В настоящее время правовым позициям Конституционного Суда Россий­ской Федерации придается большое значение в науке и практике.

Правовые позиции неоднозначно интерпретируются различными иссле­дователями. Их рассматривают как «отношение суда к содержанию конститу-

178

ционнои нормы в результате ее истолкования» , некую теоретическую кон­струкцию, с помощью которой Конституционный Суд, используя потенциал науки, преодолевает правовую неопределенность содержания той или иной нормы[1] [2], «правовые выводы и представления Суда как результат интерпрета­ции (толкования) судом духа и буквы Конституции Российской Федерации и истолкования им конституционного смысла (аспектов) положений отраслевых (действующих) законов и других нормативных актов в пределах его компетен­ции»»[3], «интерпретацию Конституционным Судом какого-либо явления кон­ституционно-правовой действительности (правового принципа, нормы, поня­тия), проведенную при рассмотрении конкретного вопроса (дела) и выражен­ную в тексте итогового решения Суда» [4].

По мнению А. А. Малюшина, правовая позиция Конституционного Су­да - «это такая форма конституционно-правового обобщения, в которой с вы­сокой степенью концентрированности выражены окончательные выводы и

суждения Конституционного Суда по выявлению конституционности рассмат­риваемых в конституционно-судебной процедуре правовых принципов и

182

норм» .

Как отмечают некоторые авторы, не вполне корректно говорить о право­вой позиции Конституционного Суда, отождествляя ее с понятием «источник (форма) права». Формой права является решение органа конституционного правосудия в целом, правовая же позиция - это средство выражения правотвор­ческой функции, то есть фактически норма права, созданная Конституционным Судом в процессе осуществления правосудия[5] [6].

В общетеоретическом аспекте правовые позиции, содержащиеся в реше­ниях Конституционного Суда, касающихся уголовно-исполнительных отноше­ний, обладают следующими признаками.

Во-первых, это итогово-обобщающий характер правовых позиций. Пра­вовые позиции определяют внутренний смысл решений Суда, составляют юри­дическую квинтэссенцию принятого судебного решения[7].

Во-вторых, оценочная или аксиологическая природа решений Конститу­ционного Суда. Данное положение означает то, что в своих решениях Консти­туционный Суд Российской Федерации выражает свое отношение к конкретной правовой норме, составляющей предмет запроса (например, жалобы граждани­на), что в конечном счете является основой для итогового вывода. Главным в этом случае является ответ на вопрос о конституционности рассматриваемой Судом нормы.

В своей работе мы согласимся с мнением В. Анишиной, которая считает, что правовые позиции КС РФ представляют собой «его отношение к опреде-

ленным правовым проблемам, закрепленное в решениях. Это результат анализа аргументов и выводов Суда, образующих интеллектуально-юридическое со­держание судебного решения, это всегда толкование конституционных норм и

185

норм отраслевого законодательства» .

В-третьих, решения Конституционного Суда РФ, касающиеся уголовно­исполнительных отношений, есть не что иное, как результат истолкования кон­кретных положений законодательства, итог выявления конституционного смысла рассматриваемых положений в пределах компетенции Конституционного Суда РФ. «Тем самым обеспечивается своего рода “конституционная доводка” норм российского законодательства без дисквалификации, признания неконституцион­ной той или иной нормы, но при этом преодолевается ее конституционно­правовая неопределенность. В конечном счете это проявление специфической формы правотворчества, так как с помощью конституционного истолкования: а) уточняется, корректируется смысловое значение нормативного содержания ста­тьи закона; б) преодолевается коллизия между несколькими нормами путем поис­ка баланса содержащихся в них конкурирующих конституционных ценностей; в) выявляются системные, иерархические связи и зависимость между отдельными нормами правовых институтов конкретной отрасли права; г) придается новое, со­временное содержание норме “доконституционного” закона и т. д.»[8] [9]

В-четвертых, концептуальный характер решений Конституционного Суда РФ. Решения, принимаемые Конституционным Судом РФ, не просто дают от­вет о конституционности той или иной нормы уголовно-исполнительного зако­нодательства, но и предлагают доктринальные конституционно-правовые ре­шения рассматриваемых проблем.

В-пятых, общий характер правовых позиций в решениях Конституцион­ного Суда РФ. Выраженная в решениях Конституционного Суда РФ воля рас­пространяется на всех субъектов уголовно-исполнительных правоотношений на

всей территории Российской Федерации и на все аналогичные случаи, имею­щие место в правовой практике.

В-шестых, юридическая обязательность решений Конституционного Суда РФ. Закон о Конституционном Суде предусматривает (ст. 6), что решения Кон­ституционного Суда Российской Федерации обязательны на всей территории Российской Федерации. Данный признак отражается в заключительной части всех решений Конституционного Суда РФ (в постановлениях и определениях) в таких фразах, как:

- «определение Конституционного Суда Российской Федерации по дан­ной жалобе окончательно и обжалованию не подлежит»;

- «настоящее Постановление окончательно, не подлежит обжалованию, вступает в силу немедленно после провозглашения, действует непосредственно и не требует подтверждения другими органами и должностными лицами».

Конституционный Суд в Постановлении от 16 июня 1998 г. утвердил каче­ственно иную обязательность своих решений для правоприменительных органов по сравнению с прецедентами других судов и даже высших судебных инстанций. Он указывает, что «решения Конституционного Суда Российской Федерации, в результате которых неконституционные нормативные акты утрачивают юридиче­скую силу, имеют такую же сферу действия во времени, пространстве и по кругу лиц, как решения нормотворческого органа, и, следовательно, такое же, как нор­мативные акты, общее значение, не присущее правоприменительным по своей природе актам судов общей юрисдикции и арбитражных судов»[10] [11].

Зачастую Конституционный Суд РФ признает оспариваемые положения конституционными или неконституционными в части, выделяя тем самым де­фектный аспект их действия, не обособленный в структуре проверяемого акта. Такие решения, по сути, сводятся к особому конституционно-правовому истол­кованию КС РФ проверенных им положений, не требуя обязательной их отме-

188

ны правотворческими органами .

В любом случае признание КС РФ неконституционной интерпретации нормы означает невозможность применения (исполнения, использования) такой интерпретации в будущем и обязанность уполномоченных органов применять (исполнять) данную норму в соответствии с ее конституционно-правовым смыслом, выявленным КС РФ.

Таких решений Конституционного Суда среди касающихся уголовно­исполнительных отношений подавляющее большинство.

Правовые позиции КС РФ по вопросам, связанным с регулированием уголовно-исполнительных отношений, могут быть систематизированы по сле­дующим направлениям:

1. Освобождение от отбывания наказания и изменение вида исправитель­ного учреждения.

В Постановлении от 26 ноября 2002 г. № 16-п «По делу о проверке кон­ституционности положений ст. 77.1, 77.2, частей первой и десятой статьи 175 УИК РФ и статьи 363 УПК РСФСР в связи с жалобой гражданина А. А. Кизи- мова» Конституционный Суд установил, что в своей жалобе в Конституцион­ный Суд Российской Федерации гражданин А.А. Кизимов оспаривал конститу­ционность положений ст. 77.1 и 77.2 УИК РФ, предусматривающих случаи, ко­гда осужденный к лишению свободы может быть оставлен в следственном изо­ляторе либо переведен в следственный изолятор из иного исправительного учреждения, а также ч. 1 и 10 ст. 175 УИК РФ, наделяющих полномочием об­ращаться к суду с представлением об условно-досрочном освобождении осуж­денного от отбывания наказания администрацию исправительного учреждения, и ст. 363 УПК РСФСР, закрепляющей полномочие суда выносить в связи с дан­ным представлением соответствующее решение.

По мнению заявителя, оспариваемые нормы, как не наделяющие админи­страцию следственного изолятора полномочием представлять осужденного, со­держащегося в следственном изоляторе, к условно-досрочному освобождению и не позволяющие самому осужденному, содержащемуся в следственном изо­ляторе, инициировать рассмотрение судом этого вопроса, нарушают его кон-

102

ституционные права, гарантированные статьями 21 (ч. 1), 45 (ч. 2), 46 (ч. 1)и 50 (ч. 3) Конституции Российской Федерации.

В соответствии с действующей в то время редакцией Уголовно­исполнительного кодекса Российской Федерации полномочием представлять осужденного к условно-досрочному освобождению при наличии к тому осно­ваний наделялась администрация учреждения или органа, исполняющего нака­зание (ч. 1 ст. 175). Отсутствие в названной норме указания на право самого осужденного обратиться непосредственно в суд с просьбой об условно­досрочном освобождении от наказания не означало, однако, что он этого права лишен. Данное право вытекает из Конституции Российской Федерации, ее ст. 50 (ч. 3), закрепляющей право каждого осужденного просить о смягчении назначенного ему наказания, ст. 45 (ч. 2), согласно которой каждый вправе за­щищать свои права и свободы всеми способами, не запрещенными законом, и ст. 46 (ч. 1), гарантирующей каждому судебную защиту его прав и свобод, а также из общих норм уголовно-исполнительного законодательства, определя­ющих основы правового положения осужденных.

Так, в соответствии сч. 2 ст. 10 УИК РФ при исполнении наказаний осуж­денным гарантируются права и свободы граждан Российской Федерации с изъя­тиями и ограничениями, установленными уголовным, уголовно-исполнительным и иным законодательством Российской Федерации. Применительно к правам, за­крепленным в ст. 45, 46 и 50 Конституции Российской Федерации, законодатель­ство таких изъятий и ограничений не содержит, а, напротив, прямо предусматри­вает право осужденных обращаться с преддожениями, заявлениями и жалобами по вопросам, касающимся их прав и законных интересов, как к администрации учреждения или органа, исполняющего наказание, в вышестоящие органы управ­ления учреждениями и органами, исполняющими наказания, органы прокуратуры, так и непосредственно в суд, а также в межгосударственные органы по защите прав и свобод человека (ч. 4 ст. 12, ч. 1 и 6 ст. 15 УИК РФ).

Закрепленные в указанных нормативных положениях права в равной мере

гарантируются всем осужденным, в том числе тем, которые на основании

103

ст. 77.2 УИК РФ в связи с привлечением к уголовной ответственности по дру­гому делу содержатся в следственном изоляторе. В силу статьи 18 Конституции Российской Федерации они являются непосредственно действующими, опреде­ляют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти и обеспечиваются правосудием.

Истолкование положений ст. 77.2 ич. 1 ст. 175 УИК РФ как исключаю­щих возможность обращения осужденного, содержащегося в следственном изоляторе в связи с обвинением в совершении другого преступления, к суду с просьбой об условно-досрочном освобождении от отбывания наказания, и тем самым признающих уже сам факт привлечения лица к уголовной ответственно­сти причиной, влекущей для него негативные уголовно-правовые последствия, не согласуется с названными конституционными требованиями.

Таким образом, положения ст. 77.2 и ч. 1 ст. 175 УИК РФ, с учетом их конституционного смысла, выявленного в Постановлении, - не противоречат Конституции Российской Федерации189.

Федеральным законом от 8 декабря 2003 г. № 161-ФЗ изменена редакция ч. 1 ст. 175 УИК РФ, в которой предусмотрено право осужденного, к которому может быть применено условно-досрочное освобождение, а также его адвоката (законного представителя) обратиться в суд с ходатайством об условно­досрочном освобождении от отбывания наказания.

К проверке положений ст. 175 УИК РФ КС РФ вернулся в 2005 г. при рассмотрении жалобы А. Ю. Елисеева, который оспаривал конституционность пп. 2 и 5 ст. 399 УПК РФ, где определяется круг связанных с исполнением при­говора вопросов, разрешаемых по ходатайству осужденного и по представле­нию учреждения или органа, исполняющего наказание, ич, 3 ст. 175 УИК РФ, регламентирующей содержание представления о замене неотбытой части нака­зания более мягким видом наказания. По мнению заявителя, эти нормы, не предоставляющие осужденному, отбывающему наказание, право обратиться в суд с ходатайством о замене неотбытой части наказания более мягким видом

наказания, нарушают его права, гарантированные ч. 1 ст. 46 и ч. 3 ст. 50 Кон­ституции РФ.

В Определении КС РФ от 20 октября 2005 г. № 388-0[12] указал, что По­становление от 26 ноября 2002 г. № 16-П сохраняет силу, а значит, оспаривае­мые А. Ю. Елисеевым нормы не могут истолковываться и применяться вопреки выраженной в нем правовой позиции, и положения пп. 2 и 5 ч. 1 ст. 399 УПК РФ ич, 3 ст. 175 УИК РФ в их конституционно-правовом истолковании, выте­кающем из Постановления от 26 ноября 2002 г. № 16-П, не препятствуют осуж­денному обращаться в суд с ходатайством о замене неотбытой части наказания более мягким видом наказания и предполагают обязанность суда рассмотреть такое ходатайство по существу в установленном законом порядке.

Федеральным законом от 1 декабря 2012 г. № 208-ФЗ изменена редакция ч. 3 ст. 175 УИК РФ, в которой предусмотрено право осужденного, которому неотбытая часть наказания может быть заменена более мягким видом наказа­ния, а также его адвоката (законного представителя) обратиться в суд с хода­тайством о замене неотбытой части наказания более мягким видом наказания.

Выраженная в Постановлении КС РФ от 26 ноября 2002 г. №16-П право­вая позиция в полной мере распространяется и на правоотношения, возникаю­щие в связи с решением вопросов, связанных с применением такой формы смягчения участи осужденного, как изменение ему вида исправительного учреждения, назначенного по приговору суда.

В Определении от 18 апреля 2006 г. № 124-0 указано, что гражданин В. В. Воронин в своей жалобе просил признать не соответствующей статьям 2, 17 (ч. 1 и 2), 46 (ч. 1) и 50 (ч. 3) Конституции Российской Федерации норму п. «в» ч. 2 ст. 78 УИК РФ, согласно которой положительно характеризующиеся осужденные, находящиеся в облегченных условиях содержания, могут быть переведены ддя дальнейшего отбывания наказания из исправительной колонии общего режима в колонию-поселение по отбытии ими не менее одной четверти срока наказания.

По мнению заявителя, указание законодателя на возможность изменения осужденному вида исправительного учреждения лишь в случае его нахождения в облегченных условиях содержания является необоснованным и непреодоли­мым препятствием для улучшения положения осужденных, находящихся в следственных изоляторах и не имеющих возможности быть переведенными в облегченные условия содержания.

В соответствии со статьей 50 (ч. 3) Конституции Российской Федерации каждый осужденный за преступление имеет право на пересмотр приговора вы­шестоящим судом в порядке, установленном федеральным законом, а также право просить о помиловании или смягчении наказания.

Рассматривая вопрос о законодательных гарантиях реализации данной конституционной нормы, Конституционный Суд Российской Федерации со­слался на Постановление от 26 ноября 2002 г. № 16-П по делу о проверке кон­ституционности положений ст. 77.1, 77.2, ч. 1 и 10 ст. 175 УИК РФ и ст. 363 УПК РСФСР. Он указал, что право осужденного за преступление просить о смягчении наказания является непосредственным выражением конституцион­ных принципов уважения достоинства личности, гуманизма, справедливости и законности. Исходя из того, что данное право, гарантирующее осужденному возможность смягчения его участи вплоть до полного снятия всех ограничений в правах и свободах, которые установлены для него обвинительным пригово­ром, принадлежит каждому осужденному независимо от того, за совершение какого преступления он был осужден, какое наказание ему назначено и каковы условия его исполнения, Конституционный Суд Российской Федерации при­знал не соответствующим Конституции Российской Федерации лишение осуж­денного, находящегося в связи с привлечением к уголовной ответственности по другому делу в следственном изоляторе, а не в исправительном учреждении, права обращаться непосредственно в суд с ходатайством об условно-досрочном освобождении от отбывания наказания.

Конституционный Суд также отметил, что в Определении от 18 ноября 2004 г. № 363-0 по жалобе гражданина В. М. Гладкова было признано, что вы­раженная в названном Постановлении правовая позиция в полной мере распро­страняется на правоотношения, возникающие в связи с решением вопросов, связанных с применением такой формы смягчения участи осужденного, как из­менение ему вида исправительного учреждения, назначенного по приговору суда.

Указанные решения Конституционного Суда Российской Федерации со­храняют свою силу, а сформулированные в них правовые позиции применимы и к решению вопроса о возможности смягчения наказания путем изменения ви­да исправительного учреждения по ходатайству осужденного, находящегося в следственном изоляторе в связи с участием в производстве следственных дей­ствий или судебном разбирательстве по другому уголовному делу. Исходя из этих правовых позиций такому осужденному должно быть обеспечено право обратиться в суд с ходатайством об изменении вида исправительного учрежде­ния, а на суд возлагается обязанность рассмотреть такое ходатайство по суще-

191

ству в установленном законом порядке .

В 2007 г. по жалобе Т. С.-М. Идалова предметом рассмотрения КС РФ вновь явилась ч. 1 ст. 175 УИК РФ, согласно которой в ходатайстве осужденно­го о применении условно-досрочного освобождения должны содержаться све­дения, свидетельствующие о том, что для дальнейшего исправления он не нуж­дается в полном отбытии наказания, поскольку частично или полностью возме­стил причиненный ущерб или иным образом загладил вред, причиненный в ре­зультате преступления, раскаялся в совершенном деянии, а также могут содер­жать иные сведения, свидетельствующие об исправлении осужденного. По мнению заявителя, названная норма вынуждает его в связи с постановкой во­проса об условно-досрочном освобождении от наказания признавать себя ви­новным в совершении преступления, которого он не совершал, поскольку в противном случае в условно-досрочном освобождении от наказания будет отка­зано, несмотря на примерное поведение в период отбывания наказания.

КС РФ, выявив конституционно-правовой смысл оспариваемой нормы, указал, что из ч.1ст. 175 УИК РФ, вопреки утверждению заявителя, не следует, что отсутствие в ходатайстве осужденного указания на те или иные сведения, в том числе на раскаяние в совершенном деянии, препятствует рассмотрению та­кого ходатайства или применению условно-досрочного освобождения от отбы­вания наказания.

КС РФ пришел к выводу, что в силу признанного в правовом государ­стве принципа законности преступность деяния, а также его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия определяются уголовным законом, в данном случае ч. 1-5 ст. 79 УК РФ, согласно которой достаточными основани­ями для условно-досрочного освобождения лица, отбывающего наказание, яв­ляются признание его судом не нуждающимся в полном отбывании назначен­ного судом наказания для своего исправления и фактическое отбытие указан-

192

ной в законе части наказания .

2. Права осужденных и лиц, содержащихся под стражей

А) Право на оказание юридической помощи осужденным.

В Постановлении от 26 декабря 2003 г. № 20-П указывается, что в своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации 3. Р. Шенгелая утвер­ждал, что в соответствии с примененными в отношении него положениям ч. 1 и п. «г» ч. 2 ст. 118 УИК РФ во взаимосвязи со ст. 89 того же Кодекса, регламен­тирующей порядок предоставления свиданий осужденному к лишению свобо­ды, осужденный, переведенный в штрафной изолятор или в помещение камер­ного типа, лишается права на свидания с адвокатом, причем на неопределенное время, поскольку эти виды дисциплинарных взысканий могут назначаться под­ряд неограниченное число раз в связи с новыми нарушениями. Тем самым, по мнению заявителя, ущемляются его права на получение квалифицированной юридической помощи и на защиту его прав и свобод, в том числе путем обжа­лования приговора, других судебных решений, а также решений администра- [13] ции исправительного учреждения о наложении дисциплинарных взысканий, что противоречит ст. 45 (ч. 1), 48 (ч. 1) и 50 (ч. 3) Конституции Российской Фе­дерации.

Таким образом, предметом рассмотрения Конституционного Суда Рос­сийской Федерации по данному делу являлись положения части первой и пунк­та «г» ч. 2 ст. 118 УИК РФ, которыми устанавливаются ограничения права осужденных, водворенных в штрафной изолятор или переведенных в помеще­ние камерного типа, на свидания, во взаимосвязи с положениями ст. 89 данного Кодекса, регламентирующими предоставление осужденным, отбывающим наказание в виде лишения свободы, свиданий с адвокатами и иными лицами, имеющими право на оказание юридической помощи.

Как указал Конституционный Суд, непосредственное общение с адвока­том - важная составляющая права на получение квалифицированной юридиче­ской помощи, которое в силу Конституции Российской Федерации ни при ка­ких условиях не подлежит произвольному ограничению, в том числе в части определения количества и продолжительности предоставляемых в этих целях свиданий. Федеральный законодатель, как следует из ст. 71 (пи «в», «о») и 76 (ч. 1) Конституции Российской Федерации во взаимосвязи с ее ст. 55 (ч. 3), вправе конкретизировать содержание закрепленного в ст. 48 (ч. 2) Конституции Российской Федерации права и устанавливать правовые механизмы его осу­ществления, условия и порядок реализации, но при этом не должен допускать искажения существа данного права и введения таких его ограничений, которые не согласовывались бы с конституционно значимыми целями.

Конституционные положения о праве на получение квалифицированной юридической помощи применительно к осужденным, отбывающим наказание в виде лишения свободы, конкретизированы вч.4 ст. 89 УИК РФ, которая связы­вает предоставление свиданий с адвокатами и иными лицами, имеющими право на оказание юридической помощи осужденным, только с подачей осужденным соответствующего заявления. Каких-либо дополнительных, носящих ограничи­тельный характер условий предоставления осужденному свиданий с адвокатом

109

закон не предусматривает, из чего следует, что администрация не вправе отка­зать в удовлетворении заявления осужденного о свидании с приглашенным им адвокатом.

Не вытекает право администрации учреждения, исполняющего наказание в виде лишения свободы, отказать осужденному в свидании с адвокатом и из рассматриваемых положений ст. 118 УИК РФ, содержащих запрет на свидания для осужденных, водворенных в штрафной изолятор (ч. 1), и ограничение ко­личества свиданий одним краткосрочным свиданием в течение шести месяцев для осужденных, переведенных в единое помещение камерного типа, помеще­ние камерного типа или одиночную камеру (и. «г» ч. 2). Названные положения устанавливают особые условия содержания осужденных к лишению свободы в штрафных изоляторах, помещениях камерного типа, единых помещениях ка­мерного типа, одиночных камерах и не содержат каких-либо предписаний, ре­гламентирующих получение осужденным юридической помощи, в том числе предоставление ему свиданий с приглашенным адвокатом, и, следовательно, не могут расцениваться как затрагивающие право на квалифицированную юриди­ческую помощь.

Как следует из ст. 89 УИК РФ, законодатель, предусматривая предостав­ление свиданий осужденным к лишению свободы, различает, с одной стороны, свидания, которые предоставляются им в целях сохранения социально полез­ных связей с родственниками и иными лицами, и с другой - свидания с адвока­тами и иными лицами, имеющими право на оказание юридической помощи, в целях реализации осужденными конституционного права на получение квали­фицированной юридической помощи. Именно с учетом различий в правовой природе и сущности этих видов свиданий законодатель, хотя и использует для их обозначения один и тот же термин, вместе с тем по-разному подходит к их регламентации исходя из того, что если режим свиданий осужденного с род­ственниками и иными лицами предполагает нормативную определенность в ча­сти, касающейся продолжительности, частоты, порядка их предоставления и

проведения, а также возможных ограничений, то правовой режим свиданий с

110

адвокатами как обеспечиваемый непосредственным действием права, закреп­ленного в ст. 48 (ч. 1 и 2) Конституции Российской Федерации, не требует по­добного урегулирования.

Таким образом, положения ч. 1 ип, «г» ч. 2 ст. 118 УИК РФ - по их кон­ституционно-правовому смыслу в системе норм - не могут расцениваться как допускающие возможность ограничения права осужденного, переведенного в период отбывания наказания в виде лишения свободы в штрафной изолятор или помещение камерного типа, на свидания с адвокатом или иными лицами, име-

193

ющими право на оказание юридической помощи .

В 2004 г. Министр юстиции РФ обратился в КС РФ с ходатайством о разъяснении данного постановления, ссылаясь на то, что в его резолютивной части содержится указание на недопустимость ограничения права на свидания с адвокатами и иными лицами, имеющими право на оказание юридической по­мощи, лишь применительно к осужденным, водворенным в штрафной изолятор или переведенным в помещение камерного типа, и ничего не говорится об упо­минаемых вч. 1и2ст. 118 УИК РФ осужденных, которые в порядке дисципли­нарного взыскания были переведены в единые помещения камерного типа и одиночные камеры. Это обстоятельство расценивается администрацией испра­вительных учреждений как основание для отказа этим осужденным в предо­ставлении свиданий с их адвокатами.

Министр юстиции просил разъяснить, может ли Постановление КС РФ от 26 декабря 2003 г. быть истолковано как допускающее возможность ограни­чения осужденных к лишению свободы, переведенных в порядке дисциплинар­ного взыскания в единое помещение камерного типа или одиночную камеру, в праве на свидания с адвокатами или иными лицами, имеющими право на оказа­ние юридической помощи. Ответ на данный вопрос содержится в самом Поста­новлении КС РФ. Как указано в его мотивировочной части (являющейся неотъ­емлемой составляющей Постановления и носящей, как и его резолютивная [14]

часть, общеобязательный характер), конституционные положения о праве на получение квалифицированной юридической помощи применительно к осуж­денным, отбывающим наказание в виде лишения свободы, конкретизированы в ч. 4 ст. 89 УИК РФ, которая связывает предоставление свидания с адвокатами и иными лицами, имеющими право на оказание юридической помощи осужден­ным, только с подачей осужденным соответствующего заявления; каких-либо дополнительных, носящих ограничительный характер условий предоставления осужденному свиданий с адвокатом закон не предусматривает, из чего следует, что установленный ч. 4 ст. 89 УИК РФ порядок предоставления осужденному свидания с адвокатом носит уведомительный, а не разрешительный характер, в связи с чем администрация учреждения, исполняющего наказание в виде ли­шения свободы, не вправе отказать в удовлетворении заявления осужденного о свидании с приглашенным им адвокатом.

Приведенные принципиальные положения носят общий характер, отно­сятся в равной мере ко всем осужденным, отбывающим наказание в виде лише­ния свободы, в том числе и к тем, к которым применены меры дисциплинарно­го взыскания, и в силу этого предопределяют данную КС РФ оценку норм ч. 1 и п. «г» ч. 2 ст. 118 УИК РФ как не предполагающих возможность ограничения на свидания с адвокатом или иными лицами, имеющими право на оказание юридической помощи, независимо от того, был ли этот осужденный переведен в штрафной изолятор, помещение камерного типа, единое помещение камерно-

194

го типа или в одиночную камеру .

Б) Право лиц, содержащихся под стражей, на переписку.

В Постановлении от 29 ноября 2010 г. № 20-П[15] [16] Конституционный Суд установил, что в соответствии с Федеральным законом от 15 июля 1995 г. № 103-ФЗ «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совер-

шении преступлений» подозреваемым и обвиняемым в совершении преступле­ний, в отношении которых избрана мера пресечения в виде заключения под стражу, разрешается вести переписку с родственниками и иными лицами без ограничения числа получаемых и отправляемых телеграмм и писем; переписка подозреваемых и обвиняемых осуществляется только через администрацию ме­ста содержания под стражей и подвергается цензуре; цензура осуществляется администрацией места содержания под стражей, а в случае необходимости ли­цом или органом, в производстве которых находится уголовное дело (ч. 1 и 2 ст. 20); предложения, заявления и жалобы подозреваемых и обвиняемых, адре­сованные прокурору, в суд или иные органы государственной власти, которые имеют право контроля за местами содержания под стражей подозреваемых и обвиняемых, Уполномоченному по правам человека в Российской Федерации, уполномоченным по правам человека в субъектах Российской Федерации, в Ев­ропейский суд по правам человека, цензуре не подлежат и не позднее следую­щего за днем подачи предложения, заявления или жалобы рабочего дня направ­ляются адресату в запечатанном пакете; предложения, заявления и жалобы, ад­ресованные в другие органы государственной власти, общественные объедине­ния, а также защитнику, должны быть рассмотрены администрацией места со­держания под стражей и направлены по принадлежности не позднее трех дней с момента их подачи (ч. 2 и 3 ст. 21).

По мнению заявителей Д. Р. Барановского, Ю. Н. Волохонского и И. В. Плотникова, ст. 20 и 21 Федерального закона «О содержании под стра­жей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений», позволяя ад­министрации места содержания под стражей подвергать цензуре переписку об­виняемого в совершении преступления со свободно избранным им адвокатом (защитником), ограничивают права, гарантированные ст. 46 и 48 Конституции Российской Федерации, поскольку лишают обвиняемого возможности получить квалифицированную юридическую помощь, а защитника - предоставить тако­вую, и противоречат ст. 6 и 8 Конвенции о защите прав человека и основных свобод в их понимании Европейским судом по правам человека.

Кроме того, установленный оспариваемыми законоположениями порядок переписки между обвиняемым и адвокатом (защитником) является, по мнению за­явителей, дискриминационным по сравнению с порядком переписки обвиняемого с судом, прокурором, иными органами государственной власти, приводит к нару­шению гарантированных ст. 23 Конституции Российской Федерации права на тайну переписки и права на тайну частной жизни, а также представляет собой не­правомерное отступление от общепризнанных принципов и норм международно­го права, являющихся составной частью правовой системы Российской Федера­ции, и тем самым противоречит ст. 15 и 17 Конституции Российской Федерации.

Конституционный Суд отметил, что право заключенного под стражу лица на конфиденциальный характер отношений со своим адвокатом (защитником) как неотъемлемая часть права на получение квалифицированной юридической помощи не является абсолютным, однако его ограничения, сопряженные с от­ступлениями от адвокатской тайны, как следует из правовых позиций Консти­туционного Суда Российской Федерации, выраженных в его решениях, в том числе в Постановлении от 14 мая 2003 г. № 8-П и Определении от 8 ноября 2005 г. № 439-0, допустимы лишь при условии их адекватности и соразмерно­сти и могут быть оправданы лишь необходимостью обеспечения указанных в ст. 55 (ч. 3) Конституции Российской Федерации целей защиты основ консти­туционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов дру­гих лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства.

В силу таких фундаментальных принципов, как верховенство права и юридическое равенство, вмешательство государства в конфиденциальный ха­рактер отношений, которые складываются в процессе получения подозревае­мыми и обвиняемыми профессиональной юридической помощи адвоката (за­щитника), не должно быть произвольным и нарушать равновесие между требо­ваниями интересов общества и необходимыми условиями защиты основных прав личности, что предполагает разумную соразмерность между используе­мыми средствами и преследуемой целью, с тем чтобы обеспечивался баланс

конституционно защищаемых ценностей.

114

При соблюдении указанных условий и учитывая, что заключение под стражу в качестве меры пресечения применяется в целях недопущения пре­ступной деятельности подозреваемого или обвиняемого, его угроз свидетелю, иным участникам уголовного судопроизводства, уничтожения доказательств либо воспрепятствования иным путем производству по уголовному делу, огра­ничения конфиденциальности отношений такого лица и его адвоката - для до­стижения этих целей и при наличии соответствующих достаточных основа­ний - могут рассматриваться в качестве допустимых и выражаться, в частности, в контроле за их перепиской со стороны администрации места содержания под стражей, лиц или органов, в производстве которых находится уголовное дело.

Таким образом, применительно к обеспечению права на помощь адвоката (защитника) цензура переписки подозреваемых и обвиняемых, содержащихся под стражей, с избранными ими адвокатами (защитниками) может иметь место лишь в исключительных случаях, при наличии у администрации места содер­жания под стражей обоснованных подозрений в злоупотреблении правом со стороны адвоката и в злонамеренном его использовании со стороны лица, кото­рому оказывается юридическая помощь.

Соответственно гарантии конфиденциальности должны распространяться лишь на те отношения подозреваемых и обвиняемых со своими адвокатами (защитниками), которые не выходят за рамки оказания собственно профессио­нальной юридической помощи в порядке, установленном законом, т. е. не свя­заны с нарушениями ни со стороны адвоката, ни со стороны его доверителя, ко­торый, используя переписку с адвокатом, может угрожать свидетелям, другим участникам уголовного судопроизводства либо иным путем воспрепятствовать производству по уголовному делу.

Целевое назначение регулирования отношений, возникающих по поводу цензуры корреспонденции обвиняемых и подозреваемых, содержащихся под стражей, как следует из ст. 20 и 21 Федерального закона «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» во взаимо­связи с положениями Уголовно-процессуального кодекса Российской Федера­ции, - предотвращение преступлений, разглашения государственной или иной охраняемой законом тайны, передачи сведений, могущих помешать установле­нию истины по уголовному делу или способствовать совершению преступле­ния, выполненных тайнописью, шифром, недопущение угроз свидетелю, дру­гим участникам уголовного судопроизводства, уничтожения доказательств, воспрепятствования иным путем производству по уголовному делу.

Именно и только в этих целях администрация следственного изолятора вправе осуществить цензуру переписки подозреваемого или обвиняемого, в от­ношении которого избрана мера пресечения в виде заключения под стражу, со своим адвокатом (защитником), при условии, что имеются достаточные и ра­зумные основания предполагать наличие в переписке недозволенных вложений (что проверяется только в присутствии самого этого лица) либо имеется обос­нованное подозрение в том, что адвокат злоупотребляет своей привилегией на адвокатскую тайну, что такая переписка ставит под угрозу безопасность след­ственного изолятора или носит какой-либо иной противоправный характер. В таких случаях администрация следственного изолятора обязана принять мо­тивированное решение об осуществлении цензуры и письменно зафиксировать ход и результаты соответствующих действий.

Что касается переписки подозреваемых и обвиняемых, содержащихся под стражей, с адвокатами, которая осуществляется с нарушением порядка, установленного названным Федеральным законом и предусматривающего, что любая переписка указанных лиц - как подлежащая, так и не подлежащая цензуре - осуществляется только через администрацию места содержания под стражей, то в случае выявления такого нарушения соответствующая кор­респонденция, безусловно, должна подвергаться цензуре, поскольку ее адре­сатами (или получателями) могут быть лица, содержащиеся в учреждениях, исполняющих наказания, переписка с которыми осуществляется толь­ко с разрешения лица или органа, в производстве которых находится уголов­ное дело, либо родственники и иные лица, переписка с которыми подлежит цензуре.

Таким образом, Конституционный Суд постановил признать взаимосвя­занные положения ст. 20 и 21 Федерального закона «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений», регулирующие осуществление администрацией места содержания под стражей цензуры пере­писки подозреваемых и обвиняемых, в отношении которых избрана мера пре­сечения в виде заключения под стражу, со своими адвокатами (защитниками), не противоречащими Конституции Российской Федерации, поскольку по кон­ституционно-правовому смыслу этих законоположений в системе действующе­го правового регулирования цензура переписки лица, заключенного под стра­жу, со своим адвокатом (защитником) возможна лишь в случаях, когда у адми­нистрации следственного изолятора есть разумные основания предполагать наличие в переписке недозволенных вложений (что проверяется только в при­сутствии самого этого лица) либо имеется обоснованное подозрение в том, что адвокат злоупотребляет своей привилегией на адвокатскую тайну, что такая пе­реписка ставит под угрозу безопасность следственного изолятора или носит ка­кой-либо иной противоправный характер; в таких случаях администрация след­ственного изолятора обязана принять мотивированное решение об осуществле­нии цензуры и письменно зафиксировать ход и результаты соответствующих действий.

В) Право осужденных на социальное обеспечение.

В своей жалобе в Конституционный Суд Российской Федерации гражда­нин А. В. Розенков просил признать не соответствующими ст. 39 и 41 Консти­туции Российской Федерации положения ст. 99 и 107 УИК РФ, а также поди. 7 п. 1 ст. 208 ип. 1 и Зет. 217 Налогового кодекса Российской Федерации.

Как следует из жалобы и приложенных к ней материалов, администраци­ей исправительного учреждения, в котором А.В. Розенков отбывал уголовное наказание в виде лишения свободы, из пенсии по инвалидности, назначенной ему как инвалиду III группы, и ежемесячной денежной выплаты, назначенной ему как ветерану боевых действий, производились удержания на его содержа-

ние - стоимость питания (в том числе диетического), одежды и коммунально­бытовых услуг.

Согласно статье 39 (ч. 1) Конституции Российской Федерации каждому гарантируется социальное обеспечение по возрасту, в случае болезни, инвалид­ности, потери кормильца, доя воспитания детей и в иных случаях, установлен­ных законом. Государство тем самым принимает на себя обязательства по со­зданию для соответствующих категорий лиц надлежащих условий жизнеобес­печения, в том числе путем предоставления доя этого необходимых денежных средств.

Статьи 99 и 107 УИК РФ, конституционность которых оспаривается за­явителем, предусматривают удержания из заработной платы, пенсий и иных доходов осужденных к лишению свободы для возмещения расходов по их со­держанию - стоимости питания, одежды, коммунально-бытовых услуг и инди­видуальных средств гигиены ежемесячно в пределах фактических затрат, про­изведенных в данном месяце, и определяют категории осужденных, которые освобождаются от этих расходов полностью или частично (осужденные, осво­божденные от работы по болезни, осужденные, являющиеся инвалидами пер­вой или второй группы, и др.).

Возложение на осужденных, получающих пенсию, наравне с осужденны­ми, которым начисляется заработная плата, обязанности нести расходы по сво­ему содержанию при отбывании наказания в исправительной колонии не про­тиворечит целям Российской Федерации как социального государства и пред­назначению пенсионного обеспечения, поскольку пенсии предоставляются гражданам в целях компенсации утраченного заработка или иного дохода (ст. 2 Федерального закона от 17 декабря 2001 г. № 173-ФЗ «О трудовых пенсиях в Российской Федерации»).

Соответственно правовое регулирование, предусматривающее возмож­ность удержания из пенсии, которую получает осужденный к лишению свобо­ды, расходов по его содержанию и одновременно устанавливающее нормы и

сроки такого удержания, а также гарантии сохранения определенной части пен-

118

сии в полном распоряжении ее получателя и освобождение в определенных случаях от несения указанных расходов, само по себе не может расцениваться как нарушающее конституционное право заявителя на социальное обеспечение.

Ежемесячная денежная выплата, установленная ст. 23.1 Федерального за­кона от 12 января 1995 г. № 5-ФЗ «О ветеранах», которая была введена в дан­ный Федеральный закон Федеральным законом от 22 августа 2004 г. № 122-ФЗ, представляет собой неотъемлемую составляющую социальной поддержки вете­ранов, в том числе ветеранов боевых действий, направлена на восполнение по­терь для граждан, ранее являвшихся получателями льгот в натуральной форме, и, таким образом, на обеспечение гарантирования стабильности их юридиче­ского статуса (Определение от 27 декабря 2005 г. № 502-0).

Особым значением ежемесячной денежной выплаты в системе социаль­ного обеспечения обусловливается установление ее специального правового режима. В частности, ветераны имеют возможность самостоятельно определять цели расходования ежемесячной денежной выплаты, например использовать ее для приобретения лекарств (что было существенно важно для заявителя), кото­рыми они до 1 января 2005 г. обеспечивались бесплатно.

Таким образом, положения ст. 99 и 107 УИК РФ - в системе действующе­го правового регулирования и с учетом правовых позиций Конституционного Суда Российской Федерации и сложившейся правоприменительной практики - не могут рассматриваться как допускающие возможность удержания из ежеме­сячной денежной выплаты, получаемой осужденным, являющимся ветераном боевых действий, расходов на его содержание. Иное не согласовывалось бы с правовой природой ежемесячной денежной выплаты, целями социального гос­ударства и назначением системы социального обеспечения в Российской Феде-

196

рации . [17]

3. Исполнение наказания в виде лишения свободы в исправительных учреждениях разных видов.

В Постановлении от 27 февраля 2003 г. № 1-П оспаривая конституцион­ность законоположения, граждане П. Л. Верещак, В. М. Гладков, И. В. Голы- шев и К. П. Данилов утверждали, что положение ч. 1 ст. 130 УИК РФ, в силу которого осужденному к лишению свободы время, проведенное в следственном изоляторе, не засчитывается в срок тюремного заключения, фактически удли­няет назначенный по приговору суда срок для отбывания в тюрьме, чем нару­шаются их права, гарантированные ст. 2, 6 (ч. 2), 15, 17, 18, 19, 21, 54 и 55 Кон­ституции Российской Федерации.

Конституционный Суд установил, что в правовой системе Российской Федерации рассматриваемое положение ч. 1 ст. 130 УИК РФ во взаимосвязи со ст. 49 (ч.1) и 71 (п. «о») Конституции Российской Федерации, ст. 1, 2 и 7 УИК РФ и ст. 3 УК РФ - как направленное на регулирование порядка и условий ис­полнения и отбывания наказания, назначаемого по приговору суда на основа­нии норм уголовного права, и по своей природе относящееся именно к уголов­но-исполнительному законодательству - в силу господства принципов юриди­ческой ответственности не может подменять или изменять соответствующие положения уголовного законодательства, регулирующие виды и размер наказа­ний, в том числе сроки, назначаемые по приговору суда для отбывания в тюрь­ме, т. е. ему не может придаваться смысл, расходящийся с аутентичным смыс­лом этого положения как нормы именно уголовно-исполнительного, а не уго­ловного права.

По смыслу положений ст. 130 УИК РФ во взаимосвязи с положениями ст. 72 УК РФ время содержания под стражей в качестве меры пресечения во всяком случае поддежит зачету при определении общего срока назначенного судом наказания, а также при исчислении срока отбытого наказания, позволя­ющего применить условно-досрочное освобождение от наказания. Такой под­ход корреспондирует международным стандартам, согласно которым предва­рительное заключение не должно применяться, если предполагаемому правона-

120

рушению не соответствует наказание в виде лишения свободы, а при вынесе­нии приговора срок, проведенный в предварительном заключении, следует или засчитывать в установленный приговором срок наказания, или принимать во внимание с целью сокращения срока наказания.

Соответственно и на основании ч. 3 ст. 72 УК РФ - исходя из ее места в системе уголовного законодательства, основанного на принципах справедливо­сти, гуманизма и соразмерности, в том числе из ее взаимосвязи со ст. 44, 56 и 58 УК РФ, а также со ст. 8, 97, 98 и 108 УПК РФ, - суд, вынося приговор и од­новременно назначая осужденному к лишению свободы отбывание части срока наказания в тюрьме, прежде всего, решает вопрос о зачете времени содержания под стражей в срок тюремного заключения.

Придание рассматриваемому положению ч.1 ст. 130 УИК РФ смысла, ис­ключающего правомочие суда засчитывать время нахождения в следственном изоляторе в срок тюремного заключения, вступало бы в противоречие с уго­ловно-правовой нормой (ч. 3 ст. 72 УК РФ), на основании которой суд вправе осуществить зачет времени содержания лица под стражей до судебного разби­рательства в сроки лишения свободы, в том числе в случае назначения отбыва­ния части срока наказания в тюрьме. По существу, это означало бы также, что вопрос об исчислении срока наказания, подлежащего отбыванию в тюрьме, и соответственно - об исчислении оставшегося срока наказания в виде лишения свободы, поддежащего отбыванию в других исправительных учреждениях, фактически решался бы органами исполнения наказания, которые тем самым получали бы возможность вторгаться в базовые элементы приговора, что недо­пустимо в силу ст. 49 Конституции Российской Федерации и конкретизирую­щих ее положений уголовного законодательства, согласно которым виновность лица в совершении преступления и обусловленное этим наказание могут быть установлены только приговором суда (ст. 43 и ч.З ст. 58 УК РФ).

Такое истолкование рассматриваемого положения ч. 1 ст. 130 УИК РФ, не учитывающее уголовно-исполнительный характер данного законоположения и

его действительное место в системе принципов и норм уголовного и уголовно-

121

исполнительного законодательства, в конечном счете несовместимо с призна­ваемыми Российской Федерацией как правовым государством принципами уго­ловной ответственности, в силу которых наказание должно быть справедливым, соответствовать характеру и степени общественной опасности преступления, предусматривается Уголовным кодексом Российской Федерации, назначается судом и должно исполняться на основании вступившего в законную силу при­говора.

Таким образом, положение ч. 1 ст. 130 УИК РФ, согласно которому срок лишения свободы, назначенный по приговору суда для отбывания в тюрьме, исчисляется со дня прибытия осужденного в тюрьму, в его конституционно­правовом смысле - исходя из его места в правовой системе Российской Феде­рации, в том числе во взаимосвязи с положениями ст. 46, 49 и 50 Конституции Российской Федерации, а также со ст. 3, ч. 2 ст. 58 и ч.З ст. 72 УК РФ, п. 7 ст. 98, ст. 108, ч. 7 ст. 302, п. 9 и 10 ч.1 ст. 308 УПК РФ, ч. 2 ст. 1, ч.2 ст. 2 и ст. 7 УИК РФ, - не исключает правомочие суда засчитывать осужденному к лише­нию свободы в срок наказания, в том числе в ту его часть, которая в соответ­ствии с приговором подлежит отбыванию в тюрьме, время, в течение которого

197

к нему применялась мера пресечения в виде заключения под стражу .

При введении Федеральным законом от 8 декабря 2003 г. №161 -ФЗ в ч. 2.1 ст. 78 УИК РФ, согласно которой срок отбывания наказания, определяе­мый для изменения вида исправительного учреждения, исчисляется со дня за­ключения осужденного под стражу, было учтено Постановление КС РФ от 27 февраля 2003 г. № 1-П.

Федеральным законом от 8 декабря 2003 г. № 161-ФЗ была дополнена ич. 1 ст. 130 УИК РФ следующим положением: «Если в период пребывания в следственном изоляторе к осужденному не применялась мера взыскания в виде водворения в карцер, срок его нахождения на строгом режиме исчисляется со [18]

дня заключения под стражу». Таким образом, зачет осужденному к лишению свободы в срок наказания, в том числе и той его части, которая в соответствии с приговором подлежит отбыванию в тюрьме, времени, в течение которого к нему применялась мера пресечения в виде заключения под стражу, поставлен под условие неприменения к нему в этот период времени меры взыскания в ви­де водворения в карцер. В соответствии со статьей 39 Федерального закона от 15 июля 1995 г. № 103-ФЗ «О содержании под стражей подозреваемых и обви­няемых в совершении преступлений» взыскание в виде водворения в карцер налагается начальником места содержания под стражей или его заместителем, что, по существу, означает, что вопрос об исчислении срока наказания, подле­жащего отбыванию в тюрьме, фактически решается органами исполнения нака­зания, тогда как виновность лица в совершении преступления и обусловленное этим наказание могут быть установлены только приговором суда (ст. 43 УК РФ). Такое изложение ч. 1 ст. 130 УИК РФ расходится с правовой позицией КС РФ, выраженной им в Постановлении от 27 февраля 2003 г. № 1 -П, и поэтому данное положение следует изложить следующим образом: «Срок нахождения осужденного на строгом режиме исчисляется со дня заключения под стражу».

В Определении от 21 декабря 2004 г. № 466-0 по жалобе Герасимо­ва А. В. на нарушение его конституционных прав ч. 3 ст. 127 УИК РФ, которая, по мнению заявителя, не предусматривая возможность зачета времени, прове­денного осужденным в следственном изоляторе, в срок отбывания в строгих условиях содержания в исправительной колонии особого режима, препятствует его переводу на более легкие условия содержания, КС РФ сослался на Поста­новление от 27 февраля 2003 г. и правовую позицию, выработанную им при проверке ч. 1 ст. 130 УИК РФ.

Конституционный Суд Российской Федерации указал, что время со­держания под стражей в качестве меры пресечения во всяком случае подле­жит зачету при определении общего срока назначенного судом наказания, а также при исчислении срока отбытого наказания, позволяющего применить условно-досрочное освобождение от наказания. Такой подход, как отметил

Конституционный Суд Российской Федерации, корреспондирует междуна­родным стандартам, согласно которым предварительное заключение не должно применяться, если предполагаемому правонарушению не соответ­ствует наказание в виде лишения свободы, а при вынесении приговора срок, проведенный в предварительном заключении, следует или засчитывать в установленный приговором срок наказания, или принимать во внимание с целью сокращения срока наказания.

В силу приведенной правовой позиции ч. 3 ст. 127 УИК РФ также не мо­жет быть истолкована как исключающая зачет осужденному к лишению свобо­ды в срок наказания, в том числе в ту его часть, которая в соответствии с уста­новленным законом порядком подлежит отбыванию в строгих условиях, вре­мени, в течение которого к нему применялась мера пресечения в виде заключе-

198

ния под стражу.

Федеральный закон от 8 декабря 2003 г. № 161-ФЗ дополнил ч. 3 ст. 127 УИК РФ указанием на то, что срок нахождения осужденного в строгих услови­ях отбывания наказания исчисляется со дня заключения под стражу, если в пе­риод его пребывания в следственном изоляторе к нему не применялась мера взыскания в виде водворения в карцер. По основаниям, изложенным выше, данное условие (водворение в карцер) при исчислении срока нахождения в строгих условиях отбывания наказания со дня заключения под стражу не долж­но быть предусмотрено и подлежит исключению. Данное положение следует изложить следующим образом: «Срок нахождения осужденного в строгих условиях отбывания наказания исчисляется со дня заключения под стражу».

4. Режим в исправительных учреждениях.

А. И. Владимирцев обжаловал положения ч. 6 и 8 ст. 82 УИК РФ, кото­рые, по его мнению, наделяют Министерство юстиции РФ правом по своему усмотрению и не на основании закона определять степень, характер и объем [19] ограничений конституционных прав и свобод, утверждая в Правилах внутрен­него распорядка исправительных учреждений Перечень поддежащих изъятию вещей и предметов, которые осужденным запрещается иметь при себе, полу­чать в посылках, передачах, бандеролях либо приобретать.

КС РФ указал, что сам по себе бланкетный характер нормы еще не свиде­тельствует о ее неконституционности. Бланкетный характер ч. 6и8 ст. 82 УИК РФ обусловлен интересами обеспечения стабильности установленного им регу­лирования, поскольку дать в законе перечень вещей и предметов, которые осужденные не вправе иметь при себе, невозможно в силу их объективно изме­няющихся ассортимента, характеристик и значения. При этом ч. 6 и 8 ст. 82 УИК РФ допускают осуществление Министерством юстиции РФ лишь вторич­ного нормативного регулирования - на основе и во исполнение специальных предписаний УИК РФ, который предусматривает возможность ограничения прав осужденных приобретать имущество и использовать его. То обстоятель­ство, что перечень вещей, предметов, не подлежащих использованию осужден­ными, дается не в самом федеральном законе, а в подзаконном нормативном правовом акте, не свидетельствует о неконституционности соответствующего правового регулирования, поскольку подзаконный акт лишь конкретизирует за­крепленное на законодательном уровне правоограничение.

Установление запрета на приобретение, получение, хранение осужден­ными тех или иных вещей, предметов или продуктов возможно, если это необ­ходимо для защиты конституционно охраняемых ценностей в демократическом обществе в интересах национальной безопасности страны, в целях предотвра­щения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья или нравственно­сти или защиты прав и свобод других лиц (ч. Зст.55 Конституции РФ; п. 2 ст. 8 Конвенции о защите прав человека и основных свобод). При его установлении не могут не приниматься во внимание режим и условия исправительного учре­ждения, объективная характеристика тех или иных предметов, на которые рас­пространяется запрет, и возможность их ненадлежащего использования в усло­виях исправительного учреждения. При этом устанавливаемые в нормативных

правовых актах запреты, которые носят произвольный или дискриминацион­ный характер и выходят за пределы ограничений, допускаемых с точки зрения принципов и требований конституционного и уголовно-исполнительного зако­нодательства, могут быть обжалованы в судебном порядке. Аналогичным обра­зом могут быть обжалованы решения и действия администрации исправитель­ного учреждения в суд общей юрисдикции, который проверяет законность и обоснованность примененных в отношении осужденных мер.

Таким образом, ч. 8 ст. 82 УИК РФ не предполагает произвольное огра­ничение права осужденного иметь при себе, получать в посылках, передачах, бандеролях либо приобретать определенные вещи, предметы или продукты и не лишает его права обжаловать в судебном порядке как установление в подза­конных нормативных правовых актах запрета на приобретение или использова­ние тех или иных вещей, предметов или продуктов, так и применение этого за-

199

прета в отношении него.

По жалобе И. П. Кирюхиной, которая являлась адвокатом, прибывшим в исправительную колонию для оказания юридической помощи осужденному и была подвергнута личному досмотру, в ходе которого ей пришлось раздеться до пояса, были проверены на соответствие Конституции РФ ч. 6 ст. 82 УИК РФ и п. 6 ст. 14 Закона РФ от 12 июля 1993 г. № 5473-1 «Об учреждениях и орга­нах, исполняющих уголовные наказания в виде лишения свободы», которыми администрациям исправительных учреждений (учреждениям, исполняющим наказание) предоставляется право проводить досмотры на их территории и на прилегающих к ним территориях, на которых установлены режимные требова­ния, лиц, их вещей, транспортных средств, а также изымать запрещенные вещи и документы, перечень которых устанавливается законодательством РФ и Пра­вилами внутреннего распорядка исправительных учреждений. По мнению за­явительницы, данные нормативные положения, предоставляющие администра- [20]

ции исправительного учреждения право производить личный досмотр находя­щихся на территории исправительного учреждения адвокатов, осуществляю­щих свои профессиональные обязанности по оказанию юридической помощи осужденным, противоречат ч. 1 ст. 1, ч. 1 ст. 15, ч. 3 ст. 17, ст. 18, 48, 53, 71 (и. «в»), и 72 (и. «б» ч. 1) Конституции РФ, а также ст. 7 и 8 Всеобщей конвен­ции по правам человека и ст. 13 Конвенции о защите прав человека и основных свобод.