Начавшаяся в конце 80-х - начале 90-х гг. ХХ столетия трансформация общественных отношений на постсо­ветском пространстве привела к серь­езным преобразованиям в различных областях жизни общества, в том числе и в сфере уголовно-правового регулиро­вания. Множественные попытки «под­строить» уголовное законодательство под нужды общества, а порой и отдель­ных социальных групп, разбаланси­ровали Уголовный кодекс Российской Федерации 1996 г. Законотворчество и практика применения правовых норм, как пишут М.М. Бабаев и Ю.Е. Пу- довочкин, пытаются «догнать» про­блемы, непрерывно возникающие тут и там1. Оперативные решения законо­дателя в сфере уголовно-правового нор­мотворчества порой принимаются как эмоциональный отклик на отдельные резонансные преступления либо ввиду их активного лоббирования, которое, по мнению специалистов, все чаще ста­ло осуществляться со стороны государ­ственных органов[1] [2].

В конечном итоге действующий уго­ловный закон утратил свои системные свойства, стал малоэффективен для борь­бы с преступностью, а потому нуждается в серьезном обновлении[3].

Поиски оптимальной модели уголов­но-правового регулирования не закончены и по сей день. Отказ российского государ­ства от использования тех или иных юри­дических инструментов в сфере борьбы с преступностью (которые в исторической ретроспективе показали различные резуль­таты) и либерализация уголовно-правовых средств противодействия[4] не дали желае­мых результатов. Преступность в стране постоянно росла, а ее показатели станови­лись все более неблагоприятными. Как от­мечал В. В. Лунеев, «особенно беспомощ­ным в борьбе с преступностью оказался российский либерализм (который пони­мается некоторыми правыми политиками и их теоретиками как “абсолютная” свобо­да субъектов), отвергающий эффективный социально-правовой контроль общества и государства, дееспособную государствен­ную власть, гармонию прав и обязанностей граждан»[5]. Констатация факта неэффек­тивности уголовно-правовой превенции на современном этапе развития общества до­полняется предложениями специалистов о концептуальном переосмыслении содер­жания проводимой уголовной политики[6].

В результате в уголовное законодатель­ство стали возвращаться ранее апробиро­ванные формы и методы уголовно-право­вого воздействия. Проанализировав изме­нения уголовного закона, осуществленные за последнее десятилетие, можно заметить, что одной из тенденций уголовно-правово­го реформирования является возврат к идее конструирования составов преступлений с административной преюдицией[7]. Как от­мечает И. Б. Агаев, устраненное в 2003 г из УК РФ понятие неоднократности все равно так или иначе находило свое отра­жение в отдельных составах преступления через бланкетную форму конструирования уголовного закона[8]. Для привлечения к уго­ловной ответственности за некоторые де­яния, согласно содержанию ряда действу­ющих уголовно-правовых норм (ст. 1161, 1511, 157, 1581, 2121, 2 1 54, 2641, 2841 УК РФ), правоприменителю обязательно тре­буется учитывать юридические послед­ствия совершения лицом административ­ных правонарушений.

Возврат государства к идее учета интен­сификации опасности деяния за счет повто­рения одного и того же действия, однократ­ное совершение которого не является пре­ступным, вновь поднимает неразрешенную в отечественной науке проблему определе­ния критериев оценки характера и степени общественной опасности деяния. Неуди­вительно, что включение в УК РФ ряда со­ставов преступлений с административной преюдицией вызвало оживленные споры в научной среде.

Сторонники идеи использования составов с административной преюдицией в уголов­ном праве объясняют это тем, что админи­стративные правонарушения по российско­му законодательству имеют природу уголов­ных проступков, которые в силу исторических причин[9] были отнесены к управленческому праву[10] [11]. Использование административной преюдиции, по их мнению, с одной стороны, позволяет экономить средства уголовной ре­прессии, а с другой - более эффективно осу­ществлять профилактику правонарушений11. В свою очередь противники использования административной преюдиции при констру­ировании уголовно-правовых норм акценти­руют внимание на том, что между преступле­ниями и проступками имеет место не коли­чественное, а качественное различие, ввиду чего количество не может перерасти в каче- ство[12]. Более того, такое «перерастание» су­лит прикладные трудности и попирание прин­ципиальных положений международного и российского права[13].

Научная дискуссия по обозначенной проблеме вскрывает помимо прочего еще

одну сущностную проблему - разграниче­ние предметов ведения административно­го и уголовного права. Весьма точно опи­сывает сложившуюся ситуацию в сфере определения пространства уголовного пра­ва в связи с активной практикой констру­ирования административно-преюдициаль­ных составов преступлений Л. В. Головко: «.. .российская система с советских времен закупорила себя в сугубо формальном под­ходе к уголовному праву, сведенному ис­ключительно к Уголовному кодексу, что вызвало, с одной стороны, кристаллизацию границ права, официально объявленного “уголовным”, а с другой стороны - размы­вания границ права, не удостоенного тако­го наименования»[14].

Используемый сегодня подход к раз­граничению сфер уголовного и админи­стративного права, согласно которому преступления с административной прею­дицией - свидетельство перерастания ко­личества в качество, вряд ли может быть признан перспективным. Как указывают сами представители федеральных орга­нов представительной власти, в настоя­щее время достаточно сложно установить нормативную границу между преступле­нием и административным правонаруше­нием, потому что она подвижна и нередко зависит от конъюнктурных и политиче­ских соображений законодателей[15]. Спе­циалисты констатируют несоответствие старого институционального каркаса (со­существование административно-деликт­ного права с уголовным) потребностям современного общества и призывают рас­ширительно смотреть на границы уголов­ного права[16].

В современных условиях, как верно указывает Н.В. Генрих, «нормативное обо­собление административных проступков не означает полного разрыва соответству­ющей области правового регулирования с “уголовно-правовыми истоками”»[17].

В связи с этим применяемый вновь за­конодателем подход к конструированию составов преступлений с административ­ной преюдицией дает возможность оце­нить важную в современных правовых реалиях концепцию «уголовно-правовой сферы».

Концепция «уголовно-правовой сферы» или «уголовной сферы» (criminal matter) сформировалась в результате автономного толкования Европейским Судом по правам человека понятия «уголовное обвинение» в рамках рассмотрения отдельных дел. Как известно, стремясь расширить сферу применения п. 1 ст. 6 Конвенции о защите прав и основных свобод человека 1950 г. («Право на справедливое судебное разби­рательство»), в своей практике Европей­ский Суд нередко обращается к методу автономного толкования отдельных поло­жений (понятий) Конвенции[18]. Наполняя то или иное понятие определенным содер­жанием, он не связывает себя с тем, как это понятие трактуется в законодатель­стве того или иного государства - участ­ника Конвенции и каким образом это по­нятие квалифицируется в решениях наци­ональных судов. В контексте Конвенции, утверждает Европейский Суд по правам человека, эти понятия могут иметь иные содержание, объем и место, чем однои­менные правовые понятия в националь­ном праве[19].

Так, еще в 1968 г. в одном из решений Евро­пейский Суд указал, что термин «уголовное обвинение» не может истолковываться в за­висимости от его определения в националь­ном законодательстве государств-участников и является автономным понятием, содержа­ние которого необходимо истолковывать не­зависимо. При этом, отметил Суд, основные принципы государств-участников должны быть учтены в каждом случае такого толко­вания[20].

Развитие этой идеи было дано в деле «Энгель и другие против Нидерландов»[21], автономное толкование термина «уголов­ное обвинение» в котором по сути «по­родило» концепцию «уголовно-правовой сферы».

Так, в 1971 г. Карнелис Энгель и четверо других военнослужащих - граждан Нидер­ландов обратились с жалобой в Европей­ский Суд по правам человека, усмотрев на­рушение их прав в результате назначенных им наказаний за совершенные в период про­хождения военной службы нарушения воин­ской дисциплины. Общим во всех жалобах, поданных заявителями, было то, что нало-

женные на них наказания представляли со­бой лишение свободы, что противоречит ст. 5 Конвенции, а процедура разбиратель­ства в военных органах, наложивших взы­скания на заявителей, и в Высшем военном суде не отвечала требованиям ст. 6 Кон­венции. Кроме того, заявители жаловались на дискриминационный характер обраще­ния с ними, чем, по их мнению, нарушалась ст. 14 во взаимосвязи с положениями ст. 5 и п. 1 ст. 6 Конвенции.

Не вдаваясь в подробности разбиратель­ства по этому делу, в целях исследования со­держания понятия уголовной-правовой сфе­ры следует сконцентрировать внимание на том, как были истолкованы Судом положе­ния п. 1 ст. 6 Конвенции по данному делу. Как известно, в п. 1 ст. 6 указано, что «каждый человек имеет право при определении его гражданских прав и обязанностей или при рассмотрении любого уголовного обвинения, предъявляемого ему, на справедливое и пуб­личное разбирательство дела в разумный срок независимым и беспристрастным судом, созданным на основании закона».

Власти Нидерландов не усмотрели в деле Энгеля нарушения ст. 6 Конвенции, посколь­ку, по их мнению, производство в отноше­нии заявителей не касалось понятий «граж­данских прав и обязанностей» и «любого уголовного обвинения». Кроме того, произ­водство в отношении заявителей, полагают власти Нидерландов, осуществлялось в со­ответствии с установленными внутригосудар­ственным правом процедурами, а военные наказания, назначенные им, являются дисци­плинарными мерами и не относятся к числу уголовных наказаний, что исключает приме­нение в этом деле ст. 6 Конвенции.

Необходимость изучения вопроса о при­менимости ст. 6 по делу Энгеля потребова­ла от Суда прежде всего поиска ответа на во­прос о том, касались ли обжалуемые судеб­ные разбирательства «любого уголовного обвинения». И хотя эти дела в соответствии с нидерландским правом действительно были дисциплинарными, отмечается в решении Суда, они тем не менее имели своей целью пресечение с помощью наказания правонару­шений, предположительно совершенных зая­вителями, а такая цель аналогична общей за­даче уголовного права.

Рассматривая дело Энгеля, Суд поставил следующий вопрос: прекращается ли приме­нение ст. 6 только потому, что компетентные органы Договаривающейся Стороны класси­фицируют какое-либо действие или бездей­ствие, а также судебное разбирательство в отношении нарушителя как дисциплинар­ные, или, напротив, эта статья применяет­ся в некоторых случаях независимо от этой классификации? Отвечая на него, Европей­ский Суд указал: «Конвенция, без всякого со­мнения, позволяет государствам при выпол­нении ими функций блюстителей обществен­ных интересов сохранять или устанавливать разграничение между уголовным и дисципли­нарным правом, а также проводить между ними разграничение, но только с учетом опре­деленных условий. Конвенция предоставляет государствам свободу определять как уголов­ное преступление какое-либо действие или бездействие, отклоняющееся от нормально­го осуществления одного из прав, которые она защищает. Это особенно ясно следует из ст. 7. Такой выбор, который является след­ствием прочтения ст. 6-7, в принципе не под­падает под контроль Суда.

Противоположный выбор ограничен бо­лее строгими правилами. Если бы Договари­вающиеся Государства могли по своему ус­мотрению классифицировать правонаруше-

ние как дисциплинарное вместо уголовного или преследовать исполнителя “смешанного” правонарушения на дисциплинарном, а не на уголовном уровне, действие основных поло­жений ст. 6 и 7 было бы подчинено их суве­ренной воле. Такое расширение полномочий могло бы привести к результатам, несовме­стимым с целями и задачами Конвенции. По­этому Суд в соответствии со ст. 6 и даже без ссылки на ст. 17 и 18 вправе убедиться в том, что дисциплинарное никоим образом не за­меняет уголовное»[22].

Необходимость обеспечения равных гарантий защиты прав человека и стрем­ление избежать случаев уклонения госу- дарств-участников от предоставления га­рантий Конвенции, подчеркивает И. С. Ко­нонов, повлияло на то, что Европейский Суд по правам человека в одной из первых своих резолюций автономно истолковал понятие уголовного обвинения[23].

Так, в решении Европейского Суда по пра­вам человека по делу Энгеля подчеркивается, что применительно к отношениям, складыва­ющимся в сфере военной службы, содержа­ние «уголовного обвинения» имеет некоторую специфику. Прежде всего необходимо опре­делить, относятся ли статьи, по которым были наказаны заявители, к дисциплинарным или уголовным правонарушениям по на­циональному законодательству. Однако эта информация имеет лишь формальное значе­ние и несет относительную ценность для ре­шения вопроса о сфере «уголовного права».

Гораздо более важным критерием, по мне­нию Суда, выступает сам характер право­нарушения. В решении по делу Энгеля ука­зано, что, если военнослужащий обвиняет­ся в каком-либо действии или бездействии, противоречащем правовой норме, регулиру­ющей деятельность вооруженных сил, госу­дарство в принципе может применить против него дисциплинарное, а не уголовное право.

Между тем Европейский Суд по правам человека обращает особое внимание на учет степени суровости наказания, которому обви­няемый рискует подвергнуться: «В обществе, где действует принцип верховенства права, наказания в виде лишения свободы отнесены к “уголовной сфере”, за исключением тех, ко­торые по своему характеру, продолжительно­сти или способу исполнения не могут считать­ся наносящими ощутимый ущерб».

Обозначенные критерии (квалификация деяния по национальному законодатель­ству, характер правонарушения и степень суровости наказания) были взяты Европей­ским Судом за основу при определении со­держания понятия «уголовное обвинение», вытекающего из смысла п. 1 ст. 6 Конвен­ции, по делу Энгеля. Применив их в ука­занном деле, Суд не усмотрел нарушение п. 1 ст. 6 Конвенции в отношении Энгеля и Ван дер Виела, поскольку назначенная им санкция была незначительной (арест на непродолжительное время с мягким режи­мом содержания). В то же время Суд при­шел к выводу, что «обвинения» против дру­гих заявителей подпадают под «уголовную сферу», так как привели к назначению серь­езного наказания в виде лишения свободы на несколько месяцев. Таким образом, ав­тономно истолковав понятие уголовного обвинения по делу Энгеля, Европейский Суд по правам человека по сути обрисовал широкие границы уголовного права.

Подобная трактовка, казалось бы, чрез­мерно широкого понимания сферы уголов­ного права не вызывает удивления, если обратиться к историческим предпосыл­кам формирования европейского уголов­но-правового поля в целом. Как известно, в основе современного уголовного права большинства стран Западной Европы ле­жат идеи, заложенные французским Уго- ловным кодексом 1810 г, который содер­жал трехуровневое деление преступлений по степени их общественной опасности: уголовные правонарушения, уголовные проступки и преступления[24].

Для целей дальнейшего осмысления границ уголовного права (уяснения сущно­сти «уголовно-правовой сферы») следует вкратце остановиться на понимании фран­цузским законотворцем каждого из указан­ных деяний. Так, уголовные правонаруше­ния (contraventions) представляют собой незначительные по степени общественной опасности деяния, за которые предусмо­трено наказание, как правило, в виде штра­фа. Уголовные проступки (le delits) - бо­лее опасные для общества деяния, по сво­ей тяжести занимающие «промежуточное место» между уголовным правонаруше­нием и преступлением. Проступки нака­зуемы «исправительными наказаниями» (вплоть до лишения свободы на несколько лет). Преступления (en crimes) представля­ют собой наиболее общественно опасные посягательства, наказываемые, как прави­ло, «уголовными наказаниями» (каторга, длительное лишение свободы, смертная казнь). Вне зависимости от того, к какой ка­тегории относилось правонарушение, все они рассматривались судебными органами в рамках единого уголовно-процессуаль­ного закона. «Заложенная во Франции при проведении первых европейских кодифи­каций уголовного и уголовно-процессуаль­ного права концепция, - отмечает Л. В. Го - ловко, - исходила из того, что любое на­рушение закона, наказуемое государством, входит в состав уголовного права незави­симо от строгости наказания (от штрафа до смертной казни), а ответственность за него может реализовываться исключительно в уголовно-процессуальном порядке. Само уголовное право являлось уже не толь­ко и не столько правом о преступлениях, сколько правом о наказаниях.. ,»[25].

Французская концепция стала домини­ровать на общеевропейском пространстве и была взята за основу при кодификации уголовного законодательства многих евро­пейских государств. К примеру, в близкой по своему строению к российской право­вой системе ФРГ уголовное и администра­тивно-деликтное право рассматриваются как «уголовное право в широком смысле» (das Strafrecht im weiteren Sinn)[26]. Так оно понимается в немецкой уголовно-правовой доктрине[27] и в таком наименовании легити­мировано решениями Федерального кон­ституционного суда ФРГ[28]. Специалисты отмечают, что широкое понимание уголов­ного права, включающего право админи­стративных правонарушений, характерно для большинства государств современной Европы[29].

Краткий исторический экскурс сви­детельствует, что в основе современных представлений Европейского Суда об уго­ловной-правовой сфере лежит хорошо из­вестная отечественной доктрине и практи­ке идея ответственности за деяние (ст. 8 УК РФ), границы описания и способы реагиро­вания на которое определяются законодате­лем.

Единство деяния и границы его юри­дического отражения - проблема для рос­сийской юридической науки не новая. В со­чинениях классиков уголовного права еще в XIX в. было уделено достаточно внима­ния обсуждению содержания правонару­шения. «Можно ли логически заключить на основании действующего права куль­турных народов нашего времени, - писал П.П. Пусторослев, - что правонарушение едино, но способно иметь в себе и при себе различные моменты, а они-то и являются различными правонарушениями: уголов­ными, гражданскими, дисциплинарными, финансовыми, военными и т. д.»[30]. Рассуж­дая о сущности уголовно наказуемого по­сягательства, Н. С. Таганцев указывал, что «неправда едина и что то, что мы называем неправдой уголовной и гражданской, со­ставляет только различные моменты или стороны одного и того же правонарушаю­щего посягательства»[31].

Данные цитаты приводят к выводу, что в отечественной доктрине XIX в. бытовало представление о том, что отнесение деяния к разряду преступных и уголовно наказуе­мых есть лишь результат формального за­крепления деяния в том или ином законе. Уголовно-правовая сущность администра­тивных деликтов проистекает из самой природы этих правонарушений. Админи­стративное право, указывал А. Ф. Бернер, являет собой неотъемлемую часть права уголовного, относящегося к публичному[32]. Это должно предопределять соответству­ющие подходы к процедуре рассмотрения административных правонарушений, что, в принципе, было учтено законодателем того времени: уголовное судопроизводство в России осуществлялось одновременно в соответствии с Уложением о наказани­ях уголовных и исправительных 1845 г и Уставом о наказаниях, налагаемых миро­выми судами, 1864 г.

Однако ускорение темпов обществен­ной жизни и стремительное развитие тех­нологий (дорожное движение, транспорт, промышленность, строительство и т. д.) поставили перед классическим уголов­ным правом с его делением правонару­шений на виды в зависимости от их опас­ности сложную задачу - объять в рамках общих уголовно-правовых границ различ­ные по своей природе деяния. «Число на­казуемых штрафом мелких “уголовных правонарушений” (превышение скоро­

сти, неправильная парковка автотранспор­та и т. д., и т. п.), - указывает Л. В. Голов­ко , - стало расти как снежный ком. Клас­сическая уголовная юстиция, построенная на традиционных судебных процедурах, справиться с ними уже не могла»[33]. Та­ким образом, произошла диверсификация различных правонарушений по разным «полкам» публично-правовой ответствен­ности. На это обстоятельство и обращает внимание Европейский Суд, относя то или иное правонарушение к «уголовно-право­вой сфере», опираясь на выработанные в деле Энгеля критерии. «В такой ситуа­ции европейские стандарты справедливо­го правосудия - тот инструмент, который в случае его использования может помочь преодолеть пороки российской правопри­менительной практики»[34].

Идея равного обеспечения процессу­альных гарантий для реализации права на справедливый суд в рамках концепции «уголовно-правовой сферы», безусловно, заслуживает внимания отечественной на­уки, законодателя и правоприменителя. Примечательно, что в прикладном ракурсе часть этих идей уже учтена. Так, в п. 12.1 Постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 09.12.2008 № 25 «О судебной практике по делам о престу­плениях, связанных с нарушением пра­вил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств, а также с их непра­вомерным завладением без цели хищения» закреплено: «Если в ходе судебного раз­бирательства по уголовному делу о пре­ступлении, предусмотренном частями 2, 4 или 6 статьи 264 либо статьей 264.1 УК РФ, будет установлено, что лицо в связи с этим правонарушением привлечено к ад­министративной ответственности по ча­сти 1 или 3 статьи 12.8 либо по статье 12.26 КоАП РФ, то суду следует направить уго­ловное дело прокурору на основании ста­тьи 237 УПК РФ, поскольку вступившее в законную силу и неотмененное решение о привлечении к административной от­ветственности лица за совершение тех же действий, которые вменены ему органами предварительного расследования (управле­ние транспортным средством в состоянии опьянения или невыполнение законного требования уполномоченного должностно­го лица о прохождении медицинского осви­детельствования на состояние опьянения), является препятствием для вынесения при­говора.

Если при новом судебном разбиратель­стве по данному уголовному делу будет установлено, что лицо в связи с этим пра­вонарушением было лишено права управ­ления транспортным средством в порядке статьи 12.8 или 12.26 КоАП РФ, то отбы­тый им срок лишения права управления транспортным средством засчитывается в срок назначенного по уголовному делу дополнительного наказания в виде лише­ния права занимать определенные долж­ности или заниматься определенной дея­тельностью с приведением в приговоре ос­нований принятого решения и с указанием периода, подлежащего зачету»[35].

По сути указанные рекомендации выс­шей судебной инстанции отражают идеи запрета двойного вменения и свидетель­ствуют о единой природе совершаемого правонарушения.

Вместе с тем концепция «уголовно-пра­вовой сферы» требует осторожного отно­шения в свете эволюции представлений са­мого Европейского Суда о ней. Надо заме­тить, что с течением времени содержание анализируемого автономного понятия зна­чительно трансформировалось.

Анализируя эволюцию толкователь­ных практик автономного понятия «уго­ловное обвинение», специалисты указы­вают, что в современных условиях при анализе характера обвинения ключевую роль по-прежнему играет критерий от­несения деяния к числу уголовных по на­циональному праву. «Если по националь­ному праву деяние квалифицируется как уголовное, - указывает М. А. Нико­нов, - то дальнейшее “тестирование” кон­кретного кейса по большому счету уже не имеет смысла, поскольку государство, определив в национальной юрисдикции уголовный характер обвинения, взяло тем самым на себя и соответствующие обяза­тельства по обеспечению процессуальных гарантий, закрепленных в ст. 6 Конвен- ции»[36]. Вторит ему Д.В. Гурин, указывая, что действие уголовно-правовых и уго­ловно-процессуальных гарантий Конвен­ции автоматически распространяется на производство по всем делам о правонару­шениях, отнесенных государством к чис­лу преступлений, поскольку в таких слу­чаях понятия уголовного обвинения в на­циональном праве и в Конвенции будут совпадать[37].

Примером сказанному может послу­жить дело «Салабиаку против Франции».

Согласно предъявленному национальными властями обвинению, Амози Салабиаку был признан виновным в совершении, во-первых, уголовного правонарушения по незаконно­му импорту наркотиков и, во-вторых, в нару­шении таможенных правил в форме контра­банды запрещенных товаров. По этому делу Европейский Суд по правам человека усмо­трел нарушение ст. 6 Конвенции, указав, что «карательные» положения таможенного за­конодательства в правовой системе Фран­ции относятся к уголовному праву, посколь­ку они содержат указания на неправомерные действия, которые можно расценивать как различные категории преступлений, а также набор санкций, одни из которых в опреде­ленных случаях расцениваются как компен­сационные по своей природе, а другие влекут судимость; кроме того, ст. 392 Таможенного кодекса Франции находится в разделе «Уго­ловная ответственность»[38].

В тех случаях, когда по законодатель­ству страны - участницы Конвенции дея­ние не отнесено к уголовному, Европей­ский Суд оценивает не формальную, а со­держательную сторону обвинения. В этой ситуации принципиальное значение приоб­ретают критерии «характер правонаруше­ния»[39] и «уровень суровости наказания»[40], применяемые, как правило, альтернативно (в случаях, когда один критерий не позво­ляет прийти к определенному выводу, Суд применяет их совокупность[41]).

Специалисты отмечают, что Европей­ский Суд фактически создал механизм «переквалификации» публично-правовой ответственности на уголовную для целей применения Конвенции. Тем самым уго­ловно-правовые гарантии получили своего рода твердую почву и универсальный ха­рактер - их объем и сфера применения пе­рестали зависеть от субъективного усмот­рения государства как субъекта каратель­ной власти при разграничении уголовной и иной публично-правовой ответственно- сти[42].

Анализ решений Европейского Суда по правам человека, в которых затрагивает­ся вопрос об «уголовно-правовой сфере», свидетельствует, что зачастую в них идет речь о неисполнении национальными вла­стями процессуальных гарантий, обеспе­чивающих справедливое судебное разбира­тельство.

В этом контексте показательно достаточ­но «свежее» решение Европейского Суда по делу В. Н. Михайловой, которая, не до­ждавшись вынесения решения по своему делу Европейским Судом по правам челове­ка, обратилась с жалобой в Конституционный Суд Российской Федерации на то, что, по ее мнению, ст. 25.5 Кодекса об административ­ных правонарушениях Российской Федера­ции в части непредоставления гражданину, привлекаемому к административной ответ­ственности до 15 суток административно - го ареста, права на получение бесплатной квалифицированной юридической помощи (пользоваться услугами назначенного защит­ника бесплатно) не соответствует основному закону страны.

Позиции Конституционного Суда Рос­сийской Федерации и Европейского Суда по правам человека по жалобе В.Н. Михай­ловой разошлись. Впервые в своей прак­тике применив для разрешения дела вы­работанную Европейским Судом по правам человека концепцию «уголовно-правовой сферы», Конституционный Суд России не нашел нарушения прав заявительницы и отказал в принятии ее жалобы к рассмо­трению[43].

Европейский Суд по правам человека, на­против, сославшись на другие дела[44], усмо­трел нарушение ст. 6 Конвенции, посколь­ку обжалуемый В.Н. Михайловой админи­стративный запрет носил общий характер, процедура привлечения к ответственности обладала элементами уголовного процес­са (публичность, принцип презумпции неви­новности), а назначенное наказание в виде штрафа, хотя и было незначительного раз­мера, однако имело карательную и превен­тивную цели. Также Европейский Суд принял во внимание и тот факт, что заявительница была задержана. В совокупности эти обстоя­тельства привели Суд к выводам о примени­мости в данном деле ст. 6 Конвенции в части признания наличия в нем «уголовного обви­нения» и нарушении права В.Н. Михайловой на бесплатную юридическую помощь[45].

Современные исследователи указыва­ют, что изложенная по делу В.Н. Михай­ловой позиция Европейского Суда по пра­вам человека - яркое свидетельство того, что сближение процессуальных форм в части обеспечения закрепленных в Кон­венции гарантий справедливого судебно­го разбирательства по уголовным делам и делам об административных правона­рушениях будет непростым. Причем од­ной из причин, затрудняющих этот про­цесс, является «эволютивное толкование» понятия «уголовное обвинение»[46]. «На­сколько новая практика Суда по вопросу “уголовно-правовой сферы”, - вопрошает Д.В. Гурин, - соответствует некогда сфор­мулированному им же самим генерально­му тезису о широкой свободе государств в плане отнесения тех или иных деяний к преступлениям или проступкам и о вы­текающем из этого деления разграниче­нии процессуальных форм использования ускоренной, менее затратной процедуры для рассмотрения дел о мелких правона- рушениях?»[47]

Ответ на этот и другие вопросы еще предстоит найти. Между тем на данном этапе важно уяснить, каково теоретическое и прикладное значение активно используе­мой сегодня в практике Европейского Суда по правам человека концепции уголовно­правовой сферы.

Прежде всего, как это уже было не­однократно подчеркнуто, указание Евро­пейского Суда на более широкие грани­цы уголовного права, согласно концепции «уголовно-правовой сферы», свидетель­ствует об общей природе администра­тивно-деликтных и уголовно-правовых отношений. Единство этих отношений обусловлено их общим генезисом, пуб­личным характером и охранительной на- правленностью[48]. Это обстоятельство ставит перед отечественной юридиче­ской наукой достаточно непростые задачи определения границ уголовно-правового регулирования и уточнения предмета уго­ловного права. В этом смысле заслужива­ют внимания позиции ученых, предлага­ющих при определении предмета уголов­ного права смотреть значительно шире и выходить за пределы одного лишь уго­ловного законодательства[49].

Отсюда же следует и другая зада­ча - подвергнуть ревизии взгляд на ад­министративно-деликтное право как на составляющую административного пра­ва. Возможно, что вплетение в материю уголовного права административно-пре­юдициальных нитей, которое сегодня на­блюдается в сфере уголовно-правово­го реформирования, представляет собой интуитивную, робкую и явно не вполне удачную попытку перейти к модели «ад­министративно-уголовного права», кото­рая получила распространение в ряде ев­ропейских стран. Представляется, что все чаще возникающая в рамках уголовно­правового дискурса идея введения в ма­териальное право уголовных проступ­ков[50] в конечном итоге должна будет по­лучить реализацию в нормативном виде. Это, в свою очередь, позволит избавиться от наблюдаемой сегодня рассогласованно­сти административных и уголовных нака­заний.

Кроме того, обращение российской уголовно-правовой науки к концепции «уголовно-правовой сферы» позволяет разрешить давно назревшие в ее недрах и важные в прикладном ракурсе пробле­мы: градации общественной опасности деяний и категоризации преступлений, использования административной прею­диции, разграничения федеральной и ре­гиональной компетенции в сфере уголов­ного права, разработки теории уголовных проступков, криминализации и декрими­нализации деяний, введения уголовной ответственности юридических лиц и др. И самое главное, что дает российской юриспруденции концепт criminal mat­ter, - это разработка и внедрение единого стандарта отправления правосудия, при котором могли бы быть обеспечены про­цессуальные гарантии справедливого раз­бирательства.

В сугубо прикладном смысле концеп­ция «уголовно-правовой сферы» ориен­тирует российского правоприменителя на внимательное отношение к получившим закрепление на уровне буквы закона идеям справедливости при выборе мер публич­но-правового воздействия и аккуратном использовании репрессивного инструмен­тария в вопросах противодействия фактам противоправного поведения.

[1] См.: Бабаев М.М., Пудовочкин Ю.Е. Проблемы российской уголовной политики. М.: Проспект, 2014. С. 101.

[2] См. подробнее: Касаева Т. В. Цивилизованный лоббизм в аспекте взаимодействия государственных и общественных интересов // Юридическая техника. 2015. № 9. С. 289-291.

[3] См.: БабаевМ.М., Пудовочкин Ю.Е. Провокативная роль уголовного закона // Общественные на­уки и современность. 2013. № 4. С. 78-90; Рарог А. И. Актуальные проблемы уголовного права // Криминологический журнал Байкальского государственного университета экономики и права. 2014. № 2. С. 90-95 и др.

[4] Феномен восприятия либеральных идей Конституции России 1993 г. на первом этапе ее действия получил в литературе наименование «романтического конституционализма». Подробнее об этом см.: КабышевВ. Т. Российский конституционализм на рубеже тысячелетий // Известия вузов. Право­ведение. 2001. № 4. С. 67-68.

[5] Лунеев В. В. Тенденции современной преступности и борьбы с нею в современной России // Госу- дарство и право. 2004. № 1. С. 7.

[6] См. подробнее: Алексеев А.И., Овчинский В. С., Побегайло Э. Ф. Российская уголовная политика: преодоление кризиса. М.: Норма, 2006. С. 58; Бабаев М.М., Рахманова Е.Н. Права человека и кри­минологическая безопасность. М.: Логос, 2003. С. 41; ГоликЮ. В., Коробеев А.И. Реформа уголовно­го законодательства России: быть или не быть? // Lex Russica. 2014. № 12. С. 1399-1410 и др.

[7] Ранее в УК 1922 г., УК 1926 г. и в УК 1960 г. в качестве юридического основания признания деяния преступным активно использовались административная, дисциплинарная и общественная преюди­ция, повторность, неоднократность и систематичность проступка.

[8] См.: Агаев И.Б. Взаимосвязь уголовно-правового института множественности с множествен­ностью иной отраслевой принадлежности // Пробелы в российском законодательстве. 2010. № 1. С. 136.

[9] В качестве одной из причин создания права административных правонарушений в советскую эпоху в литературе указывается потребность властей обеспечить упрощенное привлечение к ответствен­ности правонарушителей без должных судебных гарантий. См.: Есаков Г. А. От административных правонарушений к уголовным проступкам, или О существовании уголовного права в «широком смысле» // Библиотека криминалиста. Научный журнал. 2013. № 1. С. 41.

[10] См.: Агаев И. Б. Указ. соч. С. 135-140.

[11] См.: Кузнецова Н. Ф. Главные тенденции развития отечественного уголовного законодательства // Избранные труды. СПб.: Юридический центр Пресс, 2003. С. 529; Малков В.П. Административная преюдиция: за и против // Вестник Академии Генеральной прокуратуры Российской Федерации. 2011. № 3. С. 58-63 и др.

[12] См.: КовалевМ.И. Преступление и проступок // Проблемы совершенствования законодательства по укреплению правопорядка и усилению борьбы с правонарушениями: сб. науч. тр. Свердловск, 1982. С. 11-12; Лопашенко Н. А. Административной преюдиции в уголовном праве - нет! // Вест­ник Академии Генеральной прокуратуры Российской Федерации. 2011. № 3. С. 64-71; Основания уголовно-правового запрета. Криминализация и декриминализация. М.: Наука, 1982. С. 136; Усти­нова Т. Д. Расширение уголовной ответственности за незаконное предпринимательство // Журнал российского права. 2003. № 5. С. 97-102 и др.

[13] См.: Иногамова-Хегай Л. В. Тревожные изменения уголовного закона // Вестник Университета им. О.Е. Кутафина. 2015. № 7. С. 117-118.

[14] Головко Л. В. Границы уголовного права: от формального к функциональному подходу // Библио­тека криминалиста. Научный журнал. 2013. № 2. С. 78.

[15] См.: Агеев А. А. О необходимости введения понятия «уголовный проступок» // Человек: преступ­ление и наказание. 2015. № 3. С. 127.

[16] См.: Головко Л.В. Указ. соч. С. 90; Есаков Г. А. Указ. соч. С. 45; Малиновский А. А. Критические размышления о концепции уголовного права в «широком смысле» // Библиотека криминалиста. На­учный журнал. 2013. № 2. С. 177 и др.

[17] Генрих Н. В. Предмет уголовного права: генезис научной мысли и проблемы современной интер­претации. М.: Юрлитинформ, 2010. С. 99.

[18] Подробнее об особенностях автономного токования положений Конвенции и возникающих в свя­зи с этим проблемах см.: Туманов В.А. Автономное толкование понятий в практике Европейского Суда по правам человека // Российский ежегодник Европейской конвенции по правам человека = Russian Yearbook of the European Convention of Human Rights. n. 2. 2016: «Автономное толкование» Конвенции и «судейский активизм». М.: Статут, 2016. С. 16-30.

[19] См.: Туманов В.А. Указ. соч. С. 17.

[20] Twenty-One Detained Persons v. Germany, EComHR, Decision of 6 April 1968, Collection 27 at [4]: URL: http://hudoc.echr.coe.int/eng?i=001-3044

[21] Case of Engel and Others v. The Netherlands, Application no. 5100/71; 5101/71; 5334/72; 5370/72, Judgment. Strasbourg, 1976.

[22] Case of Engel and Others v. The Netherlands, Application no. 5100/71; 5101/71; 5334/72; 5370/72, Judgment. Strasbourg, 1976.

[23] См.: Кононов И. С. Автономные понятия Европейского суда и их значение для уголовного права России // Современная наука: актуальные проблемы теории и практики. Сер.: Экономика и право. 2012. № 3. С. 80.

[24] Эта же классификация сохранилась и в действующем Уголовном кодексе Франции 1992 г.: «Article 111-1. Les infractions penales sont classees, suivant leur gravite, en crimes, delits et contra­ventions». - Code penal (version consolidee au 22 juillet 2016) [Электронный ресурс]. URL: https:// www.legifrance.gouv.fr/affichCodeArticle.do?cidTexte=LEGITEXT000006070719&idArticle=LEGIAR- TI000006417175&dateTexte=20161002

[25] Курс уголовного процесса / под ред. Л.В. Головко. М.: Статут, 2016. С. 50.

[26] См.: Гаврилова Л.В. Административно-деликтное законодательство Федеративной Республики Германия: становление, развитие и современное состояние: дис. ... канд. юрид. наук. Тюмень, 2003.

С. 7.

[27] См., например: Goldschmidt J. Das Verwaltungsstrafrecht: eine Untersuchung der Grenzgebiete zwi- schen Strafrecht und Verwaltungsrecht auf rechtgeschichtlichen und rechtsvergleichenden Grundlage. 1902; LangH. Verbandsunrecht: Beitrage zur gesamten Strafrecht-wissenschaft: Festschrift fuer H. Mayer. 1966; Фристер Г. Уголовное право Германии. Общая часть = Strafrecht Allgemeiner Teil: пер. с нем. М.: Инфотропик Медиа, 2013.

[28] См.: Гаврилова Л. В. Указ. соч. С. 45-60.

[29] См.: Арутюнов А. А. К вопросу о соотношении уголовного и административного права // Библио­тека криминалиста. Научный журнал. 2013. № 2. С. 37.

[30] Пусторослев П.П. Анализ понятия о преступлении. М., 1892 [Электронный ресурс]. URL: http://www.pravo.vuzlib.su/book_z564_page_36.html

[31] Таганцев Н. С. Русское уголовное право: лекции. Часть Общая. Т 1. СПб., 1902. С. 109.

[32] Бернер А. Ф. Учебник уголовного права. Т. 1. Часть Общая. СПб., 1867. С. 94.

[33] Курс уголовного процесса. С. 50.

[34] Никонов М.А. Автономное значение понятия «уголовное обвинение» в практике Европейского Суда по правам человека // Российский ежегодник Европейской конвенции по правам человека = Russian Yearbook of the European Convention of Human Rights. № 2. 2016: «Автономное толкование» Конвенции и «судейский активизм». М.: Статут, 2016. С. 177.

[35] Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 09.12.2008 № 25 (в ред. от 24.05.2016) «О судебной практике по делам о преступлениях, связанных с нарушением правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств, а также с их неправомерным завладе­нием без цели хищения» // СПС «КонсультантПлюс».

[36] Никонов М.А. Указ. соч. С. 181.

[37] См.: Гурин Д.В. Концепция «уголовной сферы» в новейшей практике Европейского Суда по пра­вам человека // Библиотека криминалиста. Научный журнал. 2016. № 4. С. 257-258.

[38] Case of Salabiaku v. France, Application No. 10519/83 Judgment. Strasbourg, 1988.

[39] В прецедентной практике Европейского Суда по правам человека отмечается, что положения об ответственности должны распространяться, как правило, на неопределенный круг лиц. См.: Case of Ozttirk v. Germany, Application No. 8544/79, Judgment. Strasbourg, 1984; Case of Lauko v. Slovakia, Application (4/1998/907/1119), Judgment. Strasbourg, 1998 etc.

[40] Отнесение обвинения к разряду «уголовных» зависит от того, носит ли санкция карательную и предупредительную функцию или восстановительный характер. См.: Case of Campbell and Fell v. the United Kingdom, Application No. 7819/77, 7878/77, Judgment. Strasbourg, 1984; Case of Kadubec v. Slovakia, Application No. 27061/95, Judgment. Strasbourg, 1998; Case of Janosevic v. Sweden, Applica­tion No. 34619/97, Judgment. Strasbourg, 2002 etc.

[41] Case of Balsyte-Lideikine v. Lithuania, Application No. 72596/01 (2009). URL: http://en.efhr.eu/2010/ 02/11/case-balsyte-lideikiene-v-lithuania-application-no-7259601-2009/

[42] См.: Гурин Д.В. Указ. соч. С. 258.

[43] См.: Определение Конституционного Суда Российской Федерации от 05.02.2015 г. N° 236-О «Об от­казе в принятии к рассмотрению жалобы гражданки Михайловой Валентины Николаевны на нару­шение ее конституционных прав статьей 25.5 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях» // СПС «КонсультантПлюс».

[44] В частности, на дело «Каспаров и другие против России». См.: Case of Kasparov and others v. Rus­sia, Application No. 21613/08, Judgment. Strasbourg, 2013.

[45] Case of Mikhaylova v. Russia, Application No. 46998/08, Judgment. Strasbourg, 2015.

[46] См.: Гурин Д.В. Указ. соч. С. 261.

[47] Там же.

[48] См.: ГенрихН. В. Указ. соч. С. 100.

[49] См., например: Курс уголовного права. Общая часть. Т. 1. Учение о преступлении: учебник для ву­зов / под ред. Н.Ф. Кузнецовой, И.М. Тяжковой. М.: Зерцало, 2002. С. 1-2; Пудовочкин Ю.Е. Учение об основах уголовного права. М.: Юрлитинформ, 2012. С. 46-50 и др.

[50] См., например: Есаков Г.А. Указ. соч. С. 37-45.