Общество или сообщество расценивается мною как пребывающее в критическом состоянии, если в нем процессы производства рисков стабильно превышают

производство материальных и духовных благ. Сегодня человечество перешло в следующую фазу этого состояния: мир в целом, превращаются в общество всепроникающего риска, формирование которого сопровождается возникновением множества «критических состояний», разных по источникам их возникновения, масштабу, совокупности вовлеченных в них сил и способам их преодоления. Упрощенно говоря, критическое состояние есть состояние некоторой СБТ-системы «между» кризисом, который обычно имеет преходящий характер, и катастрофой с её необратимыми последствиями. Я называю отрасль знания, которая занимается подобными состояниями, «знанием-действием» или «научно-общественными исследованиями», соединяющими в себе междисциплинарный и проблемно­ориентированный подходы, политическую волю и публичное действие. Исходная методологическая позиция: критические состояния общественного организма как неустранимый момент современной фазы процесса глобализации. Возникновение «критических состояний» актуализирует задачу взаимопонимания и практического взаимодействия между академическим сообществом и политической практикой.

Сложность и многозначность развития критических ситуаций резко суживает возможности их академического анализа. Научное, в том числе экосоциальное, знание как ценность и как средство умножения общего блага вытесняется политикой как инструментом достижения целей противоборствующих групп. Политическое давление, санкции или прямое насилие берут верх над позитивным знанием. Силовая политика приобретает главенствующее значение. Международные и национальные институты, первоначально служившие обмену мнениями и достижению согласия, всё больше превращаются в инструменты политического давления и принуждения. Информационные войны суть «упреждающий удар», за которым следуют вполне материальные санкции в отношении вероятного противника. В СМИ и социальных сетях ведутся информационные войны не только против политических институтов, но и против социальных движений и отдельных личностей. Информационные войны суть важнейший инструмент достижения геополитических результатов.

Сегодня критические ситуации в мире развивается в контексте общего дисбаланса сложившегося мирового социального порядка и острой фазы борьбы за передел сфер влияния в мире. Однако причины этой деградации различны, поэтому единой схемы междисциплинарной интерпретации критических трансформаций в мире не существует, чем еще раз подтверждается тезис об их локально-глобальном характере. В долгосрочной перспективе цепь критических ситуаций обозначает очередной цикл геополитического и геоэкономического передела мира. Ключевым моментом здесь является продолжение распада биполярного мира и его превращение в многополярный, причем характер, геополитическая структура, политический и экономический вес противоборствующих сил периодически изменяются неопределенным образом.

Для изучения динамики критических ситуаций нужна многоуровневая динамическая модель, основанная на принципах многомерного знания и реальной демократии. Усугубление разрыва между «центральной» и «периферийной» наукой чревато невосполнимыми экологическими и социальными потерями. Препятствием для такой негативной динамики является соединение междисциплинарного знания, политической воли и демократического действия. Кроме того, внутри мирового научного сообщества должен сформироваться коллектив исследователей и практиков, готовых работать в условиях критических и чрезвычайных ситуаций.

Как уже отмечалось, социологи в большинстве случаев предпочитают исследовать эволюционно развивающиеся процессы и соответствующие им функциональные структуры. Достаточно пролистать несколько номеров международных журналов. И, в частности, номер International Sociology, 2000, Vol. 15, No 2, весь посвященный исследованию процессов глобализации. Хотя в нем есть

несколько статей о глобализации в разных регионах мира, теоретико-методологический инструментарий для ее анализа разработан англо-саксонскими специалистами. Я не хочу сказать, что они чем-то ущербны, однако, с моей точки зрения, такой анализ в странах Латинской Америки или Африки должен осуществляться одновременно как взаимодействие общемировых и национально-территориальных трендов. Поэтому единственной публичной и весьма демократической площадкой для обсуждения этих проблем является интернет-журнал Global Dialogue. Тем более что именно в развивающихся и деградирующих сообществах и странах критические формы процесса глобализации наиболее ярко выражены.

Как было показано выше, информационно-коммуникационная глобализация есть новая форма общественного производства. Эта форма имеет несколько состояний: ее расширенное воспроизводство, простое, кризисное, критическое и состояние полного распада. Все сказанное относится и к производству знаний. Задача данной главы предложить для обсуждения концепцию критического состояния глобальной системы и определить ее основные социальные последствия. На сегодня ее основными характеристиками, по моему мнению, являются нестабильность, непредсказуемость и нелинейная динамика, отягощенная неожиданными поворотами и бифуркациями. «Космическая» атака, гибридная война, длительный социальный или конфессиональный конфликт суть наиболее вероятные причины возникновения критического состояния. Его многосторонняя природа и нелинейная динамика требуют междисциплинарного подхода, а одновременное существование человека в реальном и виртуальном мирах, и появление социально-сконструированных рисков только усугубляют критическую ситуацию. Массовые хакерские атаки, организованные одиночками, означает, что глобальные критические ситуации могут быть созданы индивидами или малыми группами, что, на мой взгляд, означает формирование «индивидуализированной антисистемы», чей разрушительный эффект вполне сравним с последствиями ядерного удара.

Теоретические подходы

Чтобы понять, что такое критическое состояние некоторого сообщества в условиях глобализации, необходимо вернуться к основам теории производства и воспроизводства общества. Размышления о формах метатеории в научном исследовании вообще, без их соотнесения с объектом исследования [Канке, 2017] представляются мне ошибочными. Согласно Н.Ф. Наумовой, В.А. Ядову, У. Беку, М. Кастельсу, Д. Урри и многим другим российским и зарубежным и социальным теоретикам, выбор метода исследования всегда связан со спецификой изучаемого объекта и его статикой-динамикой.

Введенное мною ранее понятие «критического состояния» некоторой социальной системы [Yanitsky, 2013] теперь может быть интерпретировано в рамках общей концепции социального производства, то есть концепции производства и воспроизводства глобального «сообщества». Беру это слово в кавычки, потому что, как будет показано далее, оно в действительности является весьма противоречивой формой социального сообщества. Важнейшим структурным компонентом этого производства является производство научного, в том числе социального знания. Попытки его исследования делались неоднократно, но они анализировали процесс воспроизводства этого знания вне его связи с производством естественнонаучного и технического знания [см., например, Mosbah-Natanson and Gingras, 2014].

В самом общем виде критическое состояние глобальной системы может быть представлено, как утеря ее способности не только расширенно воспроизводить, но и поддерживать себя в относительно стабильном (устойчивом) состоянии. Иными словами, речь идет о неизбежном и перманентном ее «угасании», сопровождающемся рисками и катастрофами. Под «воспроизводством» я понимаю здесь все его виды и формы, от относительно устойчивого воспроизводства его структурно-функциональной организации и до его способности развиваться социально и технологически, сохраняя при этом социализированную природную среду. Это определение не означает ее тотальную гибель, но то, что возникнет на ее месте, будет значительно меньше по населению и занимаемой территории (не зря фантасты ужу давно исследуют феномен «бункерной жизни»).

Уже неоднократно делались попытки создать «теорию управления» критическими системами и глобальными катастрофами. Но одно дело стремиться их предотвращать или снижать риски потерь от них, и совсем другое - управлять тем, что осталось после глобальной катастрофы! Проблема критической ситуации состоит в том, что в ее ходе среда обитания начинает «управлять» теми, кто только что рассматривал ее как некоторую инертную данность.

Как было уже показано многими авторами [Beck, 1992, 1999; Giddens, 1994; Beck et al., 1994], состояние современной глобальной СБТ-системы характеризуется такими основными признаками, как ее неустойчивость, непредсказуемость и, следовательно, нелинейный характер ее динамики (отягощенный непредвидимыми поворотами и бифуркациями). Соответственно, привычные для социолога системы аналитических координат, применяемые в социологических исследованиях (типа «большое-малое», «меньше-больше», «ближе-дальше», «мы-они» и т. п.) в условиях нелинейной динамики сложного целого, неприменимы. Более того, если глобальная система непредсказуема, значит, она практически неуправляема при помощи наличных инструментов.

Методологически для понимания критического состояния глобальной системы, исследователь должен подходить к объекту своего исследования диалектически, т.е. «сверху», анализируя глобальные проявления этого состояния (резкие изменения климата, техногенные катастрофы с глобальными последствиями, изменение геополитической карты мира, массовые трансграничные миграции), и «снизу», изучая возможные причины или источники этого состояния in situ. С моей точки зрения, неправы те, кто делает акцент на изучении преимущественно глобальных трансформаций, поскольку, как отмечалось выше, сегодня благодаря новым технологиям, «малое» (отдельный человек, малая группа) может спровоцировать риски глобального масштаба. Поэтому параллельно с анализом глобальных процессов я изучал типичные критические состояния современного города и отдельных групп его населения [Яницкий, 2017].

Далее, противоречивая и подвижная целостность современной глобальной системы требует столь же многостороннего осмысления. Поэтому для изучения ее критических состояний необходимо владеть навыками междисциплинарного анализа. Практически это означает, что отдельный исследователь или их группа должны уметь постоянно и быстро переводить факты и процессы одного порядка (например, физические или психологические) на язык других дисциплин. Социально и психологически, эту связь можно интерпретировать как императив «коллективизма» разных наук (или императивной солидарности): исследовательский потенциал любого научного коллектива, изучающего «гибридные процессы», должен соответствовать множественности свойств, которыми обладает изучаемый им объект, а также их взаимным трансформациям.

Типологически, можно выделить следующие типы производства общества: (1) расширенное, которое иногда называют нормальным); (2) «нулевое» (застой), когда все, что производится, расходуется и проедается; (3) кризисное, когда временно нарушен баланс между производством и потреблением (временные трудности); (4) критическое, когда процесс воспроизводства общества осуществляется только за счет наличных запасов жизненно важных ресурсов (то есть состояние на грани распада) и, наконец, (5) собственно процесс распада данного сообщества.

Причины возникновения критического состояния могут быть самыми разными. Это, прежде всего, глобальные (космические) катаклизмы или локальные катастрофы, имеющие глобальные последствия (Чернобыль, Фукусима-1). Это также внутренние социально-политические конфликты, переросшие в форму военных действий. Это религиозные войны и, особенно, «гибридные войны». Такой причиной может быть также медленное отмирание местных социальных сообществ как следствие затяжного экономического, политического или этно-конфессионального кризиса, внезапное разрушение жизненно-важных связей (посредством энергетической блокады) или силовое уничтожение среды обитания и ее ресурсов (тактика выжженной земли). Критические состояния всегда имеют локально-глобальный характер. Например, если глобальное сообщество в лице транснациональных корпораций, ООН, Всемирного банка или Валютного фонда или других международных организаций пытается совладать с этим процессом деградации, то, оно, как правило, наталкивается на сопротивление территориально-организованных общностей (государств, их союзов, отдельных сообществ и т.д.). Это противоречие имеет объективную экономическую и социальную причину: глобальное сообщество, как правило, предпочитает строить или создать нечто новое на новом месте, тогда как пострадавшее население выступает за восстановление разрушенного сообщества на прежнем месте. Это противоречие можно интерпретировать иначе: глобальное сообщество нацелено на разрушение территориально-организованных общностей, так как эта цель соответствует его экономическим и социальным интересам.

Определение главных причин критических состояний и их источников - наиболее сложный вопрос. Пока можно только утверждать, что мир вступил в период «конкуренции» социальных, технологических и природных сил как основных агентов создания этих состояний. Как уже было отмечено мною ранее, они действуют совместно. Связующим звеном между ними являются метаболические процессы, трансформирующие социальные качества в технологические структуры или квази­природные процессы. Подчеркну еще раз: в современном информационно­интегрированном мире привычные нам дихотомии типа «малое-большое» или «близко-далеко» не работают! Поскольку современный мир есть одновременно высоко интегрированная и противоречивая система, то и анализировать его структуры и процессы нужно с двух сторон, идя от целого и от его «малых» деталей. Кроме того, современные критические состояния могут порождать цепные реакции (то есть эффект «снежного кома»).

Осажденный город как глобо-локальный феномен

Рассмотрим теперь некоторые признаки критического состояния на примере осажденного города в контексте глобо-локальной войны. Первое и главное, это именно осажденный город, то есть город, вокруг и внутри которого идут военные действия, в которые вовлечено множество непосредственных и удаленных участников. «Осажденный» это, фактически, означает, что город физически (территориально) изолирован от остального мира и, существует главным образом за счет мобилизации внутренних ресурсов или гуманитарной помощи. Второе, осажденный город означает практически полное разрушение существовавшего в нем ранее социального порядка. Теоретически, такой город представляет собой хаотичное (броуновское) движение, в котором, явно или скрыто, сосуществуют или конкурируют друг с другом множество типов социального порядка (военный, нормальный гражданский, криминальный, глубоко законспирированные группы иностранных военных наблюдателей и экспертов, гуманитарная помощь и т.д.). Третье, оставшееся в городе мирное население существует в агрессивной, то есть во враждебной ему среде (разрушенные жилые и производственные здания, токсичные отходы из разрушенных производств или коммуникаций). А также постоянные артобстрелы и бомбежки, минированные здания и улицы. Проблема в том, что в этом случае среда обитания превращается в среду, излучающую риски. Четвертое, еще одна форма изоляции - это существование в одностороннем виртуальном мире посредством телепередач западных компаний, ни российских, ни китайских вещателей там нет.

Пятое, названные риски суммируются в невозможности самоорганизации повседневной жизни. Она целиком подчинена ходу военных действий, ведущихся как внутри, так и на окраинах города, редким гуманитарным паузам, ожиданию возможности покинуть осажденный город и т.п. Шестое, на основе постоянной тревоги, страха, психической подавленности, невозможности оказать помощь родным или пострадавшим, разрыва привычных семейных связей возникают «негативные солидарности» [Yanitsky, 2012]. Это временные объединения людей, часто противоположных по идеологии и образу жизни, которые вынуждены сосуществовать и даже объединяться, чтобы выжить. Но такие «солидарности» в изменившихся условиях могут быстро трансформироваться в вооруженное противостояние.

Седьмое, это проблема изменения времени, как реального, так и его восприятия и переживания. Время жизни населения осажденного города дробится на разные отрезки. Один тип я называю «остановившимся временем»: за стенами подвала или убежища, где прячутся мирные жители, все время что-то происходит, однако для них самих ничего не меняется. Другой его тип, напротив, скорее надо именовать «расколотым» или коллажным временем. Война, идущая за стенами осажденного города, заставляет оставшихся в нем мирных жителей жить «короткими перебежками», например, от бомбежки до бомбежки. Или же, напротив, длинными периодами напряженного ожидания: что же будет через минуту, через час или завтра? Восьмое, у жителей осажденного города постепенно формируется иная - коллажная - картина мира. Ее привычные структурные элементы (свои или чужие, близко или далеко, опасно или нет) теряют свою определенность. Те, кого они привыкли считать «своими», превращаются в чужих, друзья - во врагов, ранее существовавшие этно- конфессиональные размежевания ужесточаются и т.д. Девятое, окончание действий не означает завершения критического состояния. Одни оставшихся в живых становится комбатантами, другие стремятся как можно быстрее покинуть такой город, третьи надолго оседают в лагерях беженцев. И снова эти люди превращаются в «материал» для экономического или политического манипулирования. По моим подсчетам, сегодня в мире существуют десятки осажденных человеческих поселений и сотни критических состояний различного происхождения и масштаба.

Критическое социальное пространство

Ситуация осажденного города формирует специфическое социальное пространство жизни. Вот его основные характеристики. Первая, как и всякая критическая ситуация, это пространство подвижное, неопределенное и поэтому непредсказуемое, перманентно меняющее свой характер и конфигурацию. Я называю этот феномен критической мобильностью социального пространства. Если сам уклад и ритм жизни населения осажденного города детерминируется, главным образом извне, то и контент и конфигурация этого пространства вокруг него постоянно меняются. Достаточно было, например, турецкому правительству заявить, что оно больше не будет содержать сирийских и других беженцев в лагерях на своей территории, и позиция Евросоюза резко поменялась. Или предложения РФ создать временные «гуманитарные коридоры» для выхода мирных жителей.

Вторая, это пространство принудительное, оно никак не управляется самими жителями осажденного города, беженцами или заложниками. Спасается ли житель осажденного города в подвале, находится ли он в миграционном потоке или в фильтрационном лагере для беженцев уже на территории другого государства, повседневный уклад его жизни остается зависимым от внешних обстоятельств. Если жителям осажденного города все же удается вырваться из него, то чаще всего они попадают в лагеря для беженцев, где их жизнь, хотя и более не подвергается смертельной опасности, но все равно остается зависимой от внешних сил. При всех названных вариантах, риски потери здоровья, имущества, гибели самого мигранта или его близких остаются высокими.

Третья, как показал опыт Великой отечественной и Второй мировой войны, войны во Вьетнаме, Холокоста и ряда других человеческих трагедий, даже в таких критических обстоятельствах люди стараются как-то приспособиться к экстремальному стрессу (to adapt to an extreme stress). Однако плата за такую адаптацию чрезвычайно велика. Большинство адаптируется путем мобилизации внутренних ресурсов и экономии жизненной энергии с целью выживания. Меньшинство вступает в ряды сопротивления.

Четвертая, это изменение социально-психологических характеристик населения осажденного города. Как правило, в критической ситуации жизненное пространство индивида раздваивается. С одной стороны оно, будучи подчинено обстоятельствам данного места и времени, «сжимается». Поскольку современная война все чаще ведется малыми мобильными группами (спецназ, диверсионные подразделения, неопознанные вооруженные формирования), эти обстоятельства часто меняются. Как говорят участники таких операций, в этих случаях надо действовать «по обстоятельствам». С другой стороны, поскольку в современных конфликтах «удаленные» ее участники (государства и их союзы, глобальные медиа, международные благотворительные организации) играют всевозрастающую роль, жизненное пространство пострадавших предельно расширяется, и следить за его изменением они не имеют никакой возможности.

Пятая, сегодня социальное пространство состоит не только из «территорий», зон влияния и т.п., но и из сетевых структур (нефтяных и газопроводов), принадлежащих транснациональным корпорациям или государствам, а также из подземных ходов и хранилищ. Это - не что иное, как «геополитические сети», охватывающие почти весь мир. Поэтому и комбатанты, и мирные жители являются сегодня невольными участниками борьбы этих мировых гигантов, которым совершенно нет дела до участи беженцев или вынужденных переселенцев. Но есть и сети невидимые, служащие снабжению бедствующего населения.

Шестая, неправомерно рассматривать проблему социального пространства только в терминах территориального (земного) пространства. Уже отмечалось, что в процессе современной глобализации сформировалось двойственное социальное пространство: материальное и виртуальное. Но есть еще один его аспект, редко рассматриваемый в социологической литературе. Я имею в виду то социальное пространство, которое формируется в ходе перемещения больших масс населения. Я именую его «поточным» социальным пространством. Дело в том, что как уже давно показали российские исследователи, в процессе формирования и движения больших масс населения этот поток создает свое собственное социальное пространство. Оно, как правило, быстро меняется (в зависимости от обстоятельств места и времени), может рассыпаться и вновь соединяться, но это уже иное социальное пространство. Его отличительными чертами являются: наличие активного ядра и аморфной периферии, быстрой адаптации к изменяющейся ситуации, быстрое обретение опыта преодоления сопротивления «чужого» социального пространства, в том числе силовыми средствами, и вообще - обретением навыков самоорганизации в незнакомых обстоятельствах с целью выживания.

То есть, в ходе массового бегства из зон войны и этно-национальных конфликтов (например, в ходе перемещения из стран Ближнего Востока и Северной Африки в Евросоюз), эти навыки совершенствуются. Одновременно происходит и дифференциация этого «поточного» пространства: одни группы стремятся хоть где-то осесть и закрепиться, другие - достичь поставленной цели (получить работу по своей квалификации), третьи - пополняют подпольную сеть экстремистских организаций. Поэтому неверно думать, что мощные миграционные потоки беженцев и вынужденных переселенцев - это некая аморфная масса, которая потом будет организована. Такой поток, со всеми его остановками, препятствиями и новыми обстоятельствами - это тоже школа выживания. Да, это школа выживания в экстремальных обстоятельствах, но эти обстоятельства уже не демобилизуют основное ядро миграционного потока, а, напротив, по ходу дела обучают и просвещают.

Наконец, в обыденной жизни индивид или группа живут в трех пространствах: в прошлом, настоящем и будущем. В критической ситуации прошлое не имеет значения, есть только настоящее время и желание как-то устроиться на новом месте. Как показал опыт прошедших трех лет надежды сирийских и других мигрантов сбываются, как правило, чрезвычайно редко. Да, в Европе нет военных действий, но есть неприязнь и враждебное отношение коренного населения, безработица или поденщина, проблема будущего своих детей и тоска беженцев по родине. Евросоюз может как-то регулировать этот поток, скажем, посредством «квотирования» количества беженцев по отдельным странам этого союза, но остановить этот поток он уже не может.

Глобальный критический метаболизм

Глобальный критический метаболизм (ГКМ), понимаемый как взаимодействие и взаимное изменение структур и процессов разной природы и масштаба в условиях критической ситуации, есть относительно новый предмет исследования, поскольку до сих пор неизвестно, какая наука или их группа должна их исследовать. До настоящего времени такие взаимные изменения как, например, воздействие изменения климата на общественную жизнь или последствия глобальной ядерной войны, прогнозировались, но эмпирически не изучались. Наиболее продвинутыми являются исследования в сфере «энергетического метаболизма», то есть изучения процессов производства, распространения и потребления энергетических носителей разного вида. Однако эти исследования были выполнены, главным образом, на материале экономически развитых стран Запада. Между тем, метаболические процессы в критических ситуациях имеют свою специфику.

Отправной точкой моего понимания ГКМ является предложенная мною выше концепция глобальной СБТ-системы. Вот некоторые исходные позиции. Глобальная СБТ-система - это взаимодействия разнокачественных структур нашей планеты в ее космической, атмосферной, ландшафтной, подземной и других средах. И это взаимодействие редко носило и носит взаимный и добровольный характер. Далее, «драйверами» СБТ-динамики являются природные, технологические и социальные процессы, которые всегда осуществляются за счет материала и энергии других, более инертных и слабых систем. Важно, что процессы ГКМ имеют «бесконечный» характер. Так, сдвиг, произошедший в одной точке земной поверхности, в космосе (например, резкое усиление солнечной активности) или в циркуляции атмосферных потоков, как правило, порождает «каскад» видимых и скрытых изменений в других средах, причем чаще всего критического характера.

Даже если для человека согласно существующим нормативам и стандартам его конкретная среда обитания для него относительно безопасна, то это не значит, что процессы ГКМ закончились. Есть изменения быстрые и их последствия видимы невооруженным глазом, а есть медленные и невидимые. Существующие во всем мире службы спасения в чрезвычайных обстоятельствах, как правило, не распространяют свое влияние на процессы адаптации (восстановления, реновации и т.д.) среды обитания и самого человека. Затем, человек своей конструктивной деятельностью постоянно нарушает относительную устойчивость глобальной СБТ-системы. Особую опасность представляет происходящая на наших глазах конкуренция транснациональных корпораций и других геополитических субъектов действия за дефицитные ресурсы и глобальное доминирование. Эта опасность многократно возрастает по мере того, как человек передает техническим устройствам функции мониторинга за глобальными метаболическими процессами и права на их тестирование, управление, регулирование.

В условиях капиталистического рынка эти две функции всегда были и будут подчинены интересам капиталистического накопления и глобальной экспансии данного способа производства. Два ключевых процесса - закономерности поведения глобальной СБТ-системы и ее возможное критическое воздействие на ее отдельные структурные и функциональные элементы, в том числе, на территориальные СБТ- системы, - остаются практически неизученными. ГКМ может изменяться как постепенно, так и резко, в форме качественного скачка. Теоретических инструментов для исследования подобных трансформаций пока нет. Нет и соответствующего инструментария для их наблюдения и фиксации. Все новые проявления ГКМ выявили недостаточность как моно-дисциплинарного, так и локально-ориентированного анализа современных социально-политических процессов.

Некоторые структурно-функциональные характеристики ГКМ я попытался выявить, опираясь на доступные мне теоретические и эмпирические источники анализа ГМ. Вот некоторые результаты этой попытки. Гипотезу У. Бека относительно возможности трансформации «бедствий» в некоторые «блага» подтвердить не удалось. Напротив, повсеместно наблюдаются повышение рискогенности глобальной СБТ- системы в целом и увеличения числа и масштаба критических зон на планете. Далее, если исключить риски типа столкновения Земли с другим космическим телом, то, с моей точки зрения, наиболее потенциально опасными источниками ГКМ являются: глобальный «технический разум», Мировой Океан и его связь с процессами атмосферной циркуляции, таяние вечной мерзлоты, истребление тропических лесов, глобальное накопление потенциала для ядерного удара и глобальные медиа-системы.

Как уже отмечалось выше, и глобализация как процесс всеохватывающих изменений, и функционирование глобальной СБТ-системы носит нелинейный вероятностный характер. В одних случаях, если ее «несущая способность» не превышена, то после глобального метаболического «удара», она может постепенно восстановиться, тогда как в других случаях такой «удар» может спровоцировать целый каскад негативных изменений, вплоть до полной деградации и распада этой системы. Причем этот каскад может носить как обвальный, так и характер медленной, но неуклонной деградации. Беда в том, что сама «несущая способность» системы не является постоянной, она может, как возрастать, так и снижаться вследствие воздействия других факторов. Можно только предполагать, что у каждой из подобных систем есть некоторый предел устойчивости, который также может изменяться. Как установило исследование глобальных рисков, проведенное Глобальным экономическим форумом в 2015-2016 гг., наиболее рискогенные зоны возникают на пересечении «силовых» линий взаимодействия между глобальными игроками или соответствующими им потоками информации, ресурсов, рабочей силы и т.д. То же исследование определило «кластеры» глобальных противоречий, также являющиеся потенциальными источниками глобальных рисков [Global Risk.., 2016].

Метаболические процессы критического характера в собственно социальной сфере потенциально представляют собой не менее существенные риски и опасности. Это, прежде всего, утеря человеком и обществом его исторической памяти вследствие непрерывного ускорения темпо-ритмов их жизни. Этот фактор особенно опасен для обществ, живущих «прошлым», то есть соблюдением вековых традиций, обрядов и ритуалов. Преобладанию прошлого над настоящим и будущим способствует консерватизм бюрократического мышления, боязнь инноваций, особенно в социальной сфере, неспособность правящей элиты найти разумный баланс между национальными ценностями и глобальными устремлениями. Далее, как свидетельствуют исследования [Кравченко, 2015], само понятие «отставание» приобретает не только экономический, но и социально-психологический характер. В мире идет размежевание на «далеко продвинутых» и мобильных субъектов инновации и территориально закрепленных консерваторов поневоле [Bauman, 2004]. К тому же, длительные локальные войны и затяжные этно-конфессиональные конфликты консервируют и усиливают противостояние новаторов и консерваторов. Затем, перемещение некоторых центров «притяжения и развития», как, например, сегодня в Китай, меняет направление и структуру массовых миграционных потоков. Что одновременно означает усиление влияния на мир системы ценностей этой великой страны и, соответственно, преобладающего типа социального порядка. За ней вплотную идет Индия и т.д. Напротив, африканский континент является сегодня, за некоторыми исключениями, источником распространения дестабилизирующих и даже разрушительных трендов.

Демографические процессы также могут быть причинами социальных столкновений и источниками выброса гигантских масс энергии распада [Системный мониторинг глобальных и региональных рисков, 2012]. А эта энергия в виде массового потока беженцев в Евросоюз дестабилизировала там социальный порядок и поставила под вопрос адекватность либеральной доктрины его развития. Борьба между интернациональными социально-экономическими процессами и их сосредоточением в рамках национально-территориальных образований нарастает. Оборотной стороной этого процесса является борьба между процессами унификации (стандартизации) социальных процессов и сохранением их национально-культурного своеобразия.

Относительно новым социальным феноменом стало формирование мощной связки международных неправительственных организаций и глобальных медиа. Сегодня каждая из них оказывает сильное влияние на расстановку политических сил и на поддержание глобальной геополитической ситуации на критическом уровне. Эта связка позволяет весьма вольно трактовать данные о военно-политических столкновениях, опираясь лишь на мнения неизвестных очевидцев и случайных свидетелей. Вброс этих данных в глобальные медиа, дает основание лидерам США и других держав принимать решения о нанесении ракетных ударов по «стране- виновнику» или наказывать его каким-то другим образом. Получается, что сегодня решения могут приниматься не на основе фактов, а на основе единичных свидетельств или подтасованных данных. Тем самым, вероятность вооруженных конфликтов резко возрастает. Более того, получается, что арбитрами в принятии судьбоносных для мира решений выступают не международные межправительственные организации и не уполномоченные ими судебные органы, а международные НПО, находящиеся по большей части под контролем США. Вопрос о роли личности в истории глобального сообщества, находящегося в критическом состоянии, требует особого рассмотрения.

Сказанное выше усугубляется быстрым переходом глобального сообщества на рельсы развития, основанного на информационно-коммуникационных технологиях. При огромной мощи глобального института науки нет ни краткосрочной, ни долгосрочной позитивной программы развития глобального сообщества. Максимум что есть - это доктрины информационной, экологической и другой безопасности, которые регулярно пересматриваются каждые пять-десять лет. Поэтому глобальные и локальные конкурирующие силы все больше действуют по случаю, по ситуации! При этом все «вечные» ценности, которые веками вырабатывало человечество, скорее «символизируются», нежели используются как ориентиры социального действия и геополитики. Возможно, что эти ценности тоже требуют «модернизации». Но почему же тогда нет никакой работы над новыми глобальными ценностями, хотя в современном мире есть множество площадок для публичного диалога на эту тему?

При невероятной мощи современных средств массовой и индивидуальной коммуникации диалога все нет, а есть некоторый набор, сумма мнений. Скорее, идет размежевание, а не сближение позиций. На этот тезис обычно возражают: так как сам мир столь разнообразен, какое же здесь может быть сближение? Но это, по-моему, - путь «в никуда», то есть ведущий к бесконечной цепи все новых противоречий и конфликтов. При этом думающих людей здесь поджидает техническая ловушка: «Вы хотите выработать какую-то общую позицию в отношении перспектив глобализации? Хорошо, давайте тогда договоримся, на каком языке мы будем эту проблему обсуждать. - На английском, конечно! Ведь это уже по факту общепринятый язык международного общения. Вы говорите, что для такого диалога нужны интеллигенты со своей гражданской позицией? Да нет же, ведь мы все сегодня интеллектуалы и прекрасно понимаем суть наших разногласий!». Остается только один, но принципиальный вопрос: А на какой почве, в какой среде может сформироваться эта гражданская позиция?

Но вернемся к тем, по кому глобальная критическая ситуация уже ударила и кого она миновала. Если мигранты из стран бедного Юга используют интернет­коммуникацию в поисках убежища, работы и хотя бы относительной безопасности, то интеллектуалы богатого Севера используют интернет сети для наращивания этого потенциала. На какой почве их позиции могут сблизиться, сойтись? Вероятно, только на почве благотворительности вторых в отношении первых. Сегодня уже очевидно, что глобализация, использующая информационно-коммуникационные ресурсы, развивается все быстрее, существующие институты образования и воспитания подрастающего поколения все более отстают от этого процесса. Этот растущий разрыв можно объяснить только одним образом: растущей бюрократизацией системы образования и переподготовки кадров, которая, как показали недавние расследования, поражена «раковой опухолью» теневой экономики, извлекающей из этой системы немалые доходы. Не есть ли это новая форма противостояния бедных и богатых, «включенных» и «исключенных»?

Выводы

Они - весьма краткие, так как проблема критического состояния глобального сообщества требует более глубокого и всестороннего исследования. Что уже очевидно сегодня? Во-первых, чем мощнее становятся средства взаимного уничтожения, тем актуальней является названная проблематика. Во-вторых, время от ее изучения до принятия решений по снижению международной напряженности неумолимо сокращается. В-третьих, научное сообщество должно вернуть себе роль ключевого агента в формирование геополитики. В-четвертых, для этого оно вновь должно консолидироваться, резко снизив существующие междисциплинарные барьеры. В- пятых, сегодня ученые не могут быть только исследователями, они - одновременно ученые и граждане, ответственные за судьбу мирового сообщества.