После государственного переворота начала 90-х гг. ХХ века за переустройство общества взялись либерал-реформаторы. Вооружившись лозунгом «Даешь капитализм!», они, по существу, приняли концепцию возвратной модернизации. Осознавали ли российские либералы возможные последствия принятого курса?

Канонически вписанный в историю постсоветского реформизма Е.Г. Гайдар в конце 1989 г. утверждал: «Идея, что сегодня можно выбросить из памяти 70 лет истории, попробовать переиграть сыгранную партию, обеспечить общественное согласие, передав производство в руки нуворишей теневой экономики, наиболее разворотливых начальников и международных корпораций, лишь демонстрирует силу утопических традиций в нашей стране. Программа реформ, не предусматривающая таких ценностей, как равенство условий жизненного старта вне зависимости от имущественного положения, общественное регулирование, дифференциация доходов, активное участие трудящихся в управлении производством, просто не- жизнеспособна»[1].

Автор этого откровения подтвердил своими последующими реформаторскими импровизациями собственный прогноз. Либеральный проект провалился.

Реформы, инициированные коррумпированной элитой и поощряющие любые, в том числе криминальные способы «накопления капитала», скорей уводили от классической модели капитализма, чем приближали к ней. Вместо того чтобы рационально использовать реальные преимущества социализма при переходе к рыночной экономики, как это сделал социалистический Китай, реформаторы принялись бездумно их искоренять, фактически отдаляя перспективу строительства цивилизованного капитализма, загоняя ее в замкнутый круг.

Между тем, ниспровергаемый общественный строй в СССР содержал в себе вполне пригодные элементы для реконструкции общества по направлению к вожделенному рынку. Это, во- первых, формы собственности и структуры управления и об-

щественного регулирования хозяйства, отождествимые по ряду существенных параметров с государственным капитализмом; освобожденные от идеологических пут, они могли бы составить основу продвижения к желанной цели без социальных бедствий шоковой терапии. Во-вторых, советское общество располагало эффективной системой социальной защиты, от которой сегодня сохраняются лишь жалкие остатки.

А чего стоит отречение реформаторов от марксизма? Они оправдывают это не столько доктринальной несостоятельностью марксизма, сколько тем, что от него отвернулись интеллектуальная и политическая элиты России. Ссылаясь на это, Е. Гайдар и В. Мау, в частности, утверждали: «Происходит естественная реакция отторжения. То, что насильственно навязывалось на протяжении десятилетий, отходит на задний план, а то и вовсе исчезает из интеллектуальной жизни»[2].

Во времена перестройки и реформ 90-х гг. прошлого столетия идеологическое ренегатство действительно стало массовым явлением в верхних слоях российского общества. Причем прививалось оно новым режимом фактически в принудительном порядке. Однако пришедшие на смену марксизму суррогатные переложения западных доктрин, эзотерические, клерикальные и прочие версии модных тогда учений не выдержали проверку временем, поскольку оказались теоретически беспомощны в анализе и решении коренных проблем переходного периода.

Экономические и социально-политические провалы постсоветского реформизма стимулировали подъем левых течений общественной мысли и вместе с тем рост интереса к марксизму. «Этот интерес, - отмечают С.И. Дудник и В.М. Камнев, - является питательной почвой не столько для сохранения ортодоксального марксизма, а также не столько для возникновения новых вариантов неосталинизма, сколько для формирования и развития нового идейного течения, которое условно можно обозначить как «постсоветский марксизм»[3].

Таким образом, и в сфере интеллектуальной жизни российского общества намечаются сдвиги в сторону отринутого, было мировоззрения, отмеченное, однако, стремлением к переосмыслению и обновлению его доктринальных установок и принципов усвоения массовым сознанием. Время выявит возможности постсоветского марксизма выступить в роли конкурентной силы либерал-реформизму в сфере модернизации российского общества.

Пока же в этих сферах либерал-реформаторы не имеют достойных конкурентов. Обернув в свое время горбачевское «ускорение» вспять в ельцинское движение прямиком к капитализму, они упорно продолжают идти этим путем. По сравнению с ними В.И. Ленин может показаться убежденным консерватором. В самом деле, в своих прогнозах вождь мирового пролетариата отводил на переход к социализму целую историческую эпоху (несколько поколений], начало которой на практике положила весьма умеренная по тем временам новая экономическая политика. «Лево-уклонистами» называли тогда большевиков, которые пытались решить проблемы перехода одним махом, - «большим скачком», как сказали бы много позже маоисты.

А не в этом ли типологическом ряду оказались постсоветские реформаторы, предложившие либеральные проекты смены эпох за «пятьсот дней» или за несколько лет? «Цель приватизации - построение капитализма в России, причем в несколько ударных лет, выполнив ту норму выработки, на которую у остального мира ушли столетия», - говорил один из них А.Б. Чубайс, повторяя (едва ли осознанно] известное изречение И.В. Сталина о темпах построения социализма в СССР[4]. Лево- революционистский уклон в чистом виде.

Небольшое отступление. Неоспоримы подтвержденные историей гуманистические ценности либерализма: свобода личности, мысли, слова, гражданские права. Отвечает ли этим изначальным ценностям либерализма его российские адепты? Еще в 1918 г. Н.А. Бердяев писал: «Слово «либерализм» давно уже потеряло всякое обаяние, хотя происходит оно от прекрасного слова «свобода». Свободой нельзя пленить массы. Масса не доверяет свободе и не умеет связать ее со своими насущными интересами. Поистине в свободе есть скорее что-то аристократическое, чем демократическое. Эта ценность более дорога человеческому меньшинству, чем человеческому большинству, обращенная, прежде всего к личности, к индивидуальности. В революции никогда не торжествовал либерализм. Не только в социальных, но и в политических революциях он не торжествовал, ибо во всех революциях поднимались массы»[5].

Едва ли Н. Бердяев назвал бы антикоммунистический переворот в России в начале 1990-х гг. «революцией». В частности, потому что здесь восторжествовали не массы, а либеральное меньшинство. Правда, отнюдь не аристократическое, а представленное узкой группой ренегатов из высшей номенклатуры КПСС и комсомола, крупными хозяйственниками, всякими проходимцами и жуликами из маргинальных слоев населения. Да мало ли кто не компрометировал в России и других странах самое понятие «либерализм». По мнению Н. Бердяева, слово «либерализм» принадлежит к разряду «очень порченых слов... Порча либерализма началась со смешения целей и средств, с подмены духовных целей жизни материальными средствами»[6].

Современные критики либерализма нередко далеко заходят за пределы бердяевских оценок. Так В. Галин, усматривает в нем первоначало всех бедствий, включая «самые кровавые войны в мировой истории»[7]. Не соглашаясь со столь экстремальными оценками, зададимся все же вопросом: привнесли ли в российское общество либеральные реформы, которые проводятся с начала 1990-х годов в России, отмеченные ранее ценности? Вписываются они в гуманные традиции свободомыслия либерализма в западном или дореволюционном российском понимании? Едва ли. А вот с большевизмом по экстремизму, жестокости, авантюризму - сходство очевидное.

Западные критики неолиберализма весьма скептически оценивают его модернистские возможности. Выступая отнюдь не с антирыночных позиций, такие видные ученые как Дж. Стиглиц, П. Кругман, Р. Райх, К. Крауч отмечают, в частности, что в основе кризиса 2008-2009 гг. лежит неолиберальная экономическая модель. Чтобы не допустить новых кризисов, они указывают на необходимость усиления государственного регулирования вообще и прогрессивного налогообложения[8] - на том, что категорически не приемлют наши неолибералы.

Кстати, Россия, отнюдь, не является лидером по участию государства в экономике. Согласно исследованиям Организации экономической свободы и развития (ОЭСР], в последние годы фиксируется заметный рост удельного веса компаний с государственным участием. Так, во Франции и Италии на долю таких компаний приходится до 25 % ВВП, в Дании и Финляндии - 35-37, в Германии - 54 %, в Польше - 58 %, в Бразилии - 30 %, в Таиланде - 26 %, в социалистических Китае - 29 % и во Вьетнаме - 34 %. На этом статистическом фоне российский показатель (20 %) является далеко не рекордным.

Экономист В.Б. Кондратьев, из статьи которого заимствованы эти данные, пишет, что формы госкапитализма, преобладающие в XXI веке, существенно отличаются от тех, что существовали во второй половине XX века. Тогда вмешательство государства в дела предприятий принимало формы командной экономики и прямого перераспределения стратегических ресурсов. Сейчас же, как это ни парадоксально, приватизация и либерализация 80-90-х гг. XX века помогли создать новые гибридные формы капитализма, в которых государство оказывает влияние на инвестиционные решения частных компаний, владея миноритарной долей их капиталов[9].

Простившись с социализмом, страна очутилась в состоянии социально-экономического хаоса. Надо ли было заменять коммунистический проект либеральным? А может один другого стоит? Сошлемся на мнение западного критика либерализма, профессора Уорикского университета Колина Крауча, который считает, что в наше время либералы и марксисты - «причудливая пара» - «ушли в прошлое, которое сегодня представляется фантазией»[10].

Следуя ленинской диалектике понятий, «единых в противоположностях», не трудно убедиться, что ключевые смыслы и либерального, и коммунистического проектов, идеологически однозначны, одинаково архаичны. Типичным для постсоветских реформаторов является синдром рыночного детерминизма, порождаемый подходящим разве что для XIX века представлением о рынке в качестве всемогущего регулятора общественных отношений. Суть такого синдрома незамысловатая: достаточно, мол, ввести частную собственность, дать свободу торговле, отпустить цены, подстегнуть приватизацию, открыть дорогу вольной конкуренции, и все расставится по своим местам, наведется порядок в государстве, народ приобщится к благам западной цивилизации.

В этом отношении постсоветские реформаторы не оригинальны. Колин Крауч пишет: «Существует много подвидов и брендов неолиберализма, но за всеми ними стоит один господствующий принцип: свободные рынки, на которых индивиды заняты максимизацией материальных прибылей, - наилучшее средство для удовлетворения стремлений людей»[11].

Почему данный принцип в России на практике не выполнил свою цивилизаторскую миссию? Почему столь скоротечно, безоглядно проводились либеральные реформы?

«Не следует забывать, - пишет академик М.К. Горшков, - что действия и поступки реформаторов часто носили спонтанный характер и были во многом вынужденными в условиях тотального системного кризиса в агонизирующем СССР, когда времени на поиск более “щадящих”, постепенных путей реформирования уже не оставалось»[12].

Другое дело, что реформаторы оказались не на высоте вызовов времени, не смогли на них адекватно ответить. Быть может, сыграли роковую роль невежество, некомпетентность, амбициозная глупость, инспирированное извне зловредие реформаторов?

Вот ответ компетентного эксперта Андерса Ослунда, который в аннотации к изданию на русском языке его монографии «Строительство капитализма» характеризуется «как крупнейший специалист по проблемам посткоммунистической трансформации и переходных экономик»[13].

По его мнению, Е.Т. Гайдар и другие «авторы радикальных реформ» в постсоциалистических странах «были умны и талантливы и хорошо знали, чего хотели»[14].

А кто доказал, что умники, таланты и даже признанные гении не способны на ошибки, глупости и злодеяния? Какое из постсоветских государств, в коих автор и его американские коллеги пребывали советниками, пришло хотя бы к относительному благополучию, следуя такому, например, наставлению того же Ослунда: «Для того чтобы избежать неэффективного, частично реформированного государственного устройства, требуется как можно резче и определеннее, но без применения насилия, порвать с прежним общественным строем. Сильный шок необходим как на уровне общества, так и на уровне отдельного человека»[15].

Известно, что без насилия, конечно, не обошлось. Чеченская война, расстрел здания российского парламента, военные конфликты в среднеазиатских республиках.

А шоковая терапия? Ее последствия повсюду на постсоветском пространстве оказались катастрофичны. Россия же едва избежала полного и неотвратимого развала - экономического, социального, геополитического. Положение поправил переход правящей элиты от шока к более умеренной политике. Преодоление левого уклона? Как сказать.

Строго говоря, дело не в этом, а в самом существе социального проекта, реализуемого с начала 90-х гг. ХХ века. Известный экономист С.М. Меньшиков видит «коренное противоречие в концепции неолиберализма» в том, что, «утверждая в качестве главной цели минимизацию роли государства в экономике, она в то же время возлагает осуществление этой задачи именно на государство. Получается что-то вроде одного из основополагающих принципов теории научного коммунизма, когда провозглашаемая цель - отмирание государства - осуществлялась через всемерное развитие его функций по руководству обществом»[16].

Слегка «обтесав» эти постулаты, их легко перевести на язык футуристских аксиом «Коммунистического манифеста», естественных и для крайних противников капитализма позапрошлого столетия. Здравомыслящий капиталист Дж. Сорос обес- куражился стахановскими порывами реформаторов, неспособных уразуметь явленную современными обществами дихотомию: «На одном конце - коммунистические и националистические доктрины, которые бы привели к гнету государства. На другом конце - неограниченный капитализм, который привел бы к крайней нестабильности и в конечном итоге к краху»[17].

Общеизвестны итоги либеральных экспериментов: катастрофическое падение производства, губительное для страны социальное расслоение общества, экономическая и политическая нестабильность, социальная напряженность, рост преступности, обнищание народных масс, люмпенизация среднего (по российским меркам] класса, падение морали - словом, всеобщая деградация. Такого рода последствия вообще характерны для развивающихся стран, к коим ныне относится и Россия[18].

Утопичными оказались идеи быстрого создания рыночных механизмов и демократических институтов на основе идеи либерализма эпохи свободной конкуренции, равно как и надежды на быстрое и безболезненное включение постсоветской России в международные экономические структуры. Вновь сошлемся на Е.Т. Гайдара, который, осмысливая свой опыт реформатора, констатируя в изданной в 2005 г. монографии, что «Россия уже вышла из периода социально-экономических изменений, связанных с крушением социалистической системы, формированием рыночных институтов», признав вместе с тем, что «отдыхать от реформ, наслаждаться стабильностью рано»[19].

Обрушив советскую экономику, реформы не создали на ее месте новую, более эффективную экономику. К середине 90-х гг. ХХ века страну охватила хозяйственная разруха. Вдвое сократился валовой внутренний продукт. Роль России в мировой экономике существенна снизилась. Согласно исследованию ИМЭМО РАН, по состоянию на конец 1990-х гг. доля ведущих держав в мировом ВВП распределялась следующим образом: США - 18 %, Евросоюз - 25 %, Япония - 14 %, Китай - 3 %, а Россия - всего 1,2 %!. Исчезли или пришли в упадок важнейшие отрасли промышленности, такие как станко- и приборостроение, производство самолетов, сельскохозяйственного оборудования и др.

Отставание страны от развитых капиталистических стран не только не уменьшилось, но увеличилось. Теперь Россия по темпам развития отстает не только от них, но и от многих стран третьего мира. Тогда как, например, Индия, Бразилия, некоторые страны тихоокеанского региона продолжают успешно продвигаться по пути догоняющего развития, проводя модернизацию на собственных культурно-цивилизационных основаниях, постсоветская Россия пережила деиндустриализацию и значительно отстала от них.

В отдельные годы рост российского ВВП достигался в основном за счет добывающей промышленности. А декларируемые задачи - широкомасштабное внедрение новейших электронных, энергетических и информационных технологий, развитие космических и телекоммуникационных систем и т.п. - так и не были выполнены. Падают расходы государства на российскую науку, переживающую глубокий кризис, который, как показал разгром Академии наук России, является рукотворным. Если на широковещательный, но пока что фактически бесплодный, сколковский проект в ближайшее время предполагается израсходовать 250 млрд руб., то на финансирование РАН, столетиями успешно обеспечивающей развитие отечественной науки, в 2013 - 2015 гг. отводится 111,2 млрд руб.

Будучи президентом России Д.А. Медведев в программного рода заявлении прокламировал: «Россия, вперед!». Замечательно. Духоподъемно. А куда, собственно, вперед? На Давосском форуме в январе 2013 г. он как глава российского прави- [20] тельства заявил, что будущее России обеспечит экспорт не столько углеводородов, сколько потенциально необъятные ресурсы сельского хозяйства и чистой воды. В свое время Россия славилась вывозом пеньки, леса, пушнины и иных «даров природы», к коим, собственно, относятся и спасительные углеводороды. А когда же мы будем экспортировать дары научных технологий, обещанные сколковским проектом? Восстановление и рост производства в России осуществляется благодаря доходам от вывоза ископаемого сырья, которые формируют около половины расходной части бюджета.

Сравним: в США экспорт высокотехнологических производств и самих технологий составляет 95 % общего объема экспорта; поступления в бюджет от продажи наукоемких производств и технологий на внутреннем и внешнем рынках составляют около 90 %. Именно такого рода продукция образует более половины национального богатства США. Россия обладает в несколько раз большим богатством, около половины которого составляют, однако, природные ресурсы. По оценке Н.П. Федоренко, объем национального богатства России в период с 1895 по 2000 гг. увеличился в 32 раза1. Оно росло далеко неравномерно.

Любопытны в этом плане приводимые экономистом В. Андриановым сравнения темпов прироста национального богатства по «периодам правления» государством различными лидерами. В годы правления последнего императора России Николая II (1894-1917 гг.] национальное богатство страны увеличилось на 64 %. В то время, когда премьер-министром был известный реформатор С.Ю. Витте (1905-1906 гг.] роста национального богатства не было зафиксировано.

При руководстве правительством царской России П.А. Столыпиным (1906-1911 гг.] национальное богатство страны увеличилось на 6,2 %. В 1911-1917 гг., когда сменилось семь председателей правительства, национальное богатство уменьшилось на 3,2 %.

При В.И. Ленине (1917-1924 гг.] национальное богатство страны увеличилось на 20,8 %. Наибольшее приращение национального богатства России в составе бывшего Советского Союза [21] произошло в период правления И.В. Сталина (1924-1953 гг.], когда данный показатель увеличился на 240 %.

При Н.С. Хрущеве (1953-1964 гг.] прирост национального богатства страны составил 64 %. Под руководством Л.И. Брежнева (1964-1982 гг.] оно возросло на 186 %.

К.У. Черненко (1982-1984 гг.] и Ю.В. Андропов (19841985 гг.] не успели оказать реального воздействия на динамику роста национального богатства. В годы правления М.С. Горбачева (1985-1991 гг.] объем национального богатства по официальной статистике увеличился на 28 %. Распад Советского Союза и «экономические реформы» при Б.Н. Ельцине (1991-1999 гг.] привели к снижению стоимости национального богатства России примерно на 10 %*.

На начало третьего тысячелетия национальное богатство всех стран мира по оценке специалистов составляет 550 трлн долл., из которых половина приходится на наиболее развитые страны (США, Великобритания, Франция, Германия, Италия, Канада, Япония], и обеспечивается преимущественно за счет человеческого капитала. Национальное богатство США оценивается в 23,8 трлн долл. Остальная половина распределялась между странами ОПЕК - 95 трлн долл., странами СНГ - 80 трлн долл., и прочими странами - 100 трлн долл. Более половины мирового национального богатства составляет человеческий капитал - 365 трлн долл., на воспроизводимый и природный капитал приходится соответственно 95 и 90 трлн долл.

Национальное богатство России оценивается в 60 трлн долл., из которых на человеческий капитал приходится 30 трлн, природный - 24 трлн и на воспроизводимый - 6 трлн долл. В расчете на душу населения Россия имеет самый высокий показатель накопленного национального богатства - 400 тыс. долл. США, что в 4 раза выше общемирового показателя.

В то же время удельный вес накопленного человеческого капитала в России значительно ниже, чем в промышленно развитых странах[22] [23].

Постсоветская Россия вступила в мировой рынок экономически крайне ослабленной, с экономикой, зависимой от сырьевого экспорта (подробнее об этом см. главу IV). «Капитализм», который возник в постсоветской России, оказался совершенно неприспособленным к мало-мальски эффективному участию в процессах глобализации. Образовалась структура, соединяющая остатки государственного социализма, олигархический капитал полукриминального происхождения и обширный массив примитивного предпринимательства. Такая структура без поддержки государства в условиях глобализации обречена на подчинение транснациональному капиталу со всеми вытекающими политическими и социальными последствиями.

В результате такой интеграции экономика РФ, утратив свою самодостаточность, стала уязвимой для внешних воздействий, впадая в кризис или стагнацию от падения нефтяных цен на мировом рынке, финансово-валютных махинаций, экономических санкций западных стран. Влияние совокупности этих факторов повергло к концу 2014 г. российскую экономику в состояние, которое министр экономического развития А.В. Улюкаев назвал «гремучим и взрывоопасным»[24].

Социализм в СССР деградировал и разложился как общественный строй. Но возникла ли вместо него иная исторически легитимная система?

Один из первых российских олигархов Б.А. Березовский в своей программного жанра статье «От революции к эволюции» утверждал: «Период с 1991-го по 1997-й гг. не имеет аналогов в российской истории. Именно в течение этого времени реформаторы вместе с президентом Борисом Ельциным впервые в истории России осуществили трансформацию государства с централизованной экономикой и тоталитарной политической системой в государство с рыночной экономикой и либеральной политической системой»[25].

Суть этого изречения в лапидарном изложении такова: круг пройден - капитализм восстановлен поистине революционными темпами - фактически за пятилетку; передел собственности и власти состоялся; теперь главная задача победителей - стабилизировать ситуацию в принципе та же, что и после Октября: успокоить замордованное обрушившимися социальными переменами население, подменив былой идеал о «светлом будущем» новым скалькированным с «американской мечты». О чем речь? Уточним понятия.

Какая же это «эволюция» - радикальная смена за несколько лет общественного строя? Это скорей революция. Но, ясно не та, которую можно встроить в ряд признанных историей буржуазных и прочих революций.

Постсоветские катаклизмы, правомерно сравниваемые с послеоктябрьскими, вызваны вовсе не взрывом социальной энергии масс, либо уловившими ее импульсы провидческими дерзаниями реформаторов, что характерно для всех подлинных революций, а латентными процессами гниения правящей элиты. Перераспределение собственности и власти произошло одномоментно. Но кем? Как? В пользу кого? Окончательно ли? Снова напрашивается сравнение с Октябрем, от чего не уйдешь, пытаясь осмыслить реальности и фантасмагории постсоветизма.

Сопоставим. Собственность и власть в бывшем СССР захвачены не классом, не сословием и даже не организованной бандой (что бывало в истории], а неким неизвестным доныне социологии неформальным сообществом, состоящим, по гайдаровскому определению (см. ранее], из номенклатурных хапуг, теневиков советской экономики, международных корпораций.

Передел произошел отработанными в еще советские времена способами оболванивания народа и закулисными манипуляциями - через ваучеры, залоговые аукционы, финансовые пирамиды и прочие фикции «первоначального накопления капитала» постсоветского образца. В отличие от Октября, собственность отнята не у ничтожного меньшинства, а у подавляющего большинства населения.

Проведенная сверху фактически насильственными методами приватизация, обрушив прежний социально правовой порядок, отнюдь не стала социально-экономической основой становления социально-правового государства. Политолог Б.И. Зеленко пишет: «Неправовой характер начатой в 1990-е годы приватизации предопределил деформацию системы политико-правовых отношений постсоветской России... Было осуществлено не разгосударствление собственности, а, напротив, огосударствление прежней общенародной»[26].

В этой ситуации вне клинического анализа трудно объяснить старания победителей предъявить некий идеал, сопоставимый с социалистическим по способности умиротворения обобранных людей. Всякие его поиски, даже под видом «национальной идеи», совершенно бесперспективны, за исключением, быть может, тех случаев, когда они идут в этносоциумах, где идеал могут сформировать ожившие там исламские традиции. Моральный кодекс строителей коммунизма сгустился ныне в постные сентенции типа «свобода лучше, чем несвобода», «демократия лучше, чем тоталитаризм», «богатство лучше, чем бедность» и т.п. Все правильно. Кто же станет оспаривать, что плохое лучше хорошего? Никакой рефлексии тут не требуется.

Ладно. Советский строй потерпел крах. Возник ли на его месте иной строй, который можно было бы охарактеризовать с той понятийной определенностью, с какой идентифицируется минувший социализм или классический капитализм? Весьма сомнительно. Те реалии, которые называют «номенклатурным», «криминальным», «диким», «туземным», «бандитским» и т.п. «капитализмами», - всего лишь отдельные черты социальной данности, каждая из которых и все в совокупности никак не могут характеризовать всю наличествующую реальность.

А если поставить вопросы шире, глобальней, философичней, как это делает в близком к теме контексте В.В. Лапкин: «Возможно ли существование современного общества вне капиталистической системы мобилизации необходимых для его жизнедеятельности ресурсов, тем более в условиях их растущего дефицита? И, главное, способно ли «рыночное общество», общество капитализма выступить субъектом такой трансформации, т.е. преобразовать не столько капитал как собственное порождение, отчужденное и получившее всепроникающую власть над породившим его, сколько самое себя, т.е. общество, утратившее представление о своих истинных целях, интересах и потребностях, равно как и способность такое представление формулировать и отстаивать?»[27].

Вопросы поставлены отнюдь не риторические. Но, возвращаясь к нашей теме, ответим на них пока что вопросами риторическими. Стала ли социально легитимной реальностью в России частная собственность? Нет, конечно. И не станет до тех пор, пока государство и общество не найдут адекватного базовым правовым и моральным нормам решения вопроса о приватизации 90-х гг. ХХ века.

Это деяние воспринимается как преступное мошенничество не только российским обывателем, но и вскормленой коррупционной приватизацией властью, растаптывающей святое для капитализма право частной собственности всякий раз, когда это выгодно сановному бюрократу. Как это сделали, кстати, либеральные правительства Евросоюза, вынудив власти Кипра в начале 2013 г. изъять в целях преодоления финансового кризиса значительную часть банковских активов.

Сложились ли национальная буржуазия и другие классы «нормального» капиталистического общества? Обосновано ли с научной точки зрения таковыми считать вчерашних мелких спекулянтов и комсомольских активистов, ставших в одночасье миллиардерами, представляемых в виде «наших Рокфеллеров», или мелких лавочников и «офисный планктон», выдаваемых за «средний класс»? Не говоря уж о повсеметно деклассированных рабочих, крестьян, интеллигенции.

Правда, надо отдать должное шкодливой либеральной мысли, породившей в ходе митинговой истерии последнего времени понятийную несуразность - «креативный класс». Что это такое? К какой отрасли знания это отнести? Скорее всего - к той сфере информационных технологий, которая выращивает в электронных инкубаторах Интернета и прочих сетевых структурах виртуальные политические организации, вполне ощутимо воздействующие на реальную жизнь общества. Вылущивая из Интернет-жаргона отвечающие духу времени слова и смыслы можно без труда переименовать («переБРЕНДить?»] составляющие и их контенты социальной структуры общества. Примерно такие: «виннеры» (победители] и «лузеры» (неудачники] - два противоположных класса; между ними найдут свое место «креативы» (средний класс], а по краям «тролли» - зловредные маргиналы нового типа.

Вообще говоря, такая классификация уже давно бытует в публичном дискурсе. В отличие от марксизма, который изучает процесс классообразования, анализируя отношения собственности, она исходит из принципа материального, карьерного успеха. Один из видных участников дискурса П. Бурдье, аппе- лируя к этому принципу, в середине 80-х гг. прошлого века, например, трактовал отношения «виннеров» и «лузеров» как особую идейно-политическую конструкцию, которая идентифицирует их как некие социообразования[28].

Концепция вне социального по сути подхода к данной проблематике усвоена идеологией постсоветского реформизма, идеологический контент которой, по словам социолога Е.Н. Даниловой, «обеспечивает основу интерпретаций и различений на выигравших и проигравших». Дискурс в этой области, пишет она, «связан с идеологической легитимацией социального неравенства и социального порядка, сложившегося в процессе российской трансформации. Он упрощает и сводит к ди- хотомичной картине многообразные социальные явления, уводит от понимания сложных процессов экономической и социальной динамики»[29].

Советский общественный строй стал первой ступенью капитализма, осуществленного в виде поистине химерической конструкции - нечто составленное из мутирующих останков социализма, реформ, ставших обыденными афер и казнокрадства, либеральных иллюзий интеллигентов, массового одурения граждан, утративших вдруг жизненные ориентиры, и т. п. атрибутов становления «другого» мира, опрокидывающего привычные стереотипы, как бы потустороннего.

В девиртуализированном же виде социум предстает как разложившееся социалистическое общество с врастающими в него капиталистическими структурами - уродливый гибрид, возникший в результате противоестественного скрещивания генетически несовместимых систем. Конечный продукт либерального дурномыслия. Такое выморочное состояние, способное при соответствующих внешних воздействиях продолжаться неопределенно долго и деградировать, как показывают некоторые постсоветские регионы, в архаичные, докапиталистические общественные уклады.

Российское общество с начала 1990-х гг. погружают в обрисованное состояние либеральные реформы до уровня, ниже которого - перспектива тотального распада государства и общества. И пока еще трудно обнаружить убедительные признаки того, что именно на этом уровне не будет продолжаться циклическая эволюция в XXI веке, постоянно возвращаясь на круги своя. Выявляется скорей обратная тенденция, на что указывает возрождение звания Героя труда, народных дружин, стройотрядов и т.п. Прежний режим странным образом сдерживает движение вспять там, где он более всего сохранился, хотя точно так же гасит и импульсы модернизации. Таким исключением является Беларусь, где после кратковременного периода реформистской эйфории по существу был реставрирован советский строй.

Исторические традиции до сих пор во многом формируют политическое сознание всякого россиянина, независимо от его нынешнего гражданства, будь он чукчей, русским, лицом «кавказской» или любой другой «советской» национальности. Поэтому заведомо бесперспективны проекты модернизации, не привязанные, хотя бы имплицитно, к идущей от византийства традиции российско-советской государственности.

Данную традицию не смогли переломить социальнополитические перемены конца 80-х - начала 90-х гг. ХХ века. Это оказалось не под силу горбачевской политике «ускорения», переросшей в суетливую и бесплодную «перестройку». Провал «революции сверху» коренился в разложении и одряхлении как раз «верхов», беспомощных перед лицом надвинувшегося кризиса и неспособных реформировать систему без радикальной ломки социально-политических порядков и устоявшихся в обществе социопсихологических и ментальных стереотипов, прежде всего вросших в массовое сознание установок на государственный патернализм.

Примем как неизбежное и поворот к капитализму. Но тут- то и возникают вопросы. К какому капитализму? Он ведь разный. У каждой эпохи, страны, каждого региона он свой. Мы тоже получили свой - дикий, криминальный, коему нет примера в человеческой истории. Куда нас занесло? В «джунгли капитализма», - вспомним излюбленную метафору советской пропаганды.

Может быть, реформы ввели постсоветскую экономику в конкурентный рынок? Сегодня даже либеральные экономисты не решаются утвердительно отвечать на этот вопрос. Российская экономика ныне едва ли не более монополизирована, подчинена бюрократическому произволу исполнительной власти, чем во времена Госплана.

А что произошло в других странах СНГ? Казахский экономист Б. Излетеулов констатировал: «попытка с ходу войти в либерализованную, т.е. свободную экономику, провалилась. Казахстан, не располагая какими-либо институтами саморегулирования экономических процессов, отдался стихии, которую почему-то назвали «рыночной», хотя на самом деле у нас нет ни рынка, ни «полурынка» - вообще ничего определенного»1.

В национальную катастрофу втянули постсоветские реформы Украину, где следующий один за другим олигархические режимы привели к гражданской войне фактической утрате национального суверенитета.

Еще одна загадка: реформы вовсе не сделали необратимым расставание с тоталитаризмом. Сошлемся на одного авторитета постсоветского реформизма. Г. Попов писал, что «итогом российской ваучеризации стало ограбление народа», что она не создала социальных и экономических гарантий «против прошлого», равно как и «хозяина собственности», в результате чего отдача от нее «не увеличилась по сравнению с той, которую эта собственность давала, будучи государственной»; поскольку же разрушение последней «не создало более эффективной альтернативы, решающего «нет» тоталитарному социализму российская приватизация не сказала»2.

То есть не докрутили до конца. А если бы докрутили? Не осталось ли бы от России два десятка карликовых государств, [30] [31] возможно принятых в ООН, но стертых с заглавных страниц мировой истории? Это оптимальный вариант, не учитывающий возможность ракетно-ядерного авантюризма политических проходимцев, принявшихся делить Россию.

Возникающие в постсоветском обществе по далекой от классической формуле «власть - деньги - власть» субстраты собственности не несут в себе системосозидающего начала. Формируясь на основе расхищения общественного богатства, они разоряют народное хозяйство и порождают социополитический хаос. Полного омертвления социальной ткани после отпущенной «реформами» на волю рыночной стихии не произошло лишь благодаря действию не поддавшихся им инерционных сил социализма.

Эволюция властвующих элит в России сопровождается нарастанием компрадорских элементов в их политике. Они откровенно домогаются попечения со стороны «цивилизованного мира», международного капитала, НАТО, что вполне естественно, так как сколько-нибудь широкой социальной поддержки внутри страны их эгоистические устремления не находят. Запад делает встречные шаги. Если в разгар «холодной» войны в его политике преобладали формы и методы косвенного влияния на экономические, социально-политические процессы в СССР, то теперь они меняются на прямые, окрашенные патернализмом, подобные тем, что обстоятельно освещены в обширной историографии о неоколониализме.

Измененные применительно к особенностям нынешней ситуации, эти формы и методы стимулируют формирование зависимого капитализма, к чему направлены кредитная политика западных стран, частные инвестиции, интервенция доллара, бесцеремонные попытки воздействовать на российскую политику санкциями и иными способами экономического и политического дваления. Дело тут не в чьих-то злых кознях, а в объективных законах капитализма, которые обуславливают его развитие продолжением эксплуатации населения и природных ресурсов не только социально освоенного им мира, но и всех прочих пространств человеческого бытия. «И все же, - со своим резоном отвечает В.В. Лапкин на поставленные им вопросы, - капитализм как несовершенное, но, тем не менее, средство обеспечения прав, провозглашаемых демократией, сохраняет свою актуальность и безальтернативность, хотя и требует за это у общества непомерную цену... «Незавершенный проект» Модерна продолжается.»[32].

Постсоветские реформы привели в действие модель круговращения, по которой социализм стал перевоплощаться в предшествующий ему в Российской империи общественный строй. Но от своего недавнего прошлого, понятно, никому никуда не деться. Оно неотделимо от настоящего.

Каждая из постсоветских республик - его органичный продукт, непосредственно из него выросший вместе со всеми своими президентами, их советниками чикагской или иных зарубежных школ, необъятной бюрократией, муллами, церковными иерархами, политиканствующими генералами, криминальными авторитетами и т.д.

Именно в силу этого анализ того общего, что их пока объединяет, более продуктивен для осмысления существа постсоветских реформ в каждой из них, чем исследование местной специфики, учет которой, разумеется, необходим. Оставим в стороне бывшие советские республики Прибалтики. Здесь удалось миновать некоторые зигзаги эволюции по маршруту «туда - сюда - обратно», чему есть особые причины, требующие отдельного анализа. Сперва сакраментальный вопрос: был ли в СССР построен социализм?

Есть несколько идеологически мотивированных версий ответа. Одна - не был. Другая - был, но не тот, каким бы ему пристало быть. Третья, характерная для отечественного антикоммунизма, - не важно, был или не был, главное в том, что Октябрьская революция повлекла за собой утрату исторических связей, гибельный хилиастический срыв. В итоге Россия выпала из истории.

Несмотря на горы научных трудов и публицистических работ, посвященных проблемам становления и падения советского строя, его история полна загадок, порожденных сначала ее чрезмерной идеологизацией коммунистами и их противниками, а затем демонизацией либералами. Оценки истории СССР чрезвычайно разнообразны. «Таинственное» появление, «таинственное» исчезновение, - пишет академик Ю.С. Пивоваров. - Между ними - небывалый строй, не существовавший нигде и никогда. А его оценки лежат в диапазоне: суицид русского народа - величайший в истории подъем России»[33].

Как бы там ни было тот социализм, который на его закате называли «реальным» (преследуя, понятно, апологетические цели, чем можно пренебречь в завязывающемся здесь контексте], и был реальным. Во всяком случае, другого, реализованного на практике в столь широких масштабах и столь радикально изменившего не только российское общество, но и весь миропорядок, история не знает, даже если считать состоявшимися модели «демократического» или «национальных» - шведского, африканских и т.п. - «социализмов».

Если, случившееся в Петрограде в октябре 1917 г. можно, не особенно греша против истины, квалифицировать как «большевистский переворот», как один из возможных вариантов выхода из тогдашнего кризиса, то применительно к последовавшему за «штурмом Зимнего» процессу общественных преобразований такая оценка была бы крайне поверхностной и необъективной, поскольку она не разводит понятия «Октябрь как событие» и «Октябрь как эпоха».

Данный процесс явился не аномалией, случайным отклонением от «естественного» хода истории, сиречь становления капитализма, которое при сохранявшихся порядках едва ли могло выйти на восходящую спираль модернизации. Это была исторически закодированная революция, разорвавшая круг латентного развития Российской империи. Нелепо, излишне провинциально сводить ее истоки к «масонскому заговору» или трактовать как материализацию «марксистской утопии», насильственно навязанной народу.

Из этого, думается, и следует исходить, пытаясь осмыслить социополитические метаморфозы на постсоветском пространстве. Иначе они обращаются в зазеркальные перемены, транслирующие некие симулякры модерности из ниоткуда в никуда, из «несоциализма» в «некапитализм» в ходкой ныне интерпретации переходных маршрутов.

Пагубные последствия реформистских экспериментов особенно остро проявляются сегодня, в условиях мирового экономического кризиса, который, по существу, является общим кризисом капитализма. Россия получила ровно то, к чему не могли не привести ее либеральные реформы.

В частности, приватизация, осуществленная в ходе этих реформа, по словам нобелевского лауреата Дж. Стиглица, не может быть самоцелью. Он приводит в пример Китай, который не последовал советам МВФ, а выбрал свой путь, поставив на первый план увеличение количества рабочих мест, а не приватизацию. Китайские сельхозугодья до сих пор не перешли в частную собственность, однако экономика Китая развивается феноменальными темпами, а уровень иностранных инвестиций выше, чем в США. В такой ситуации возникает вопрос о дальнейшей приватизации государственных предприятий. При этом следует учитывать не вполне легитимно уже проведенную приватизацию, недостаток инвестиций, несправедливое распределение ресурсов.

«Проблема в том, - пишет Стиглиц, - что в России был принят совершенно неверный, искаженный взгляд на суть рыночной экономики. Конечно, кто-то получил от этого огромную выгоду». В итоге у людей нет веры в «социальную справедливость и законность». Отсюда вытекает и боязнь инвестировать в Россию. По мнению экономиста, необходимо «вернуть веру в законность права собственности, перераспределить доходы от пользования природными ресурсами, найти инструменты инвестирования в социальные нужды».

Способы решения этой проблемы нобелевский лауреат предлагает не новые. Нужно установить приемлемый размер налога на капитал и сделать корпоративный капитал прозрачным. Джозеф Стиглиц предлагает «восстановить веру в государство», и тогда, по его мнению, России как «стране, богатой природными ресурсами, внешние инвестиции не нужны, надо только сделать поступления от этих ресурсов стабильными и правильно распределять их в обществе»[34].

Вписались ли новые социообразования в мировую систему капитализма? Действительность - даже в симулякрах, разумеется, корректно трактуемых, - совершенно ясно дает отрицательные ответы на эти вопросы. В реальной действительности на месте рухнувшего строя возник зависимый капитализм в формах и структурах преимущественно криминального происхождения. Как было отмечено ранее, движение в этом направлении началось в первой половине 90-х гг. прошлого столетия, когда реформаторы опустили общество до уровня, ниже которого - перспектива тотального упадка и вырождения. Возникла ощутимая опасность того, что именно на этом уровне и будет продолжаться циклическая эволюция в XXI веке, постоянно возвращаясь на круги своя.

По-своему была реализована «возвратная» модель развития в среднеазиатских государствах, где советский тоталитаризм слился с выжившими при нем традиционными структурами и религиозными обычаями. Использовав этот симбиоз, власти здесь в целом сумели укротить тех реформаторов, которые пытались протянуть «дугу реставрации» слишком далеко в прошлое (некоторые предлагали взять за образец Парфянское царство, Османский султанат и т.п.], и адаптировать свои режимы к новым реалиям.

Цель оправдывает средства - вот принцип идеологов постсоветского реформизма. Не дело автора обличать их. Констатируем лишь то, что относится к предмету наших размышлений: отрекаясь от «старого», коммунистического мира, реформаторы тем самым загоняли общество в «проклятое прошлое» - вплоть до феодальных и даже рабовладельческих порядков, которые стали возникать не только на окраинах бывшей империи, но и на новостройках, рынках и в борделях ее столицы. Начатое либеральными реформами попятное движение в сторону докапиталистических состояний общества налицо во всех странах СНГ: деиндустриализация экономики, возвращение к натуральному товарообмену, реанимация сословных и клановых отношений, замена закона кулачным правом, разгул произвола центральной и региональных властей и т.д. В итоге - не сползание ли к каким-то модернизированным формам феодального устройства? Вопрос, возможно, преждевременный. Есть надежда, что спираль развернется в обратную сторону.

Такого рода тенденция отчетливо обозначилась после распада СССР, причем в рамках изложенной ранее инверсионной модели. Говоря проще, бывшие советские республики стали возвращаться к недавно отвергнутому прошлому. Не так, чтобы совсем. Но, тем не менее, к весьма важным формам политической жизни. Слишком далеко забежали назад. Не правы те, кто обвиняет В.В. Путина в реставрации советской системы, в попытках дать задний ход постсоветским реформам. Напротив, его президентская и последующая деятельность - это попытка вернуть страну на восходящий путь развития: от пещерного капитализма к цивилизованным формам социально-экономической жизни.

[1] Гайдар Е.Т. Частная собственность - новый стереотип // Московские новости. - 1989. - 8 окт.

[2] Гайдар Е., Мау В. Марксизм между научной теорией и светской религией (либеральная апология) // Вопросы экономики. - 2004. - № 5. - С. 4.

[3] Дудник С.И., Камнев В.М. Постсоветский марксизм: идейное своеобразие и перспективы развития // Вопросы философии. - 2013. - № 8. - С. 67.

[4] Цит. по: Независимая газета. - 1997. - 11 сент.

[5] Бердяев Н.А. Философия неравенства. - М., 1990. - С. 142.

[6] Там же. - С. 150.

[7] См.: Галин В.В. Тупик либерализма. Как начинаются войны. - М.: Алгоритм, 2011.

[8] См.: Крауч К. Постдемократия. - М.: ИД ГУ ВШЭ, 2010; Кругман П. Кредо либерала. - М.: Европа, 2009; Райх Р.Б. Послешок. Экономика будущего. - М.: Карьера Пресс, 2012; Стиглиц Дж. Крутое пике: Америка и новый экономический порядок после глобального кризиса. - М.: Эксмо, 2011.

[9] Кондратьев В.Б. Второе дыхание государственного капитализма // МЭиМО. - 2013. - № 6. - С. 6.

[10] Крауч К. Странная не-смерть неолиберализма. - М., 2012. - С. 15.

[11] Там же. - С. 11.

[12] ГоршковМ.К. Указ. соч. - С. 130 - 131.

[13] Там же содержится весьма показательная справка: с 1991 по 1994 г. - экономический советник Правительства России, с 1994 по 1997 г. - Правительства Украины, с 1998 г. - советник Президента Кыргызстана Аскара Акаева, затем сотрудник в фонде Карнеги в Вашингтоне.

[14] См.: ОслундА. Строительство капитализма. Рыночная трансформация стран бывшего советского блока. - М., 2003.

[15] Там же. - С. 654.

[16] Меньшиков С.М. Анатомия российского капитализма. - М., 2004. - С. 308-309.

[17] СоросДж. Новый взгляд на открытое общество. - М., 1997. - С. 25.

[18] См.: Радыгин А., Энтов Р. «Провалы государства»: теория и политика // Вопросы экономики. - 2012. - № 12.

[19] Гайдар Е.Т. Долгое время. Россия в мире: очерки экономической истории. - 2-е изд. - М.: Дело, 2005. - С. 645, 646.

[20] Грани глобализации. Трудные вопросы современного развития.- М., 2003. - С. 533.

[21] [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://cribs.me/ekonomika/ natsionalnoe-bogatstvo-rossii

[22] Андрианов В. Национальное богатство, природные и трудовые ресурсы России // Общество и экономика. - 2013. - № 4-5. - С. 127 - 128.

[23] Там же. - С. 130.

[24] Ведомости. - 2014. - 22 сент.

[25] Березовский Б. От революции к эволюции // Независимая газета. - 1998. - 22 янв.

[26] Зеленко Б.И. Через политическое согласие к правовой демократии. - Согласие в обществе как условие развития России. - Вып. 3. - Политическое согласие: Стратегии и реальность. - М., 2013. - С. 66.

[27] Лапкин В.В. «Модернизация» и «капитализм»: переосмысляя современное развитие // ПОЛИС. - 2012. - № 6. - С. 59 - 60.

[28] См.: Bourdieu P. Distincion. A social critique of the judgment of taste. - Cambridge MA Harvard University Press. - 1984.

[29] Данилова Е.Н. Дискурс выигравших и проигравших в российских трансформациях // СОЦиС. - 2014. - № 5. - С. 25.

[30] Цит. по: Политический журнал. - 2004. - 15 июня. - С. 63.

[31] Независимая газета. - 1998. - 29 янв.

[32] Лапкин В.В. Указ. соч. - С. 54.

[33] Пивоваров Ю.С. О «советском» и путях его преодоления (статья вторая]. Что делать? // ПОЛИС. - 2014. - № 2. - С. 32.

[34] См. Стиглиц Дж. Глобализация: тревожные тенденции. - М.: Мысль, 2003.