В порядке введения в дискурс по заявленной теме: в него вовлечены не только ученые, идеологи, публицисты, но и широкие круги российской общественности, зарубежные аналитики и журналисты. Об этом свидетельствуют многочисленные выступления в средствах массовой информации авторов различных идейно-политических направлений. Более того, тема исторической преемственности в данном ключе стала отчетливо проявляться в заявлениях государственных деятелей и даже в законодательных актах. Примеров тому множество. Наиболее показательный - многолетняя дискуссия по проблемам новейшей истории, которая, так или иначе, затрагивается в обсуждениях проектов школьных и вузовских учебников по истории, в парламентских диспутах России, Украины, Прибалтийских и других бывших советских республик[1].

Столь широкое внимание к этим проблемам, по-видимому, объясняется переосмыслением их в общем процессе ломки прежних идеологических стереотипов, вызванной развалом Советского Союза и последующими общественными трансформациями.

Как отмечалось, Россия вновь переживает смутное время, кульминация которого, по мнению некоторых историков, еще впереди[2]. Заключая коллективную монографию о месте России в глобализирующемся мире, академик Д.С. Львов писал: «В последние годы мы теряем себя, осмысленный образ своего прошлого, настоящего и будущего, и уже давно пришла пора говорить о реалистических целях, способных объединить Россию, вдохнуть в ее народ ту энергию, которая необходима для выхода из смутного времени. При этом неизбежен разговор о перспективах, может быть и не самых близких»[3].

Поиск перспектив, видимо, надо начинать с исторического прошлого России, когда тысячелетиями формировалась ее судьба, устойчивые тенденции и направления ее развития, а не со вчерашнего дня постсоветских реформ, уводящих перспективы страны непонятно куда, наверное, в «светлое будущее».

Способна ли современная Россия занять достойное место в глобальном мире, играть в международных процессах самостоятельную роль? Это, в конечном счете, зависит от того, смогут ли интеллектуальные, политические элиты страны выработать адекватную этим процессам идейно-политическую позицию, выражающую коренные интересы российского общества и государства. Но к решению данного вопроса не стоит и подступаться, не уяснив суть другого, более сложного - вопроса о самоидентификации.

Кто мы? Откуда мы? Куда идем? Вот главные загадки, на которые он распадается. Всякая попытка, минуя их, строить сценарии будущего России, теоретически и практически бесплодна. Как и отдельный человек, страдающий амнезией, общество, утрачивающее историческую идентичность, становится беспомощной жертвой окружающего мира, жестокого и опасного. Уместно сослаться на А. Тойнби, который отмечал, что по мере развертывания процесса решения формулы «Вызовы - Ответы», наблюдается тенденция к смещению действия из области внешнего окружения в область внутреннего». Иными словами, «критерий роста - это прогрессивное движение в направлении самоопределения»1.

Взаимодействие процесса становления глобального мира с теми общественными процессами, которые предшествуют ему или совпадают с ним по времени, сопровождается дестабилизацией и нередко распадом прежних человеческих общностей, способных оснастить индивида устойчивым набором норм, ценностей, мотивов, определяющих его отношение к социуму и тем самым - композицию его идентичности. Авторы коллективной монографии о проблемах российской идентичности на основе социологических исследований, проведенных в 2011-2012 гг., так характеризуют эту проблематику: «Современное российское

общество находится в состоянии оценки последствий советской эпохи, перехода к демократии и выбору своего пути и места в мировом сообществе. При этом выбор идет как в сферах политики, экономики, культуры, так и идеологии, в соответствии с которыми формируется пространство меняющихся идентичностей и солидарностей, их ценностно-нормативный и коммуникационный потенциал»[4].

Формирование нового миропорядка меняет положение человека в обществе. Главное последствие этого в замене непосредственных связей между людьми, замыкавшихся ранее в рамках локальных сообществ, безличными и функциональными, которые разрушают механизм передачи от поколения к поколению высших моральных ценностей. В своем поведении люди руководствуются уже не этими ценностями, а теми практическими задачами, которые ставит перед ними сиюминутная ситуация.

В тотально взаимосвязанном и взаимозависимом мировом сообществе макросоциальные отношения людей выходят за рамки национально-государственного пространства, в котором замыкались его связи с обществом, приобретают транснациональный характер. Как отмечает У. Бек, в этих условиях рушится структура основных принципов, на которых организовывались и жили общества и государства, представляя собой территориальные, ограниченные друг от друга единства. В результате «образуются новые силовые и конкурентные соотношения, конфликты и пересечения между национально-государственными единствами и акторами, с одной стороны, и транснациональными акторами, идентичностями, социальными пространствами, ситуациями и процессами - с другой»[5].

Хаос, вызываемый нарушением общего уклада мироздания в России, усугубился радикальным изменением общественного строя и обрушением Советского государства. Поблекли исторические традиции. Нарушилась связь времен. Возник переполох в массовом сознании. Шоковая терапия сломала ментальные стереотипы, окаменевшие в нем за десятилетия господства государственной идеологии, а разнородные влияния едва не привели ко всеобщему помрачению не готовых к этому

умов. Словом, Россию охватил хаос. Казалось, страна катится в тартарары (от древнегреческого Тартар, представленный одной из школ античной философии как бездна полного небытия, из которой нет возврата].

Глобализация опрокинула мир прямых смыслов и адекватных идентичностей, сформированных в специфических условиях отдельных государств. Возник кризис национальной идентичности, который, по словам политолога С. Кортунова, для ряда государств «приобрел такие формы и масштабы, что его преодоление для многих из них уже не только означает выбор адекватной конкурентоспособной стратегии развития, но и превратилось в вопрос выживания»[6].

В новых условиях гражданские общества размываются и дробятся на разнородные идентичности, поскольку исчезает неразрывность связи между логикой власти в условиях глобального сетевого мира и логикой формирования и влияния специфических обществ и культур. Отмечая это, Кастельс пишет: «В современную эпоху, характеризующуюся широкой деструктуризацией общественных организаций, делегитимацией политических учреждений, исчезновением прежних социальных движений и самобытных культур, поиск идентичности становится равнозначным поиску смыслов и путей создания новых социальных структур»[7].

Сохранили ли мы идентичность в этом суматошном мире? А если она изменилась, то каким образом и до какой степени? Кто мы теперь? Вопросы чрезвычайно сложные. Чтобы найти на них внятные ответы, попытаемся вступить в дискурс издалека и с той его стороны, которая отражает позицию зарубежных авторов по проблемам российской идентификации.

Еще в XVI веке немецкий авантюрист Генрих фон Штаден, служивший опричником у Ивана Грозного, характеризовал «московитов» как людей полудиких, «нехристей», предлагая германскому и шведскому монархам проекты колонизации России[8].

Спустя три века другой классик русофобии маркиз деКюстин, путешествовавший в XIX веке по России, резюмируя свои впечатления об «этой пустыне без покоя, этой тюрьме без отдыха» писал, что, по мнению его «очень умных и наблюдательных» знакомцев, участь ее состоит в том, чтобы «завоевать Восток и затем распасться на части»[9].

Запад никогда не принимал и не принимает идентификацию России в качестве цивилизованной державы. Всякие попытки сблизится с ним, наладить добрососедское сотрудничество никогда не приводили к успеху. Почему? Может он нас плохо знает? «Смешны эти оправдания мудрой, как змий Европы - ее незнанием, наивностью и легковерием, точно, будто об институтке дело идет, - писал в XIX в. Н. Я. Данилевский. - Европа не знает, потому что не хочет знать; или лучше сказать знает так, как хочет, - то есть, как соответствует ее предвзятым мнениям, страстям, гордости, ненависти и презрению... Дело в том, что Европа не признает нас своими. Она видит в России и в Славянах вообще нечто ей чуждое, а вместе с тем такое, что' не может служить для нее простым материалом, из которого она могла бы извлекать свои выгоды. Все самобытно русское и славянское кажется ей достойным презрения, и искоренение его составляет священнейшую обязанность и истинную задачу цивилизации.»[10].

Что изменилось в отношении Запада к России за прошедшие сто с лишним лет? Стала ли новая, некоммунистическая, демократическая Россия ближе к западному, капиталистическому миру в целом? Конечно, многое изменилось. Но в сознании правящих элит Запада сохранился синдром неприятия несуразного, по их убеждению, феномена России - гигантского геополитического «монстра», которого просто не способен освоить западный мир, ибо она «лишняя» (Зб. Бжезинский], вообще «не страна, а автозаправка» (американский сенатор Дж. Маккейн]. Она, по их мнению, никак не умещается в устроенный по либерально-демократическим стандартам миропорядок. Как показал украинский кризис 2014 г., это мнение разделяют прозападные элиты Украины, Молдавии, прибалтийских республик, где он поднял волну русофобии.

Либеральная мысль Запада не столь однозначно представляет современную Россию. Идентификация ею России двойственна, амбивалентна: перед нами янусоподобный образ страны, один лик которого выражает зло, дьявольское начало, другой - начало благолепное, привлекательное. С одной стороны, она воспринимается как великая культурная держава, исторически связанная с европейской цивилизацией, с другой - как агрессивная держава, враждебная западной демократии.

Беда в том, что, когда идентификаторами выступают политические лидеры Запада, Россия, как правило, видится им только со второй, демонической ипостаси. Похоже, в их сознании укоренился синдром ампутированной ноги: ноги нет, а она все еще болит. В нашем случае это фантомный страх перед фантомным противником, сохранившийся со времен «холодной» войны.

Велика ли беда? Невелика, но вполне осязаема. Страх и недоверие все еще во многом ориентируют реальную политику Запада в отношении России. Но не наоборот ли обстоит дело? Сошлемся на авторитет А. Тойнби. Отмечая, что на Западе бытует понятие о России как агрессоре, он писал: «Хроники вековой борьбы... отражают, что русские оказывались жертвами агрессии, а люди Запада - агрессорами значительно чаще, чем наоборот»[11].

В то же время и в самой России находится немало идеологов и политиков, заимствующих скроенную за рубежом модель российской идентичности, либо самостийно создающих из былых страхов и комплексов фантомный образ врага. Такого рода представления органичны для общей идейно-политической ситуации и состояния массового сознания в стране. В этой обстановке прежние идентичности сменились на симулякры и фикции, выступающие под видом новых идентичностей. Это закономерно для радикального переустройства общества, когда характер текущих изменений приобретает кризисность, бифуркационность, поток событий прерывается внезапными катаклизмами, когда ломаются привычные уклады жизни, когда реформы дают результаты, обратные задуманным.

Общество впадает в пограничное состояние, в котором грани между миром реальным и воображаемым размываются, а то и вовсе исчезают. Речь идет не просто об одном из абсурдов

жизни реформирующегося общества. Перед нами существенный феномен, уже давно ставший объектом серьезных исследований политической социологии. Известный политолог М.В. Ильин определяет этот феномен как «остентативность» (от англ. ostentation - «показушность» в несколько вольном переводе - Ю.О.], которая в нескончаемо «перестраивающемся» обществе становится «в полном смысле образом жизни и способом выживания». Причем отдельные институты функционируют «как если бы они были иными». Без такого «притворства» и «оборотничества», пишет ученый, невозможно развитие. «При этом то, что внешне выглядит как вульгарный обман и самообман («потемкинские деревни»], на практике поддается рационализации и превращается в основу особого способа существования»[12].

Социум погружается в эзотерический омут, где перемешаны тайное с явным, подлинное с мнимым, где реальные вещи и явления неотличимы от их имитаций, от их ложных либо искаженных идентичностей. В современной России, к примеру, открытая, легитимная экономика столь тесно переплетена с подпольной, незаконной, что их почти невозможно отличить друг от друга. Какую же из них идентифицировать как национальную?

А крупный бизнес? Чтобы он, бизнес, обрел российскую идентичность, стал отличимым от зарубежного, его стали определять как «дикий» или «бандитский». Отечественная идентичность демократии также корректируется, выступая в виде демократии «суверенной» или «либеральной». А наши партии? Хотя их идентичность в качестве политических организаций и удостоверена Минюстом, большинство из них в действительности представлена случайными группировками, объединенными частными интересами. Налицо контрафакты, подобные тем вещам с ярлыками известных европейских брендов, которые изготавливаются мигрантами в подпольных цехах. Видимо, есть спрос на политическом рынке России идентичностей и их суррогатов. Кто же делает бизнес на этом рынке?

Сперва о либералах. По их убеждению, Россия была и остается врагом западной демократии. Для них «совок» - это не только советская, но и современная российская идентичность, которая-де слишком много удерживает от недавнего прошлого.

Речь тут, в сущности, идет о сохранении, сбережении России как общества, государства, народа. По мнению автора, необходимо преодолеть, прежде всего, разорванность исторического сознания, вызванного в российском обществе доморощенной идеологией антикоммунизма, адепты которой с упоением клянут и очерняют советское прошлое, которое, собственно, их и породило. Как решается ими проблема идентификации советского общества? Ключ к данному вопросу и содержит жаргонный концепт антисоветизма «совок». Он снимает задачу поиска смыслов. Одним лексическим плевком обозначается все советское. Это и советский человек - существо убогое, безродное, раболепное. Это и само общество, которое и не общество в «цивилизованном» понимании, а так, нечто внесоциальное и внеисторическое. Это и образ жизни, унизительный для человека. Это и государство - уродливый продукт «единства партии и народа». Словом, нечто маразматическое, обреченное на жалкую участь. Таковы ли мы?

Идеологические вирусы, размноженные СМИ, потоком публицистических и околонаучных публикаций, призваны исковеркать общественное сознание. Недостаточно ли и внешних русофобских воздействий на российских граждан?

Но если не «совок», то что же? По мнению либералов, разумеется, демократия, скроенная по западному лекалу. Но ведь сами апологеты этой модели утверждают, что она непригодна для реализации в современной России, что для этого страну следовало бы разделить на отдельные независимые государства. Возникает дилемма: либо великая держава, либо произвольная совокупность разделенных государственными границами страна. Она не поддается паллиативному решению. Тут либо-либо. Какой выбор сделает Россия?

Будущее покажет. Сегодня же ясно, что путинская установка на усиление «духовных скреп», объединяющих российское общество, связующих исторические традиции и современность, не устраивает либералов, которые относят ее к отжившим формам миропонимания.

Нам не нужно подлаживаться под чужеродную идентичность. По определению академика Ю.С. Пивоварова, мы образуем пронизанное противоречиями единую социальноисторическую общность: «Все у нас едино, а потому - всеединство. Церковь, государство, народ, интеллигенция, идеология, мысль, «Мы - миросозерцание», Советы как сверхиндивидуальная демократия, партия (и «нового типа», и «партия власти»]. Все диффузирует друг в друга, перетекает из одного в другое и в третье и обратно, все в постоянной смуте и хаосе, подмораживание сменяется оттепелью, перестройка застоем, ускорение реакцией, лысый правитель обязательно уступает место волосатому, и наоборот, каждая эпоха отрицает предыдущую и этим отрицанием продолжает железную историческую последовательность, все одновременно западники и славянофилы, патриоты и космополиты, моральные проповедники и циники, верующие и атеисты...»[13].

Такое всеединство, которое выражает «единство единого, противоположного, антагонистического, хаотического, кристаллического, высокого, низкого, общего, личного, жизни, смерти, земли, неба», совершенно чуждо либеральной трактовке российской идентичности, одномерной, статичной, отдающей нетерпимостью к несовпадающим с ней взглядам. Постсоветские либералы не приемлют диалектику преемственности в социально-историческом процессе.

К примеру, профессор В.И. Михайленко, пишет: «Сойдя с либеральных рельсов, Россия утратила стратегическую инициативу. Комплекс идей, предлагаемых современной правящей элитой и для современной правящей элиты черпает свои ресурсы в феодально-имперско-советском прошлом. Одно дело использовать историческую мифологию для развития исторического самосознания народа и обоснования исторической общности. И совсем иное дело опираться на архаичные идеи, итогом реализации которых станет «откат» к социализму, политическому, экономическому и духовному порядку прошлого»[14].

Не вступая в дискуссию с автором по затронутым им вопросам, обратим внимание его единомышленников лишь на одно: есть ли у них основания считать либеральными те реформы, которые были проведены в 90-е гг. ХХ века? Ведь, кроме эпитета, эти реформы ничего общего не имеют с гуманистическими принципами и западного, и дореволюционного российского либерализма. А вот с левыми коммунистами (как было показано ранее] по экстремизму, авантюризму - сходство очевидное. Россия, если и пыталась переходить на «либеральные рельсы», то разве что в ходе реформ 60-х гг. XIX века и Февральской революции 1917 г.

Антисоветский переворот начала 90-х гг. прошлого столетия и последовавшие реформы нелепо называть «либеральным», если, разумеется, не считать либеральными последствия: всестороннюю деградацию общества и реальную угрозу распада страны. «Свершившаяся в России перестройка, - пишет политолог В.И. Якунин, - показала, как дорого могут обойтись для геополитической мощи и статуса державы установки на полный отказ от своей исторической и цивилизационной идентичности во всех сферах жизни страны: в ценностном, идеологическом, экономическом, социальном, государственном устройстве. Если Россия не найдет в себе силы извлечь уроки последнего двадцатилетия и не возьмется выправить свою историческую траекторию, то самый вероятный вариант ее политической судьбы незавиден - вторичная роль сателлитного государства в связке Европа - Россия или (и] Китай - Россия»[15].

Еще одно последствие «либеральных» реформ: отторжение народом навязываемых ему заемных ценностей западной демократии. Председатель Конституционного суда РФ В.Д. Зорькин, верховный хранитель демократических прав и свобод в России, выступая на круглом столе «Суверенное государство в условиях глобализации», заявил: «Священное слово “демократия” можно извратить до такой степени, что в народе его будут употреблять не иначе как “дерьмократия”. Но народный язык, язык улицы не возникает на пустом месте. Чтобы до такой степени произошло лингвистическое превращение, народ надо было очень сильно обидеть. Причем обидеть под флагом “демократии”! Надо было так исказить все смыслы социальной справедливости, надо было так утопить народ в коррупции и бандитизме. Надо было пойти на расстрел своего - российского Парламента - символа демократии. Все это и многое другое вызвало у народа такую ненависть к этому изначально чистому понятию. И теперь потребуется много труда, чтобы вновь вернуть словосочетанию “демократия в России” его достойное место»[16].

«Либеральными» реформами в области образования обрекаются на историческое беспамятство молодые поколения. Американский публицист Доминик Вестуотер констатирует: «Чиновники, возглавляющие систему образования, видимо, не беспокоятся, что ребята не знают истории своей страны. Из российской прессы я даже узнал, что последние реформы в этой области вообще должны свести на нет преподавание этого предмета. В результате такое некогда могучее государство, как Россия, распалось на сто с лишним империй карликов - по числу жителей. А ведь это грозит стране реальным распадом на отдельные княжества областного масштаба. Для меня остается загадкой, почему федеральная власть не предпринимает ничего для исправления этой ситуации»[17].

Здесь не место отвечать на этот вопрос. Мы лишь фиксируем известное явление. Оно, разумеется, возникло не случайно, а было целенаправленно подготовлено тем направлением постсоветской идеологии либерализма, которое замкнулось на догмах антикоммунизма и в 90-е гг. прошлого века приобрело решающее влияние на политику возникшего тогда режима.

Теперь о тех фигурантах политического рынка, которых Президент В.В. Путин в своем Послании Федеральному Собранию в декабре 2013 г. назвал «так называемыми русскими националистами». Для них, как и для либералов, неприемлем не только советский строй, но и нынешний режим. Русский национализм многолик.

Это убедительно показали Э.А. Паин и С.А. Простаков в статье, основанной на анализе результатов большого коллективного исследования с участием авторов в 2012 - 2014 гг. Оно сфокусировано на кристаллизации идейно-политических течений в постсоветском национализме, проявляющихся в Рунете, который охватывает сегодня почти 60 % взрослого населения

России. Отмечая оппозиционную направленность политических умонастроений националистов, авторы пишут: «В конце 2000-х появились признаки того, что совокупность разрозненных протестных настроений в среде русского национализма сливается в некий единый поток, на базе которого зарождается новая для России разновидность национализма - “национал- демократия”, противостоящая традиционной и основной ветви русского национализма - “национал-имперской”, которую иногда называют иначе “национал-патриотической”»[18].

Идеологи традиционного национализма предвещают неизбежную гибель «россианского режима», когда, по словам В.Н. Севостьянова, «его антирусская сущность станет окончательно всем ясна, а ценности национализма приживутся в массах, перейдут из разряда инстинкта и эмоций в разряд само собой разумеющихся идеологем»[19].

Представитель другой ветви национализма, «национал- патриот» И.Б. Чубайс мало чем отличается в трактовке российской истории от «традиционалистов». Категорически отрицая ее советский период как закономерный этап развития российского общества, в своей книге под характерным названием «Разгаданная Россия (что же будет с Родиной и нами]» он обосновывает с «позиций патриотизма» («иммунной системы общества»] идею о том, что историческая Россия выстраивалась на системе ценностей, включавшей «три фундаментальных начала» - православие, собирание земель и общинный коллективизм, составляющих суть «русской идеи». По его убеждению, революционные события 1917 г. означали «разрыв России с собственными корнями, который вызвал глубочайший раскол общества, на чем, собственно, и завершилась российская история, возродить которую - задача нынешних русских патриотов»[20].

Какие перспективы сулят националистические проекты переустройства российского общества? Самые мрачные: взрыв национализма малых наций, регионального сепаратизма и, в конечном счете, развал Российской Федерации. Утешает утопизм проектов: их реализация немыслима в стране, где веками тесно сожительствовали на одной территории сотни этносов с дисперсно-рассеянной государствообразующей русской нацией, чуждой этническому национализму.

Важно в этом плане учитывать следующие обстоятельства, на которые указывает известный социолог Л.М. Дробижева: «Демократическое государство России предстояло строить на территории с громадным разнообразием культур населяющих ее народов. И если в целом посттоталитарное Российское общество представляет вариант демократизации, то одним из существенных проявлений этой вариантности является способ ответить на этнический вызов, взрыв национальных, этнических чувств народов, надеявшихся в новых условиях получить возможность для удовлетворения их интересов»[21].

Устроенная по националистическим проектам, Россия скорее всего окажется аморфным государственным образованием в границах Московского княжества, не исключено, что под управлением «инородцев». По сути, националисты ставят перед российской идентичностью ту же дилемму, что и либералы. Кстати, и те, и другие нередко демонстрируют общность своих позиций по ряду проблем противостояния режиму. Либералы вместе с националистами участвуют в русских маршах, а, например, один из идеологов «нового национализма» К. Крылов заявляет, что «национализм и демократия - это практически одно и то же»[22].

Как трактует проблемы российской идентичности отечественная научная мысль России? Отмечая, что «позитивные объединяющие общероссийские ценности еще предстоит утверждать», Л.М. Дробижева пишет: «Когнитивное наполнение российской идентичности в чем-то совпадает, а в чем-то не совпадает с этнической. Этническая идентичность в основном базируется на языке, культуре, национальности родителей, историческом прошлом, территории. Российская идентичность - на месте в мире, геополитическом пространстве, цивилизационном развитии, на представлениях о ресурсах страны, достижениях в культуре, исторической общности. Она более динамична, чем этническая, выбор которой совсем не исключает российской идентичности... Для того чтобы произошло совмещение государственной и этнической идентичности, государство должно выстроить систему отношений, основанную на взаимопонимании. В стране, где русские составляют доминирующее большинство, государственная идентичность не может не базироваться на этнической идентичности большинства. Но именно поэтому, чтобы общероссийская идентичность стала привлекательной для других народов России, ее ценности, символы, представления, ассоциирующиеся с российскостью, должны соответствовать также и их интересам и ценностям»[23].

Всякая идеология нежизнеспособна, если она не основывается на базовых ценностях, отторгается обществом, если хотя бы не отражает их. Но сохраняются ли (и в какой мере] советские ценности в сознании, психологии постсоветского человека?

Приведем некоторые результаты репрезентативных опросов населения РФ, проводившихся в постсоветские годы. Весьма показательны, например, данные об идеологических предпочтениях опрошенных россиян, полученные в ходе крупномасштабного всероссийского исследования «Русская самотождественность и новые ценности». 72 % из них не согласны с утверждением, будто «в истории СССР найдется мало того, чем можно гордиться»; для 64,8 % характерно ощущение причастности к общему делу; 73,3% идентифицируют себя с великим народом[24].

Характерны и проводившиеся ВЦИОМ по общероссийской выборке опросы по программе «Советский человек». Социолог Ю.А.Левада, обобщая эти данные, констатировал, что изменения последних лет «на массовом уровне не привели к принципиальным переменам в представлениях людей о ценностном нормативном строе социальной жизни». Исследователи рассматривают «сформированный прошлой эпохой феномен в меняющихся общественных условиях как лабильный, адаптирующийся и благодаря этому в высшей степени устойчивый. Поэтому мы можем сейчас говорить о судьбе характеристик «человека советского» в постсоветских условиях»[25].

Социологические исследования показывают, что большинство российских граждан живет не в соответствии с навязываемыми новым социальным порядком, электронными и прочими СМИ нормами. Они позиционируют себя в том ментальном, нравственном пространстве, которое сами же продолжают воспроизводить согласно нормативно-ценностным представлениям, сложившимся в обществе до постсоветских перемен.

Наблюдается процесс восстановления единства исторического сознания общества. Академик М.К. Горшков пишет: «В целом распределение мнений по ключевым событиям и периодам истории ХХ века позволяет утверждать, что историческое самосознание россиян не обнаруживает той тенденции к фрагментации, которая была характерна для ситуации идейно-политического раскола в российском обществе в начале 1990-х годов»[26].

Пришло ли время отрезвления? Настала ли пора восстанавливать связь времен? Как сказать. Независимой, идеологически не ангажированной мысли все еще малодоступны сферы реального влияния на общество.

Российская идентичность обращается в фикцию, если отделить ее от советской эпохи, которая обеспечивает идентификационную преемственность в истории России. Только дискурс, сконцентрированный на реальной действительности, конкретном историческом опыте, может привести к объективным выводам. Из такого подхода и соответствующих ему критериев, общепринятых в исторической науке, неизбежно следует аксиома: Россия обречена быть великой державой. Иного ей не дано. Она сохранит свою идентичность, останется сама собой только в этом качестве и в этой роли. Другая - станет не Россией.

[1] См.: Соловей В.Д. Русская история: новое прочтение. - М.: АИРО-ХХ1, 2005; Карацуба И., Курукин И., Соколов Н. Выбирая свою историю. «Развилки» на пути России: от Рюриковичей до олигархов. - М., 2005.

[2] См.: Соловей В.Д. Русская история: новое прочтение. - М., 2005.

^-Тойнби А. Постижение истории. - М., 2003. - С. 258.

[4] Гражданская, этническая и региональная идентичность: вчера, сегодня, завтра. - М.: Российская политическая энциклопедия. 2013. - С. 6.

[5] БекУ. Что такое глобализация. - М., 2001. - С. 45.

[6] Коршунов С. Глобализация и национальная идентичность // Вестник аналитики. - 2007. - № 1. - С. 109.

[7] CastellsM. La era de la informacion: economia, sociedad y cultura. - Vol. 1. - La Sociedad Red. - Madrid, 2001.- P. 53.

[8] См.: Штаден Генрих фон. О Москве Ивана Грозного. Записки немца опричника. - Л-М., 1925.

[9] КюстинАстольф-де. Николаевская Россия. - М., 1990. - С. 147.

[10] Данилевский Н.Я. Россия и Европа. - М., 2002. - С. 66 - 68.

[11] ТойнбиА. Цивилизация перед судом истории. - М., 1995. - С. 106-107. 74

[12] Ильин М.В. Очерки хронополитической типологии. - М., 1995. - С. 64.

75

[13] Пивоваров Ю.С. Русская политическая традиция и современность. - М.: ИНИОН РАН, 2006. - С. 137.

[14] Михайленко В.И. Россия - не СССР: о ценностных основах консолидации российского общества // Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России / Отв. ред. В.С. Магун. - М.: Издательство Института социологии РАН, 2006. - С. 298.

[15] Якунин В.И. Политическая тектоника современного мира // ПОЛИС. - 2013. - № 4. - С. 30.

[16] Цит. по: Российская газета. - 2006. - 6 сент.

[17] Политический журнал. - 2006. - № 15. - С. 96.

[18] Паин Э.А., Простаков С.А. Многоликий русский национализм. Идейнополитические разновидности (2010-2014 гг.] // ПОЛИС. - 2014. - № 4. - С. 101.

[19] Севостьянов А.Н. «Россия для русских!» Третья сила: русский национализм на авансцене истории. - М., 2006. - С. 23.

[20] См.: Чубайс И.Б. Разгаданная Россия («что же будет с Родиной и нами»]. - 2-е изд., испр. - М., 2005. - С. 86.

[21] ДробижеваЛ.М. Этничность в социально-политическом пространстве Российской Федерации. Опыт 20 лет. - М., 2013. - С. 88.

[22] [Электронный ресурс] — Режим доступа: http://ru-nazdem.livejoumal.com/ 836129.html

[23] Дробижева Л.М. Государственная и этническая идентичность: выбор и подвижность. - Гражданские, этнические и религиозные идентичности в современной России. - М.: ИС РАН, 2006. - С. 28-29.

[24] См.: Вестник Российской Академии наук. - 2009. - № 4, 8.

[25] Левада Ю.А. Человек советский: четвертая волна. Время перемен глазами общественного мнения // Вестник общественного мнения. - 2003. - № 1 (67). - Сентябрь-октябрь. - С. 8.

[26] ГорошковМ.К. Российское общество ... С.77.