Обращаясь к исследованиям, посвященным выявлению слагаемых персональной уязвимости к сектантской вербовке, можно отметить любопытную тенденцию среди ученых тяготеть к одному из двух подходов в интерпретации данной проблемы. Одни авторы считают, что истоки уязвимости сокрыты в самом человеке: например, в особенностях его общей психической динамики (Ф. Макховек (F. MacHovec)) [212, c. 77­85], гипервнушаемости (В. Э. Пашковский) [78, с. 129], нарциссизме (Т. Фелдмен, (T. B. Feldmann), П. Джонсон, (P. W. Johnson)) [183, c. 239­248] и т. д. Другие авторы связывают персональную незащищенность с социальной средой, в которую погружен человек. В этом случае исследователи акцентируют внимание на дисфункциональности детско­родительских отношений, отношений со сверстниками, пережитом насилии (Дж. Кертис (J. M. Curtis), М. Кертис (M. J. Curtis)) [170, c. 451­460], а также социально-психологическом характере сектантской среды, неизбежно изменяющем поведение человека вне зависимости от его персональных черт (Р. Лифтон [208], Ф. Зимбардо [264], Дж. Вест (J. West) [259], Е. Н. Волков [13] и др.).

Полемика вокруг индивидуальной предрасположенности к культовой вербовке методологически восходит к более масштабной дискуссии об истоках человеческого поведения и известной конфронтации диспозиционного и ситуационного взглядов на этот вопрос. Выражаясь словами Ф. Зимбардо, «в науке параллельно существуют концепции эссенциализма и внешней обусловленности явлений. Аналогичным образом существует контраст между диспозиционными и ситуационными причинами человеческого поведения. <.> Традиционный подход в психологии нацелен на выявление врожденных личностных качеств, определяющих конкретную поведенческую активность: генетические, личностные особенности, характер, воля и другие диспозиции. При анализе жестокого поведения нам должно искать садистские черты личности. При столкновении с героическим поступком нас призывают искать гены, определяющие склонность человека к альтруизму. <...> Современная психиатрия ориентирована на диспозиционный подход. Точно так же, как и клиническая психология, психология личности и психодиагностика. Они начинают исследование, задаваясь вопросом “кто?” <...> Однако в понимании причин аномального поведения социальные психологи (подобно мне) склонны избегать спешки относительно диспозиции. Научный поиск мы предпочитаем начинать с вопроса “что?”: что за условия содействовали конкретным реакциям? Что за обстоятельства могли иметь место в развитии регистрируемого поведения? и т. д.» [266, c. 7-8].

Оба подхода необходимо учитывать, однако абсолютизация любого из них неизбежно ведет к искажениям в понимании природы человеческой уязвимости. Крен в сторону диспозиционного подхода содействует тенденции обвинять пострадавших в статусе жертвы. Не случайно Пол Р. Мартин (P. R. Martin) отмечает непреднамеренную склонность отдельных терапевтов обвинять жертв сектантского насилия в их виктимности, впадая в превратную оценку, известную в социальной психологии под названием «каузальная атрибуция». Как следствие, такая терапия неизбежно причиняет человеку еще больший вред [215, с. 23]. Обратный крен в сторону ситуационного подхода приводит к мистификации сектантской среды, а также невольному редуцированию личности до состояния автомата, сознание и поведение которого легко поддается программированию вопреки ее свободной воле. Абсолютизация ситуационного подхода привела к развитию в 1960-1970-х годах одиозной практики похищения людей из сект с целью «депрограммирования» их разума, в результате которого несчастным наносилась повторная психологическая травма.

Сегодня при оценке виктимного поведения исследователи стараются учитывать совокупность детерминант как внутреннего, так и внешнего порядка (Дж. Каллес (J. L. Calles) М. Лагос (M. Lagos), Т. Харит (T. Kharit) et al.)) [161, c. 611-624], Е. В. Емельянова [33], А. В. Котляров [48] и др.). Особое место в ряду таких факторов занимает возраст потенциальной жертвы. Однако, характеризуя возраст как фактор риска, мы неизбежно сталкиваемся с рядом сложностей. Первая сложность связана с тем, что возраст является интегральной категорией. Обращаясь к ней, мы обязаны учитывать существование хронологического, биологического, психологического и социального возраста. На каждом этапе онтогенеза телесность, психика и социальная ситуация развития пребывают во взаимном переплетении. Следовательно, категория возраста объединяет внутри себя детерминанты как диспозиционного, так и ситуационного характера.

Вторая сложность характеристики возраста как фактора предрасположенности к уходу человека в секту связана с его неочевидным виктимогенным характером. Многие исследователи убеждены, что формирование культовой зависимости предвосхищают различные ненормативные кризисы — случайные, необязательные для всех драматические обстоятельства жизни (потеря близкого человека, дисфункциональная семья, одиночество, разочарованность в прежних убеждениях, невозможность самореализации и т. д.). Однако подростково­юношеский период, будучи «периодом бури и натиска» (С. Холл), также необходимо рассматривать как кризис, но кризис нормативный. Сам по себе возраст не является строгим условием для социальных девиаций. Однако совокупность физиологических, когнитивных, эмоционально­волевых, а также поведенческих особенностей онтогенетического периода может косвенно стимулировать предрасположенность молодых людей к уходу в контркультурные организации. Вместе с тем мы не должны забывать, что люди всех возрастных когорт, профессий, классов, этнической принадлежности, образовательных достижений и религиозных традиций могут присоединиться к новым религиозным движениям [150, c. 20]. Однако существует любопытная возрастная корреляция культовой принадлежности в разные хронологические периоды. Если в конце 1970-х — начале 1980-х в США более половины членов новых религиозных движений (включая деструктивные) составляли лица, возраст которых варьировался в диапазоне от 18 до 24 лет [187, c.165-170], то начиная с 1990-х годов и до наших дней средний возраст представителей религиозного андеграунда стал разниться в диапазоне от 25 до 40 лет [242, c. 235-262]. По данным Дж. Ричардсон (J. T. Richardson), средний возраст сектантов составляет 34 года [234, c. 145-170]. Несмотря на это, по справедливому замечанию У. Деймана (W. Damon) и Р. Лернера (R. Lerner), деструктивные культы и сегодня ассоциируются исключительно с «молодежными религиями» [171, c. 987]. Одновременно с этим А. Шубин (A. Szubin), К. Дженсен (C. J. Jensen), Р. Грег (R. Gregg) подчеркивают, что, хотя сегодня контингент потенциальных адептов современных сект «взрослеет» (в основном по причине финансовой состоятельности последних), тем не менее молодые люди продолжают вовлекаться в секты из-за их энергичности и потенциальной способности получения доходов в пользу организации [249, c. 16 - 24].

Предвосхищая характеристику подростково-юношеского периода как фактора виктимности, подчеркнем ошибочность известного мифа о том, что потенциальные адепты деструктивных культов являются носителями различных психических заболеваний. В конце 1980-х годов канадский психиатр Сол Левайн (Saul Levine) на основании клинических наблюдений за тысячами экс-адептов Церкви объединения настаивал, что не обнаружил у этих юношей и девушек признаков больших патологий, чем у современной популяции молодежи в целом [206, c. 4]. Аналогичные выводы встречаются и в более поздних исследованиях, например, в клинических данных, предоставляемых Дж. Ричардсон (J. T. Richardson) [234, c. 145-170].

Итак, представим характеристику возрастных особенностей подростково-юношеского периода, прямо или косвенно увеличивающих предрасположенность молодых людей к культовой зависимости. Условной границей подросткового возраста мы примем жизненный отрезок от 11-12 до 14-15 лет, юношеского — от 16-17 до 21-25 лет соответственно.

Как известно, обозначенный период онтогенеза является временем перехода от детства ко взрослости. Зачатки этого сложного процесса можно обнаружить уже в отрочестве, однако подлинное вхождение молодого человека во взрослый мир происходит именно в период его юности. Потребность в принадлежности, будучи базовой личностной потребностью, с особенной силой актуализируется в это время, поэтому конфликты и отвержение со стороны сверстников переживаются юношами и девушками крайне остро. По замечанию М. Сингер уязвимыми к сектантской вербовке часто оказываются молодые люди, страдающие от глубокого чувства одиночества. В реалиях американской действительности эта проблема обостряется в период перехода тинейджеров из старших классов в колледж, выхода на работу, переезда на новое место жительства (например, в студенческий кампус), как следствие, влекущий за собой чувство потерянности и страха перед грядущей взрослой жизнью [244, c. 21]. Канадский психиатр С. Левайн также обнаружил, что многие юноши и девушки до вступления в культ не имели опыта глубоких, доверительных контактов со сверстниками, которые позволяли бы им экспериментировать, изучать межличностные отношения и быть откровенными друг перед другом [206, c. 35]. Потребность в интимно­личностном общении таких тинейджеров остается неудовлетворенной. Ощущение сопричастности к группе не только стимулирует их к членству, но и прочно удерживает внутри организации. Ф. Зимбардо подчеркивает, что потребность в принадлежности может быть сильнее, чем попытки группы сделать человека своим членом: «Групповое давление выступает одной из социальных сил, которая заставляет людей, особенно подростков, делать поразительные вещи — все что угодно, лишь бы обрести принадлежность к группе. Однако поиск так называемого “внутреннего круга” заложен внутри нас самих. Сила группового давления невозможна без личного желания того, чтобы ОНИ захотели принять ТЕБЯ. Ради этого люди готовы страдать от болезненных и унизительных посвящений в братства, секты, социальные клубы и армию. ...Когда человек нуждается в принятии, страх отвержения подавляет его инициативу и делает зависимым» [266, c. 259].

Подростково-юношеский период выступает также временем растущей сексуальности, что нередко используется рядом протекционистских контркультурных групп. Что касается современных сект, то сексуальная жизнь их последователей довольно разнолика. Как уже отмечалось, в зависимости от характера культа она может приобретать форму целибата, моногамии, полигамии или промискуитета. Общины, практикующие последний вариант, формируются преимущество из молодежи, поскольку только физически крепкие юноши и девушки способны выдерживать частые сексуальные практики, выступающие частью религиозного культа или жизни группы. Общеизвестно, что сатанинские движения используют секс в качестве тропы для пополнения своих рядов новыми членами [224, c. 68]. Однако аналогичные практики встречаются и в иных сектах. М. Рудин (M. Rudin) отмечает, что в 1980-х годах лидеры движения «Дети Бога» организовывали сексуальные оргии среди своих последователей, а тщательно подготовленные молодые женщины, пользуясь своей сексуальностью, вербовали новых членов и собирали огромные денежные пожертвования в пользу культа. Этот прием получил название «счастливый крючок» или «кокетливая рыбалка» [238, c. 8]. В этом ключе нельзя недооценивать сексуальный мотив вступления человека в секту как способ преодоления проблем в общении со сверстниками. Исследуя основные способы преодоления «плена одиночества», Э. Фромм отмечал: «Один из способов достичь этой цели заключается в разного рода оргиастических состояниях. ...Во время преходящего состояния экзальтации внешний мир как бы исчезает, а с ним

—     и чувство отдаленности. Поскольку подобные ритуалы совершаются совместно, возникает еще и ощущение слияния с группой, что делает подобное решение проблемы еще более эффективным. К оргиастическим состояниям примыкают, часто сливаясь с ними, сексуальные переживания. Оргазм может вызывать состояние, близкое к трансу или к ощущениям, получаемым с помощью некоторых наркотиков. .После оргиастических переживаний человек может какое-то время существовать, не слишком страдая от собственной отделенности. Мало-помалу тревожное напряжение вновь накапливается и вновь разряжается благодаря повторению ритуала» [124, с. 81]. Приобщаясь к подобным практикам, молодой человек начинает эмоционально зависеть от них, а потому уже сам не желает покинуть группу. Таким образом, необходимо учитывать сексуальный мотив вступления юношей и девушек в секты, поскольку здесь они могут найти живой, одобрительный отклик на свои вопросы и сексуальные чаяния, которые не могут или боятся обсуждать с другими людьми, поскольку проблематика взаимоотношений полов в области секса редко адекватно обсуждается в семье, школе и среде сверстников.

Другой характерной чертой подростково-юношеского периода выступает проблемный характер взаимоотношений со взрослым миром, и в первую очередь с собственными родителями. Извечный конфликт «отцов и детей» с особенной силой обостряется именно в этот онтогенетический отрезок, что неслучайно, поскольку развитие самосознания подростка определяет формирование «чувства взрослости»

—     личностного новообразования, позволяющего соотносить себя с миром зрелых людей. Его последующее развитие в юности содействует психологическому, а затем и социальному отделению от родительской семьи и обретению самостоятельности. Западное общество поощряет сепарацию повзрослевших детей от родителей, что, к слову, разнится с тенденцией постсоветской России. В ранних работах Ф. МакХовек отмечал, что корни основных причин присоединения молодых людей к сектам кроются в серьезных семейных проблемах старшеклассников [212, c. 77-85]. Такая трактовка встречается в более поздних работах иных авторов, например, Г. Клосински (G. Klosinski) [198, c. 27]. Вместе с тем другие исследователи, например, М. Сингер, отмечают, что две трети молодых людей, присоединившихся к сектам, воспитывались в благополучных, гармоничных семьях и в целом демонстрируют нормативное возрасту поведение [244, c. 17]. Чтобы проникнуть в понимание нюансов столь полярных точек зрения, следует обратиться к исследованиям С. Левайн. На основании клинических наблюдений за экс- адептами Церкви объединения психиатр обнаружил ряд схожих черт в характере их детско-родительских отношений. Ученый указывает, что такие юноши и девушки отчаянно стремятся вырасти в обществе, ставящем препятствия на пути естественных желаний молодежи. При этом они демонстрируют поразительную неспособность к отделению от своих семей и переходу во взрослую жизнь. Психологически они остаются детьми, хотя в мечтах желают разорвать узы с родителями и получить независимость. Внешне они ведут себя сообразно возрасту и даже проявляют бунтарство, но в этом присутствует определенное притворство. Такие молодые люди не могут жить ни с родителями, ни без них. Если раньше родительские инициативы (в религиозном, нравственном, патриотическом, эстетическом воспитании) служили для них поддержкой, то теперь все это воспринимается искусственным и оторванным от реальности. Такие молодые люди мучаются от ощущения собственной изоляции и растерянности. В мечтах они стремятся принадлежать к некой общности, быть успешными и не быть обязанными этому факту родителям. Однако в призме низкой самооценки избегают любой ответственности в принятии судьбообразующих решений. Затем в момент пика такого кризиса они встречают миссионеров того или иного культа, которые предлагают им альтернативный путь к (а на деле — от) зрелости [206, c. 11, 31-38, 46-47, 61]. Религиозная община в сознании молодых людей становится своеобразным компромиссом между отделением от родителей и одновременным пребыванием в семье, но другой, «более совершенной». Не случайно многие секты эксплуатируют семейную тематику в организации своей внутренней структуры. А. Доресс (I. Doress) и Дж. Портер (J. N. Porter) отмечают, что культы нарочито заостряют внимание на кризисе семьи в современном (американском) обществе, обещая новообращенным, что именно эта группа станет для них «идеальной семьей». Можно заметить, что секты нередко эксплуатируют семейную тематику и дают себе соответствующие имена («братство», «семья» и т. п.), что является беспроигрышной уловкой для вербовки молодых людей, которые ищут психологическую защиту в такой «альтернативной семье» [174, c. 3, 6, 7]. К. Ульман (C. Ullman) также заметила, что среди адептов современных сект нередко встречаются лица, в детстве страдавшие от отсутствия отцовской опеки [255, c. 183-192]. В данном случае молодые люди проецируют на лидера общины образ родительской фигуры.

Как уже отмечалось, подростково-юношеский период предполагает переход от детского типа жизни ко взрослому. Для ребенка свойственна идеализация мира и родителей. Эти идеалы нормативны и даже необходимы, т. к. формируют «базовое доверие к миру». Если ребенок их лишен, то в самостоятельный мир он никогда не войдет. Закономерным образом ребенок оказывается предельно лояльным к ценностям и убеждениям взрослых, однако «свои» взгляды ему еще предстоит обрести. Формирование личного мировоззрения человека начинается в отрочестве, когда подросток рьяно подвергает критике взгляды окружающих его взрослых — учителей и родителей. Подросток заряжен нигилизмом.

Подростковое поведение — это поведение бунтаря и максималиста, требующего односложных ответов на многосложные вопросы. Психолог Петер Концен, исследующий феномен фанатизма с позиции психоанализа, отмечает связь подросткового возраста и склонности к радикализму: «Только достигнув подросткового возраста, ребенок в состоянии усомниться в существующем порядке, взвесить радикальные мировоззренческие альтернативы, связать утопические порывы или ярость с конкретными примерами или образами врага. Ни один период жизни не наполнен так сильно радикальными перепадами настроения, оппозиционными протестами; с другой стороны, нет ни одной фазы развития, которая была бы так же сильно подвержена идеологическим влияниям» [45, с. 140-141]. Восприятие мира подростка-бунтаря преломляется через призму «черного» и «белого». Не случайно американский педагог Г. С. Блимлинг (G. S. Blimling), опираясь на известную модель когнитивного развития Уильяма Перри (William G. Perry), подчеркивает, что склонность к дуалистической аргументации располагает молодых людей к уходу в радикальные религиозные группы: «Когда первокурсники сталкиваются с идеями, которые не способны объяснить привычным для них способом, они либо адаптируются к новому способу рассуждения (плюралистическому и релятивистскому), либо избегают процесса развития, жестко придерживаясь актуальной стратегии рассуждения, либо регрессируют до более примитивных форм рассуждения. Столкнувшись с неопределенностью мира, где истины относительны, некоторые студенты начинают искать убежища в сектантской среде, избавляющей от необходимости принимать решения, а также снабжающей полным набором абсолютных истин и догм. Этот прием устраняет диссонанс, порожденный неопределенностью мира, и предлагает хотя утешительную, но весьма наивную реальность» [155, c. 23]. Со временем максималистское разделение мира на «черное» и «белое» сменяет зрелый взгляд, где критичность сопряжена с уважением, которое не умаляется пониманием сильных и слабых сторон окружающей действительности. Однако взросление как процесс, свойственный человеку по природе, тем не менее в личностном плане может затянуться на сколь угодно неопределенный срок. Инфантилизация хронологически взрослого человека может развиваться по двум сценариям. Застревание в детстве ведет к развитию идеалистического мировосприятия. Не случайно в своих клинических наблюдениях C. Левайн обнаружил, что большинство адептов современных сект психологически так и остались «детьми» [206, c. 35]. Психологическое застревание в отрочестве делает из человека вечного бунтаря. Чем радикальнее движение (религиозное или политическое), тем привлекательнее оно выглядит для лиц, психологически увязших в периоде «бури и натиска». Революционеры, террористы, радикалы, экстремисты в некотором смысле так и остались подростками, продолжающими видеть мир сквозь призму «черного» и «белого». И в этом мировосприятии нет компромиссов для иных оттенков.

В этом свете, казалось бы, резонно надеяться на религиозную социализацию в рамках традиционных конфессий, однако зарубежные исследования, посвященные данному феномену, свидетельствуют о нелинейности этого процесса. Видный ученый Майкл Аргайл (Michael Argyle), занимающийся исследованиями в области социологии и психологии религии, отмечает, что начало подросткового периода у западных школьников знаменуется высоким уровнем веры и посещения церкви. В течение следующих нескольких лет наблюдается общее снижение религиозной активности; привычное начинает подвергаться сомнениям и проверке, особенно среди подростков с высокими интеллектуальными способностями. Многие из них в возрасте от 15 до 16 лет покидают церкви, в которых воспитывались, другие переживают конверсии (религиозные обращения) в новоявленные религии и культы в этом же возрастном промежутке [143, c. 19]. Таким образом, если подросток делает выбор в пользу религиозной жизни, это не означает, что реализация такого выбора обязательно будет происходить в традиционных конфессиях. Молодые люди часто намеренно стремятся выбиться из мейнстрима, т. е. того, что воспринимается популярным и массовым. Кроме того, некоторые дети верующих родителей могут испытывать антагонизм к традиционной религиозности, поскольку уклад их родительских семей может зиждиться исключительно на запретительных и императивных нормах. «Инаковость» гипотетической общины легко может стать решающим критерием в процессе выбора конфессиональной принадлежности. В этом случае религиозный андеграунд становится привлекательной нишей для таких молодых людей: «В юношеском возрасте очень сильна мотивация к формированию образа “Я” через отрицание отвергаемых моделей поведения. Самоопределение и самоутверждение осуществляется посредством контрастного и резкого разграничения собственной идентичности с наблюдаемыми вовне примерами судеб и моделей жизни. Именно на этом строится психополитика индоктринации, ориентирующаяся на предложении незрелому индивидууму ролевых моделей, заведомо отличающихся от общепринятых» [76, с. 430]. Таким образом, мы вынуждены признать, что социальные институты не всегда выглядят привлекательными в глазах современных юношей и девушек. Данный факт справедлив как для российского, так и для западного общества. Не случайно американский педагог Артур Левайн (Arthur Levine) отмечает: «Вместе с падением интереса к традиционной религиозности общее развитие получают новые религии; доверие же к нормально конкурирующим социальным институтам остается низким. На этом фоне у молодежи, ищущей, во что верить, возникает расположение к нетрадиционным религиям, делающим акцент на общности или ясной, четко определенной догматике» [205, c. 98­99].

Формирование мировоззрения является нормативно возрастной задачей для подростков и юношей. Как справедливо отметил В. Франкл, «поиски смысла жизни сами по себе не есть патологический феномен. Что касается молодых людей, то это — их прерогатива: не принимать как само собой разумеющееся, что в жизни есть смысл, но осмеливаться задумываться над этим» [123, с. 314-315]. Однако наличие потребности в смыслообретении, включая религиозное, еще не означает ее положительного удовлетворения. Юноша, лишенный живого образца здоровой духовности, подвержен риску формирования религиозных девиаций, приобретающих форму суеверий, оккультизма, астрологии, нумерологии или сектантства. Выражаясь словами философа И. А. Ильина, «каждый человек. оказывается почти безнадзорным и бесконтрольным в своем внутренно-духовном делании; во всяком случае — недоступно замкнутым для большинства. В своей душевной и душевно-духовной жизни каждый человек уединен и непрозрачен; и трудно бывает людям сказать о чужой душе — пещера ли это, в которой тлеет колдовской огонь, или келия, в которой возжена молитвенная лампада» [38, с. 64 - 65].

И вместе с тем причины, побуждающие юношей и девушек даже из благополучных семей и престижных вузов примыкать к экстремистским религиозным движениям, по всей видимости, до конца так и останутся загадкой. Мы можем выделить наиболее общие факторы. Однако в каждом конкретном случае на них будут накладываться индивидуальные характеристики, не поддающиеся никакой лабораторной унификации.

Проведенный выше анализ специфических особенностей подростково-юношеского периода, опосредующих уход молодых людей в деструктивные секты, позволяет нам сделать вывод о наличии обусловленной возрастными особенностями предрасположенности людей соответствующих возрастных групп к индивидуальному духовно­нравственному поиску, выраженному, в частности, в поиске нонконформистской, прогрессивной по отношению к устоявшейся в

социуме ниши, кажущейся молодым людям благоприятной почвой для личностного роста. В связи с этим перед педагогами встает важная задача разработки программ, не только эффективно предупреждающих религиозные девиации в молодежной среде, но и отвечающих возрастным задачам современных школьников и студентов. Хронологически американские педагоги и психологи столкнулись с проблемой деструктивного сектантства одними из первых. Их опыт в призме многолетней теории и практики представляет большую ценность для отечественного педагогического сообщества. Освещению данного вопроса мы посвятим следующую главу настоящего исследования.