В основе предлагаемого здесь направления социологических исследований лежат представления об адаптации в условиях разнонаправленной динамики обществ, включенных в глобальную мир-систему, а также концепция «общества всеобщего риска». Предметом исследования здесь являются: понимание самого термина адаптация в этих новых условиях; силы, генерирующие новые состояния среды жизни; диспозиция этих сил, их ресурсы и политическая мощь; их ценностные ориентации, стратегия, тактика и репертуар действий акторов; формы и степень адаптации к критическим ситуациям населения и пост-критические состояния местных сообществ. Необходимыми предпосылками развития данной отрасли научно-практического знания являются: постоянное взаимодействие представителей естественнонаучных и гуманитарных дисциплин, тесный контакт государства и гражданского общества; способность междисциплинарных коллективов попеременно играть роль инсайдера и аутсайдера в отношении конкретной критической ситуации; длительный перманентный мониторинг ее эволюции.

Введение

Адаптация - вечная тема социологического, политического, конфессионального, философского и культурологического анализа. Одновременно адаптация - насущная междисциплинарная проблема. Сколько будет существовать мир, столько нужно будет ее изучать. Сам термин «адаптация» имеет множество коннотаций: например, как-то: приспособиться, прижиться, спрятаться или стать полноправным членом новой среды. Или же, напротив, адаптироваться посредством постепенного создания своего национального или конфессионального анклава. Или - адаптировать новую среду к своим собственным интересам и порядкам. Наконец, что адаптация: повышает или

сокращает социокультурное разнообразие, ужесточает или смягчает социальное напряжение в обществе? Кто именно и с какой целью адаптируется? И к какой именно жизни стремится адаптироваться индивид: к законной, легальной или же к жизни «по понятиям»?

Проблема форм и способов адаптации к критическим ситуациям представляется мне более чем своевременной, потому что мир меняется быстрее, чем люди успевают это осознать и, тем более, приспособиться к этим изменениям. Мы стоим на пороге биотехнологической модернизации, то есть очередной научно-технической революции, тогда как плоды революции информационной еще нами далеко не освоены. К тому же, перед российским обществом стоит двуединая задача ре-индустриализации и быстрого вхождения в «цифровую» эпоху. Периоды «кондратьевских волн», меняя свою природу, становятся все более короткими и все менее предсказуемыми. Исламское государство Ирака и Леванта, эпидемии вирусов Эбола и резкие колебания климата, сопровождающиеся наводнениями, засухами и ураганами, стали глобальными проблемами буквально за последние год-два. И к ним нельзя «адаптироваться» - с ними надо бороться, а время на принятие решений сокращается.

Другая новация - это направленное формирование западными глобальными игроками зон «управляемого хаоса», которые, как оказалось, стали не только неуправляемыми, но и превратились в генераторы мощных радикальных движений в разных частях мира. То есть создание массы колеблющихся, растерянных, испуганных людей рассматривается создателями доктрины «управляемого хаоса» как инструмент завоевания мирового господства. Созданные западными масс-медиа образы «империи зла», «государств-изгоев», а также концепция «мультикультурализма», хотя и не дали желаемого результата, но нанесли ощутимый вред, плодя маргиналов и социальные конфликты по всему миру.

Следующая новация - это новый этап глобальной борьбы за передел мира, за ресурсы планеты. Те, кто считал, что «эко-социология» - это второстепенная социологическая дисциплина, надеюсь, теперь поймут, что они ошибались. Уже эмпирически доказано, что если Китай, Индия и другие страны юго-восточной Азии достигнут уровня потребления энергии в США, то потока солнечной энергии просто не хватит для обеспечения жизни других стран и народов. На планете становится все меньше мест, пригодных для относительно безопасной и здоровой жизни. А если учесть «зарытые» в землю или циркулирующие в биосфере риски, то таких мест будет еще меньше. Так или иначе, мы Должны аДаптироваться к жизни в условиях Дефицита ресурсов и растущих опасностей.

Еще одна серьезная проблема - это рост числа потенциально неадаптированных людей (инвалиды детства, наркоманы, алкоголики). Это весьма многочисленные, но далеко не единственные группы риска. В мире и у нас быстро растет число «лузеров». Западные либеральные теоретики и политики полагают, что их можно просто содержать на пособие. Но это - глубокая ошибка. Те, кто многие годы и, тем более, несколько поколений жил на пособие, не только теряют свое «Я» и свой социальный капитал, но и становятся участниками радикальных движений, членами религиозных сект или - вообще «уходят в себя», то есть де-социализируются. Но и без «лузеров» численность потенциально неадаптированных к современной жизни людей в мире растет. Современный капитал шаг за шагом сокращает социальные гарантии для наемных работников, переводя их в категорию контрактников, временно занятых, фрилансеров и т.д. Российским социологам здесь тоже есть, о чем подумать. В частности, в какой мере общественные инициативы и движения являются инструментом адаптации и вторичной социализации?

Пятая проблема - это «сетевые люди», то есть растущая группа «граждан мира», которые в принципе не адаптируются к конкретной социальной среде или лишь символически обозначают такую адаптацию. Какова их идентичность и как она соотносится с национальными моральными нормами и правилами? Какие потери несет национальное государство, когда часть его населения фактически выпадает из существующей национальной культуры и социального порядка? Но данная проблема актуальна также и для нашего общества: если давление силовых структур на ячейки гражданского общества превышает некоторый порог, то его активисты «уходят» в виртуальный мир. Обратная сторона этой медали - это «ловцы человеческих душ», то есть сети вербовщиков, набирающих рекрутов по заказу частных вооруженных формирований и криминальных групп. Бедные, безработные, сектанты, религиозные анклавы - их потенциальная питательная среда. Поэтому я предлагаю различать адаптацию как встраивание, вживание в некоторую социальную среду и адаптацию как чисто символический процесс, как мимикрию.

Шестая - это сотни тысяч потенциальных неадаптированных людей из неблагополучных семей, детдомовцев, из числа беженцев и вынужденных переселенцев, тех же наркоманов, членов молодежных клик и банд и просто тех, кто был лишен дома, семейного тепла, всего того, что я назвал выше первичной социально­экологической структурой. Закон «отрицательной селекции» или иначе неизбежного ухудшения человеческого материала, открытый П. Сорокиным почти сто лет назад, продолжает действовать и сегодня [Сорокин, 2003]. Но важен и «эффект бумеранга»: добровольцы или боевики, возвращаясь с очередной войны, могут превратиться в волонтеров криминального мира, разрушающих прежнюю среду жизни.

Седьмая проблема - это все еще существующее непонимание некоторыми политиками и социологами того факта, что любая природная, техногенная и социальная среда жизни есть также социальный актор. Это люди, организации, институты, психологическая атмосфера и сама жилая среда. Этот сложный социальный актор не только «адаптирует» мигрантов к себе, но прямо и косвенно влияет на число прибывающих, на формы и сроки их адаптации к новым условиям. Существенно, что это влияние может быть как непосредственным, так и отложенным. Или, напротив, «взрывным». Если же среда отторгает приезжих, то возникает проблема их ре­адаптации. Как именно они, возвращаясь домой, адаптируются? Или же они адаптируются посредством превращения в перелетных «диких гусей»?

Но в современных условиях необязательно становиться «дикими гусями». Одним из мощных средств современной «мягкой силы» является направленная ре-адаптация (ценностная и поведенческая переориентация) как коренных жителей, так и мигрантов, с целью раскачивания, разрушения существующего социального порядка. Например, для их превращения в заложников, в «живой товар», в потенциальных борцов с существующими в данной стране или за ее пределами политическими режимами для их «размягчения» и дестабилизации. Именно для этого создаются частные вербовочные сети. Но и накопление в городе и обществе вполне «мирных» неадаптированных граждан потенциально является фактором дестабилизации существующего социального порядка.

Еще раз о теории

Сегодня человечество перешло в следующую фазу своего бытия: мир в целом, превращаются в общество всеобщего и, что не менее важно, всепроникающего риска. Это значит, что на планете производство рисков «обгоняет» производство необходимых человеку благ, превращая их в опасные для человека силы и отходы. А также что на Земле уже не осталось абсолютно безопасных для жизни человека и природы мест: есть места только более или менее безопасные. Некогда относительно стабильный, промышленно-развитый и богатый Север планеты сегодня постоянно подвергается инвазии обнищавших и потерявших кров огромных масс населения её

Юга, тем самым угрожая разрушением социального порядка и культуры Севера. Далее, «несущая способность» среды обитания человека давно превышена. Поэтому она все чаще превращается из поглотителя рисков в их производителя. Поскольку биосфера не имеет границ, происходящие в ней метаболические процессы несут угрозу здоровью и жизни людей, живущих на расстоянии в тысячи километров от места катастрофы. Причем степень этой угрозы может даже возрастать при движении носителя опасности в разных средах, например, радиоактивного загрязнения [Яницкий, 2013]. Любое критическое состояние местного сообщества, региона или общества в целом есть потенциально риск для его социального порядка и импульс к формированию нового, ранее неизвестного.

В российском обществе предпосылки для не-адаптации сложились исторически. В течение пяти веков в нем, по существу, господствовала триада: мобилизационная идеология, мобилизационная экономическая политика и минималистская практика

воспроизводства населения и среды его жизни. Систематическое воспроизводство

народонаселения страны и среды его обитания никогда не было приоритетным - к ним относились как к естественно возобновляемому ресурсу, который можно было систематически использовать. В течение многих десятков лет наше общество жило в условиях перманентной мобилизации (Первая мировая, гражданская и Великая отечественная война, индустриализация и коллективизация, «пятилетка в четыре года», «встречные планы», «великие стройки коммунизма», практика сверхурочных работ, дополнительные займы, «реформы», периодически обесценивавшие накоплений населения и т.д.). Революционные повороты, войны и следовавшие за ними восстановительные процессы лишь воспроизводили названную триаду. Низовые инициативы (само-мобилизация) поощрялись, но только в рамках про-государственной мобилизационной идеологии.

Эта идеология и соответствующая ей политика реализовались в вертикальной (иерархической) структуре социальных институтов, детерминировавших поселенческую систему страны. А через нее - и в управлении процессами адаптации. Поселенческая система была построена на примате отраслевых систем промышленного производства над территориальными институтами социально-культурного воспроизводства: «вертикальные» институты государства планировали и командовали, а «территориальные» обеспечивали выполнение идущих сверху планов и директив, причем, как правило, по максимуму («пятилетка в четыре года», «встречные планы» и т. п.). По существу, вся послевоенная государственная политика в отношении воспроизводства природных и человеческих ресурсов была «минималистской». Однако и позже для ресурсно-ориентированной экономики люди и среда их обитания были ресурсом, который всегда можно восполнить экспортом нефти, газа, зерна или минеральных удобрений, а при необходимости - человеческим материалом невысокого качества (гастарбайтерами, вынужденными переселенцами, искателями легкой наживы и другими «кочевниками»). Что и происходило в течение многих лет.

Как уже отмечалось, в экологии есть понятие «несущая способность экосистемы», которое вполне применимо к современным системам жизнеобеспечения и их практической реализации в форме поселенческих систем, которые, по существу, являются суперсложными СБТ-системами. Хронические «сверх» и «недо» - сверхцентрализация, коррупция, невнимание к процессам накопления отходов и рисков в среде обитания, недофинансирование, невыплаты зарплаты, нежелание местной бюрократии поддерживать процессы низовой самоорганизации - привели, в конечном счете, к тому, что эти системы становились не только все более уязвимыми для внешних угроз, но и внутренне рискогенными. То есть, превращались в источник опасности для населения и среды его жизни. Процессы социальной поляризации общества и уменьшения его социального разнообразия - важные «маркеры» возникновения критических ситуаций.

Диверсификация траекторий общественной динамики означает, что и траектории «не-адаптации» в результате изменения среды жизни будут различными. Так, в первом приближении это состояние в различных общественных системах будет определяться по-разному. Например, для РФ - это состояние будет определяться невозможностью обеспеченного существования и реализации жизненных планов всего населения. Для развитых стран Европы - невозможностью реализации индивидуального жизненного проекта. Для городов Африки и части Юго-Восточной Азии - невозможностью сохранения привычного (традиционного) образа жизни и/или невозможностью получения минимальных средств существования (of livelihood), доступа к образованию и критическим ограничением их гражданских прав и свобод. Отсюда - и разные моДели аДаптации к изменяющейся среде. Поэтому, повторю, что критические ситуации и способы адаптации к ним необходимо изучать в каждом конкретном случае, потому что с течением времени и люди, и среда их жизни могут изменяться, причем чаще всего, непредсказуемым для них образом.

Сказанное не означает, что не существует общих вопросов теории критических состояний, порождающих состояния не-адаптации. В глобальном социуме все критические состояния должны рассматриваться в контексте всепроникающих рисков, порождаемых современным способом произвоДства. Эти состояния нужно рассматривать как комплексные и динамические, то есть как результат взаимодействия собственно критических состояний среды обитания конкретного поселения и живущих там людей с экстерриториальными экономическими и властными структурами, регулирующими взаимоотношения людей и среды их обитания. Эти состояния зависят от типа социального порядка и нормативно-властной структуры социума, в который они вписаны. Всякое критическое состояние есть результат борьбы разнонаправленных сил: местных, региональных, федеральных и внешних. Плюс - происходит также активизация негативных по отношению к существующему порядку сил: криминала, коррупции, мобилизация квази-патриотических и радикальных групп и т.д.

Поэтому проблему адаптации к критическим состояниям среды их обитания я предлагаю изучать в контексте меняющегося состояния глобального социума. В частности, в зависимости от соотношения сил ключевых мировых игроков, форм и степени напряженности их геополитической борьбы. Напомню, что всякое «критическое состояние» имеет тройную зависимость: от состояния и эволюции глобального контекста, от внутреннего состояния и динамики «критического состояния» города, региона или общества в целом и от типа личности индивида, его жизненных планов, ресурсной обеспеченности и т.д. Следовательно, надо изучать расстановку всех внешних и внутренних сил, в совокупности создающих некоторое «критическое состояние» in situ.

По своей сути, теория адаптации к критическим ситуациям и средам - активистская и проблемно-ориентированная, то есть исходящая из предпосылки, что любая «критическая ситуация» есть результат диалога, конфликта или борьбы между внутренними и внешними силами. А объективный социологический анализ таких состояний и публичное обсуждение их результатов - залог их преодоления. Далее, динамика всякого «критического состояния» - не линейный процесс. Он может иметь «пороговые значения» (например, превышение несущей способности среды обитания данного поселения), «поворотные точки» (точки бифуркации), когда некоторое «критическое состояние» переходит в качественно новую фазу, «неожиданные последствия» (как это происходило с некоторыми цветными революциями в Азии и Африке). Этот процесс может даже заканчиваться ситуацией «полного распада» социального организма с появлением, так называемых мертвых городов и деревень. Тогда вместо адаптации начинается массовый исход населения.

Важнейшим фактором восстановления социального порядка и реабилитации пострадавшего населения является его готовность к самоорганизации, а также включение в этот процесс волонтеров, гражданских инициатив и социальных движений, без которых сегодня не обходится ни один реабилитационный процесс. Мобилизация сил гражданского общества - важнейшее условие адаптации пострадавших восстановления их среды обитания. Но для этого они должны обладать ресурсами, иначе население снова и снова будет апеллировать только к центральной власти, как это происходит пока в нашей стране. Наконец, в зависимости от типа «критического состояния» сообщества его социальные силы ведут борьбу за восстановление нарушенной социальной динамики, за смягчение и/или элиминацию рисков, или же за изменение нормативно-ценностной системы общества, за мир и стабильную позитивную динамику.

Внешние же силы действуют в противоположном направлении: за умножение и ужесточение этих состояний, которые ведут к ухудшению экономического и социального положения их населения (экономическая и гуманитарная блокада, диверсии, убийства активистов, тотальное разрушение поселений и памятников культуры вероятного противника и т.д.). То есть, в конечном счете, стремятся разрушить существующий социальный порядок. Именно поэтому в современном мире множатся «замороженные конфликты», представляющие собой разновидности поддерживаемого и управляемого извне социального порядка (или хаоса). Сказанное позволяет сделать более общий вывод: предпосылкой возникновения ситуации не­адаптации являются разные формы эксплуатации человека капиталом и возникающие на этой основе типы его отчуждения. Рассмотрим эти формы подробнее.

Первой из них является ее «традиционная» форма, то есть отъем у работника части причитающейся ему прибыли (прибавочного продукта), которая осуществляется практически повсеместно бизнесом и бюрократией. Различные формы прямой недоплаты или отсрочки причитающегося вознаграждения - наиболее распространенный пример. Вторая - это ее «внепроизводственная» (в традиционном смысле этого слова) форма эксплуатации. Тут есть две разновидности. Одна - это опять же широко практикуемое завышение цен на продукты и предметы массового спроса ритейлерами или учреждениями сервиса. Я уже не говорю о прямом обмане потребителей. Другая осуществляется посредством избыточной кодификации всех социальных процессов, начиная от регламентации всех форм социальной активности и вплоть до маркетизации и следующей за ней кодификации всех видов сервиса и услуг, предоставляемых населению [Burawoy, 2008].

Принцип кодификации пришел к нам с Запада, известный там под именем «протокол». В том, чтобы формализовать некоторые процедуры предоставления социальных услуг, нет ничего плохого. В особенности если эти «протоколы» основаны на огромных массивах эмпирических исследований. Другое дело, когда это - эта кодификация жизни спроектирована кем-то и навязана индивиду сверху. Такая кодификация заставляет его: тратить свой социальный капитал на преодоление этого бюрократического барьера; отнимает у индивида свободное время, которое можно было бы использовать на образование, отдых, воспитание детей, получение дополнительного дохода и т.д.; лишает индивида права голоса и возможности участия в принятии решений, касающихся среды его непосредственного обитания. Эта кодификация - антипод общественного участия.

Третья форма бюрократической эксплуатации человека человеком - это отчуждение горожанина от решений и процессов формирования среды его обитания. Сегодня «между» горожанином и учреждениями, нужными для удовлетворения его потребностей, находится огромный слой посредников, без которых он просто не может получить нужные ему знания, сведения или услугу. Это - необходимая для первых двух форма эксплуатации, поскольку капиталистическая сущность такого отчуждения - это подавление общественной активности горожанина, понуждение его к ориентации только на поиски дополнительного заработка, необходимость частой смены места работы и жительства, что создает еще большие возможности для манипулирования его ресурсами и сознанием посредством СМИ. Есть еще одна форма эксплуатации, а именно - принужДение современного индивида к расточительному образу жизни. Статусное потребление и потребительская идеология, постоянно навязываемая СМИ, понуждение человека к избыточным тратам с целью «быть не хуже других», «идеология успеха» и жизни «здесь и сейчас» и вообще - принуждение к определенному (статусному) стереотипу поведения, особенно в условиях критической ситуации, - всё это может быть квалифицировано как ещё одна форма эксплуатации. Именно - эксплуатации, поскольку у индивида нет выбора. Данная форма эксплуатации-принуждения существует и в наиболее обеспеченных странах развитого Севера, разница между нами и ними состоит в том, что уровень жизни там, гораздо более высокий, а налоговое бремя примерно такое же, как и у нас.

Адаптация индивидов: общие вопросы

Всякий процесс адаптации индивида к изменяющейся среде обитания содержит момент его сосредоточения и мобилизации им наличных ресурсов. Под сосреДоточением я понимаю здесь концентрацию внимания индивида на стоящей перед ним проблеме и выборе способа ее решения (или ухода от нее). Под мобилизацией - оценку и сосредоточение доступных ему ресурсов, физических, социальных, ментальных, когнитивных и др. Как отмечалось ранее, эта доступность имеет три степени. Первая - это ресурсы, которыми индивид располагает сам (житейский опыт, знания, социальные связи, здоровье). То есть для их мобилизации не требуется значительных усилий, но требуется решение самого индивида. Вторая степень доступности - это те ресурсы, для обретения которых нужно приложить знания и усилия. Например, наводить справки, обращаться к друзьям и знакомым, проходить курсы переобучения, временно перераспределять роли в семье и т.д. Третья степень доступности ресурсов, это ситуация, когда индивид вынужден круто менять свой жизненный уклад, привычки, дружеские и семейные отношения и т.д. В этом последнем случае адаптация предстает перед нами как полная трансформация личности вследствие «встраивания» индивида в новую систему ценностей и социальных отношений принимающей его среды.

Это не означает, что индивид навсегда отказывается от изначального образа жизни, его ценностей и связей. Как показывает история, в третьем поколении, как правило, происходит их «реинкарнация». Но, опять же, возможны два варианта. Один - это когда старые и новые ценности и роли удается согласовать или же разделить между ними «поля ответственности» или же развести их во времени и пространстве. Другой - это актуализация прошлого уклада в форме этнокультурных анклавов или же борьбы за «возвращение к истокам», то есть, в конечном счете, почти полное обособление индивида от той среды, в которую некогда переселились его деды или отцы.

Далее, о соотношении изложенной выше теоретической перспективы и реальных практик. Вернемся еще раз к З. Бауману, который написал, что в ХХ в. мир разделился на «мобильных» и «привязанных к месту» [Bauman, 2004]. Теоретически этот тезис можно экстраполировать в будущее, предположив, что грядет этап, когда весь мир станет мобильным, индивиды будут систематически переезжать с места на место в поисках работы, другого места жительства и т.д. Однако такая «всеобщая мобильность» населения ничем не лучше привязанности к одному месту, поскольку она, в конечном счете, может привести к ситуации тотальной де-экологизации среды обитания. Действительно, зачем сохранять и воспроизводить среду и сообщества людей и природы, которые данный индивид завтра покинет?

В действительности эта перспектива есть скорее утопия, потому что голод, нищета, социальные конфликты, войны, природные и техногенные катастрофы заставляют все большие массы людей делать совсем иной выбор: или терпеть лишения, или же бежать от смертельных угроз прочь, бросая дом, все нажитое и даже стариков и детей. В обоих случаях «новая» среда будет много хуже и опаснее прежней, а адаптация всегда будет вынужденной, принудительной. При этом необходимо учесть, что численность обеспеченных людей (прежде всего среднего класса) будет сокращаться, и они всеми силами будет стремиться отгородить свои «оазисы благоденствия» от пришельцев, как это уже происходит сегодня по всей Европе. В итоге получается, что реальная перспектива адаптации бедных и обездоленных сегодня есть их мирная и вооруженная борьба за право на существование. Где-то эта борьба уже в разгаре, где-то только начинается, но уже отчетливо виден негативный результат роста числа беженцев и перемещенных лиц в мире: снижение интереса бедных и обездоленных к сохранению как прежней, так и новой среды их обитания. Такая мотивация будет излишней, если индивид или группа расценивают свое пребывание в данном месте как временное, и они нацелены на поиски лучшей доли в другом месте. Снова маячит образ постоянного кочевника.

Вот характерный пример. Работа охранником - одна из наиболее распространенных форм адаптации людей молодого и среднего возраста, требующая минимума знаний и опыта. По разным подсчетам, сегодня только в частных охранных структурах РФ занято от 1,5 до 2,5 млн. чел. Это не считая сохранившегося с советских времен корпуса вневедомственной охраны. Мои многолетние наблюдения за работой ЧОПовцев показывают, что: (1) это не адаптация к городской среде. Напротив, они из нее исключены, потому что как только кончается их смена, они уезжают домой, в провинцию; (2) их работа - чрезвычайно монотонная и психологически изнурительная, потому что их основное занятие - это мониторинг за происходящим в нескольких помещениях охраняемого объекта, и никакой перемены труда; (3) в результате, эти люди «временные» везде: и дома, поскольку их не бывает несколько недель, и на работе, так как периодически их перемещают с объекта на объект. Так что это еще одна, наряду с «вахтовиками», категория кочевников, во всяком случае - на ближайшие годы и десятилетия.

Итак, процесс адаптации индивида к изменяющейся среде обитания содержит момент его сосредоточения и мобилизации наличных ресурсов. Под сосредоточением я понимаю здесь концентрацию внимания индивида на стоящей перед ним проблеме и выборе способа ее решения (или ухода от нее). А под мобилизацией я подразумеваю, сосредоточение в руках индивида доступных ему ресурсов, физических, социальных, ментальных, когнитивных и др. Как отмечалось ранее, эта доступность имеет, по крайней мере, три степени. Первая - это ресурсы, которыми индивид располагает сам (житейский опыт, знания, социальные связи, здоровье). Вторая степень доступности - это те ресурсы, для обретения которых нужно приложить знания и усилия. Третья степень доступности ресурсов, - это ситуация, когда индивид вынужден круто менять свой жизненный уклад, привычки, дружеские и семейные отношения и т.д.

Адаптация к городу как его рурализация

В данном контексте термин «рурализация» я употребляю в более широком теоретическом смысле: как движение вспять по стреле исторического времени. Такой «рурализацией» сегодня охвачены многие страны мира. Возьмем, например, ситуацию на Украине, где этот процесс идет прямо на глазах. Социальное следствие изменения этнического состава городов Украины «на протяжении последнего столетия состоит в том, что горожан, которые их основывали, строили и населяли, больше нет. И заменило их украинское «сэло». Со всеми присущими ему комплексами и фобиями. С ощущением того, что оно пришло на чужое место. С естественным стремлением его заполнить и обжить, вытеснив память о тех, кому оно принадлежало изначально - поляках, евреях, греках, немцах или русских, все равно... Именно это, не имеющее ни городских традиций, ни городских привычек население, не склонное становиться горожанами в полном смысле этого слова, что подразумевает жизнь в полиэтнической и многоконфессиональной среде с неизбежной для нее терпимостью к чужакам и взаимным обогащением культур, насаждает на Украине привычные для него (то есть села - О. Я.) деревенские традиции. Выходцы из провинциальных сельских общин, чувствующие себя в городах Украины как оккупанты, и ведут себя в них как оккупанты» [Сатановский, 2015]. Наконец, сверхкритической ситуацией можно назвать то, что случилось в станице Кущевская, когда ее жителей принуждали «адаптироваться» к ситуации полного беспредела [Бабурин и др., 2011]. Но разве массовый поток мигрантов из Африки и стран Юго-Восточной Азии в Евросоюз не является иллюстрацией того же процесса только в глобальном масштабе? Не будет преувеличением сказать, что эта массовая «рурализация» стран Евросоюза является не только серьезным практическим испытанием этого объединения на прочность, но и заставляет задуматься о социальной и экономической цене вестернизированной модели глобализации.

Процесс «рурализации» не обошел и Россию. Особенно явно он проявился в критическом состоянии малых городов (моногородов), более сотни из которых находится на грани исчезновения. Как отметил премьер-министр РФ Д.А. Медведев, в моногородах РФ живет почти 1/10 населения страны (14 млн. чел.), а таких городов в РФ всего 319. Причем «лишь у 71 города социально-экономическое положение можно назвать стабильным. По всем остальным положение неустойчивое. Они находятся либо в кризисном состоянии, либо в зоне риска» [Медведев, 2015]. Ликвидация их градообразующего предприятия повлекла за собой цепь негативных последствий: резкое сокращение занятости, неполный рабочий день и вынужденные отпуска, падение квалификации оставшихся работников, отток молодежи, деградация городской инфраструктуры и самой жилой среды, сокращение налоговых поступлений в местный бюджет и т.д.

Другая сторона того же процесса заключается в том, что сегодня российский бизнес не адаптируется к городской среде, а эксплуатирует ее, приспосабливая к своим интересам. Эта среда уже в течение всех лет после начала перестройки (то есть после резкого изменения способа производства) эксплуатируется всеми видами бизнеса, который сегодня, к тому же, продвигает свои интересы через своих представителей в местных и региональных властных структурах. Главный принцип бизнес-структур - минимизация издержек и максимизация извлечения прибыли. Все жители городов рассматриваются не просто как потребители, а как зависимые потребители (читай, бесправные).

По утверждению С. Мурунова, «бизнес минимизирует свои издержки, превращая город в свою корпорацию». По утверждению того же автора, сегодня в российских городах появилась и другая проблема: возникла сфера информационного, то есть постиндустриального, производства, которую городские власти не замечают и не контролируют в силу своего «доиндустриального» образования и, следовательно, искаженного восприятия действительности. Информационное производство чрезвычайно мобильно, территориально не фиксированное, поэтому именно оно является современной формой ведения бизнеса, обслуживающего сферу информационных потребностей современного города. Внешне этот вид производства

весьма благопристоен: офисы, реклама, сайты и интернет-адреса, но именно в силу своей специфики (мобильность, «облачность») он в своей работе руководствуется теми же принципами минимакса. «Айтишники, с учетом своей специфики, уже давно научились использовать всякие схемы минимизации своих издержек и ухода от налогов» [Мурунов, 2015]. К тому же, е-банки, е-фирмы и т. п. «облачные сервисы» исчезают так же бесследно, как и возникают. Наконец, киберпреступность становится повседневным промыслом, в потенции лишающим все категории горожан их доходов и сбережений. В этом смысле жизнь «дневного городского населения» и даже гастарбайтеров более стабильна, нежели у массы постоянных резидентов города. Первые, так или иначе, имеют две «точки опоры» своей жизни: здесь и там, то есть дома, где есть свой дом, огород и т. д., тогда как вторые - только одну. Детальный социологический анализ состояния социальной среды в городах РФ см. в [Мурунов, 2015].

Глобализация провоцирует дезадаптацию

Критические ситуации - результат не только неожиданного изменения условий существования, но и невозможности адаптироваться к быстро изменяющимся условиям жизни, прежде всего, на институциональном и глобальном уровнях. Рассмотрим эту принципиальную проблему подробнее. Общая причина дезадаптации индивидов и групп - это слишком быстрая и непредсказуемая глобализация. Ускоряющийся темп исторического процесса создает специфический «естественный отбор». В результате быстро формируется поколение «приспособленцев», как в теоретическом, так и в бытовом смысле этого слова. То есть к ускоряющемуся темпу развития способно приспособиться все меньшее число людей и групп, причем не всех, а только тех, кто способен постоянно отказываться от только-только налаженных связей - деловых, семейных, личных, культурных и т.д. Те же, кто отказывается жить такой «бескорневой» жизнью, оказываются попросту из нее исключенными (лузерами). Тут не лишне еще раз вспомнить прогноз, сделанный О. Шпенглером еще в конце XIX в.: жителей больших городов он назвал «паразитами», поскольку они ничего не вкладывают в его развитие, а только его «потребляют».

Причина этой нарастающей утери корней заключена не только в ускорении перемен по всем азимутам - она заложена в самом способе капиталистического производства: оно может развиваться только тогда, когда оно постоянно реконструируется, рекомбинируется и расширяется в пространстве и во времени. А также тогда, когда оно может выбрасывать в «окружающую среду» отходы своей деятельности, будь то отходы производства, люди, товары или организации. К тому же, этот способ производства продолжает развиваться, не обращая внимания на разрушительные процессы и риски, порождаемые средой жизни, несущая способность которой многократно превышена. Как показали исследования по всему миру, новый этап нестабильности в жизни местных сообществ порожден, прежде всего, новой волной глобализации [Schuerkens, 2004, 2008]. Это производство устроено таким образом, что оно умеет извлекать выгоду из порождаемых им же рисков. Например, если жизнь некоторого сообщества или каждого отдельного человека подвергается риску вследствие переноса вирусов смертельных болезней мигрантами по всему миру, то это выгодно капиталу: он инициирует разработку новых вакцин и других средств защиты, которые человек вынужден покупать, если он хочет быть в относительной безопасности. Но у этого производства есть куда более «темная» и опасная сторона: оно может целенаправленно и скрыто конструировать риски и затем использовать их в качестве инструмента боевого оружия или мягкой силы. Что мы уже много лет наблюдаем в отношении нашей страны. Экономические и политические санкции есть не что иное, как способ такого давления.

Глобализация означает новый этап передела мира, сутью которого является борьба за ресурсы, природные, человеческие, территориальные. Ресурсные войны становятся нормой развития современного капитализма. А, это в свою очередь, является еще одним стимулом усиления массовых миграционных процессов, когда условием выживания и обретения относительного благополучия является не приспособление к «месту», а, напротив, способность быстро перемещаться и встраиваться в очередной - новый - формат жизни. Однако, как показывают события последних лет в Европе, поток мигрантов стремится не столько осваивать европейскую культуру, сколько получить европейский уровень благосостояния и комфорта «здесь и сейчас», сохранив при этом свой прежний уклад. Эмигрантские анклавы в плотно заселенной Европе являются реальной угрозой ее культурному коду. Ошибочно также считать, что глобализация - это «столбовая дорога прогресса». То, что мы видим сегодня в Йемене, Сирии и Ливане, а до того - во многих государствах и местных сообществах Африки и Юго-Восточной Азии, свидетельствует, что глобализация такой же двусторонний процесс, как все предыдущие этапы формационных изменений. Созидание и разрушение, прогресс и варварство, наконец, мир и война были и остаются неизбежными формами эволюции человеческого общества.

Сказанное выше имеет прямое отношение к развитию теоретической социологии в России и мире. Поиски теоретических моделей «устойчивого развития», конструированием которых англосаксонская, да и отечественная социология, были озабочены в течение последних 20 лет, уходят в прошлое [Redclift and Sage, 1998; Beck, 1992; Beck, Giddens and Lash, 1994; Brundtland and Khalid, 1987]. Растет интерес к изучению критических состояний и инфраструктур российского и других обществ [Бабурин и др., 2011; Кравченко и Салыгин, 2014; Cohen and Kennedy, 2007; Beck, 2010, 2013; Yanitsky, 2014, 2015; Pynnoniemi, 2012]. В том числе, к специфике критических состояний человеческих сообществ в условиях современных войн [Одноколенко, 2015; Чекинов, 2013; Sundar, 2014; Yanitsky, 2014, 2015]. Поиски «устойчивости» продолжаются и сегодня, слоган «устойчивое развитие» оказался чрезвычайно удобным социологически и политически.

Однако капиталистическое производство, особенно в его современной «финансовой» форме может существовать только тогда, когда оно, постоянно развиваясь, не несет никакой ответственности за последствия своих действий. Снимая ответственность с себя, оно одновременно приучает людей к жизни «одним днем», не обращая внимания на разрушительные действия в отношении своего окружения, родных и близких и т. д. Поэтому, как только человек адаптируется к изменившимся условиям, на него сваливается новая угроза, например, космическая. Читателю, думаю, будет небезынтересно узнать, что пока он смотрит «Право голоса» о развитии конфликта на Донбассе по российскому ТВ, в мире быстро развивается такая область политики, как космическая политика [Bowen, 2014]. Наконец, как видно по течению конфликта на Украине, международные организации оказываются бессильными не только в его разрешении, но даже в его некотором смягчении или «замораживании». Это «замораживание» сегодня все чаще становится способом разрешения критических ситуаций, то есть фактическое их превращение в хронические социально-политические болезни регионов и мира в целом.

Теперь посмотрим на ситуацию с точки зрения рядового жителя большого города. Последние четверть века он живет в беспрестанно изменяющейся и «отчужденной» среде. Причем он не только не в силах как-то влиять на этот процесс, но и предвидеть возможные изменения. Практически каждый день меняется решительно все: от цен и тарифов и до доступности товаров первой необходимости и элементарной медицинской помощи вследствие ее очередной «оптимизации». Я уже не говорю о том, что тысячи человек потеряли постоянную работу, друзей, близких, утратили возможность привычного отдыха, очереди в детские сады не сокращаются, всеобщий обман потребителей производителями продуктов питания и их рекламой процветает и т.д. Уж если на Центральном телевидении РФ ввели рубрику «Осторожно, еда!», то, значит не все благополучно в нашем «капиталистическом» царстве.

Приведу элементарный житейский пример. Московскому пенсионеру, моему соседу, которому за 80, было нужно купить обычный водопроводный кран. Ехать на рынок ему было далеко, и он стал искать магазин в своем районе (так сказать, в «шаговой доступности», в чем нас уверяют городские власти). Раньше был магазинчик рядом, в соседнем дворе, но он исчез, и никто не знает, куда он переехал. На соседней улице старик его тоже не обнаружил. Спрашивает у прохожих, где его искать, но они ничего сказать не могут, так как это сплошь гастарбайтеры. Один человек указал номер дома, где он такой магазин видел год назад. Однако ни на улицах, ни во дворах номеров дома (с указанием, к какой улице они относятся), нужного пенсионеру магазина тоже не оказалось. Всезнающих дворников тоже теперь нет. Участковый пункт полиции открывается только в 16:00 и т.д. В общем, пресловутая «шаговая доступность» обернулась полуторачасовым блужданием старика по дворам. К тому же, когда он, наконец, нашел нужный магазин, отдел, который ему был нужен, уже был закрыт на обед, хотя на вывеске было написано «без перерыва на обед». И так - за любой мелочью, потому что малый бизнес в Москве исчезает буквально на глазах: кругом сетевые магазины. А если этот бизнес и есть, он ни за что не отвечает, потому что знает: завтра его или снесут или переведут в другое место.

Городские власти видимо не понимают, что «привязка» к месту (любого вида сервиса) есть необходимое условие его ответственности перед потребителем. Ответственности перед горожанами. Возможно, что продвинутая молодежь быстро нашла бы нужное нашему пенсионеру место через свой мобильник. Но, все равно, получается, что большой город теряет свое индивидуальное лицо, потому что через интернет человек находит нужную ему «точку» (услугу), но в обезличенном городском пространстве. В пространстве, которое раньше определялось не только индивидуальными вывесками и московскими калачами (столичная молодежь, взросшая на чипсах, даже и не представляет себе, что это такое, московский калач!), но и маленькими рынками, сапожными мастерскими и другими знаками такой индивидуализации. Так что жизнь массы горожан столицы унифицируется помимо их воли и желания (унифицируется - не значит стабилизируется). Можно сделать и другой, экономический вывод: городская среда как среда жизнеобеспечения является «второй», то есть вне-трудовой, формой эксплуатации городского населения, формой, которая весьма трудно или совсем не поддается общественному контролю.

Я называю случившееся несвободой индивидуума в эпоху глобализации и интернета. В отличие от бытовавшего в XVIII-XIX вв. представления, что «воздух города делает человека свободным», сегодня индивид находится под тройным давлением городской среды. С одной стороны, индивид вынужден подчиняться ее требованиям и темпо-ритмам, которые, в свою очередь, задаются силами, находящимися далеко за ее пределами (глобальными процессами, интересами большого бизнеса, авариями и катастрофами и т.д.). О роли «принудительного потребления» я уже говорил. С другой стороны, приватность индивидуальной жизни практически уничтожена - в любой момент все детали частной жизни могут быть предъявлены публике политически ангажированными журналистами или просто криминальными структурами. «Обособление», столь необходимое для накопления индивидуального социального капитала, фактически достигается за счет утери материального благополучия и социального статуса. Сегодня чтобы быть успешным, надо все время где-то «возникать», «мелькать» и т.д. Наконец, за призрачную свободу всегда надо платить. Я имею в виду быстро распространяющуюся по всей планете практику «частичной занятости»: за «свободу» индивид платит утерей стабильности материального благополучия и социальных гарантий. Такая система найма и занятости чрезвычайно выгодна и работодателю, и профсоюзам. Так что, глобальная и анонимная власть над индивидом растет, а вот с личной и глобальной ответственностью перед ним - проблема. Если термин «дезадаптация» может показаться читателю слишком жестким, то его можно заменить эвфемизмом типа «временная» или «неустойчивая» адаптация. Но суть проблемы от этого не меняется: адаптация перестает быть «конечным» процессом. Весь вопрос в том, в каких временных рамках мы его изучаем.

Что означает термин «критическая адаптация»?

Критическая ситуация ведет к формированию негативных риск-солидарностей, то есть к вынужденному сосуществованию «хищников» и их «жертв», созданному этой ситуацией [Яницкий, 2003, 2004]. Данный процесс порождает вседозволенность одних и полное лишение свободы других, то есть поляризацию общества и, возможно, политический и даже вооруженный конфликт. Далее, ценности материальной культуры, как повседневной («бытовой»), так и «высокой», становятся предметами купли-продажи, грабежей и насилия. Затем, вследствие ослабления социального порядка, его хаотизации, войн и других разрушительных действий и те, и другие ценности превращаются в «мусор». «Мусоризация» уклада жизни, формируемого современным потребительским обществом, его абсолютной индифферентностью по отношению к материальным и культурным ценностям недавнего прошлого, будь то предметы быта или стереотипы культуры, есть также существенный признак критического состояния общества. Все эти процессы можно назвать адаптацией лишь условно.

Если речь идет о современных религиозных войнах (или войнах под религиозными знаменами), как это сегодня происходит в Африке, на Ближнем Востоке или в Средней Азии, то культурные ценности далекого прошлого целенаправленно и безжалостно уничтожаются, как не соответствующие религиозным представлениям современных крестоносцев. Так что «культурный мусор» может образовываться не только естественным путем распада материальной и культурной среды обитания, но и целенаправленными действиями радикалов или криминальных элементов (вспомним сжигание книг в нацистской Германии). К сожалению, «критическая ситуация» означает также появление «человеческого мусора», то есть людей не просто оступившихся или опустившихся, но группу людей асоциальных, то есть живущих вне цивилизованного мира, точнее существующих за счет его «отходов». Они - дезадаптанты навсегда, их, пользуясь терминологией Баумана, можно назвать «людьми-отходами» (wasted people). Это тоже форма современной культуры, ее «темная» или оборотная сторона. Наконец, семантический и лингвистический мусор (бессмысленные слова-вставки («как бы», «типа») или же мат как неотъемлемая составляющая человеческой коммуникации) это тоже разновидность культурного мусора, разрушающего язык общения, эту основу человеческого доверия, и блокирующая процесс адаптации и накопления культурного капитала.

Совокупность названных выше факторов создает агрессивную культурную среДу, характерными признаками которой являются упрощение повседневной коммуникации, «директивный» тон человеческих контактов, выкрики, визг, оглушительная музыка на публичной арене и хамский тон общения в быту («где ты был, где деньги, дурак!», «урою», «убью»). У индивида, пребывающего в такой агрессивной среде, есть два способа приспособиться к ней: подчиниться или постараться закрыться от нее, инкапсулироваться. Оба эти способа не являются позитивными и, тем более креативными. Наконец, подчеркнем, что экономический кризис и критические состояния населения и среды его обитания тесно связаны. Как правило, экономический кризис как некоторый внешний фактор постепенно трансформируется в критическую форму культурного бытия, то есть в некоторое качество внутреннего состояния человека и среды его обитания. Но верно и обратное утверждение: внутреннее состояние, особенно если оно отмечено апатией, замыканием в себе, отчуждением или еще хуже - уходом на социальное «дно», затрудняет преодоление экономических и социальных последствий критической ситуации. Как свидетельствует опыт экономических кризисов XX века во многих странах развитого мира, озлобление, недоверие, разобщение, агрессия, насилие суть их неотъемлемые черты. Поэтому наличие у данного общества позитивных целей и «идеологии преодоления» чрезвычайно важно, с точки зрения предупреждения его перехода в критическое состояние. Предвижу возражение, что названные выше явления возможны и безо всяких критических состояний. Да, названные негативные явления и процессы - неотъемлемые «побочные продукты» процесса общественного производства. Дело здесь лишь в мере: или эти негативные факты и процессы являются неизбежной на сегодня ценой позитивной динамики общества, или же эта динамика меняет знак плюс на минус, то есть переходит в критическую фазу всеобщего риска.

Какие уроки можно извлечь из всего сказанного?

Критические ситуации есть неизбежный спутник модернизации, индустриализации-урбанизации и глобализации. Причем как их эволюционных, так и «насильственных» форм, когда развитые страны «сбрасывают» наиболее грязные индустриальные производства в страны третьего мира. И эксплуатируют труд мигрантов из бедных и развивающихся стран. Названные выше процессы порождают критические ситуации, как в самих городах, так и в деревне и поселках, откуда идет миграционный поток. Однако критические ситуации могут порождаться и другими причинами: внутригосударственными, внутри-клановыми или межэтническими конфликтами, действиями экономических монополий, транснациональных корпораций и т.д. Вопрос о естественно возникающих критических ситуациях в городах в результате общей динамики социально-освоенного пространства Биосферы остается пока мало исследованным, поскольку он касается уже не только поверхности Земли, но именно Биосферы в результате освоения околоземного пространства, а теперь уже и дальнего космоса. Как эта совокупность процессов и явлений отражается на процессах адаптации, какие их формы порождает, - все это требует дополнительного анализа.

Так как современные процессы модернизации (урбанизации, глобализации) носят нелинейный, прерывистый (и даже возвратно-поступательный) характер, современные города как среда жизни и жизнеобеспечения становятся стабильно неустойчивыми, то есть сам процесс их изменений порождает ситуации дезадаптации в этих средах. Причем, речь идет о двух сторонах этого процесса: одна - это динамика самой модернизации/глобализации, тогда как другая - это негативное воздействие её «последствий», в том числе, отходов на человека формы его адаптации. Эта неустойчивость становится наиболее болезненной тогда, когда временный социальный порядок, сложившийся в ходе критической ситуации, «зависает», поскольку её разрешение все чаще зависит от решений, принимаемых «наверху», в государственных и/или в межгосударственных органах. Например, сегодня ситуация в городах Донбасса зависит в значительной мере от глобального диалога и решений, принимаемых в рамках Минских соглашений или иных международных договоренностей. А население этот региона вынуждено жить в условиях военного положения.

Всякая критическая ситуация есть предпосылка разрушения старого социального порядка и постепенного становления (в ходе разработки программ социального переустройства, публичных дискуссий, социальных движений, создания новых политических партий и др.) нового социального порядка и соответствующих ему форм адаптации. Однако «нового» - не всегда значит «лучшего» или «более прогрессивного». Напротив, сегодня в самых разных регионах планеты мы наблюдаем «реверсное движение» социальных групп и сообществ, то есть их откат «назад» по стреле исторического времени. Значит ли, что история повторяется, или же - это нормальный колебательный режим всякого исторического процесса?

Полагаю, что методологически следует различать критические ситуации (и формы адаптации к ним) как момент колебательного процесса в рамках одного социального порядка и эти же ситуации как стимулы к изменению социального порядка. В свою очередь, сам социальный порядок не есть нечто устоявшееся, «стабильное», а представляет собой некоторый колебательный процесс в рамках функционирования существующих социальных институтов. Пока они отвечают задаче поддержания существующего социального порядка и адаптации к нему большинства населения, критические ситуации «гасятся» посредством частичных изменений этих институтов. Но если эти институты выполняют только функцию консервации, самосохранения данного порядка, возникают такие факторы институционального риска как массовое недовольство, протестные акции и другие элементы критической ситуации, ведущие, в конечном счете, к смене социального порядка. Критические ситуации, таким образом, могут выполнять функцию триггера социальных изменений. Их носителями являются как различные формы массовых социальных движений, так и силы социально-политических и научно-технологических инноваций, создаваемые латентно в разных точках существующего социального пространства.

В рамках существующего социального порядка и даже в процессе его изменения, государство должно заботиться о том, что в городах и поселках независимо от стадии развития и/или стагнации городского организма должны существовать силы «территориальной обороны» в связке со спасателями МЧС. Это означает, что силы «территориальной обороны» суть социальные образования (организации) более устойчивые во времени, чем изменяющийся социальный порядок. Характер взаимоотношений между акторами, порождающими критические ситуации, и существующими социальными институтами - ключевая проблема для исследователей процессов социальной адаптации и дезадаптации. Эти акторы-возмутители могут либо стимулировать процесс перестройки существующих институтов, либо «инкапсулироваться», уйти в подполье или же эмигрировать в поисках социальной среды, благоприятной для освоения предлагаемых ими инноваций. Вне зависимости от характера возникшей критической ситуации междисциплинарные коллективы ученых, спасателей и местных административных органов должны иметь уже готовый набор сценариев для различных схем восстановительных и реабилитационных работ. Релевантность этих инструментов не является априорной, она выясняется только в процессе спасательных работ и поэтому подлежит постоянной коррекции. Принцип «эволюция рисков - эволюция способов защиты от них» справедлив и здесь. Поэтому все население, начиная от детей и школьников и до старших возрастов, должно не только владеть элементарными навыками самозащиты, но и более сложными способами самосохранительного, то есть адаптивного, поведения в критических ситуациях. Сегодня практическое владение этими способами - важнейший момент процессов как адаптации индивидов и групп, так и самосохранения общества в целом. Адаптация становится критически важным процессом для современного обществознания.