этой диспозиции является сеть глобальных и региональных информационных, ресурсных и иных сетей и связей. Сочетание сетевой и территориальной организации глобального сообщества есть сегодня необходимая предпосылка моделирования как органической модернизации, так и информационной архаизации.

Историческая практика свидетельствует, что любая форма современной модернизации осуществляется в результате борьбы конкурирующих интересов. Приходится признать, что сегодня обмен информацией и ресурсами, многосторонняя коммуникация и соблюдение национальных интересов достигается как мирными, так и силовыми, в том числе, военными средствами. Право на насилие и военные действия суть важнейшие инструменты поддержания глобального социального порядка. В современном мире конкурируют три модели социального порядка: «естественная», «охранительная» (консервативная) и «разрушительная». Первая основана на принципе самоорганизации, вторая - на принципе приоритета сохранения национально­территориальных сообществ и третья - на принципе «порядок из хаоса» [Пригожин и Стенгерс, 1984]. То есть третья основана на разрушении глобальными и потому более сильными субъектами сложившихся национальных укладов жизни и на их месте укоренения элементов транснациональных политико-экономических структур. Однако с развитием информационных технологий принцип «мягкой силы» получает все большее распространение, скажем, в форме «цветных революций» [Offe, 1994]. Национальные, то есть относительно более консервативные социальные институты, как правило, отстают от динамично изменяющихся глобальных регулятивных систем (ООН и ее многочисленные ответвления, Мировой Банк, Международный валютный фонд и др.), что является объективной основой противоречий между ними.

Как было показано нами ранее, наша планета представляет собой сверхсложную социобиотехническую систему (СБТ-систему), которая также может выступать в роли коллективного социального агента. Поэтому разделение на «природу» и «общество» методологически и теоретически устарело. А закономерности динамики этой глобальной системы пока недостаточно изучены. Тем не менее эта система оказывает всевозрастающее воздействие на жизнь любого общества и среду его обитания. Пока человечество только начало осознавать только опасность глобального потепления климата. Далее, глобальные перемены в структуре и организации общества столь стремительны, что существующие социальные институты все более отстают от них, возникает критический разрыв между СБТ-динамикой и институциональной статикой глобального сообщества. Продолжается рост народонаселения планеты и, соответственно, дефицит ресурсов для удовлетворения его растущих потребностей. СМИ создают иллюзию легкой доступности благ развитого мира для молодых людей из развивающихся и, тем более, из деградирующих стран и регионов. В совокупности названные факторы стимулируют глобальную напряженность в мире. Одним из существенных факторов ее роста является растущее отчуждение не только между бедными и богатыми, но и между когортами старшего (и быстро стареющего) и молодого поколения. «Кнопочные дети» - это новая субкультура, выросшая на социальных сетях и компьютерных играх. Фактически, сегодня молодежь и взрослые - это два разные культуры. Основная масса населения планеты сегодня настолько поглощена проблемами настоящего, что сохранением собственного прошлого (памятников письменности и материальной культуры) и, тем более, размышлениями о будущем страны, семьи, или собственных детей оно не озабочено. Эти факторы в совокупности с бедностью, поисками временного заработка, конфликтами и войнами, разрушительно действуют на такие традиционные культурные «скрепы» как Малая родина или национальная культура.

Наконец, в высоко интегрированном и мобильном обществе работа по созданию модели органической модернизации невозможна без перестройки институтов науки и образования. Предстоит переход от предметного и моно-дисциплинарного подхода к проблемно ориентированным междисциплинарным методам исследования и обучения. Состоявшееся в конце 2016 г. слияние двух международных организаций ЮНЕСКО, Международного совета социальных наук и Международного совета по естественным наукам, дают импульс к подобной работе на национальном и региональном уровне. То есть предстоит работа в процессе обучения практикой такого объединения.

Ограничения перехода к органической модернизации

Как осуществить переход на путь органической модернизации в условиях преобладания ресурсно-консервативной модели развития РФ и ограничений, накладываемых на этот переход глобальной конкуренцией за природные и интеллектуальные ресурсы и режима санкций, ограничивающих наш доступ к иностранным инвестициям и новейшим технологиям?

Начнем с временных ограничений перехода. В 1920-1930-х гг. этот же вопрос стоял перед идеологами социалистической индустриализации, однако сегодня индустриальные модели модернизации прошлого уже не годятся. Результат дискуссий по данной теме в российском обществознании начала 2000-х гг. дал противоречивый результат. Одни, подобно Д. Фурману, утверждали, что Россия - это уже состоявшееся общество со своей логикой развития, причем «сфера безальтернативности расширяется» [Фурман, 2003]. Другие, вслед за Ю. Левадой, полагали, что речь скорее идет об имитации устойчивости на всех социальных уровнях [Левада, 2003]. Вопрос о соотношении способа поддержания стабильности и направлений изменений - это всегда две стороны одной медали.

В условиях перманентно изменяющегося мира вопрос этого перехода для России стоит по-иному: как перейти от ресурсно-консервативной модели к динамической? Причем данный переход не имеет четких временных рамок, поскольку он должен совершаться постоянно. Но что или кто именно тогда должно оставаться стабильным? Этот вопрос влечет за собой другие, не менее важные: не прошло ли наше общество некоторую «точку бифуркации»? Иными словами, есть ли для такого поворота у нас в наличии необходимые для этого идеология (план, программа, модель перехода) и ресурсы? Или же для доступа к ним придется поступиться частью национального суверенитета? Затем, каковы возможные силы и их ресурсы сопротивления такому повороту? Ведь ресурсно-консервативной модели модернизации соответствуют определенная структура социальных сил и ключевые социальные институты. А консервативные силы и архаические общности по определению не стремятся к кардинальным переменам. Но какие именно силы способны начать и осуществить поворот к органической модернизации? Все история России свидетельствует, что такие повороты инициировались сверху, что имеет место и сейчас. Затем, а не приведет ли такая реформа к дезинтеграции российского общества, как это случилось с Советским Союзом? Замечу еще раз, что консервативные силы, опирающиеся на связку «власть- собственность» - это одно дело, а идущая в некоторых регионах страны архаизация производства и социальных отношений - совсем другое.

Ресурсы для органической модернизации

Речь идет о проблеме соединения достижений Третьей и Четвертой научно­технических революций и социокультурной специфики национальных государств и их регионов. Как достижения НТР должны быть использованы в целях органической модернизации и что такого в нашем обществе «органичного», что должно быть сохранено и соединено с достижениями этих двух НТР? Российские и западные исследователи, считающие сохранение социокультурного разнообразия страны и планеты в целом необходимым, акцентируют внимание на качественном различии оснований этих двух архетипов. Если первый всецело основывается на научном знании, которое по своей природе является универсальным, то второй базируется на том, что является сутью местной культуры. То есть на верованиях, традициях, обычаях, семейно-соседских связах и т.п. Причем второй архетип не обязательно противоречит первому, потому что оба могут содержать полезную информацию о флоре, фауне, специфике климата, местных обычаях и т.д. Вопрос в том, кем и как эти ресурсы будут использованы.

Следующий вопрос имеет уже политический характер. Независимо от того, учатся ли местные студенты и аспиранты в РФ или едут учиться в США или Европу, используют англо-саксонские методы и технологии здесь или приглашают зарубежных специалистов в качестве исследователей или преподавателей, в мире идет распространение и воспроизводство англо-саксонского взгляда на характер модернизации. Социологи из развивающихся стран называют это методологическим гегемонизмом [Sundar, 2014; Van Holdt, 2014]. Работая много лет по международной программе ЮНЕСКО «Человек и биосфера», затем участвуя в сравнительных международных исследованиях, в том числе под руководством А. Турэна, я постоянно испытывал это давление на себе.

Данный факт подтверждается международным исследованием публикаций в области социальных наук. Так, более 50% публикаций вышло в Северной Америке; за ней идут Европа - около одной трети работ в данной области. В сумме эти два региона составляют около 90% подобных публикаций, цитируемых в Индексе цитированных публикаций (Social Science Citation Index). Другие регионы мира отстают на порядок, только азиатский регион имеет чуть более 5% цитированных работ, Океания примерно столько же, и три других региона производят менее 2%. [Mosbah-Natanson and Gingras, 2014, с. 630]. Можно заключить, что ключевыми регионами производства и распространения знаний и практик, необходимых для продвижения и освоения достижений двух НТР, являются наиболее развитые англо-саксонские страны и регионы. Поэтому я считаю продвижение работ российских социологов по всему миру одной из первоочередных задач.

Однако производство социальных знаний прямо не подчиняется развитию технологий. Сам институт производства и освоения этих знаний имеет специфические закономерности (и секреты), о которых, как показало исследование западных коллег, социологи предпочитают умалчивать [Misunderstanding Science?.., 1996; Irwin, 2001]. В принципе в данном виде производства присутствуют все черты конкретного типа общественного производства: конкурентная борьба, отторжение «инакомыслящих», отходы (в форме живых людей, их идей или текстов), которые уже никуда и никогда не пойдут и т.д. Сегодня наметилась тревожная тенденция, которая также частично перешла к нам из западной социологии. Наши социологи все больше «вещают» и все меньше рефлексируют. Ученых, углубленно занимающихся какой-то конкретной проблемой, презрительно называют чудаками. Уже не интеллект ученого, не накопленные им знания, а его известность, публичность, причастность к государственным или корпоративным экспертным сообществам являются главными критериями для его общественной оценки и продвижения по служебной лестнице.

Другой и, с моей точки зрения, наиболее разрушительный тренд, заключается в утере современными научными работниками самой способности к критическому осмыслению действительности, в том числе работ своих коллег по социологическому сообществу. Эта социальная болезнь поразила сегодня множество моих западных коллег. Судите сами, вот типичный пример недавней статьи в престижном международном журнале. Ее автор упоминает, но не цитирует и не подвергает собственной оценке (!) работы других авторов по теме. Он просто «отметился». Если бы это автор попытался всесторонне критически оценить работу своих коллег по сходной теме, ему потребовалось бы не менее 3-х лет! Что трудно себе представить, зная занятость этих людей и ограниченность финансовых ресурсов. Иными словами, возникает некая «параллельная наука»: масса ссылок на работы Других авторов становится формой «символического», Демонстрационного повеДения. Поэтому прежде чем решать вопросы органической модернизации, желательно критически оценить собственный теоретический и методический инструментарий, который в данном отношении архаическим иначе не назовешь. Приведу пример из собственного опыта. Работая в 1993-1994 гг. консультантом в Европейском банке реконструкции и развития, я был привлечен к проекту «Информационная составляющая общественного участия» (the Public Participation Information Initiative), задачей которого было продвижение самой идеи общественного участия в восточные регионы России. Я предупреждал авторов этой «инициативы», что не только на Урале, но и за ним они столкнутся с трудностями полного непонимания англо-саксонских терминов «общественное участие» и «низовые инициативы». Эти авторы даже не поняли, о чем я говорю, и проект потерпел полный провал.

«Интернет вещей» как субъект социального действия?

Глобальный мир и, в том числе, регионы и национальные государства, должны все время искать баланс между двумя противоположными трендами: транснационализацией и сохранением территориальной целостности и ее идентичности. Развитие социального потенциала населения невозможно без его социально-территориальной мобильности, но одновременно надо сберегать уникальный природный и социально-культурный фонд данной территориальной общности, то есть сохранять его природу и исторические «скрепы». Как совместить эти два вектора пока никто не знает. Во всяком случае, десятилетняя дискуссия российских ученых на тему «Куда идет Россия?» не дала ощутимого результата. Скорее, эта дискуссия обозначила названное выше размежевание (см. серию сборников «Куда идет Россия?» и «Куда пришла Россия?», вышедшую по материалам международных конференций конца 1990-х - начала 2000-х гг.).

Многолетняя ориентация на ресурсную модель модернизации в РФ привела к дефициту квалифицированной рабочей силы на рынке труда. Эта модель развития страны практически уничтожила существовавшую в СССР развитую систему подготовки и переподготовки трудовых ресурсов. Мало кто сегодня знает, сколь мощной социально-профессиональной силой тогда был специальный институт подготовки «трудовых резервов». А ведь трудовые ресурсы - это вопрос не только внутренней социальной политики, но и международных отношений. Сегодня РФ находится в «переходной» фазе, когда рынок труда испытывает двойной дефицит: в высококвалифицированной и «подсобной» рабочей силе. У этой проблемы есть своя оборотная сторона: беженцы, вынужденные переселенцы, безработные, загрязнение среды промышленными и бытовыми отходами, то есть все то, что я квалифицирую как выделение «энергии распада» территориальных сообществ и депрессивных регионов.

В индустриально развитых странах ситуация не менее напряженная. Все большее число работоспособных граждан переводится на разные формы временного труда (частично занятых, фрилансеров, поденщиков и др.). Другая их часть, особенно молодежь, особенно из числа мигрантов, просто не работает, живя на социальное пособие. Замещение живого труда, физического или умственного, работой «умных машин» плюс дальнейший перевод промышленных предприятий в третьи страны, где рабочая сила более дешевая, лишь усиливает эту напряженность. Выборы Президента США в 2016 г. показали, что эта страна, впрочем, как и другие страны, идущие по пути транснационализации производства, фактически разделена на две части: транснациональную и национальную с разным достатком, интересами и уровнем социальной мобильности. Особую категорию там составляют люди, которую З. Бауман назвал «мусорными людьми», то есть париями современного капиталистического общества [Bauman, 2004]. Это люди, которые уже ни при каких обстоятельствах не смогут снова активно включиться в быстро развивающуюся социальную жизнь. «Производство человеческих отходов, то есть людей, превращенных в мусор, неизбежный результат модернизации и неотделимый признак модернити». Эти никому не нужные люди - неотъемлемая часть существующего социального порядка, возникающего в «текучем обществе» и основанного на идеологии потребительского общества и индивидуализма, которые присущи современному уязвимому и неопределенному обществу [Bauman, 2004: 5, 11, 50]. Это еще одна форма информационной архаизации.

Развитие глобального информационного общества сегодня все более зависит от института производства знаний и соответствующих ему технологий. Главным потребителем продуктов этого производства являются дети и молодежь, которые наиболее чувствительны ко всему новому. Поэтому, с моей точки зрения, главным движителем «органической модернизации» сегодня потенциально является молодежь. Это утверждение не противоречит тезису о необходимости сохранения преемственности с национальной культурой и ее носителями, которые в большинстве своем суть люди старшего поколения. Однако связь и преемственность с ними все более осуществляется не через встречи с ветеранами войны и труда, что тоже важно, но, прежде всего, через интернет и социальные сети. А также - через лидеров общественного мнения, с которыми пользователи общаются в сетях.

Эти сдвиги означают необходимость пересмотра отношения гражданских инициатив и государства, которое сегодня в России непропорционально сдвинуто в сторону надзирающих и контролирующих государственных служб. Без низовой инициативы снизу, без свободы гражданской инициативы детей, подростков и молодежи проблему органической модернизации не решить. Или, что еще опаснее, получить неконтролируемый «взрыв» архаизации части молоДежи, поддержанный консервативным меньшинством старших. И этот сдвиг, в первую очередь, касается детских и молодежных инициатив, сочетающих науку и практику. Практики передачи знаний и умений от старших к младшим, существовавшие еще 20-30 лет назад, сегодня утратили свою эффективность. Нужны не парадные встречи и массовые мероприятия, а переориентация общественных сил на проблемы модернизации, где инициатива, чем дальше, тем больше будет принадлежать подросткам и молодым специалистам. Растущему разрыву межДу поколениями следует уделить значительно большее внимание, иначе есть реальный риск ухода детей и молодежи в виртуальный мир социальных сетей и компьютерных игр, куда старшим доступа практически нет.

И, наконец, главное. Наблюдая за взрывным процессом создания мира «умных машин», я пришел к выводу, что он вступает в качественно новую фазу: вероятной тотальной опасности, исходящей уже не столько от людей, сколько от повседневной среды их обитания. Речь идет об опасности, исходящей от мира «умных вещей». Сегодня уже не нужны смертники, врезающиеся на грузовиках в толпу ничего не подозревающих людей. Достаточно направить в нее «умный автомобиль» или любой другой беспилотник. Хакеры способны перепрограммировать все «умные вещи» повседневного обихода таким образом, чтобы они взрывались и уничтожали все живое вокруг, причем превращение изобретений научно-технической мысли из концепций в товары массового потребления требует все меньшего времени.

У этого процесса есть и другая важная сторона: его массификация. Напомню, что первые компьютеры были созданы молодыми изобретателями в гараже, буквально «на коленке». Так что «гений и злодейство» - это не ложная дихотомия, а реальная диалектика развития социального мира. Исследования показывают, что IQ таких домашних конструкторов невысок, и он постоянно снижается, следовательно, их потенциальная массовость возрастает. Тут мы возвращаемся к извечной проблеме: как совместить максимум инноваций с минимальным риском для человечества и природы. Если самодеятельное творчество в сфере новых технологий может существовать в бесчисленном множестве точек социального пространства, то ужесточением законодательства эту проблему решить невозможно.

Протест, кризис, адаптация

Н.И. Лапин в 2001 г. утверждал, что «в российском обществе 90-х гг. стали Доминантными такие социокультурные процессы как аномия, протест, кризис, самоорганизация». Однако на рубеже столетий «происходит обратная инверсия (реверсия) Доминантных процессов..., протест уже отошел на задний план и уступил место адаптации... Адаптация, легитимация новых ценностей и норм, саморегулирование и управление, становление нового социального порядка, - вот

«доминантный квартет динамики российского общества в начале XXI века» [Лапин, 2001: 109] (курсив Лапина - О.Я.). До начала кризиса 2008 г. это утверждение было вполне справедливо. Однако позже и особенно после присоединения Крыма и событий на Донбассе саморегулирование общества стало быстро сокращаться.

Акад. Т.И. Заславская отмечала, что практическое отсутствие движений протеста порождают неоправданные ожидания возможности проведения «нового витка быстрых и радикальных реформ, без оглядки на консервативные настроения и скрытое сопротивление массовых групп» [Заславская, 2001: 13]. Более того, экономическая и политическая поляризация общества растет. Интересы общества в целом оказались лишенными своего носителя и выразителя. «Общество как целое (страна) перестало быть актором, субъектом действия», что «теоретически оправдывается отрицанием самого существования общественного интереса с помощью последовательно либеральных теорий («война всех против всех», «государство как ночной сторож и т.д.)». Инициатором «распада и застоя выступает сам российский капитал, ориентированный... не на инвестиции в российскую экономику, а на вывоз (капитала) за рубеж» [Здравомыслов, 2003: 101, 104].

Сегодня консервативные настроения проявляются во всех слоях российского общества, и они обусловлены не только давлением «снизу», но прежде всего «сверху». Повседневная практика показывает, что под давлением растущего слоя «раздаточной» бюрократии всех уровней (термин О. Бессоновой), молодежь, копируя поведение старшего поколения, все реже стремится открывать свой бизнес или другое новое дело, и все чаще - заполучить теплое местечко в любом месте разрастающегося института современной бюрократии. А этот институт не имеет ни нужной профессиональной подготовки, ни, тем более, личного интереса, к разработке сбалансированных правил «управления - саморегулирования» в условиях модернизации. Это означает (и практика это подтверждает), что ожидаемого 15 лет назад саморегулирования становится все меньше, а запретов - все больше. Тем самым обозначается «развилка» научно­технического творчества школьников и молодежи: или подчиниться правилам, создаваемым бюрократическим классом, или же эмигрировать. Органическая модернизация не может быть создана и существовать в условиях сужающегося круга легитимных социальных возможностей. Соответственно, возникает запрос к общественным наукам: не пора ли перенести центр тяжести социологических и других исследований с анализа сложившихся структур и процессов на «эмерджентные» малые творческие группы и их сети? С «управления» сложившимся социальным порядком на анализ возникновения малых креативных групп? Так или иначе, становление нового социального порядка уже сегодня неотделимо от функционирования этих групп и их сетей.

Поэтому органическая модернизация должна быть, как минимум, двухуровневой: на уровне государства она уже развивается и будет развиваться в универсальном (технологическом) тренде, тогда как на уровне региональном и местном приоритет должен быть отдан ее социокультурной специфике. Естественно, что эти уровни взаимопроникаемы и взаимозависимы, при разумном соотношении общемировых трендов и интересов социально-территориальных общностей, они не только противоречат друг другу, но и являются взаимно полезными.

Заключение

Органическая модернизация - стратегическая задача страны, всех уровней ее организации и самоуправления в условиях перехода к Четвертой НТР. Эту проблему необходимо изучать во внутренне конфликтном локально-глобальном контексте. Структурной основой этой модернизации является взаимодействие сетевых и социально-территориальных систем. Выделены три типа их социального порядка: «естественный», «охранительный» и «разрушительный». Унифицирующие социально­информационные процессы разрушительны для традиционных социокультурных сообществ. Глобальные ресурсно-информационные сети превратили нашу планету в СБТ-систему, которая также является социальные агентом. Современный институт науки критически отстает от динамики глобальных систем. Для разрешения этого кризиса нужны проблемно-ориентированный и междисциплинарный подходы.

Необходимо решать вопрос о стратегии и тактике перехода к органической модернизации. Возникает вопрос: не прошло ли российское общество «точку невозврата»? Если нет, какие именно силы способны осуществить этот переход? Ключевым здесь является вопрос о путях преодоления сопротивления ресурсно­консервативной и открыто архаической моделей развития. Как соотнести органическую модернизацию, основанную на научном знании, и консервативную модернизацию, основанную на локальных верованиях, традициях и обычаях? Сохраняющаяся зависимость от англо-саксонской модели модернизации является серьезным препятствием на пути к органическому глобально-локальному взаимодействию. Другое препятствие - это «параллельное» мышление все большего числа исследователей, ведущее к утере способности критического мышления.

Длительная дискуссия в российской общественной науке о том, «куда же идет Россия?», не дала действенного импульса для решения этого вопроса. Однако стремительное развитие «интернета вещей» уже привело к сокращению рынка труда, к новому социальному размежеванию (интернет-специалисты vs. все остальные), к расширению когорты «лишних людей», к углублению разрыва между молодежью и старшим поколением. Молодежь, с моей точки зрения, - ударная сила развития «интернета вещей» как его создателя и пользователя. Но для свободы молодежного творчества нужна большая самоорганизация и меньше бюрократического контроля. Иначе риск доминирования «интернета вещей» над людьми резко возрастет.

Нерешенным остается вопрос о соотношении сопротивления, адаптации и трансформации в процессе перехода к органической модернизации. Радикальный реформизм здесь не подходит - сопротивление консервативно-настроенных групп слишком велико. Более того, «ресурсная ориентация» общества уже закреплена институционально, и основная масса населения адаптировалась к ней. Тем не менее смещение фокуса исследовательского интереса со сложившихся социальных структур в сторону самоорганизации творческого процесса, то есть от малых «эмерджентных» представляется мне необходимым.

В социальных науках назревает смена парадигмы: переход от эволюционной концепции исторического развития, заключающейся в последовательной смене способов производства, к парадигме «сосуществования и взаимодействия» исторически различных способов производства в условиях борьбы за дефицитные ресурсы и геополитическое доминирование на международной арене. Преобладающий сегодня модус развития не только не «устойчивый» и «турбулентный», но - нелинейный и вероятностный, обремененный возвратными ходами, бифуркациями и неожиданными поворотами. Интеллектуальное развитие человечества соседствует с падением его интеллектуального потенциала и массовой отрицательной селекцией, технологические прорывы в будущее - с его архаизацией, ростом насилия и жестокости. Эта диалектика прогресса и регресса осуществляется не плавно не линейно, а посредством возникновения островов и анклавов того и другого при помощи современных средств коммуникации и военных действий.

Сегодня жестко конфликтная природа исторического процесса проявила себя больше чем когда-либо, потому что войны и другие формы борьбы коллективных субъектов из фронтальных или очаговых процессов превратились во всеохватывающие и всепроникающие действия. Что еще раз подтверждает концепцию современного общества как «общества всеобщего риска». «Гибридная война» уже давно идет, и война утечек, компроматов и дезинформации в масс-медиа - лучшее тому подтверждение. Информация, дезинформация, хакерство, подавление информационных систем потенциального противника становятся главным оружием современной войны, поскольку они обладают важнейшим в современном обществе качеством - мгновенного (упреждающего) воздействия на этого противника. Такова еще одна форма современной архаики: люди уничтожаются не физически, а морально дезориентируются и социально демобилизуются. Эта архаизация состоит также в использовании мирного населения в качестве инструмента «гибридной войны». Например, в качестве «ударной социальной силы» посредством мощного миграционного потока, инструмента политического давления, в роли «живого щита» в военных действиях, массовых казней, транслируемых по телевидению и т.д. Одновременно международные правозащитные организации стремятся стать политическим арбитром в военном противостоянии, спекулируя на недоказанных фактах «непропорциональной жестокости» в отношении мирных граждан. В основе этих процессов лежит возможность ведения дистанционной борьбы, как в форме дистанционного наблюдения, так и прямого воздействия посредством глобальных информационных систем.