Ранее мы уже обсуждали ситуацию, когда нарушение договора происходит в результате вторжения третьего лица. В тех случаях, когда «интервент» вторгается в чужие договорные отношения осознанно и при этом данное поведение можно признать недобросовестным, как мы выше установили, право может в определенных случаях давать кредитору возможность привлечения «интервента» к ответственности по обязательству изначального должника возместить убытки.

Но применительно к случаю «вторжения» в форме заключения сделки мыслима и еще одна опция — признание такой сделки недействительной с восстановлением статус-кво (т.е. абсолютная, а не компенсационная защита). Безусловно, такая возможность может быть допущена только при условии, что «интервент» в момент совершения сделки знал или не мог не знать о том, что этот шаг влечет нарушение ранее принятых его партнером договорных обязательств перед соответствующим кредитором. Речь о недействительности сделки может идти только тогда, когда «интервент» недобросовестен.

Стоит ли праву идти по этому пути?

А почему бы и нет? Как уже отмечалось, принцип относительности обязательственных отношений — не «священная корова». И при недобросовестности третьего лица от этого принципа можно вполне отступить. Вмешательство третьего лица в чужие договорные отношения, если оно производится осознанно и умышленно, может с учетом конкретных обстоятельств являться недобросовестным и противоречащим добрым нравам поведением.

Ранее Президиум Высшего Арбитражного Суда РФ (Постановление от 13 декабря 2011 г. № 10900/11) применял такой подход к уступке, совершенной в нарушение договорного запрета на цессию. В силу действующей сейчас редакции гл. 24 ГК РФ оспаривание сделки цессии было в таких случаях законодательно признано согласно п. 2 ст. 382 для случаев, когда цессионарий знал или должен был знать о наличии договорного запрета на уступку в договоре между цедентом и должником. В силу п. 3 ст. 388 ГК РФ предусматривается одно исключение: такое оспаривание невозможно в случае уступки денежных требований. В такой ситуации защита должника осуществляется только в форме компенсации убытков. Нам это исключение представляется не вполне обоснованным. Непонятно, почему право применительно к денежным требованиям должно поощрять явно недобросовестный сговор кредитора и цессионария с целью нарушить права должника. Ясно, что законодатель хотел повысить оборотоспособность денежных требований, но этот шаг обеспечивается за счет стимулирования циничного нарушения прав должника и поэтому вряд ли оправдан. По крайней мере в парадигме, в которой абсолютная защита договорных прав рассматривается в качестве приоритетного решения, мы должны прийти именно к такому выводу.

Другой пример законодательного признания оспаривания сделок «интервента» с должником — это норма п. 6 ст. 67.2 ГК РФ, а также п. 4 ст. 32.1 Закона об акционерных обществах, согласно которым договор, заключенный стороной корпоративного договора (акционерного соглашения) в нарушение предусмотренных в нем запретов, может быть признан судом недействительным по иску заинтересованной стороны корпоративного договора в случаях, если будет доказано, что другая сторона по оспариваемому договору знала или должна была знать об ограничениях, предусмотренных корпоративным договором.

Как нам представляется, эти два примера (оспаривание уступки неденежных требований и соглашений, нарушающих корпоративный договор) должны рассматриваться не как исключения, а как отраженные в законе примеры вполне оправданного имплицитного общего правила, допускающего оспаривание сделки, совершение которой нарушает договорные обязательства одной из ее сторон перед другим лицом в ситуации, когда вторая сторона этой оспариваемой сделки идет на ее заключение недобросовестно, зная или имея все основания знать о том, что совершение сделки нарушает договорные права истца. Нормативное основание для такого шага строится на применении п. 4 ст. 1 (недопустимость извлечения выгоды из своего недобросовестного поведения) и ст. 10 в сочетании со ст. 168 ГК РФ. При этом было бы разумно применять здесь режим именно оспоримости, а не ничтожности сделки.

Эта конструкция оспаривания сделки с интервентом известна ряду европейских стран. Так, например, абз. 3 ст. 1124 Проекта комплексной реформы ГК Франции в редакции от осени 2015 г. содержал указание на то, что сделки по продаже актива в нарушение условий опциона недействительны, если приобретатель знал об опционе. В феврале 2016 г. ордонанс о реформе был окончательно принят, и в текущей версии положение о недействительности сохранилось.

Если российское право окончательно признает такое основание для оспаривания сделки, у контрагента, чьи права нарушает такая сделка его партнера с третьим лицом, появляется выбор. Он может защищать свое право в рамках режима компенсационной защиты, предъявив иск к нарушителю договора и при определенных условиях деликтный иск к «интервенту», но может прибегнуть и к режиму абсолютной защиты в форме иска об оспаривании сделки. Право должно признать эту альтернативность режимов защиты и предоставить выбор пострадавшему контрагенту. В ряде случаев его может вполне устроить иск о взыскании убытков, в то время как в ряде других случаев (например, при наличии сложностей в доказывании убытков) ему может быть удобнее защищать свое право путем оспаривания сделки.

Угроза оспаривания сделки создает сильные стимулы для контрагента, желающего совершить сделку в нарушение своих обязательств, и третьего лица, желающего вступить с ним в эту сделку, считаться с интересом управомоченного по ранее заключенному договору лица и вступать с ним в предварительные переговоры на предмет расторжения договора и определения размера компенсации. Как уже не один раз отмечалось, по общему правилу этот результат должен быть признан желательным с политико-правовой точки зрения.

Причем в ряде случаев близкой по функциональности альтернативой иску об оспаривании сделки может быть иск о переводе на кредитора прав и обязанностей по договору, заключенному должником с недобросовестным «интервентом». Классическая ситуация, где такого рода способ защиты может быть востребован, — это попытка сконструировать договорные преимущественные права. Наш закон нередко признает преимущественные права на приобретение того или иного актива (например, доли в ООО и доля в праве собственности1). Санкцией за нарушение таких прав и продажу актива третьим лицам без предварительного выставления оферты управомоченному лицу является иск о переводе прав на приобретенный актив в пользу лица, имеющего преимущественное право. Но могут ли преимущественные права согласовываться по воле сторон? Безусловно, да. Для этого стороны просто должны оформить договор с соответствующими обя-

См. п. 18 ст. 21 Закона об ООО и п. 3 ст. 250 ГК РФ.

зательствами воздерживаться от продажи актива без предоставления другим своим партнерам права на преимущественное приобретение. Но вариант, при котором защита таких договорных прав будет ограничена иском об убытках, зачастую крайне неэффективен в связи с проблемами с доказыванием убытков и исполнением судебных решений о взыскании.

Такого рода механизм абсолютной защиты прав из договора, устанавливающего преимущественное право на заключение в будущем некоего основного договора, известен ряду европейских стран. Так, например, ст. 1123 новой редакции ГК Франции, одобренной ордонансом в феврале 2016 г. и вступающей в силу в октябре 2016 г., устанавливает помимо самой возможности установления преимущественных прав договором право пострадавшей стороны, чье преимущественное право было нарушено, при доказанном знании «интервента» о преимущественном праве по своему выбору либо аннулировать договор, заключенный контрагентом с таким «интервентом» в нарушение преимущественного права, либо требовать перевода прав и обязанностей по заключенному с «интервентом» договору.

Как может применяться на практике иск о переводе прав и обязанностей при нарушении договорного преимущественного права? Достаточно представить себе ситуацию, когда собственники домов в коттеджном поселке, желая сохранить его «закрытый» характер, заключают соглашение, по которому они гарантируют друг другу право преимущественного приобретения дома одного из них при его отчуждении. Закон не предусматривает на этот случай преимущественное право и перевод прав и обязанностей по заключенной со сторонним лицом сделке. Соответственно, согласно традиционной модели защиты договорных прав речь идет о возможности взыскания убытков. Но доказать убытки в такой ситуации вряд ли возможно с учетом того, что попранный интерес носит не вполне имущественный характер. В результате единственным эффективным способом обеспечить преимущественное право соседей является либо оспаривание совершенной сделки, либо подача одним из соседей иска о переводе на него прав и обязанностей покупателя в ситуации, когда доказано, что сторонний приобретатель был осведомлен о наличии такого соглашения. Если собственники смогут так или иначе обеспечить публичность данного условия о преимущественном праве и тем самым минимизировать риск появления фигуры добросовестного покупателя, угроза оспаривания (или заявления иска о переводе прав и обязанностей по заключенному договору) может предотвратить разрушение закрытости поселка и оппортунистическое поведение одного из соседей, решившего проигнорировать свои обязательства.

В отношении случаев продажи имущества не тому покупателю, которому оно было обещано по договору, а третьему лицу (который, вероятнее всего, предложил более высокую цену) можно обсуждать и иные решения, обеспечивающие абсолютную защиту договорного права кредитора, но не сопряженные с оспариванием заключенной сделки. Например, судебное решение Верховного суда Австрии 2013 г.[1] наводит на мысль о том, что как минимум в отношении случаев продажи на сторону того, что было ранее обещано покупателю, может обсуждаться следующий вариант. Сделку «интервента» и должника право не признает недействительной, но дает кредитору возможность принудительного выкупа проданной вещи у недобросовестного «интервента» по цене, которая была согласована истцом в договоре с изначальным собственником.

Это право на принудительный выкуп — своего рода близкий аналог института перевода прав и обязанностей по судебному решению. Сходство права на выкуп вещи (доли) у нового собственника и института перевода прав в том, что оба этих инструмента не ставят под сомнение состоявшийся переход титула к приобретателю (в отличие от оспаривания второй сделки купли-продажи) и до момента вступления в силу решения суда о выкупе (переводе) (а в ряде случаев и его исполнения путем внесения записи в соответствующие реестры) собственником будет считаться недобросовестный приобретатель. В этом принципиальное отличие этих институтов от оспаривания сделки. Отличие же права на выкуп (по модели, использованной австрийским судом) от иска о переводе прав и обязанностей по заключенному с «интервентом» договору в том, что при переводе прав и обязанностей последние переводятся на истца на условиях, согласованных в договоре с «интервентом», в то время как при принудительном выкупе изначальный кредитор может требовать от приобретателя продажи ему вещи по цене и на условиях, которые закреплены в первом договоре (договоре между истцом и изначальным собственником). С учетом того, что «интервент» действует недобросовестно, вариант, при котором приобретенная им вещь принудительно выкупается у него на условиях договора, заключенного изначальным собственником не с ним, а с пострадавшим покупателем, представляется более адекватным.

В наши задачи не входит более детальное обсуждение этой проблематики, которая, безусловно, заслуживает куда более серьезного и вдумчивого анализа.

[1] Текст решения см.: http://zakon.ru/Tools/DownloadFileRecord?id=1306. Обсуждение решения см.: http://zakon.ru/Blogs/One/n445?entryName=absolyutnaya_zashhita_ obyazatelstvennyx_prav_vozmozhna_li.