Элементы рыночного экономического хозяйства начали впервые проявляться, как только древние общества в результате по нынешним временам крайне медленного, но, к счастью, неуклонного технического прогресса приобрели производственные возможности, позволяющие получить товарные излишки. Вполне естественным образом эти товарные излишки, образующиеся после удовлетворения своих собственных потребностей, оказались пригодными для обмена на иные товары (реже — услуги), производимые другими группами людей. Постепенное разделение труда и наметившаяся специализация в производстве материальных благ лишь способствовали осознанию выгодности такого обмена. Так, если некая община занимается возделыванием земли и имеет опыт и иные сравнительные преимущества в этой области, ей выгоднее все свои усилия бросить на выращивание хлеба, отдавая непотребленные излишки в обмен на рыбу, шкуры, молочные продукты и топоры, которые производят другие общины, специализирующиеся соответственно на рыболовстве, охоте, животноводстве или примитивной металлургии. Такой подход оказывается куда выгоднее, чем попытка построить систему полного самообеспечения родовой общины1. То же верно и на уровне индивидуального выбора конкретного члена группы.

Для общин или индивидов экономически эффективнее заниматься именно тем, что у них получается лучше и дешевле, добиваясь максимальных объемов производства того, что может оказаться ценным и для других, а затем обменивать излишки на те продукты и услуги, которые производят другие общины и индивиды. В результате такого обмена общие издержки оказываются ниже, а общие доходы (размер «общего пирога») — выше. Постепенное осознание людьми выгодности рыночного обмена продуктами своего труда в условиях постоянного роста производительности труда и образования все новых излишков в итоге приводило к развитию торговли. Рано или поздно практически все человеческие общества оставляли тысячелетние устои натурального хозяйства и осваивали азы экономической специализации и рыночного обмена.

Конечно же рыночно ориентированное производство в ранние периоды истории было далеко не самым значительным по своему удельному весу способом удовлетворения потребностей группы в тех или иных не производимых ею экономических благах. На ранних этапах развития цивилизации доминирующую роль играли натуральное хозяйство и принудительная экспроприация. Как отмечал В. Парето, «усилия людей направляются по двум каналам: на производство и переработку экономических благ или на присвоение благ, произведенных другими»[1] [2]. Эти слова очень хорошо иллюстрируют древнюю альтернативу рыночному обмену. Карл Поланьи писал, что в прежние времена мотив максимизации прибыли от экономического обмена долгое время не играл заметной роли1.

Но постепенно по мере становления государств и современных армий цена набегов становилась все выше из-за роста вероятности столкновения с эффективным сопротивлением. Одновременно рост производительности труда делал сравнительно более эффективной торговлю все возрастающим объемом излишков. В итоге все большее и большее количество групп волей или неволей переходило к системе, в которой производственно-меновой способ экономического взаимодействия становился доминирующим. В результате постепенно именно рыночный обмен становился краеугольным камнем развития экономики. Натуральное хозяйство исчезало по мере развития производительности труда, и в мире воцарилась эра рыночной экономики. Все больше людей работало не для того, чтобы потреблять результаты своего труда, а для того, чтобы обменивать их на разнообразные экономические и иные блага.

Для обслуживания этой сложнейшей системы тотального обмена неизбежно выделилась специальность профессиональных торговцев. Появляются деньги как универсальное средство обмена, упрощающее взаимный обмен и рыночную кооперацию. Одновременно в рыночный обмен постепенно включались объекты, свободный рыночный оборот которых был ранее немыслим, — земля и личный труд[3] [4], а затем интеллектуальная собственность и др. В результате как соответствующие группы и общины, так и любой свободный человек так или иначе оказывались включенными в глобальную систему разделения труда и экономического обмена, включая слуг, незакрепощенных крестьян, живописцев и военных наемников. Все начинали что-либо выменивать на то, что могли произвести сами. Как замечал Адам Смит, постепенно складывалась социальная структура, в рамках которой «каждый человек живет обменом или становится в известной мере торговцем, а само общество превращается... в торговый союз»[5].

Одним из важных последствий этой глобальной культурной трансформации стало превращение идеи добровольного рыночного взаимодействия на основе договора в базовый этический концепт, на котором строится вся социальная структура нового общества. Известный социолог и правовед сэр Генри Мэйн (Maine) в своей книге «Древнее право» высказал впоследствии ставшую крайне популярной идею о том, что прогресс цивилизации шел «от статуса к договору»1. Начав с положения, в котором почти все более или менее добровольные общественные отношения строились на межгрупповом уровне, а внутри этих групп индивиды были вовлечены в сеть принудительных социальных связей, социальная структура в итоге пришла к тому состоянию, в котором все общественные отношения основаны на рациональном и взаимовыгодном сотрудничестве индивидов, оформленном частными добровольными соглашениями.

Аналогичные взгляды высказывали и другие социологи. Так, Эмиль Дюркгейм, Макс Вебер и Питирим Сорокин отмечали, что в новую эпоху тотальной рационализации «механическая солидарность», основанная на традиционно заданном, императивном порядке взаимодействия людей в жестко стратифицированном обществе, уступала место «органической солидарности», основанной на рационально осознанной необходимости взаимовыгодного и добровольного сотрудничества людей в условиях разделения труда и разрушения жестких социальных барьеров. Контрактная, рыночная парадигма взаимодействия вытесняла принудительный, облигаторный алгоритм взаимодействия людей, формируя условия для возникновения нового, «контрактного общества»[6] [7]. В XIX в. на Западе наступил «золотой век» контрактуалистской парадигмы социального развития[8].

Уильям Г. Самнер (Sumner) уточнял природу этого перехода от статуса к контракту так: «В Средние века люди были пожизненно сгруппированы обычаем или законом в ассоциации, сословия, гильдии и сообщества различного рода». Соответственно, на его взгляд, общественные отношения оказались зависимы напрямую от статуса его членов. В современном же государстве «социальная структура основана на контракте». Он писал, что в таком современном обществе взаимосвязи между людьми строятся на сугубо рациональных началах и сохраняются ровно до тех пор, пока это отвечает разумным интересам контрактующих сторон. В результате такого изменения в осознании природы общественных отношений на смену тем или иным формам принудительного коллективизма приходил индивидуализм, основанный на добровольных и рационально просчитанных сделках лично свободных людей1.

Как справедливо резюмировал Людвиг фон Мизес, «межличностный обмен товарами и услугами сплел те связи, которые объединяют теперь людей в обществе, и новая формула социального взаимодействия выражается в идее do ut des («даю, чтобы ты дал»)»2. В некотором смысле в центре внимания философов, юристов, социологов и экономистов в XIX в. оказался «человек контрактующий»3.

Рыночная экономика управляет поведением людей за счет стимулов, а не за счет лишения их свободы воли. В отличие от экономики, построенной на основе рабского труда, планов, принудительных распределений и предписаний, здесь у индивидов остается крайне высокий уровень личной свободы. Только они решают, работать им или заняться бродяжничеством, как и куда прилагать свой труд, какие решения принимать, что приобретать и производить. Здесь суверенен как потребитель, так и коммерсант: каждый оставлен один на один со своим выбором и личной ответственностью. Общество, экономика которого построена на началах рынка, куда чаще оказывается более свободным и открытым, чем общество, в котором функционирует плановая экономика.

[1] Объясняется данный феномен достаточно просто. Община земледельцев, имея сравнительные преимущества в сфере возделывания хлеба (например, занимая более плодородный участок земли и имея накопленные поколениями навыки эффективного земледелия), может производить хлеб дешевле, быстрее и в большем объеме, чем община рыболовов, живущая вокруг горной реки и не имеющая навыков работы с плугом. В то же время для общины землепашцев попытка самостоятельного удовлетворения потребности группы в рыбной продукции путем отлова необходимого количества рыбы обойдется куда дороже, чем реализация той же задачи общиной, специализирующейся на рыболовстве. Производство продукта в большом объеме, как правило, приводит к минимизации издержек в расчете на единицу продукции. На изготовление нескольких мешков муки, необходимых для самообеспечения рода хлебом, нашим рыболовам потребуется куда больше средств и сил, чем земледельцам, производящим тонны муки ежегодно. Иначе говоря, специализация оказывается взаимовыгодной в силу эффекта сравнительных преимуществ, накопления навыков более эффективного производства и экономии на масштабе. См.: ХиксДж. Теория экономической истории. М., 2004. С. 44.

[2] Pareto V Manual of Political Economy. London: Macmillan, 1971. P. 341.

[3] Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. СПб., 2002. С. 67.

[4] Карл Поланьи отмечает, что долгое время оборот земли и труд по найму регулировались в рамках нерыночной социальной структуры — феодальными и цеховыми уставами, обычаями и другими регуляторами, подменявшими собой рыночные принципы. Идея рыночной саморегуляции оборота таких ресурсов была недоступна «умственному горизонту» эпохи, предшествующей промышленной революции. См.: Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. СПб., 2002. С. 84-85.

[5] Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов // Антология экономической классики. В 2 т. М., 1993. Т. 1. С. 97.

[6] Maine H.S. Ancient Law. London, 1908. P. 151.

[7] См.: Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М., 1996; WeberM. Economy and Society. University of California Press, 1978. P. 669; СорокинП. Кризис нашего времени: социальный и культурный обзор. М., 2009. С. 213-221.

[8] Сорокин П. Кризис нашего времени: социальный и культурный обзор. М., 2009. С. 215.