Едва ли не единственным направлением постсоветских преобразований, совпадающим с процессом модернизации, так сказать, «усредненной» западной модели, явилась демократизация, которая по ряду признаков (идеологический плюрализм, многопартийность, свобода слова и т.п.] стала в той или иной форме и степени фактом общественной жизни в России и ряде других стран СНГ. Демократия здесь еще не стала образом жизни общества. До этого далеко. На это в западных странах ушли века. Возможно, в современных условиях в России демократический транзит будет происходить более быстрыми темпами.

Пока же, возникшие институты и процедуры демократии действуют почти везде с изъянами, попятными движениями столь существенными, что заставляют усомниться в ее подлинности. Но мнимость, симулятивность могут быть необходимыми предпосылками реальных преобразований, в том числе и связанных с демократическими переменами, каковые, хотя бы иногда и в фарсовом виде, имеют место быть на постсоветских просторах. Человек может усвоить нормы демократического поведения и в виртуальном мире, следуя им затем в мире реальном. Он там, в Зазеркалье, за интернетным экраном учится быть демократом. Там, если не здесь, может возникнуть образ гражданского общества, которое в ходе неких эманаций реализуется и в реальном мире. Почему бы и нет, если иначе не получается?

Отвергнув «социалистическую демократию» и иные базовые советские ценности, правящая элита новой России не выдвинула убедительную модель демократизации, предлагая ее западные образцы, неуклюже приспособленные к традиционным ценностям, включая и некоторые из тех - равенство, справедливость, патриотизм, - которые прокламировались советской властью. В ход шло все, что представлялось привлекательным постсоветским лидерам, политические убеждения и вкусы которых формировались «единственно верной» государственной идеологией, демонстрируют и сегодня отмеченные авторитаризмом методы утверждения новых демократических ценностей.

Отмечая названные особенности демократизации в России, политолог Е.Б. Шестопал пишет: «построенная методом «тыка» система демократических ценностей транслировалась и продолжает транслироваться от элиты к массовому сознанию в чрезвычайно путанной и неясной форме... При этом ни одна политическая сила (ни левые, ни правые, ни правящая элита в целом] не выстроили непротиворечивую и внятную идеологическую конструкцию, которая могла бы стать основой национальной стратегии. Очередь до этой задачи дошла только в начале третьего президентского срока В.В. Путина»[1].

Симптомы такого рода трансформаций угадываются в суете текущей политической жизни. Прошедшие в последние годы парламентские и президентские выборы в России, иные политические события, новые пакеты реформ обнаруживают поворот правящих элит от выморочных проблем к реальным, что стимулируется экономическим кризисом, не признать наличие которого не удалось (а очень хотелось].

Каков тренд? Вроде бы пытаемся более рационально, адекватно требованиям времени идти туда, откуда отправились на поиски нового мира. Таков процесс демократизации постсоветского общества. Чем он обернется в конечном счете? Какие политические ориентации примет? Обоснована ли сама постановка этих и вытекающих из них проблем? На эти и любые другие вопросы, значимые для демократического общества, дают альтернативные ответы конкурирующие между собой политические партии.

Но где они такие партии? В России все еще не сложилась партийная система, способная стать эффективным фактором демократизации общества. Та партсистема, которая возникла в 90-е гг. ХХ века, давно разложилась: фактически приручена или затоптана оппозиция, левая и правая, - правящей партией. Единая Россия, превратившаяся в карикатурное подобие КПСС, выполняет роль приводного ремня исполнительной власти. Здесь во многом коренятся причины нестабильности политической ситуации в стране.

Происходящая в России социальная диверсификация постсоветского общества изменяет его структуры как в вертикальном, так и в горизонтальном измерениях. Былые классы стратифицируются на группы, отличающиеся друг от друга не только по социальному положению, но и по иным признакам, зачастую оказывающим решающее влияние на их политические ориентации и поведение, - региональные, этнические, профессиональные, конфессиональные и т.п. Радикально преобразились насаженные на вертикаль элитарные прослойки: в функциональном плане - путем нелегитимного присвоения собственности на вновь поделенное общественное богатство; в институциональном отношении - от номенклатурно зафиксированной иерархии к аппаратно-клановой олигархии на республиканском и региональных уровнях.

Постсоветские элиты, соединив в своих руках власть и собственность, рассредоточились после распада СССР в олигархические структуры национальных республик. Собственно, только лишь этот слой, разбавленный представителями теневого капитала, криминалитета, сервильной интеллигенции и т.п.

групп, получил крупные преимущества в ходе «перестройки» и последующих перемен. Социальные перестановки затронули, прежде всего, верхние этажи властной пирамиды; кардинальных преобразований она не претерпела. В целом же, по данным социологических опросов более 70 % представителей современной политической и свыше 60 % бизнес-элиты России - выходцы из рядов советской номенклатуры. Местных элит перемены коснулись еще слабее: подавляющее большинство региональных руководителей вышло из партийно-советских или управленческо-хозяйственных функционеров.

С другой стороны, и «низы» остались там же, где и были, опустившись, правда, еще ниже. Их политическое сознание, по тем же опросам, осталось советским. Во всяком случае, в России и тех странах СНГ, где таким опросам можно доверять, свыше половины опрошенных испытывают ностальгию по советскому прошлому. «Верхи» не могут не учитывать это, если хотят остаться наверху. Поэтому сдают назад даже в тех областях общественно-политической жизни, где перемены носили, безусловно, прогрессивный характер, восстанавливая авторитарные способы и формы правления.

Правящий режим, соединив в своих руках власть и собственность, к концу 90-х гг. ХХ века, перевоплотился в авторитарно-олигархическую систему, представленную крупным капиталом, силовыми структурами, коррумпированной бюрократией, криминалитетом и связанными с ними политическими образованиями.

Социальное неравенство является основной причиной авторитаризма, который призван смягчать социальные противоречия, контролировать их, а если они вызывают массовые антиправительственные выступления подавлять последние насильственными способами. История постсоветской России, Украины и других стран СНГ дает множество примеров подобного рода.

Формирующиеся в постсоветской России политические учреждения объективно служат воспроизводству авторитаризма. Данный феномен, конечно, может быть назван «демократическим авторитаризмом» или «авторитарный демократизм». Не столь важно. Мы ведь привыкли жить по понятиям.

В России реализация авторитаристских проектов обычно происходит наискосок, зачастую вопреки их целевым установ-

кам. Общество все еще далеко от политической стабильности. Конфликтогенные процессы разложения продолжаются, сохраняя инерцию первого десятилетия постсоветских перемен.

Демократический выход из этого положения фактически заперт на обозримое будущее либерал-реформаторами (или мимикрирующими под них политиками], которые по прихоти судьбы, оказавшись при власти, своей некомпетентной политикой скомпрометировали саму идею демократии как ключ к решению социально-политических проблем.

Остается другой путь, к которому, судя по всему, влечется Россия: усиление уже институциированных в стране авторитарных структур власти, что, как это ни прискорбно признавать, только и способно, видимо, спасти общество от дальнейшей деградации. К такому же выводу приходит даже такой убежденный адепт либерал-реформизма, как известный экономист Е.Г. Ясин. «Лучшим вариантом, - утверждает он, - была бы активная реформаторская политика авторитарного режима до начала демократизации»[2].

А разве не авторитарными методами были проведены первые демократические реформы? С тех пор (с конца 1980-х годов] демократический транзит стал реальным фактом общественно-политической жизни в России. Правда, его влияние неравномерно и непостоянно. Развивающиеся институты и процедуры демократии отмечены существенными недостатками, вызываемыми, как правило, произволом власти. Во всяком случае, демократизация в России не вполне адекватна классической модели западной демократии, в соответствии с которой либерал-демократы пытались перестроить советскую политическую систему.

А собирается ли теперь руководство страны проводить системную модернизацию по европейским образцам? Весьма сомнительно. Эти образцы предполагают установление реальной демократии, политическую конкуренцию и свободную от произвола бюрократии экономику. Деклараций по этому поводу много, но к ним по сути дела и сводятся благие намерения правящих элит, которые, по словам Ю.Д. Гранина, «больше всего боятся потерять привилегии, а руководство страны - ослабления «властной вертикали», скрепляющую асимметричную РФ.

Последняя, действительно, до сих пор не застрахована от распада вследствие внутренних и внешних вызовов... Россия, как и прежде, пойдет по пути догоняющего развития при авторитарной форме правления. Важно, чтобы этот авторитаризм, был авторитаризмом развития, отдающим доходы нефтегазового комплекса на индустриализацию страны, развитие образования и науки»[3].

В ХХ веке эта модель действительно весьма широко и успешно была реализована во многих странах. К началу текущего века более ста стран самых различных уровней социальноэкономического развития так или и иначе установили политические режимы по образцу западной демократии. Однако затем последовал ее кризис. Далеко не все постсоциалистические страны смогли освоить на практике западную модель демократии. В азиатских республиках бывшего СССР тоталитаризм сменился авторитаристскими режимами. Авторитаризм заметное влияние оказал на политические трансформации в России.

В некоторых постсоветских республиках процесс демократизации был изуродован подъемом радикал-национализма. Крайние, близкие к нацизму формы он принял на Украине. Там с начала 2014 г. на националистической почве происходят массовые погромы, убийства, травля инакомыслящих. Крайний национализм стал официальной идеологией киевского режима, который развернул массовые репрессии против мирного населения Донбасса, Киевские националисты развернули массовые репрессии на Донбассе, где от авиабомбежек и артилле- ристских обстрелов погибли тысячи людей и превращены в руины целые кварталы городов и поселков.

Националистические организации Украины выступают как ревнители национальной идеи, «неуничтожимой и бессмертной», «заложенной Богом-Творцом в эволюцию человечества». Крупнейшие из них Организация Украинских Националистов (ОУН] и Конгресс Украинских Националистов (КУН], да и киевской режим в целом исходят из политических идей вскормленного фашизмом С. Бандеры - «великого наследника и воплотителя идей украинского национализма». Конечная цель этих идей - создание сильного унитарного государства, некой славянской империи, основанной на принципах великодержавного гегемонизма[4].

В ходу и тема жизненного пространства. Так депутат Рады, лидер Радикальной партии О. Ляшко опубликовал в киевской печати карту, на которой «великая Украина» простирается от Польши на западе до Волги на востоке и от Беларусии на севере до Терека на юге[5].

Организации, подобные упомянутым, действуют во многих странах. Национализм может превратиться в чрезвычайно активную область общественного сознания. А в определенных условиях он становится решающим фактором влияния на идеологию и поведение различных социальных групп и политических партий. Западная демократия относится к этому с должной политкорректностью. В последнее время представители националистов были избраны депутатами в парламенты и местные органы власти в Австрии, Франции, Швеции и ряде других стран, в Европейский парламент. Кстати, нацистская партия в Германии пришла к власти в 1933 г. используя демократические институты, - в результате всеобщих выборов.

Политические перевороты в Египте, Ливии, на Украине, как и другие «цветные революции» отнюдь не привели к торжеству демократии. В самих западных странах массовый электорат все более пассивно относится к участию в демократических процедурах. Падает явка избирателей на выборах - на 10 % в 49 демократических странах с начала 80-х гг. прошлого века. Затянувшийся экономический кризис стимулировал упадок веры европейцев и американцев в социальные возможности демократии. Отмечая это, газета «Ведомости» в редакционной статье пишет: «В то же время уверенный экономический рост Китая дал понять, что недемократические модели развития могут быть эффективными. Задача действующих демократий - борьба с представлением о том, что победа на выборах дает карт-бланш большинству, и создание новых возможностей для выражения политических предпочтений граждан»[6].

Не все ладно с демократическими правами и свободами в постсоветской России. Это подтвердили массовые протесты против фальсификации выборов в 2011 - 2012 гг. Режим защищается. Инстинкт самосохранения действует испытанным прошлым способом. Инициирована и принятая на федеральном и региональных уровнях целая серия запретительных правоустановлений. Не курить. Не сквернословить. Не кощунствовать. На митингах не буянить и прочие запреты, вполне благонамеренные, но первостепенно ли актуальные для страны, перегруженной острыми социальными проблемами и опутанной сетями повсеместной коррупции. «Законобесие» (Екатерина II)? Да нет. К чему демонизировать правотворцев. Скорей, законоблудие.

За постсоветский период Госдума ФС РФ приняла тысячи законов, многие, если не большинство, из которых мелкотрав- чаты и пустопорожни, либо заведомо неисполнимы. «Законодательная деятельность нынешней Государственной думы, - пишет в редакционной статье газета «Ведомости», - отчасти напоминает эпоху промышленного переворота. Законотворчество перестает быть сферой ручного труда профессионалов и все больше похоже на конвейерное производство, где каждый выполняет только предписанные ему манипуляции с поступившим законопроектом». Далее газета сообщает, что депутаты этого созыва, по данным автоматизированной системы обеспечения законодательной деятельности, внесли за два года 1353 законопроекта - примерно половина от 2850 новелл, которая рассматривала нижняя палата парламента[7].

Все ли они отвечают насущным потребностям жизни общества? Весьма сомнительно. Что случилось, например, с такими важнейшими правовыми актами, как законы о здравоохранении, пенсионном обеспечении, образовании, местном самоуправлении, судопроизводстве и рядом других парламентских установлений, направленных на решение коренных проблем жизнедеятельности российских граждан? По сути дела, едва ли не каждый из них не привел к тем позитивным результатам, на которые был рассчитан.

Почему? Вопрос упирается в присущие авторитаризму свойства - централизация личной власти, командное управление, снижение роли представительных институтов, иерархический тип руководства, установка на принудительные меры в отношениях с оппозицией. Под покровом Конституции 1993 г., легитимизирующей авторитарную власть президента, его администрация и прочие органы исполнительной власти действуют в обход парламентских установлений по своему усмотрению, учитывая или вовсе игнорируя их в соответствии с указаниями сверху. Нормальный порядок правоприменения при авторитарных режимах любой политической конструкции - репрессивной, как в Португалии при Салазаре, или либеральной, как в Великобритании при Тэтчер. В любом случае подобный порядок открывает для России путь к тоталитарному устройству государства.

А может это только кажется мнительным критикам режима? В отдельных случаях, возможно, так оно и есть. Следует, однако, признать, что демократический транзит, который, хотя бы порой и в виде миража, имеет место быть в современной России. Конкретизируя проблему, уместно сослаться на статью о «превентивной» демократии В.Л. Иноземцева в «ПОЛИСе»: «Безусловно, власть делает немало ошибок, она искусственно стимулирует поляризацию и радикализацию общества, но она действует строго в рамках избранного ею временного горизонта»[8].

Как назвать сменившие КПСС алчущих власти и денег номенклатурные звенья и не столь влиятельные поначалу группировки этно-сепаратистов и диссидентствующих либералов? Независимо от их самоидентификации новые политические организации и движения поддаются традиционной классификации по идеологическим парадигмам: либеральнодемократическая, лево-социалистическая (включая коммунистическую] и националистическая (последняя зачастую несет отпечаток конфессиональных течений, особенно в регионах со значительным влиянием ислама]. Общим местом в обосновании партиями различных политических оттенков своих идеологических платформ является способ, каким они определяют собственную социальную базу.

В партийных документах практически всех партий и, прежде всего, естественно, лево-социалистических, но и прокремлевских и явно антикоммунистических находят отчетливое отражение попытки определить свою социальную базу, исходя из недавно еще непререкаемых марксистско-ленинских представлений о структуре общества как совокупности двух классов - рабочих и крестьян - и социальной «прослойки» - интеллигенции. Если применительно к советскому обществу такой подход был относительно - хотя бы в парадигме господствующей идеологии - оправдан, то в последующий период, когда легализовались прежде не признававшиеся и вскрылись новые социальные слои и группы, он выглядит явной нелепицей. Устойчивая социальная база партий вообще невозможна в условиях переходного состояния общества. Сама подвижность социальных процессов обрекает современный политический ландшафт на неустойчивость и беспорядочную динамику.

Между тем партии продолжают играть по старым правилам, хотя ни у одной нет того, что в традиционном смысле квалифицируется как социальная база. Как в этом плане предстают наиболее близкие по идеологии к коммунистическим идеям КПРФ и иные политические организации левосоциалистического толка?

Во-первых, к ним относятся несколько десятков объединений подобного рода, что само по себе отражает социальную и идеологическую плюралистичность политически активной части общества. Во-вторых, - и это главное, - и названные организации, и все прочие, включая некоммунистические, политически и идеологически отторгаются общественными движениями, если таковыми их считать не по тому, как они себя называют, а по тому, какую роль реально играют в жизни общества.

Так, организаторы и, по крайней мере, большинство участников забастовочных, этнических, конфессиональных и иных выступлений общественного протеста последних лет, как правило, отмежевываются от всяких политических партий, в том числе рабочих, социалистических, национал- патриотических и т.д. И экологическое, и движение обманутых вкладчиков, и прочие столь же решительно не приемлют не только руководство, но и организационное участие любых политических партий в своих выступлениях и повседневной деятельности.

Разумеется, надо принимать во внимание и несомненно присутствующий в массовом сознании и психологии антипартийный, а точней аполитичный синдром, возникший во времена однопартийной политической системы. Одно сравнение. Если, двухпартийная система в США базируется на 30 % политически активных граждан, то многопартийная в России - всего лишь на нескольких процентах, что объясняется неразвитостью политической культуры, неспособностью масс к самоорганизации, их недоверием, даже отвращением к навязываемым партиями нормам политического поведения. Сверху это подтверждается беспрерывными попытками партийных лидеров создавать всяческие блоки и объединения - правые, левые, центристские, патриотические, про- и антипрезидентские и т.д., которые всякий раз закольцовываются марксистсколенинским понятием: «партия - наш рулевой».

Многолетние усилия правящих элит создать такую партию увенчались в 2003 г. учреждением «Единой России», провозгласившей тогда свой Манифест «Путь национального успеха». Возникла партия власти, сравнимая по влиянию на общество и государство с КПСС, которая отличается от нынешней своей эманации уровнем организованности, идеологическим догматизмом, жесткой иерархией партийной номенклатуры, строгим, без сегодняшних коррупционных вольностей, порядком распределения материальных благ и иных привилегий. В главном же - стремлении любой ценой удержать власть, сращивании с государственными структурами, неизбывной приверженности к авторитарным формам правления - они воспроизводят КПСС, генетически неотделимы от нее, являются выделившимися из нее образованиями, модифицированными постсоветской спецификой.

Критерием принадлежности к партии власти является не столько непосредственное отправление ее деятелями и структурами политических функций, сколько их положение и роль в иерархии сил, составляющих вертикаль исполнительной власти - от президента и правительства до региональных элит. В политическое поле ее деятельности вовлечены частью (во многих случаях целиком] представительные органы власти республиканского и местного уровней, которые проводят столичный курс. Партию власти формируют и финансово-

промышленные группировки, срастающиеся с политическими структурами и образующие вместе с ними неформальную олигархическую систему. Массовой такую партию делает чиновничество, заполняющее все ее клетки, а также широкая сеть организаций, фондов и иных институций, выполняющих посреднические, лоббистские, консультативные и т.п. функции. Что же касается наиболее влиятельных партий оппозиции, то они лишь имитируют противодействие властвующим элитам, помогая последним поддерживать политическое равновесие в обществе с помощью беспринципных компромиссов в верхах и социальной демагогии, амортизирующей протест масс в низах.

Развитие партий, врастание их в формирующиеся структуры власти подчиняются определенной закономерности, характерной для всех обществ переходного состояния: «По мере того как развивается процесс институционализации и возрастает мобилизационный аппарат, - отмечал французский социолог Пьер Бурдье, - на практике и в настроениях беспрерывно усиливается весомость императивов, связанных с воспроизводством аппарата и предлагаемых им постов, привязывающая к себе тех, кто их занимает, всякого рода материальными и символическими интересами, в ущерб императивам стремления к достижению целей, провозглашенных аппаратом. Становится понятно, что партии могут таким образом подводиться к тому, чтобы жертвовать своей программой ради удержания власти или просто выживания»[9].

Либеральное обновление законом о партиях в 2012 г. распылило партийно-политическую систему, вернув ее к 1990-м годам, когда в стране действовало множество партий, в массе своей мелких по численности и ничтожных по влиянию. Это вообще характерно для стран переходного периода, что в свое время продемонстрировали, например, бывшие колонии при переходе к государственной независимости. В 1990 - 1999 гг. в России возникло более пяти тысяч партий и движений. Большинство их них распадалось вскоре после учредительных собраний, либо осталось в виде крошечных группировок, непонятно на какие средства и во имя чего существующих. Ситуация, похоже, повторяется.

Причем и сегодня даже относительно крупные и влиятельные партии представляют собой не унитарные организации общегосударственного масштаба, а конгломераты региональных отделений, зачастую проводящих политику, весьма отличную от той, которую отстаивают их столичные лидеры. В целом демократические, либеральные, социал- демократические, национал-патриотические, да и почти все прочие партии продвигаются к тому, с чего начинали: к малым по численности и слабым по влиянию сектам политически амбициозных деятелей, заявляющих о себе в предвыборных кампаниях столичными тусовками, которые проводятся под видом «партийных съездов». Вот они наши партии. Других у нас нет. Да и нужны ли они?

Закон о партиях 2012 г. был призван оздоровить партийную систему, упростив создание и регистрацию политических организаций. Он предполагал переход от прежней системы, ограничивающей рост численности партий, к формированию новой многопартийной системы широкой плюралистической ориентации. За первый год действия закона число зарегистрированных партий увеличилось с 7 до 64. Но среди них не оказалось ни одной, способной выдвинуться на роль лидера политической оппозиции, и привлечь массовую поддержку избирателей. Колебания партийной политики власти, делают вывод социологи П.М. Козырева и А.И. Смирнов, «свидетельствуют о том, что многопартийная система России, получившая развитие на волне радикальных преобразований конца 1980-х - начала 1990-х годов, находится в состоянии перманентного кризиса, а регулярные трансформации партийной системы, осуществляемые «сверху» с целью оптимизации и обеспечения более полного соответствия запросам общества, только мешают созданию действительно конкурентоспособных политических партий и дезориентируют избирателей»[10].

Политическое сознание российских граждан и без того травмировано нескончаемыми социальными и прочими новациями власти, нередко исключающими друг друга. По социологическим опросам избирателей лишь половина российского электората оценивает многопартийную систему как существенный компонент демократизации общества, как политическую структуру, отвечающую интересам большинства населения, а наличие конкуренции политических партий - как необходимое условие укрепления демократии. Те же опросы выявляют авторитаристскую тенденцию, показывающую, что россияне полагаются не столько на государственные институты и политические организации, сколько «на различные сверхъестественные, высшие силы, неких верховных, наделенных особыми и безграничными полномочия правителей, от которых они ожидают помощи и поддержки»[11].

Такое состояние массового сознания делает весьма вероятной возможность перехода при определенных обстоятельствах отдельных из существующих политических течений к широким протестным выступлениям, активному участию в свержении разложившихся верхов и т.д. Такая возможность всегда существовала в Российской империи для различных политических сил, включая крайне радикальные. Еще в начале ХХ века А.С. Изгоев в «Вехах» отмечал, что в периоды кризисов, массовых выступлений, любого «общественного возбуждения», крайние элементы в России «очень быстро овладевают всем, не встречая почти никакого отпора со стороны умеренных»[12].

По мнению С.Л. Франка, российский радикализм отнюдь не исчерпывается революционными направлениями. Напротив, «общее существо его духа было независимо от политического содержания, в которое он вкладывался», а доминировала та его разновидность, которая «всегда тяготеет к крайностям, отрицанию всяческих духовных начал, к вере в одну лишь физическую силу...»[13].

Известно, что эти оценки полностью подтвердились катастрофическими для народов всей Российской империи событиями 1917 - 1921 гг. Они подтверждаются и сегодня событиями начала 2014 г. на Украине, где закономерный социальный протест масс против коррумпированного режима перерос в нацио

налистический путч, возглавленный экстремистскими группами националистов.

В России же пока что сложившаяся на пороге XXI века структура политических партий объективно служит лишь воспроизводству тех общественных отношений - реальных и виртуальных, - которые вырастают из распавшегося социализма.

Так вот и протекает демократический транзит в России. Середина пути или около того. Споткнулись об авторитаризм. До какой демократии мы добрались? Каждому, кто пытается найти ответ, приходится, говоря ленинским слогом, «обламывать» общее понятие, называя ее «суверенной» или «превентивной», подобно тому, как не находится социально адекватного названия постсоветскому капитализму. В какую сторону будет раскручиваться спираль развития? Вперед к капитализму? Назад к социализму? Или к иному устройству, коему название еще не придумано.

[1] Шестопал Е.Б. Ценностные характеристики российского политического прогресса и стратегия развития страны // ПОЛИС. - 2014. - № 2. - С. 62.

[2] Ясин Е.Г. Приживется ли демократия в России. - М., 2005. - С. 66. 58

[3] Гранин Ю.Д. Модернизация России: в колее «зависимого развития» // Вопросы философии. - 2014. - № 4. - С. 21.

[4] См.: Евзеров Р.Я. Украинская национальная идея // Национальная идея. Страны народы, социумы. - М.: Наука, 2007. - С. 88, 89.

[5] [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://telegraf.com.ua/fales/ 2013/04/Lyashko

[6] Ведомости. - 2014. - 31 марта.

[7] Ведомости. - 2014. - 10 фев.

[8] Иноземцев В.Л. «Превентивная» демократия. Понятие, предпосылки возникновения, шансы для России // Полис. - 2012. - № 6. - С. 101.

[9] Бурдье П. Социология политики. - М., 1993. - С. 217.

[10] Козырева П.М., Смирнов А.И. Кризис многопартийности в России // ПОЛИС. - 2014. - № 4. - С. 27.

[11] Там же. - С. 83.

[12] Изгоев А.С. Об интеллигентной молодежи (Заметки об ее быте и настроениях) // Вехи. Интеллигенция в России. - 1991. - С. 207-208.

[13] ФранкС. По ту сторону «правого» и «левого» // Новый мир. - 1990. - № 4.