Нередко нарушение должником своего обязательства состоит в том, что он заключает альтернативную сделку с третьим лицом или третье лицо иным образом вторгается в существующие договорные отношения, провоцируя нарушение договора. Такая ситуация имеет, в частности, место тогда, когда продавец недвижимости продает ее не тому покупателю, которому он обещал это сделать по договору, а другому лицу, который после заключения первого договора предложил более высокую цену. Другой пример: должник, взявший на себя негативное обязательство не совершать некоторые сделки (например, не уступать право требования из договора третьим лицам или не предоставлять право на свой товарный знак конкурентам ранее привлеченного по договору франчайзинга пользователя в соответствующем регионе), в нарушение этого обязательства совершает соответствующую сделку. В большинстве случаев такие нарушения договора должником являются умышленными и осуществляются по расчету.

Когда третье лицо заключает с должником сделку, влекущую нарушение последним его обязательств перед кредитором по ранее заключенному договору, оно, вторгаясь в чужие договорные отношения, провоцирует правонарушение. Если это третье лицо («интервент») вторглось в эти отношения неумышленно, не зная о существовании действительного обязательства, нарушаемого заключением такой сделки, его поведение непредосудительно и не может влечь для него неблагоприятные последствия. Нас же интересует ситуация, когда «интервент» вторгся в чужие договорные отношения вполне осознанно (в частности, заключил договор с одним из контрагентов по некой ранее заключенной сделке, прекрасно зная, что тем самым он стимулирует нарушение договорного права кредитора своего контрагента).

Право многих стран в такой ситуации допускает деликтный иск пострадавшего от нарушения договора кредитора о возмещении убытков к такому недобросовестному «интервенту». В английском и американском праве этот деликт признается и имеет название tortious interference with contract[1]. Аналогичный институт деликтного права с теми или иными особенностями и c большей или меньшей интенсивностью применяется во французском, голландском, немецком праве и праве многих других континентально-европейских стран. В ряде стран по общему правилу достаточным считается доказанное знание «интервента» о том, что его взаимодействие с должником провоцирует и непосредственно влечет нарушение им своих договорных обязательств перед кредитором. Соответственно, в таких странах сфера применения такого иска достаточно широка. В некоторых других странах для успеха такого деликтного иска нужно доказать нечто большее с точки зрения предосудительности поведения «интервента» (умысел на причинение ущерба кредитору, противоречие поведения «интервента» основам правопорядка или нравственности и т.п.). В этих странах такой иск допустим только в самых радикальных ситуациях. В ряде же других стран критерии применения этого в целом признаваемого в теории иска не вполне прояснены[2].

В результате обобщения европейского опыта европейскими цивилистами была выработана редакция ст. 6.-2:211 DCFR, согласно которой такой деликтный иск в целом признается допустимым, но его удовлетворение обусловливается тем, что «интервент» имел умысел на нарушение должником своего обязательства перед неким кредитором (а не просто пренебрегал возможными побочными негативными последствиями своей сделки в отношении договорных прав третьих лиц) и при этом он не действовал во имя своих собственных легитимных интересов.

В принципе взыскание убытков не с должника, нарушившего свое обязательство, а с «интервента» может быть удачным решением в тех случаях, когда должник — банкрот и не способен отвечать по иску об убытках.

Безусловно, тут речь идет о компенсационной защите. Отличие от обычного иска о взыскании убытков состоит в фигуре ответчика.

В последнее время в литературе вопрос о развитии такого деликтного иска в контексте российского права начинает обсуждаться1. Мы считаем рецепцию этого института удачным решением. В ситуации, когда кредитор не может компенсировать свои убытки за счет наиболее подходящего ответчика — самого нарушителя договора (например, в силу банкротства последнего), было бы крайне несправедливым и неэффективным оставлять кредитора беззащитным в условиях наличия фигуры «интервента», чье поведение с точки зрения добросовестности упречно, а с точки зрения каузальной связи вполне может быть охарактеризовано как причина возникновения убытков у кредитора.

Против самой возможности предъявления в подобных ситуациях деликтного иска к «интервенту» может быть выдвинуто возражение в том духе, что такого рода деликтная ответственность недобросовестного третьего лица по сути означает, что относительное договорное право защищается против вторжения третьих лиц, что скорее характерно для прав абсолютных. Это возражение носит сугубо догматический характер. Но и оно вызывает сомнение. Как опыт ведущих континентальноевропейских стран, так и традиция отечественной цивилистической догматики, допускавшая с теоретических позиций абсолютную защиту относительных правопритязаний2, показывают, что в идее защитить договорные права кредитора путем деликтного иска к недобросовестным «интервентам» нет ничего априори несовместимого с догматикой гражданского права. Не обнаруживается и принципиальная несов- [3] [4] местимость такого иска с ГК РФ[5]. С политико-правовых же позиций серьезных аргументов против предложенного нами решения мы не видим. Соответственно, нет причин воздерживаться от признания этой формы деликта и в российском праве.

Впрочем, детали дизайна этого института мы здесь не предрешаем. Требует внимательного анализа целый ряд принципиальных вопросов. В первую очередь это вопрос о том, всякое ли знание «интервента» о нарушаемом его вторжением договоре должно расцениваться как признак его недобросовестности или возможны случаи, когда такое осознанное вторжение в чужие договорные отношения может быть оценено как вполне допустимое с точки зрения принципа добросовестности. Как мы видим, в зарубежном праве этот вопрос является, пожалуй, ключевой проблемой. Почти все согласны, что такой деликтный иск к недобросовестному «интервенту» возможен, но существуют разногласия в вопросе о том, можно ли считать недобросовестным любое осознанное вторжение или в поведении «интервента» должна быть выявлена более серьезная степень предосудительности. Кроме того, необходимо определить соотношение этого деликтного обязательства «интервента» и договорного обязательства должника, чтобы избежать двойной компенсации. Есть определенные аргументы и в пользу солидарного, и в пользу субсидиарного характера ответственности «интервента». Эти и другие вопросы требуют дополнительного обсуждения. В то же время сама данная идея привлечения к ответственности недобросовестного «интервента» заслуживает всяческой поддержки.

Угроза стать ответчиком по такому деликтному иску может подтолкнуть третье лицо, знающее о существовании обязательства потенциального контрагента перед своим кредитором, которое может быть нарушено заключением этой сделки, и самого должника по договорному обязательству при взаимном желании совершить эту сделку вступить в переговоры с кредитором и договориться о расторжении договора, предложив ему достаточную компенсацию[6]. Если общий «кооперативный излишек» (т.е. взаимная выгода) от совершения этой второй сделки должника и нового потенциального контрагента выше убытков изначального кредитора, то они легко могут поступиться частью этой выгодой, чтобы предложить кредитору сумму компенсации, превышающую его убытки, и тогда разрыв изначального договора состоится в цивилизованном, добровольном формате. В результате будет дан зеленый свет перенаправлению объекта договора в руки того, кто ценит его выше, но это произойдет без риска некомпенсируемого ущерба для изначального кредитора и с гарантией сохранения эффективности по Парето такой перенастройки договорных связей. Очевидно, что режим ответственности «интервента» создает еще одно препятствие на пути эффективного нарушения, что с учетом нашей позиции в отношении данной доктрины следует признать положительной характеристикой.

В то же время не стоит думать, что предложенное выше введение такого состава деликта в наше право может концептуально решить проблему недокомпенсации. Во-первых, проблемы доказывания убытков с появлением фигуры дополнительного ответчика не испаряются. Во- вторых, круг возможных ситуаций, когда такой деликтный иск может быть заявлен к третьему лицу, достаточно ограничен.

ory and Empirical Evidence // Journal of Legal Studies. 1999. Vol. 28. P. 131 ff.; Perlman H.S. Interference with Contract and Other Economic Expectancies: A Clash of Tort and Contract Doctrine // University of Chicago Law Review. 1982. Vol. 49. P. 61 ff.; BeVierL.R. Reconsidering Inducement // Virginia Law Review. 1990. Vol. 76. P. 877 ff.; Epstein R.A. Inducement of Breach of Contract as a Problem of Ostensible Ownership // Journal of Legal Studies. 1987. Vol. 16. P. 1 ff.; Landes W.M., Posner R.A. Joint and Multiple Tortfeasors: An Economic Analysis // Journal of Legal Studies. 1980. Vol. 9. P. 517 ff. Историю развития данного деликта в общем праве см.: Varadarajan D. Tortious Interference and the Law of Contract: The Case for Specific Performance Revisited // Yale Law Journal. 2001. Vol. 111. P. 742.

[2] Анализ европейского опыта см.: Principles, Definitions and Model Rules of European Private Law. Draft Common Frame of Reference (DCFR) / Ed. by C. von Bar and E. Clive. Sellier European Law Publishers, 2009. P. 3257 ff.; van Boom W.H. Pure Economic Loss: A Comparative Perspective / Pure Economic Loss / Ed. by W.H. van Boom, H. Koziol, C.A. Witting. Wien; New York: Springer, 2004. P. 16 ff.; Pure Economic Loss in Europe / Ed. by M. Bussani, V.V. Palmer. Cambridge University Press, 2003. P. 362 ff.; von Bar C., Drob- nig U. The Interaction of Contract Law and Tort and Property Law in Europe: A Comparative Study. Sellier European Law Publishers, 2004. P. 211 ff.; Eulau P.H. Inducing Breach of Contract: A Comparison of the Laws of the United States, France, the Federal Republic of Germany and Switzerland // B.C. Int’l & Comp. L. Rev. 1978. Vol. 2. P. 41 ff. Об относительно сдержанном подходе немецкого права, допускающем такой иск только в случае противоречия поведения «интервента» добрым нравам и публичному порядку, см.: Spindler G., Rieckers O. Tort Law in Germany. Kluwer Law International, 2011. P. 69 ff. В отношении более комплиментарного подхода к данному иску во французском праве см.: Palmer V.V. A Comparative Study (from a Common Law Perspective) of the French Action for Wrongful Interference with Contract // American Journal of Comparative Law. 1992. Vol. 40. P. 297 ff.

[3] Синицын С.А. Абсолютная защита относительных прав: причины, последствия и соотношение с принятой классификацией субъективных прав // Вестник гражданского права. 2015. № 1. С. 7-44.

[4] См.: Райхер В.К. Абсолютные и относительные права (к проблеме деления хозяйственных прав). В особенности применительно к советскому праву // Вестник гражданского права. 2007. № 2 (СПС «КонсультантПлюс»); Флейшиц Е.А. Обязательства из причинения вреда и неосновательного обогащения. М., 1951. С. 34; Иоффе О.С. Правоотношение по гражданскому праву / Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. М., 2000. С. 619; Аскназий С.И. Основные вопросы теории социалистического гражданского права. М., 2008. С. 699-700.

[5] Пункт 1 ст. 1064 ГК РФ описывает деликт как причинение вреда имуществу жертвы, в то время как согласно ст. 128 ГК РФ к имуществу относятся и имущественные права. К последним отечественное право относит и требования из заключенных договоров. Фактор же неправомерности состоит в том, что поведение интервента, сознательно соучаствующего в нарушении имущественного права кредитора и провоцирующего такое нарушение, является явно недобросовестным и противоречит п. 3 ст. 1 ГК РФ. Дополнительным нормативным основанием является и норма п. 4 ст. 10 ГК РФ, согласно которой «если злоупотребление правом повлекло нарушение права другого лица, такое лицо вправе требовать возмещения причиненных этим убытков». Так что при наличии уверенности в том, что такое решение желательно с политико-правовых позиций, наша догматика не создает непроходимых препятствий для развития этого института.

[6] McChesney F.S. Tortious Interference with Contract Versus «Efficient» Breach: Theory and Empirical Evidence // Journal of Legal Studies. 1999. Vol. 28. P. 150-151.