Как уже отмечалось многими авторами, большинство современных городов, малых и больших, уже не являются самодостаточными, то есть изолированными друг от друга образованиями. Городские поселения, так или иначе, связаны между собой в единую систему, которую я назвал глобальной СБТ-системой. Это не означает, что у отдельных городов и поселков городского типа нет специфических, только им присущих черт и особенностей. Однако теоретически все проблемы современных городов желательно рассматривать в рамках концепции «центр - периферия» при том, что центральные и периферийные функции отдельных городских систем могут периодически меняться.

Отличие современного города от городов прошлых эпох состоит в том, что в нем соседствуют и конкурируют локальные (местные) и транзитные (глобальные) функции. Их диалектика заключается в том, что локальные функции, как, например, уникальные культурно-исторические сокровища, специфический городской ландшафт и институции, поддерживающие их функционирование и сохранение, все более объединяются в масштабах страны, региона и мира социокультурными связями и соответствующими системами коммуникации. Тогда как «транзитные» функции городов, как возникающие, например, на основе международного разделения труда, нуждаются в некоторых опорных территориально-фиксированных точках, то есть городах. Таких как, например, властные, финансовые и другие учреждения, обеспечивающие бесперебойное функционирование глобального рынка товаров, услуг и политических институций.

Далее, вследствие постоянно растущей мобильности рынка труда и изменения вектора его динамики, современный город уже не является тем местом, воздух которого, по выражению К. Маркса, делает человека свободным. Если какая-то свобода выбора (места жительства, модели поведения и др.) у человека существует, то она уже не замыкается в территориальных рамках какого-то конкретного городского поселения. Тема «свободы выбора» выходит за рамки данного анализа, но сегодня она уже не решается посредством переездом из деревни в город. Не говоря уже о том, что понятие деревни сегодня сильно социально размыто. Скорее, в ходе современной глобализации образовались два других полюса: потенциально полная включенность в любые сферы деятельности, существующие сегодня, и тотальное исключение отдельных поселений из жизни мирового сообщества вследствие бедности и необразованности его населения, локальных конфликтов и региональных войн. Но также и вследствие того, что новейшие технические системы и устройства вытесняют из сферы общественного производства живой труд («совместный труд», по К. Марксу). И оказывается, что для капиталистического рынка выгоднее иметь армию безработных, находящихся на содержании государства или международных организаций, чем их учить, переучивать, обеспечивать медицинскими и другими услугами.

Получается, что индивид, местное сообщество, город и глобальная СБТ-система все время находятся в динамической взаимозависимости, и, несмотря на возросшие возможности маневрирования природными, человеческими и информационными ресурсами, рамки относительно обеспеченного существования и развития индивида все время сужаются. Чем больше в мире становится перманентных мигрантов, которых мы сегодня их именуем «вахтовиками», тем меньше их интерес к деятельности для сохранения и поддержания городской среды. Фигурально выражаясь, современные города превращаются в «проходные дворы», кемпинги и гостиницы. Это, в свою очередь, означает, что труд по воспроизводству городской среды осуществляется людьми временными и привыкшими к несвободному труду и временному образу жизни. Отсюда результат: городской организм становится все сложнее, его настройка

требует многих знаний и умений, но эта работа выполняется людьми малообразованными и незаинтересованными в качестве выполняемого им труда.

Структурно-функциональные характеристики мегаполисов

Сегодня именно мегаполисы являются теми узловыми точками на карте мира, где глобальные процессы и несущие их сети реализуют свою связь с их территориально- закрепленными функциональными системами. То есть (пока!) одни не могут существовать без других. Более того, эти два структурно-функциональных элемента глобального целого поддерживают и развивают друг друга. Конечно, мегаполисы не могут существовать без развитой территориальной сети связей больших и малых человеческих поселений, но все же ведущими центрами являются именно крупнейшие мегаполисы мира.

Что необходимо нам учесть из близкого и далекого прошлого этих мегаполисов? Во-первых, как материальные (градостроительные объекты) эти мега-города обладают гигантской инерцией динамики, которая объясняется их прошлым и настоящим. Эта инерция имеет экономические, политические, материальные и другие основания, которые будут рассмотрены ниже. При всех видимых изменениях (новые дома, улицы, транспортная и иная инфраструктура) эта инерция сохраняется вследствие огромных затрат, которые уже были или будут инвестированы в эти города независимо от планов их модернизации или экологизации. Инерционность крупнейших мегаполисов мира сложилась исторически, так как вот уже в течение века они являются вершиной всей глобальной вертикали страны. Той вершиной, с которой тесно связаны экономическая и социальная структура конкретной страны. Включая те организационные структуры, которые занимаются контролем состояния ее среды обитания, а также деятельность общественных экологических и других организаций и групп.

Эта совокупность сил и факторов создала одну из наиболее мощных инерционных сил российских и мировых мегаполисов: строительную индустрию, которая превратилась из «организации» в социальный институт, в значительной мере управляющий развитием московского и других мегаполисов страны. Если взять только Советский Союз, то начиная с 1930-х гг., когда был принят Генеральный план Москвы, и по настоящее время, эта индустрия (за исключением нескольких лет Отечественной войны) непрерывно и интенсивно развивалась, несмотря на все социально­экономические потрясения и перемены. Этот тренд объясняется несколькими причинами: концентрацией столичных функций в Москве, концентрацией в ней финансово-промышленного капитала и непрерывными вложениями в строительство недвижимости (корпоративной и частной), которая уже давно считается наиболее выгодным вложением «свободных» средств, опять же корпоративных и частных. В частности, эту инерционность можно проследить, наблюдая за персональным составом лидеров индустриальной сферы московского мегаполиса: он очень мало изменился на протяжении последних 20-25 лет. Более того, персональный состав городских властных и экономических структур тоже в значительной мере рекрутировался из числа капитанов этой отрасли индустриальной эпохи. Можно сделать предварительный вывод, что строительная индустрия является «транзитной» отраслью общественного производства, которая мало зависит от смены его форм. Если в 1950­2000-х гг. делался упор на индустриальное строительство «квартирных» форм жилищного обеспечения, то сегодня эта отрасль все более переориентируется на индивидуальное жилищное строительство и создании соответствующей инфраструктуры.

Другим важнейшим фактором развития мегаполисов является городская земля. В советские годы, когда эта земля была государственной собственностью, ею распоряжались партийно-государственные структуры и наиболее мощные экономические и оборонные ведомства. С переходом к рыночной экономике эта земля обрела стоимость, которая возрастала из года в год, причем за владение и распоряжение ею идет жестокая борьба между основными игроками, как экономическими и политическими, так и административными структурами всех уровней. Более того, чем быстрее росла Москва, тем дороже становилась городская земля, и тем ожесточеннее шла борьба за владение и распоряжение ею, как в центре города, так и в его ближних и дальних пригородах. Сегодня городская земля не менее привлекательная сфера финансовых вложений, чем строительная индустрия.

Однако городская земля как таковая - понятие неопределенное. Поэтому в течение последних 20 лет шла открытая и невидимая борьба за создание системы кодификации земельных угодий, выгодной новым российским и зарубежным капиталистам. Отсюда, например, - многолетняя борьба между государственными ведомствами и структурами гражданского общества за пересмотр всего экологического законодательства РФ и, в первую очередь, Лесного Кодекса РФ. В его новой редакции, в конечном счете, фактически были сняты строгие границы между разными категориями городской земли, чем был в значительной мере ослаблен защитный Лесной Пояс вокруг столицы. Примерно в том же направлении действовал и новый Градостроительный Кодекс, переводя все новые и новые категории пригородных земель из лесозащитных территорий в земли под городскую застройку и хозяйственное использование. Вместе с тем, давление частного капитала на различные особо охраняемые природные территории (ООПТ) все время усиливалось. Хронологию истории борьбы российских «зеленых» против нового Лесного Кодекса можно посмотреть в [Yanitsky, 2000].

Другая сторона проблемы городской земли - это развитие городских инфраструктур и, в первую очередь, дорожной сети под воздействием массового автомобилизма, что имело двойной негативный эффект. С одной стороны, оно требовало все новых земель под строительство новых автострад, с другой стороны, их строительство и интенсивная эксплуатация загрязняла почву и городскую атмосферу. Как бы там ни было, с развитием идеологии потребительского общества за экологическое состояние современного мегаполиса стало очень трудно бороться, так за этим процессом стоят мощные международные автоконцерны и городская строительная индустрия. Это - еще один пример метаболизма столичного мегаполиса: капитал, производя автомобили для массового потребителя, получает прибыль, дороги и движущийся по ним автотранспорт вытесняет жилую застройку и зеленые насаждения (open spaces), атмосфера и почвы загрязняются, грязные и токсичные стоки попадают в пригородные реки и озера и т.д.

Третья сторона земельного вопроса и развития мегаполисов в целом - это быстрый и слабо контролируемый процесс субурбанизации вследствие развития общественного и индивидуального жилищного строительства на пригородных землях. Опять же, вследствие действия логики капитала, стремящегося к минимизации своих затрат, эта застройка велась, прежде всего, не на заброшенных совхозных землях, а в «чистом поле», вдоль рек и озер или посредством вырубки пригородных лесов под видом так называемых рубок ухода или «расчистки» выгоревших лесов, что имело преимущественно антропогенное происхождение. Естественно, что такое массовое строительство ведется, прежде всего, на территориях к западу и юго-западу от столицы как наименее затронутых индустриальными процессами и потому более благоприятных в природном отношении.

Изучение случая

Чтобы не быть голословным, проведу небольшое изучение случая. Характерно, что генеральный план «Большой Москвы» (другое название «Новая Москва»), принятый в 2011 г., предусматривал увеличение территории этого мегаполиса в 2,4 раза (население присоединенных территорий должно было возрасти на 1,3 млн. чел.) и создание на них ряда округов с выраженными столичными функциями. Предполагаемое расширение городских территорий имело четкий юго-западный вектор. И это еще один признак нынешнего этапа градостроительной политики. Дело в том, что развитие «Большой Москвы» именно в этом направлении мотивировалось относительно слабой урбанизированностью предполагаемых новых территорий. То есть вместо сохранения этого, относительно экологически чистого «коридора», обеспечивающего приток свежего воздуха с юго-западного направления, предполагалось его закрыть новой застройкой. По плану «Большой Москвы» предусматривался вывод ряда организаций государственного значения за пределы «старой Москвы».

Однако, как выяснилось позже, эта территориальная децентрализация властных структур противоречила самой логике централизованного развития нашего общества и потому, по факту, была отвергнута. Как отмечали ученые-географы и представители общественных организаций, план «Большой Москвы» это был, прежде всего, бизнес­проект, а не проект, направленный на решение экологических проблем города. Освоение новых земель и строительство жилых и общественных зданий и их инфраструктуры для обеспеченных граждан сулило огромные прибыли для девелоперов и строительных компаний. Можно лишь предполагать, что осуществлению этого мега-проекта помешали такие факторы, как нежелание властных и бизнес-структур расставаться с уже обустроенными зданиями и сооружениями (всякий переезд нарушает ритмичную работу любых организаций) в центре города, а также соображениями безопасности.

Не менее интересна и идеологическая и политическая подоплека проекта «Большой Москвы». В результате дискуссии о «социалистическом городе» 1929­1931 гг., которая была международной и в которой участвовали десятки студентов, ученых, общественных и политических деятелей, включая А.В. Луначарского и Н.К. Крупскую. Суть той долгой и массовой дискуссии состояла в том, что она была связана с «идеологией развития» человека и среды его обитания, с задачей работы советского общества на перспективу, чего в проекте «Большой Москвы» практически нет. Поэтому это, скорее, не проект, а некая новая административная утопия. Причем утопия, не учитывавшая ни реальных потребностей будущих переселенцев, ни новых технологий, развиваемых Четвертой промышленной революцией. В результате «административной» дискуссии был принят Генеральный план г. Москвы. Этот план, хотя внешне и был ориентирован в будущее, но по факту он сохранил исторически сложившуюся «концентрическую» планировку города.

Рамки экологических и градостроительных «новаций»

И ранее и сегодня, все подобные «новации» находятся в жестких рамках трех тесно связанных между собой сил: городских властей, сетевых транзитных и городских инфраструктур и инженерно-строительной индустрии. В этой триаде архитектору практически нет места за исключением индивидуального строительства в пригородах. Но в этой сфере градостроительства сегодня правит бал не архитектор, а девелопер и индивидуальные предпочтения потенциальных заказчиков. Более того, пригородные микрорайоны проектируются и функционируют как замкнутые пространства, никак не связанные с общим «зеленым» генпланом города. В этих условиях «пространство» принятия общих для мегаполиса экологически значимых решений еще сокращается.

Ситуация, сложившаяся сегодня на территории «Большой Москвы», пример того, как зеленое богатство этого огромного региона постепенно деградирует. Сегодня, вслед за западными урбанистами, известный российский теоретик архитектуры И. Лежава предлагает строить «линейные города», то есть городские поселения вдоль транспортных коммуникаций (прежде всего, вдоль скоростных железнодорожных линий), от которых будут отходить местные дороги. Во времена царской России такое строительство велось довольно интенсивно. Но тогда это были, все же, рабочие поселки вдоль линий железных дорог, а не большие города. Или же Лежава предлагает упразднить большие города вообще?

Однако возникает фундаментальный теоретический вопрос: правомерно ли вообще разрабатывать такие отдельные фрагменты расселения вне общей его концепции? На мой взгляд, нет, не правомерно, тем более в условиях, когда российские мегаполисы включены в глобальную геополитическую «машину» со всеми ее потоками и противоречиями. Иной раз подобные фрагменты просто завораживают своей простотой и элегантностью, но тут же рассыпаются в прах, как только пытаешься их встроить в уже существующую систему расселения. В течение 2014-2017 гг. Объединенная Европа уже испытала на себе удар потока мигрантов и стран Африки и Ближнего Востока. Нет никаких гарантий, что Россия не подвергнется такому же нашествию из Украины или Средней Азии.

Важной чертой ментальности энтузиастов «бумажной архитектуры» был когнитивный диссонанс. С одной стороны, они находились под влиянием идей и проектов российского авангарда. С другой стороны, архетипом их проектных замыслов была идея «домов нового быта» 1920-1930 гг., причем сама идея обобществления быта горожан хорошо коррелировала с коллективистскими установками коммунистической идеологии. С третьей стороны, надо было чем-то защититься от нападок в конструктивизме и «бумажном проектировании».

Другим важным этапом в развитии градостроительной мысли в СССР был «Новый элемент расселения» (НЭР), разработанный группой студентов- старшекурсников МАРХИ в 1959-1961 гг. под руководством известного архитектора 1930-х гг. проф. М.О. Барща (я у него тоже учился) и под покровительством ректора МАРХИ проф. И.С. Николаева. Интересна социально-политическая подоплека этого проекта, то есть воздействие на умы студентов нового социально-политического контекста.

Вот его основные характеристики: фактическое падение «железного занавеса», во всяком случае, в сфере градостроительства; отказ от «излишеств» сталинского ампира; контакты с ведущими западным урбанистами; возможность выезда студентов и преподавателей за рубеж и т.д. Важна была также ментальная связь молодого и старшего поколений урбанистов, которые спустя 30 лет все еще находились под влиянием идей Ле Корбюзье и других идеологов европейского урбанистического авангарда. Книга, написанная этими вчерашними студентами, ставшими позже именитыми архитекторами [Гутнов и др., 1966], была переведена на многие иностранные языки. Но этим все дело и кончилось.

«Новый элемент расселения» так и остался «бумажной архитектурой», хотя и наделал много шума, так как он никак не был связан со сложившейся к тому времени реальной системой расселения. Такое модельное проектирование характерно для работ, представляемых на международные выставки. Там НЭР успешно присутствовал. Но никакой попытки встроить его в реальную экономическую, социально-экологическую и иную среду обитания России, включая ее инженерную и коммуникативную инфраструктуру, предпринято не было. Это означало, что созданный еще в 1920-е гг. разрыв между реальным созиданием среды обитания и «бумажным проектированием» продолжает расширяться.

Для того чтобы «закрыть» этот разрыв, в группе молодых проектантов, создававших НЭР, появился философ и социолог Г. Дюментон, который помог его создателям подкрепить их архитектурно-планировочную идею ссылками на классиков марксизма-ленинизма. В результате на практике появилась эклектика, сочетавшая никак не совместимые идеи. Это хорошо видно по реализации проекта реконструкции Старого Арбата в центре Москвы, а также ряда улиц в районах новостроек, которые как раз и делали бывшие участники НЭРа. К этому надо добавить объективную трудность практического осуществления идей НЭРа и ему подобных «бумажных» проектов: развитие массового панельного домостроения, которое в силу своей стандартной индустриальной природы сводило на нет все усилия проектировщиков по индивидуализации городской среды. То есть идея «города будущего» по-прежнему ограничивалась «бумажным проектированием».

Начавшееся в 1950-1960-х гг. экспериментальное строительство в Москве постепенно сворачивалось, так как оно предполагало разнообразие архитектурных форм, чего строительная индустрия никогда не терпела в принципе. В конечном счете, в конце 1960-х гг. была реализована идея Н.С. Хрущева: разделить градостроительную деятельность на «архитектуру», то есть здания и сооружения, построенные по индивидуальным (заказным) проектам, и на «простое», то есть массовое жилищное строительство. С совместным прессом коммунистической идеологии и строительной индустрии связано и то обстоятельство, что никто из создателей НЭРа не стал великим урбанистом, как Ле Корбюзье, О. Нимейер или К. Доксиадис. Не стали не потому, что не хватило таланта, а потому что у них не было ни необходимых ресурсов, ни возможностей для индивидуального творчества и столь же необходимого натурного эксперимента.

Но есть еще один принципиальный недостаток в концепциях, подобных НЭРу или «Городу будущего» Э. Говарда. Я имею в виду их статичность или слишком упрощенное понимание их возможной динамики. Как-то само собой предполагалось, что в СССР / России места много, и города, какими бы они ни были, могут территориально расширяться до бесконечности. Частично критика такого взгляда была дано американским специалистом в области урбанизма и системной динамики Д. Форрестером. Конечно, города могут расширяться, но в процессе их территориального расширения происходит изменение их структурно-функциональной организации. Как уже отмечалось в предыдущих главах, развитие глобальных информационно­коммуникационных систем вообще коренным образом изменило наше представление о том, что есть развитие мегаполиса или любого другого человеческого поселения. Сегодня мегаполис не может развиваться посредством мультипликации его однотипных элементов (микрорайонов, пригородных поселков коттеджного типа и т.д.). Буквально на наших глазах Москва резко изменила свою структурно­функциональную организацию. И для того, чтобы это понять, не нужно никаких масштабных урбанистических исследований. Достаточно проехать по нескольким радиальным линиям метро или автострадам, чтобы на себе ощутить масштаб непрерывно происходящих перемен.

Некоторые тренды

Сегодня в территориальной организации российского общества наблюдаются две противоположные тенденции. С одной стороны, финансовые и лучшие человеческие ресурсы стягиваются в Москву, Санкт-Петербург и еще несколько крупнейших городов. То есть так называемый «столице-центризм» усиливается. С другой стороны, за пределами этих мегаполисов все чаще образуется «человеческая пустыня», поскольку население деревень и малых городов живет или работает в немногих крупных городах. Последнее, кстати, чревато миграционным кризисом. Силой, частично уменьшающей негативный эффект этих процессов, становится вторичная урбанизация, проявляющаяся в форме освоения горожанами пустошей и заброшенных сельскохозяйственных земель [Pokrovsky, 2012]. Однако на данный момент это освоение носит главным образом рекреационный характер и к тому же обременено конфликтами между временным (сезонным) и коренным населением обширной российской периферии. В сельскую местность «продвинутые горожане» переселяться навсегда не собираются.

Еще один важный тренд - это «уход» все большей части населения мегаполисов в виртуальный мир, в котором их современный житель чувствует себя более комфортно, безопасно, а главное - потенциально обладает неограниченным выбором коммуникации, профессиональных возможностей, вариантов обучения, рекреации, медицинского обслуживания и т.д. То есть наблюдается новое разделение на «верх» и «низ», когда обеспеченный верх, благодаря своей мобильности обладает возможностью почувствовать себя «человеком мира», тогда как бедный низ остается замкнутым в ограниченном пространстве местных возможностей. И маятниковая миграция «дом- работа-дом» рамок этого выбора не расширяет. Наконец, межпоколенный разрыв увеличивается с каждым днем. Подростки и молодежь, быстро овладевая многими видами информационных технологий, становятся молодыми технократами, а старшее поколение «остается» в прошлом веке, чему немало способствуют российские масс- медиа, широко пропагандируя подвиги советских людей в Великой отечественной войне. Это - необходимо, но сегодня уже недостаточно. Нужны социокультурные скрепы, объединяющие прошлое, настоящее и будущее страны и ее городов.

Выводы

Этот краткий экскурс в историю и теорию российского градостроительства показывает, насколько тесно эти процессы связаны с ключевыми этапами развития СССР / России, и, в частности, со степенью и характером их включения в глобальные процессы. Базируясь на междисциплинарной, контекстуальной и активистской методологии, я старался показать в этом кратком экскурсе в историю и теорию отечественного градостроительства, что их развитие представляет собой нелинейное взаимодействие целого комплекса сил. Главными из них являются способ производства и его взаимодействие с наукой, государственные институты, профессиональные гражданские организации и сама социальная и природная среда города, сформированная в результате длительного исторического процесса. На основе моих собственных многолетних исследований были выявлены семь периодов эволюции этой связки: 1900-1920, 1921-1941, 1941-1953, 1954-1975, 1970-середина 1980-х гг., 1985­1999 и начало 2000-х гг. Такая периодизация обусловлена изменением социального порядка, институциональными трансформациями, сменой поколений теоретиков и активистов, доступом к ресурсам, влиянием национального и глобального контекста и т.д. [Яницкий, 2016]. Сегодня мы являемся свидетелями нового, восьмого этапа этой эволюции.

Социология города - комплексная наука, базирующаяся на проблемно­ориентированном и междисциплинарном анализе своего предметного поля. Однако сегодня выделение социологии города в качестве одномерной дисциплины некорректно, поскольку такое выделение противоречит интегративному характеру градостроительного процесса. Если мы признаем исторический процесс целостным, то и его агенты становятся для нас комплексными и «системными», требующими для своего изучения взаимодействия наук. Отсюда возникает малоизученная проблема социальной (экономической, политической, культурной) интерпретации форм воздействия контекста на обсуждаемую связку.

ГороДская среДа - это источник риска. По мере превращения городов в искусственные образования, они становятся все более рискогенными, все более нуждающимися в наблюдении, ремонте и т.д. Сегодня мир находится в состоянии всеобщего (всеохватывающего) риска, вследствие чего зависимость теории и практики градостроительства от глобальных рисков постоянно растет. Социальная среДа гороДов облаДает способностью порожДать новых акторов: гражданские инициативы и движения, клубы, НКО - и систематически продуцирует самые различные формы «знания-действия».

Всякий агент социального действия, преследуя свои интересы, вынужден одновременно учитывать и состояние среды, в которой он действует. Среда, даже самая «нейтральная», может сопротивляться. В этом заключается Диалектика их взаимоотношений. В эпоху развития информационных технологий и сетевых систем понятия актора и его среды становятся относительными, поскольку сети тоже можно рассматривать в качестве коллективного социального деятеля. Связь «агент действия - среда обитания» носит временный и вероятностный характер, так как у всякого случая их взаимодействия есть свои «до» и «после».

По моему мнению, уже наступивший новый этап эволюции градостроительных идей и концепций будет все более подчинен эколого-климатическим трансформациям. Если, по мнению некоторых аналитиков, глобальное потепление еще не началось, то очевидно, что уже сегодня природные аномалии по масштабу их социальных и экономических последствий уже вполне сравнимы с самыми жестокими региональными войнами. А по скорости формирования этих аномалий, степени их изменчивости и непредсказуемости климатические «атаки» уже превосходят региональные войны и конфликты.