Успешность реализации антикоррупционной политики в научной литературе определяется через различные факторы осуществления антикоррупционной политики. Существует ряд подходов к пониманию данного концепта, которые получили своё развитие в зарубежной и отечественной научной литературе. Данное направление неразрывно с связанно с научным пониманием коррупции как негативного явления общественной и государственной жизни.

Наиболее распространенной теоретической моделью коррупции является принципал-агентская модель, которая была популяризована работами Р. Клитгаарда[1], С. Роуз-Аккерман[2], Р. Вильямса[3] (1999) и модифицирована Т. Персоном и Г. Табелини в 2000 году[4]. В основе данной модели лежит разграничение между «принципалами» и «агентами». В качестве «принципалов» выступают, так называемые «правители» - высшие выборные лица или элементы гражданского общества, в том числе и обособленные граждане, которые направляют свои запросы «агентам». «Агенты», в свою очередь зачастую понимаются как государственные служащие, представители бюрократии. Основанием возникновения коррупционных ситуаций в рамках данной политэкономической модели является информационная асимметрия. Как правило, агенты располагают бόльшим объёмом информации в сравнении с «принципалом» при заключении контракта на указание услуг со стороны «агента», что позволяет ему манипулировать ресурсом, переданным «принципалом» для реализации поставленных задач, в личных корыстных интересах. Подобное нарушение условий «контракта» в рамках данной модели трактуется как коррупционное поведение. В контексте построения антикоррупционной политики «принципалы» должны использовать все доступные методики для ограничения информационной асимметрии и снижения исходных мотиваций «агентов» следовать оппортунистическому поведению.

Существенным ограничением данной модели является базовое предположение о том, что к оппортунистическому поведению склонны только «агенты», а задачи и стремления «принципалов» сводятся к развертыванию системы институтов, ограничивающих проявления «предательства» контрактов. Однако, как справедливо отметили Дж. К. Андвиг и О. Фьелдстад в статье 2001 года[5], принципал-агентская модель перестает быть эффективным аналитическим инструментом, так как в зависимости от культурных особенностей каждой страны, «агенты» также могут быть коррумпированы.

Данный тезис был подтверждён на российском эмпирическом материале Г.Л. Сатаровым в рамках научной статьи 2004 года[6], посвященной интерпретации результатов исследования «Диагностика российской коррупции». Согласно выводам российского исследователя, коррупционный сговор, возникающий между гражданами-принципалами и чиновниками-агентами, характеризуется патрон-клиентскими отношениями дарения, нежели ощущением «несправедливой сделки». Важно отметить, что значимые различия в понимании данной ситуации у обычных граждан и предпринимателей отсутствуют. Просвещение, по мнению Г.Л. Сатарова, является одной из эффективной и действенных мер по реализации антикоррупционной политики в данной сфере.

Так как ограничения принципал-агентской модели снижают её объясняющую мощность как аналитического инструмента, целесообразно рассмотреть другие модели коррупции, в которых учитываются культурные особенности потенциальных участников коррупционных отношений. Например, в рамках модели теории коллективного действия, стремления «принципалов» ограничивать «агентов», а «агентов» - использовать информационную асимметрию в личных интересах, объединяется в допущении, что все акторы: и бюрократы, и «правители», и граждане стремится максимизировать свою пользу. Однако, это не означает, что все акторы в рамках данной модели коррумпированы. Напротив, как рациональные индивиды, акторы принимают стратегическое решение – уклоняться от исполнения контракта или подчиняться установленным «правилам игры», в зависимости от ожидаемых платежей. При этом, индивид определяет свои ожидаемые платежи, исходя из того, насколько коррупционное поведение приемлемо в рамках общества, к которому он принадлежит[7].

Как отметила Р. Карклинс[8], даже если индивиды обладают полной и совершенной информацией, а коррупционное поведение является общественно порицаемым, если ожидается что все остальные индивиды склонны к коррупции, то действительно, все будут коррумпированы. В контексте антикоррупционной политики на эту проблему обратила внимание исследователь Э. Остром[9], обозначив её проблемой коллективного действия второго порядка. Таким образом, возвращаясь к логике принципал-агентской модели, если в обществе не находится акторов, готовых взять на себя ответственность за контроль бюрократии, то любые антикоррупционные реформы скорей всего покажут свою неэффективность в рамках данного общества.

Используя модель теории коллективного действия, команда ученых из Университета Гётенберга[10] объяснила «провалы» антикоррупционной политики в Кении и Уганде именно с точки зрения отсутствия достаточно мотивированных акторов, несмотря на активный импорт институтов. Традиционная и рекомендуемая международными организациями (ООН, ОЭСР, Мировой Банк) к применению принципал-агентская модель оказалась недееспособной в условиях африканского общества. Примеры Кении и Уганды наглядное показывают, что неподготовленное общество неспособно положительно воспринять реформы, направленные на противодействие коррупции, которые заключаются в повышении информированности общественности, экономической либерализации, упрощения налогообложения и демонополизации, перехода к меритократическому подходу в государственном управлении и децентрализации. Этому не способствует ни развитие системы верховенства закона совместно с правовыми реформами, ни усиление гражданского контроля и независимости СМИ.

Таким образом, коррупция становится своего рода «социальной ловушкой» из которой невозможно выбраться, опираясь только лишь на импорт институтов. Данная ситуация весьма схожа с российской. Именно поэтому в рамках настоящего исследования было принято решение опираться на теорию коллективного действия коррупции, а значит и подхода к оценке инструментария антикоррупционной политики, собственно, методического обеспечения. Важно отметить, что данная теория не противоречит общей методологической рамке социологического неоинституционализм, которая уделяет особое внимание наличию внутренних взаимосвязей между участниками государственного управления, формируя так называемое «социальное поле», определяющее поведение его элементов.

[1] Klitgaard R. Controlling corruption. – Univ of California Press, 1988.

[2] Роуз-Аккерман С. Коррупция и государство. Причины, следствия, реформы. – М.: Логос, 2003.

[3] Williams R. New concepts for old? //Third World Quarterly. – 1999. – Т. 20. – №. 3. – С. 503-513.

[4] Persson T., Tabellini G. E. Political economics: explaining economic policy. – MIT press, 2000.

[5] Andvig J. C. et al. Corruption. A review of contemporary research. – Chr. Michelsen Institute, 2001.

[6] Сатаров Г. А. Коррупционные отношения: агентская модель и смежные подходы //Общественные науки и современность. – 2004. – №. 2. – С. 60-69.

[7] Aidt T. S. Economic analysis of corruption: a survey* //The Economic Journal. – 2003. – Т. 113. – №. 491. – С. 632-652.

[8] Karklins R. The system made me do it: corruption in post-communist societies. – ME Sharpe, 2005.

[9] Ostrom E. A behavioral approach to the rational choice theory of collective action: Presidential address, American Political Science Association, 1997 //American political science review. – 1998. – Т. 92. – №. 01. – С. 1-22.

[10] Persson A., Rothstein B., Teorell J. The failure of anti-corruption policies a theoretical mischaracterization of the problem //QoG Working Paper Series. – 2010. – Т. 19. – №. 10.